Неисповедимы пути славы. И все же исповедать их, то есть исследовать не мешало бы. Вот Гомер. Чего-чего, а славы ему не занимать. Но если подходить к оценке его поэм, иначе как величайшими не называемыми непредвзято, то восторги поуменьшатся. Нудное, монотонное чтиво. Ни действия, ни глубоких размышлений, ни запоминающихся образов -- если не считать того густого слоя аллюзий и интерпретаций, которые наложила на них последующая культура, -- ни даже тропов, которые уже давно приелись, еще до чтения Гомера, и которые автор повторяет с заунывностью испорченной пластинки.
С другой стороны то всеобщее обожание, которым были окружены "Илиада-Одиссея" у греков, навряд ли могла быть просто недоразумением. Культурные люди в своих оценках часто поддаются массовому психозу и передают этот психоз из поколения в поколение -- Гомер лучший тому пример. С народом такого не бывает.
Древние греки, так любившие своего Гомера, навряд ли годятся на роль беспристрастных арбитров. Ведь они любили Гомера за прекрасные стихи, а прекрасными они были только потому, что их написал, или наиграл на своей арфе, или чем он там сопровождал свои декламации, Гомер.
Прошу данное высказывание не считать простой тавтологией. Если покопаться в себе и спросить, откуда берутся критерии, которыми мы руководствуемся, оценивая поэзию (как, впрочем, и произведения других жанров и видов искусств), то окажется, что это не некие абстрактные и четко формулируемые правила, как в математике, а образцовые стихи. Мы сравниваем предлагаемую поэзию с образцами и на их основе выносим суждение. Судить же сами образцы по образцам -- это нелепость.
Поэзия Гомера -- для греков это образцовая поэзия, как для русских Пушкин, для англичан Спенсер, для французов Расин, для урдоговорящих Кабир, для грузин Руставели и т. д. Каждый народ, имеющий литературу, имеет и свои образцы, и каждый народ плохой судья для этих образцов.
Вот и греки. Преклонялись-то они перед Гомером преклонялись, но никаких путных суждений о его поэзии не вынесли. Чаще всего их отзывы хвалебные "Гомер прекрасен, Гомер прекрасен, Гомер прекрасен" = "халва, халва, халва", но во рту слаще не становится. Были, конечно, у Гомера и свои хулители. Один из них Зоил даже вошел нарицательным именем в историю. Однако критиковали они не самого Гомера, а его героев за неправильное поведение.
Еще одним из таких яростных критиков был Платон. Его все раздражало в Гомере: и как тот изображал богов, и героев. "Ахилл и Агамемнон не могут так грубо браниться между собою. Ахилл не может предаваться безумной истерике по поводу смерти Патрокла. Ахилл не должен был выдавать труп Гектора за выкупи и издеваться над его трупом. Ахилл не может дерзко ослушиваться божества. И уж тем более Ахилл не мог так неблагочестиво и злобно упрекать Аполлона и бессильно ему грозить.
И вообще, с точки зрения Платона, Ахилл не может страдать скупостью и корыстолюбием, а также кичливостью перед богами и людьми", -- пишет Лосев. Таким образом по способу оценки Платон и Зоил ничем не отличались друг от друга. Возможно, Платон и прав, но уже давно как-то привычно оценивать поэта по красоте и силе изображения, а не по поведению персонажей его произведений.
Кроме того, многие античные философы рассуждали о поэзии и искусствах вообще, и написали очень много замечательного по этому поводу, не устаревшего до сих пор: Аристотель, Квинтиллиан, Гораций.. И вполне естественно, что Гомер поставлял им обильный материал для выводов и суждений как раз в качестве образцового поэта. Даже Платон, обсуждая мусические искусства, без конца вынужден поминать Гомера. Так, рассуждая, что такое "эйкон" (живописное изображение, развернутая метафора), в качестве примеров этого "эйкона" философ постоянно ссылается на Гомера. Но суждений о Гомере и собственно его творчестве найти, скорее всего, невозможно.
Так же любили Гомера и римляне
О, Пизоны! День и ночь вы читайте творения греков --
советует Гораций аристократам, упражняющимся в поэзии.
