Книги с таким названием Соссюр никогда не писал. Фердинанд де Соссюр -- швейцарский лингвист, который в течение трех семестров (между 1906 и 1911) читал курс лекций по лингвистике в Женевском университете. Первые два семестра он читал по стандартным пособиям, лишь изредка позволяя себе отсебятину от них. Курс его не пользовался популярностью, и в третий семестр Соссюр пустился во все тяжкие. Т. е. стал читать не то, что положено по программе, а излагать свои собственные взгляды. В России его бы быстренько поперли из университета, а там на Западе у них так можно.
И вот нашлось два студента -- де Байи и Сеше -- которые тщательно записали все эти лекции, а потом на их основе + записках самого Соссюра и выпустили данную книгу в Женеве же в 1916 г. Книга хоть и не сразу, но привлекла внимание ученых, тем более что имя де Соссюра не было таким уж неизвестным. Так, замечательный русский лингвист Бодуэн де Куртенэ, познакомившись на одном из конгрессов с неким швейцарским лингвистом, фамилию которого он не запомнил, потом с восторгом рассказывал о совершенно необыкновенном гениальном чудаке-самородке.
А после 2-ой мировой войны родилось в философии такое течение как структурализм, основные идеи которого, как оказалось, уже были не только известны, но и применены к конкретным исследованиям этим самым Ф. де Соссюром. Тут уж его слава подпрыгнула до небес.
ИДЕЯ ФОНЕМ
Нужна ли философия или это простое пустобрехство? Вот вопрос. Многие отвечают на него во втором смысле, и для науки от философии никакой пользы нет. С эти можно согласиться: непосредственной пользы нет. Но философские идеи, западая в головы ученых и внедрившись в их умы, вдруг вызывают непостижимые озарения. Так случилось и Соссюром, который дал практический ход некоторым казавшихся экстравагантными идеям Канта.
Согласно наиболее популярной теории восприятия внешних объектов человеком, выдвинутой Локком, образы внешнего мира отражаются в нашем мозгу, как в зеркале. Т. е., переходя к лингвистике, как и что нам говорят, то мы и слышим.
Кант по этому поводу был иного мнения. Он полагал, что мы воспринимаем мешанину цветовых пятен, запахов, ну и звуков. А потом упорядочиваем ее с помощью заложенных в нас категорий. Происходит это примерно так. Допустим, мы видим условный дом. Какова его форма? У нас в голове множество геометрических фигур и тел (Кант, напомню, считает, что все геометрические объекты -- это чистые созерцания, то есть созданные человеком в его мозгу). Мы прикладываем фигуру конуса. Нет не годится. Тогда мы прикладываем фигуру шара. Тоже не климатит. И так перебирая одну за другой геометрические фигуры, мы устанавливаем, что дом имеет форму параллелепипеда. Потом мы такими же последовательными действиями устанавливаем более точно форму дома: фронтоны, форму крыши, окон, дверей, цвет стен, запахи, исходящие от этого дома.
А при чем здесь лингвистика? А при том, что ко временам Соссюра лингвисты давно уже обратили внимание, что одни и те же звуки сильно отличаются в разных языках: русское "а" не похоже на "а" английское, которое нам кажется то "а", то "о", то "э", русское "х" ничего общего не имеет с немецким "h": какая-то смесь придыхания, "х" и "г" -- то ли Гитлер, то ли Хитлер. Но и в одном языке звуки резко отличаются. К концу XIX веки фонетики насобачились различать несколько десятков тысяч звуков.
И буквально похватались за головы: как же это люди при таком разнообразии способны понимать друг друга? А они понимают, и притом преотлично. И вот за эту-ту проблему, отталкиваясь от Канта, и взялся Соссюр.
Он предположил, что в мозгу у каждого из нас есть идеальные образы звуков, т. н. фонемы. И когда человек слышит речь, он автоматически прикладывает к потоку звуков эти фонемы. Допустим он слышит слово "мама". Каков первый звук: "а"? нет не "а", может быть, "б"? Нет не "б". И так перебирая одну за другой фонемы он доходит до фонемы "м". О! это как раз годится. И так фонема за фонемой он выстраивает весь звуковой облик речи собеседника.
Конечно, Соссюр не просто перевел Канта на лингвистический язык. Он подробно разработал целую языковую теорию, в каких-то вопросах высказав идеи, совершенно не встречающиеся у Канта. Так он не просто посчитал, что в мозгу человека имеется определенное количество фонем, но что эти фонемы связаны друг с другом попарно, находятся, как он писал, в оппозиции. Слыша звуки, мы не перебираем одну за другой все фонемы, а сразу выявляем фонемную оппозицию, благодаря чему и понимаем речь. Например, мы слышим слово "бардак" и первая фонема здесь беспроблемно "б". А вот когда мы слышим то ли "лоб", то ли "лоп", то тут что в лоб, что по лбу. Т. е. "б" и "п" никакой фонемной пары не образуют.
