Нас отправляли в Новгородскую область за 700 км от Москвы. Нам было сказано, что монастырь - это не стены и храмы, а люди. И мы своей общиной вполне можем быть монастырём и без Деденева. Там, в ЛевОче, мы должны были слушаться во всём отца настоятеля Михаила Ложкова. Административно, разумеется. Меня назначили регентом и благословили петь греческим распевом с исоном. Это должно было придать нам веса перед отцом Михаилом. Наверное, отец В понимал, что трудно непривычным людям слушать наш унылый унисон.
Когда первая партия сестёр (Наташа М, Наташа Д, Иулиания, Анна, Таня Поликарпова и Ксеня) была уже отправлена в Левочу, отец В назначил Юлю(Иулианию) временно старшей сестрой в той компании, и сказал, что обе Наташи - принцессы, они долго не продержатся. Этим он попытался вызвать в Юле усердие и азарт, чтобы она больше старалась на роли начальницы. Мы продолжали еще жить в Юсупово. Меня оставили для того, чтобы посетить врачей в последний раз.
К врачам я съездила в тот день, когда отец В возвращался из Левочи от сестёр. Я ездила в Москву по благословению в темной одежде и чёрном платке, надвинутом на лоб и заколотом под подбородком. Как ходят старообрядцы. На обратной дороге я уехала на электричке в депо города Д.. Нас в вагонах было много, кто не понял, что станция конечная. Мы вылезли и пошли по рельсам к платформе.
Идти было минут десять. За мной погнались то ли полицейские, то ли работники ж/д. Они сообщали по рации друг другу, что из депо вышла женщина в черном, и ее надо задержать. Моя старообрядческая форма напоминала хиджаб. Сказать, что я испугалась, - ничего не сказать. Ведь теперь не докажешь, что я из монастыря. Паспорт с полным арабским именем, внешность нерусская, в пакете черные чётки – сотка, правда, с крестом, но разве им докажешь. Я прошла мимо них с ужасом на лице, они посмотрели и решили меня не трогать.
Приблизившись к платформе, я поняла, что не залезу на неё. Но вдруг сзади подошли два парня и легко, не сговариваясь, подняли меня на платформу, я даже не успела им ничего сказать и поблагодарить. Я очень смутилась. Подошла моя электричка. И я проехала ещё четыре остановки до станции Б-но. Оказалось, что последний автобус на Юсупово уже ушел. Я позвонила батюшке. Он был ещё в дороге и сказал мне ждать на станции жену Сергея-дедушки. Она заберёт меня к себе в квартиру. Я просидела у неё в квартире часа четыре, пока подъехали батюшка с Сергеем. Отец В был очень сердит на меня. Его глаза были узкими как у китайца и злыми. Он сказал, что это всё со мной случилось за моё лукавство.
В ночь перед нашим отъездом в Левочу батюшка устроил показательные выступления. Он обозвал меня при всех сёстрах жидовкой. Он грубо пародировал еврейский акцент, картавил букву «р», высмеивал мою внешность, мой характер. Потом стал обсуждать моё коварство, о котором я не подозревала. Потом дал мне новое имя Сара. «Не великая Сарра, а просто Сара!» - уточнил он. Все смеялись до слёз, но мне было не смешно, потому что я не была ни еврейкой, ни жидовкой. У меня не было акцента, и я люблю Россию.
Потом батюшка рассказал анекдот про жида и про зятя без часов. При этом мать Елена, трясясь от смеха, заметила, что я стою у стенки, на которой висят часы. Обрушилась новая лавина хохота. Мать Алевтина (бывшая ин.Лариса), постриженная на днях в мантию, подавилась от смеха и лежала на столе, пряча красное лицо. Мы никогда раньше не видели, как она смеётся. Отец В её звал Царевной Несмеяной. И её насмешило, как батюшка издевается надо мной. Я держалась, чтоб не заплакать. Хотела уйти в другое помещение, а он подкалывал меня: «Может, домой к мамке хочешь? Сейчас скажем Серёге, быстро тебя подвезёт». Это была реальная травля. Только ин.Варвара похлопала меня по плечу и искренно утешила: «Надь, если батюшка так тебя смиряет, значит, ты доросла! Радуйся!» Мне стало легче от её поддержки. Я была ей благодарна. Хотя я подсознательно понимала, что он мстит мне за «грязного мужика».
На следующий день мы отправлялись. Прощались с отцом В надолго. В душе - навсегда. Ехали до Левочи целый день. Поселились в двухэтажном старинном деревянном доме. Жильё было довольно приличное для такой глуши, но всё равно ветхое. Дом был из бруса, отделанный изнутри дранкой и оштукатуренный в советское время. Штукатурка на втором этаже местами осыпалась. Полы дореволюционные, из очень широких и толстых досок, между ними были щели от времени. Лестница на второй этаж была тоже деревянной, крутой и широкой. Внизу лестницы над стационарным телефоном висел колокол, будящий насельников по утрам. Стены над лестницей были оклеены аляповатыми красными обоями.
