Тяжелейшим камнем легла эта новость на нас четверых. Совесть наша была чиста. А отцу В нужно было любой ценой выполнить благословение старца, чтобы изобразить послушание за наш счёт. По его словам, он выбрал нас четверых, как наиболее способных к адаптации в другом монастыре. Для остальных это было, видимо, выше сил. Но мне лично было обидно, что воевали «за дух» мы вместе, а расхлёбывать приходилось только нам четверым(самым младшим по чину). Сёстры там сидят в родном монастыре в Деденево и в ус не дуют.
Как потом выяснилось, правда, именно от нас четверых он хотел избавиться, по его расчётам мы должны были сломаться в Малоярославце. И вернуться по домам. Обе Наташи находились под неусыпным контролем своих родителей, что немало напрягало отца В. Я обозвала его "плотским и грязным", и прощать это он не собирался. А Юля была в хороших отношениях с матушкой Параскевой, что было расценено им как предательство.
Очень скоро мы поехали в Малоярославец, не понимая, за что и, главное, зачем. Почти сразу нас приняла матушка Николая. Мы вели себя на встрече скромно, но активно и доброжелательно. Рассказали общую ситуацию и про то, как старец благословил нас служить аллилуйные службы. Она не поверила, что старец мог благословить идти против монастырского начальства. Спросила, не было ли посредников при общении со старцем. Мы ответили, что была женщина, келейница Наталья Головина. Матушка сказала, что регулярно ездит к старцу, но никогда не видела там такую даму. Мы начали сомневаться в правдивости полученных благословений. Ещё спросила, что у нас за батюшка. Монах ли он? Жил ли он в монастыре сам? Почва уходила из-под ног. Рушилось всё! Ответили, что не монах, но жил на Афоне чуть-чуть (путешествовал). Она спросила, возвращая нас в реальность, что мы делали в монастыре. Ответили, что пели, ухаживали за козами и так далее.
В этой ситуации батюшка повёл себя нечестно и малодушно. Он отправил нас в Малоярославец фактически одних, приставив к нам папу Наташи М. А должен был сам приехать, познакомиться с игуменией, объяснить ситуацию с аллилуйными службами, со старцем. Замолвить слово за нас. Мы ведь ничего практически не знали о благословениях и с Натальей Головиной не общались. Да и вообще мы не успели поступить в монастырь официально. Но отец В трусливо исчез со сцены, назвав игумению Николаю жидовкой, сатаной в юбке и другими неуважительными словами, от которых нам легче не было.
Вообще вся ответственность за наше удаление из Спасо-Влахернского монастыря легла почему-то не на него, а на Наталью Головину. Хотя Валентина Павловна много лет спустя нам рассказала, что он грозился: «Я этот монастырь создал, я его и развалю!» Он был очень зол, что у него отбирают власть над сёстрами. «Так не доставайся же ты никому!» Поэтому он вывел нас из монастыря со скандалом, но не знал, что делать дальше.
Нас отправили на послушания. Поселили нас на сестринской территории и разлучили друг с другом, поместив в кельи к другим сёстрам. Благословили ходить ежедневно на службу и сестринскую трапезу. Мать Серафима, благочинная, провела с нами ознакомительную беседу. Она озвучила все правила поведения на трапезе, в храме, на послушаниях, перед матушкой. Не забыла про опоздания на службу, про откровение помыслов, воспоминания о прошлой жизни. И многое другое.
Устав монастыря был очень похож на наш. Различие составляли только три трапезы вместо двух и на службе чтение канона на восемь. То есть у нас в Спасо-Влахернском было строже. Но откровение помыслов у нас было необязательно, а по потребности, и не матушке, а батюшке. Мы должны были теперь не общаться друг с другом совсем. Это считалось грехом и нарушением устава. Мы были приучены к порядку, но не к подобострастию, не к заискиванию перед начальством. Никто из нас четверых не был способен на стукачество и подлость.
Как потом выяснилось, здесь эти пороки цвели пышным цветом, матушка целенаправленно культивировала их в сёстрах. Помыслы никто из нас писать не стал. Я написала пару раз, что у меня уныние, и я не понимаю, за что нам это послано Богом. Матушка объясняла мне, что мы были неправы. Здесь рай Божий на земле. Духовность бьёт фонтаном. Молитесь, трудитесь, ни с кем не надо бороться. Успокойтесь и начинайте духовную жизнь. Творите Иисусову молитву, пишите помыслы. Где вы ещё найдете такой монастырь, где бы матушка вас заставляла молиться? Везде колхозы. А здесь службы каждый день. А батюшку надо забыть! Господь ревнив! Он заберёт у вас батюшку. Батюшка это не жених, а друг Жениха!
Я беззвучно плакала почти всё время: и на службе, и на посуде, и по ночам на неусыпаемой псалтири. А в келье рыдала в голос и ничего не могла с собой поделать. Мы очень быстро поняли, как ошиблись. Матушка Параскева была ангелом во плоти по сравнению с матушкой Николаей. Этот ужасный монастырь с его дичайшими порядками извёл нас за пятьдесят дней до нервного истощения. У меня даже текла кровь из носа от недосыпа, чего никогда со мной раньше не бывало. Но кровотечение здесь никого не смутило, сказали посидеть несколько минут, запрокинув голову, и работать дальше.