Но и их голос мало что значит на критических весах, ибо все образованные римляне владели греческим как родным и для них было "не объясняй, что такое поэт -- скажи просто: Гомер".
А вот слава Гомера в современных литературах -- это сплошное недоразумение. Средние века ничего не знали и знать не хотели о Гомере (мы не берем в рассуждение существовавший 1000 лет пережиток древних времен -- византийскую культуру). Его полюбили в начале Возрождения. Полюбили беззаветно, пламенно, заочно. Буквально влюблен был в Гомера Петрарка. Рукопись великих поэм ему подарил его друг адвокат Сигерос. Одна беда: он не мог читать своего любимого поэта, потому что не знал греческого, и ни каких переводов в то время с этого языка не предвиделось (хотя всего лишь столетие спустя после смерти Петрарки, не дожидаясь переводов, греков в Италии стали печатать пачками).
Рукопись эта была у него всегда под рукою, он открывал ее и закрывал, тяжело вздыхая и с тоской глядя на непонятные знаки. "Твой Гомер, - писал он Сигеросу, - у меня немой, или, вернее, я возле него глухой. Но один только вид его для меня радость, часто я беру его в руки, повторяя со вздохом: "О великий поэт, как жадно я бы тебя слушал!"
Но вот он откопал настоящего грека, проходимца, малообразованного монаха Леонтия, которого ублажал как любимого человека: лишь бы тот переводил Гомера. Тот быстро сообразив, что этим господам от него надо -- Петрарке, Боккаччо и их друзьям -- пил неумеренно и отнюдь не чай, жрал, спал по 25 часов в сутки (ложился, как правило, на час раньше), и все таки-выдал каракулями Гомера, в таком ужасающем виде, что современные филологи только смеются: как Петрарка не раскусил этого проходимца.
Но Петрарка был счастлив как пацан, носился с Номером, как с любимой игрушкой и, даже ложась спать, клал его под подушку. Ну и поднял трезвон о Гомере на всю Европу (ради справедливости нужно сказать, что поэтическое ухо первого поэта тогдашней Европы уловило все забобоны этого Леонтия, и Петрарка смело вносил свою правку, удивительным образом во многих случаях оказывавшуюся ближе к оригиналу, чем бездарный перевод). А уже от этого перевода слава Гомера покатилась волной по Европе. Тем более мощной, что воспитанные на латинском образованные люди тогдашней Европы уже были наслышаны о рапсоде от Цицерона, Сенеки и пр. тогдашних литкумиров.
Примерно такая же история, но совсем не похожая случилась с Гомером во Франции. Такая же в том смысле, что полюбили Гомера заочно, не читая. Что первый переводчик Гомера на французский Салель, сделавший перевод по приказу Франциска I, никаким поэтическим талантом не обладал.
Отличие лишь в том, что он был не проходимцем, как Леонтий, а добросовестным переводчиком и великолепно знал древнегреческий язык. А что ему слон наступил на поэтическое ухо... а где было взять тогда на выходе из Средневековья других переводчиков? И все единогласно восхищались этой мурой, скорее веря, что Гомер прекрасен, чем вынося собственные суждения.
Правда, после Салеля за перевод взялся Жамен, один из поэтов "Плеяды", человек не шибко знавший греческий, но сам отличный поэт -- так считают французы -- который не столько переводил Гомера с греческого на французский, сколько Салеля с французского на французский. Этот перевод считается замечательным, кроме одного. Обладая поэтическими достоинствами, и немалыми, он не блещет верностью оригиналу. Но на века именно этот корпоративный салелев-жаменов перевод стал для французов Гомером.
Я прочитал о судьбе Гомера в Англии, Польше, Голландии и везде его популярность обязана недоразумениям: перевод был либо верен, но неуклюж, либо неверен, но хорош. Однако слава Гомера все росла, и ее пик пришелся как раз на те времена, когда о филологически выверенных классических переводах еще и речи не было.
МИНИАТЮРЫ О КЛАССИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ
http://proza.ru/2023/08/02/451