В помещении трапезной стены были увешаны ковровыми иконами, стояла этажерка с церковной литературой. Всё пространство занимали простые столы из досок, располагавшиеся буквой П. По всему дому в стенах были встроены разные печи, в некоторых кельях они сохранились даже со изразцовой отделкой и карнизами. В некоторых комнатах-кельях были расписаны потолки с помощью трафарета. Говорили, что раньше в послевоенные времена здесь работал роддом. Может быть и абортарий.
Через дорогу рядом с домом возвышался огромный странный курган, заросший ландышами и высокими стройными соснами. Никто толком ничего о нём не рассказал. Поселившись, мы стали потихоньку привыкать к новой действительности. В целом, это место жительства не обещало никаких неожиданностей.
Кроме нас в доме на втором этаже жили учитель русского языка Александр, уголовник Валера и ещё несколько меняющихся братьев. Валера отсидел 17 лет. Он был молчалив и угрюм. Внешность его была страшна, скелет, обтянутый кожей и очень маленький размер ноги. Он был не стар, но выглядел на 70 лет. К нам относился с презрением, ведь мы не познали тягот жизни и были самозванцами в его глазах. Учитель Александр представился нам скитоначальником, это был рыжий бородатый парень с волосами, убранными в длинный хвост. Он наблюдал за нами и что-то записывал в тетрадь.
Старшей сестрой у нас была назначена мать Мария, мама Варвары, бывшая наша казначея. Она не радовалась этой обязанности. Но отец Михаил Ложков её уважал и побаивался больше чем мать Софию.
Отец В предполагал, что регентом я быть не смогу. Потому что я не могла читать. Он специально кинул меня как котёнка в воду. Он запугивал меня, что отец Михаил очень суров и крут с певчими, может и кадилом неожиданно запульнуть из алтаря. Но на удивление всем я смогла сразу и читать, и петь, и регентовать. Для меня это было большим чудом. Отец В не благословлял мне изучать устав, говорил, что для этого есть уставщики. Но я против его воли переписала от руки все богослужебные тетради ин.Татьяны, в которых имелись службы всех знаков в любом сочетании. Это мне очень помогло потом. Я привела в порядок все ноты, запустив греческий распев почти по всем неизменяемым песнопениям. Практически с первой службы я запела попевки и сёстры быстро их освоили. Мало того, мой хор зазвучал совершенно неузнаваемо, празднично и живо.
Отец Михаил служить любил. Жил он в двух километрах от Левочи в деревне Кабоже в своем доме с огородом. С ним жили матушка, тихая, безропотная женщина, две дочери и сын. У отца Михаила было восемь или больше храмов по окрестным деревням и в райцентре. Он ездил на двух уазиках, за рулём были его младшая дочь Наташа или он сам. Теперь ему приходилось возить на службы всех сестёр. Дома оставались только повар и трапезарь.
Меня в машине сильно укачивало, но я должна была ездить всегда в качестве регента. Часто на большие праздники меня сажали в багажник уазика с ин.Варварой. Там были узкие боковые сидячие места. Но укачивало там ещё сильнее, чем в салоне. Дороги в Хвойнинском районе были ужасными, разбитыми, отец Михаил гнал с большой скоростью, около 90 км в час. На каждой кочке мы взлетали головой в потолок.
Насчёт устава было благословение слушаться беспрекословно отца Михаила как настоятеля, давшего нам хлеб и кров. Конечно, мы в душе иной раз и сопротивлялись его богословско-народному творчеству, но внешне не подавали вида. Наша занудная уставщица мать Екатерина говорила: «Батюшка! По уставу положено так и так! А вы как благословите, так и сделаем!» Эти слова приводили его в бешенство, и он делал, как положено, чтобы не показаться невежей перед нами.
Когда он пел «Величание», я стискивала зубы, чтобы не засмеяться, уж очень истошно выходило, как вой лесного зверя. Он любил ночные службы, но не понимал, зачем потом днём отсыпаться. Он хотел, чтобы мы ели круглый год одну картошку с кислой капустой и не понимал, как это желудок и кишки могут болеть. Он свирепел, когда приходили на исповедь с большим количеством грехов, и требовал, чтобы в следующий раз было в два раза меньше. Он захотел, чтобы мы, живя на приходе, ходили в монашеской форме. Отчего наша община сразу стала заметной, и в церковных кругах поползли слухи. Он заставлял алтарников и алтарниц-сестёр открывать и закрывать Царские врата, обеими руками, стоя прямо во вратах. Даже иподьяконы у архиереев прячутся за дверцы в таких случаях. А тут сестра в черном подряснике открывает за батюшку Царские врата. Лицом к народу! Выглядело это по-сектантски. После нашего рассудительного батюшки отец Михаил казался, мягко говоря, самодуром. Но несмотря ни на что, мы привыкли к нему и к Левоче.
http://proza.ru/2022/11/24/1249
Фото из личного архива. Отец Михаил с прихожанами до нашего приезда.