Николая в глаза говорила, что мы сёстры из хорошего монастыря, и это видно. Мы не опаздываем никуда, не отлыниваем, не просыпаем. А сама исподтишка как будто хотела нас выжить из своего монастыря или доконать непосильными трудами и хроническим недосыпом. Я не помню, чтоб хоть раз я проспала там за сутки шесть часов. Мон.Архелая сказала нам, что так здесь ни с кем не обращаются и что мы встаем как монахини в пять, а ложимся как послушницы в два. На следующий день её за это раздели (т.е. одели послушницей).
Как-то я должна была от завтрака до обеда таскать огромные ведра с землёй по огороду. Я сказала благочинной, что у меня только полгода прошло после полостной операции, связанной с удалением кисты. Швы временами болят. Но начальство проигнорировало этот факт. Ещё поставили кого-то в пример. Потом меня назначили доить коз. Юлю послали в Карижу на коровник. Наташа М стала переводчиком и гидом в Москве для гостей из Греции. А Наташа Д за свой честный и угрюмый характер попала в немилость к матушке. Матушка придиралась всё время к её выражению лица и орала на неё.
Нас благословили петь в детском хоре. Это тоже было испытание. Дети хулиганили, строили рожки сзади. А на кафизмах торжественно приглашали нас посидеть на скамеечке как старушек и втихомолку смеялись.
Пару раз вышел скандал из-за доносов сестёр на нас. Юля как-то на огороде назвала пение сестёр слишком театральным. А м.Амвросия, регент со стажем и консерваторским образованием, услыхала через открытое окно. И на первых же занятиях был устроен разбор полётов. Матушка описала с невероятной силой убеждения, как Юля "убила" м.Амвросию своим суждением. И м.Амвросия рыдала и «не хотела жить» из-за этих слов. Создавалось впечатление, что малоярославецким сестрам скучно жить и из-за этого они устраивают занятия-разборки, кто чего сказал и прочее.
А другой раз я удивилась вслух Успенским постом, что грекам-новостильникам накрывают непостный стол. Мы тут боремся за чистоту православия, а они мало того, что с новостильниками общаются, ещё и пост в монастыре нарушают! Ах, это из любви к ближнему? Дали б тогда из любви сёстрам сыра поесть. Маленькая девочка Катя, услышавшая мои слова, тоже донесла на меня своей «старице» регенту м.Нектарии. И на очередных занятиях были грандиозные разборки на тему: Новенькие сёстры соблазняют юные души. Я встала и дерзновенно призналась, что это была я одна, а не все новенькие сёстры, что немного нарушило сценарий занятий. (О том, что такое занятия и как они проходили подробно и красочно описано в "Исповеди бывшей послушницы" Марии Кикоть.)
Трапеза в Малоярославецком монастыре не должна была насыщать, а лишь слегка приглушать чувство голода. Эта тема тоже хорошо и подробно раскрыта в книге Марии Кикоть "Исповедь бывшей послушницы". Мы засекали по времени, трапеза длилась тогда 13 минут. Сестры кушали чайными ложками. Соль в еду не клали. Еда была низкокалорийной и какой-то несерьёзной для тяжко трудящихся сестёр. Особенно меня удивлял "пудинг", манка, сваренная на воде, без малейших признаков жира. Эту водяную манную кашу разливали в противни и после застывания разрезали на небольшие квадратики, поливая при подаче подобием варенья или сиропом. Чай заваривался задолго до трапезы в огромной кастрюле и превращался в чуть теплое светло-коричневое пойло с радужной пленочкой. Нам повезло, что нас сажали своей четвёркой, и мы накладывали себе еду, не соблюдая чинов. Хотя чинов у нас никаких не было, но мать Серафима сказала соблюдать очерёдность прихода в Спасо-Влахернский монастырь.
В один солнечный день на наших глазах сошла с ума одна молоденькая послушница лет двадцати. Она мыла посуду и как-то странно пританцовывала в такт. Я подумала, что у неё под апостольником наушники, и она что-то слушает. Но на следующий день объявили об её помешательстве и экстренной госпитализации. Матушка торжественно обнародовала тот факт, что послушница Юля употребляла раньше наркотики. И сейчас, наверное, где-то достала дозу. Звучал этот аргумент убедительно, но всё равно не верилось. Будет ли человек так оправдываться, когда ни в чём не виноват?
Матушка Николая очень хотела нам доказать, что мы только играем в благочестие. Как-то она позвала нас в свои покои прямо с посуды. Мы были грязные, потные и очень уставшие, было уже за полночь. Все легли спать, а нас она усадила в «архондарике», комнате для гостей, на очень мягкий диван и включила видео с каким-то афонским старцем. Сама тоже села рядом и следила за нашей реакцией. Когда мы переставали понимать происходящее и начинали клевать носом, она торжествующе делала замечание нам. «Вот видите! Вы спите! Вы не способны слушать о духовном!» Поэтому мы сидели как совы с вытаращенными глазами, пока она не ушла. Когда видео закончилось, мы должны были зайти к ней и получить благословение на сон грядущий. Было около трёх ночи. А вставать нужно было в пять.
Кроме стукачества, культа личности матушки, общения с новостильниками, жестокого обращения с сёстрами и ханжеского лицемерия нас смутило неблагоговейное отношение к изображению креста. На коврах в храме были кресты. По ним все ходили. На салфетках в трапезной тоже. Сёстры их брали с собой и использовали в качестве туалетной бумаги. Для нас это было вопиющим бесчинием, даже кощунством. Нас-то в Ново-Карцево заставляли на скотном дворе соломинки поправлять, чтобы они не лежали крестом. Матушка была совсем обескуражена нашими претензиями. С таким «благоговением» как у нас она, похоже, ещё дела не имела. Даже вроде старцу салфетки повезла, чтоб он оценил крестики на них. В общем, она была не рада нашему присутствию в монастыре. Особенно когда думала, что приедет ещё минимум пятнадцать таких же.
Так что благословение схиархимандрита Михаила, такое логичное и христианское, всем вышло боком. Иногда я пыталась звонить батюшке в туалете при трапезной или в огороде, а потом и по дороге в козлятник, которая шла по глубокому оврагу. Везде были глаза и уши, спрятаться от всех было проблематично. Он разговаривал холодно и отстраненно. Однажды сорвался и стал кричать: «Ты что, думаешь, я тут лежу и пятки чешу?! Не знаю пока, что делать, не вижу выхода». Он, оказывается, поругался с Натальей Головиной из-за отца Михаила. Может пятки он и не чесал, но двадцатилитровые ведра с землёй точно не таскал, как пришлось мне.
Когда я услышала пение малоярославецких сестер, то поняла, что надо достать тайком их ноты во что бы то ни стало. И это будет смыслом нашего бессмысленного пребывания. На службе я изо всех сил запоминала знаменные попевки всех гласов, запевы, движение исона. Мон.Силуана разрешила мне пользоваться нотами и возвращать их на место. Во время отдыха я в келье переписывала их от руки. Потом Наташа М во время своей поездки в Москву с греками отксерокопировала эти ноты. Всё вышло удачно, и я в срок вернула их на клирос.
В конце нашего пребывания матушка разозлилась на нас за нераскаянность. Но раздеть(лишить права носить монашескую одежду) она нас не могла, мы и так были по сути мирянки, поэтому она нас выселила с сестринской территории в архиерейский корпус, чему мы невероятно обрадовались. А также запретила петь на клиросе: «Чужие у нас не поют». Так оказалось, что новостильные греки им роднее православных сестёр.
После Успения Пресвятой Богородицы была ночная служба погребения. Нас теперь дальше притвора не пускали. Помню, что я, несмотря на всю свою любовь к этому празднику, от усталости встала на колени, а потом и вовсе залегла в земном поклоне спать. Дело было возле сундуков с коврами и пылесосами по левую руку от входа в храм, на этих сундуках можно было сидеть, но не благословлялось. Недолго я проспала, меня разбудила мать Серафима и позвала за собой к матушкиному трону.
Матушка старалась быть ласковой, несмотря на недавнюю ссору со мной. Я чувствовала её напряжённое внимание к себе. Потому что я всегда вела себя непринуждённо и забавно, хотя очень старалась не нарушать субординацию. Однажды, поцеловав ей руку, я невольно прокомментировала, что руки у неё были холодные. Она была в шоке от меня и сказала, что будет вызывать меня к себе, когда ей взгрустнётся.
А в этот раз она пристала, почему я молюсь в земном поклоне так долго. Я устало ответила, что сплю, и сил у меня больше нет. Она велела повернуться к ней спиной. Я не знала, что она будет делать, но доверчиво повернулась. Мне за шкирку налили холодной воды из графина. Я улыбнулась и даже не вздрогнула. Она удивилась, почему у меня нет реакции, и я не визжу. Очевидно, её привычный трюк не сработал. А мне уже стало весело. Я почувствовала, что она сама в западне от своих выходок и реакции сестёр. Она велела мне стоять возле своего пышного трона до конца службы. Но спать мне уже и не хотелось.
Когда мы уезжали, матушка почти прыгала от счастья, мать Серафима тоже не могла скрыть своей радости, которая так и светилась на её красивом русском лице. Это было похоже на радость монахинь из кинокомедии "Problem Child", когда Джуниора усыновили в начале фильма.
Для нас это тоже был один из самых счастливейших дней в жизни. Так, наверное, уезжают с зоны или из плена. Мы шли от монастыря до станции пешком с вещами минут тридцать, потом ехали на электричке до Москвы больше двух часов. У меня очень сильно болел желудок, дышать было больно, но даже это не мешало моему счастью. Потом мне этот монастырь снился постоянно два года, и я в ужасе просыпалась. И до сих пор я считаю Малоярославец самым ужасным испытанием в моей монашеской жизни.
http://proza.ru/2022/11/24/771
Фото из интернета