ОППОЗИЦИОННОСТЬ ФОНЕМ
Одним из важным свойств фонем является их оппозиционность. То есть фонема -- это не единица языка наподобие, скажем, звука или буквы. Фонема всегда подразуемавает себе пару. Именно благодаря этому свойству она имеет смыслоразличительный характер.
Оппозиционность фонем кажется такой простой и понятной, что многие и даже лингвисты попадали в ловушку этой обманчивой простоты. Вот, скажем, слово "дуб". Сколько здесь фонем. 3 -- ответит без запинки вопрошанту что дилетант, что специалист: "д", "у", и "б". А какая парная фонема к "б"? Ответ будет "п": по принцу звонкость -- глухость. А вот и нет. Ответ неправильный. Скажешь ты "дуб" или "дуп" -- все одноразово, ибо никакого нового смысла замена "б" на "п" не дает.
А вот в слове "байка" "б" и "п" как раз скорешуются на почве смыслоразличения, ибо "байка" это совсем не то что "пайка". А в слове "дуб" оппозицию составит иная фонема, скажем "ш": "дуб" -- "душ".
Многие лингвисты так и не уяснили себе этого принципа. Наш русский лингвист Трубецкой разработал даже целую систему оппозиций, придумав так называемые оппозиционные классы. Их там у него целая куча: оппозиционные классы есть однопризнаковые и многопризнаковые, изолированные и пропорциональные. Смысл во всем этом, может и есть, специалистам-лингвистам оно виднее. Но вся его система снова сводит фонологию к фонетику и к тому хаосу звуков, который царил в этой науке до открытия Соссюра.
РЕЧЬ И ЯЗЫК
Соссюр ввел еще одну фундаментальную лингвистическую категорию, заключающуюся в различении речи и языка. Речь -- это то, что нами говорится и слушается в конкретном общении. Речь всегда предполагает говорящего и слушающего. Даже письменная, ибо пиша человек всегда представляет себе адресата и пытается приноровить то, что он пишет, к пониманию последнего. Где разговор, там и речь. Где нет разговора -- нет и речи.
Язык же это арсенал средств и приемов, которыми пользуются говорящие при своем общении.
Для лучшего понимания идеи снова обратимся к Канту. Действительность, воспринимаемая органами чувств, как мы уже писали, это беспорядочный набор звуков, тактильных ощущений, зрительных образов. Упорядочивается же этот набор с помощью так называемых категорий, которых нет в воспринимаемой действительности и которые привносятся туда человеческим рассудком. "Мы видим лес", но леса мы собственно говоря не можем видеть. Мы видим отдельные деревья, а если быть более точным набор зеленых пятен с черными прожилками (т. н. "стволов и ветвей"). "Лес" -- это то, во что мы объединили эти пятна на основе категории "единство".
Но категории -- это чисто рассудочные конструкции, в то время, как зрительные образы: цветовые пятна в данном случае, -- чувственные образы. Каким образом рассудочные конструкции можно непосредственно приложить к чувственным восприятиям? Да никаким. Поэтому Кант вводит еще понятие т. н. временнЫх схем. ВременнАя схема -- это то, как категория прикладывается к ощущениям. В случае леса -- одно дерево + еще одно дерево + еще одно дерево + еще одно дерево... = "много деревьев или лес".
Вот собственно говоря, язык это и есть набор неких категорий, а слова образы ощущений. Язык прикладывается к потоку слов -- речи через посредство этих речевых оборотов. Это очень важно подчеркнуть, потому что под языком обычно понимают грамматику. Но грамматика изобретена людьми, а дар речи существует, наверное, от бога или там от природы. Грамматика может быть удачной, а может и нет, но грамматика это не сам язык. Язык -- это именно набор временнЫх схем = речевых оборотов.
Например, человек говорит "он". А далее должно обязательно последовать то, что грамматики называют сказуемым: "идет", "поет", "валяет дурака". Вот это сочетание подлежащее+сказуемое и есть один из речевых оборотов или временнЫх схем, а их набор -- язык.
Заметим, изучение языка (английского, французского) не обязательно должно идти через грамматику, но обязательно через овладевание речевыми оборотами.
СИНХРОНИЧЕСКИЙ И ДИАХРОНИЧЕСКИЙ ПЛАНЫ ЯЗЫКА
Придется еще раз вспомнить Канта. Вот предложение "сверкнула молния, и раздался гром". Его можно трактовать двояко, гром раздался, потому что сверкнула молния, либо гром и молния никак не связаны друг с другом, просто они, как правило, встречаются вместе. В первом случае гром и молния связаны как действие и его причина, во втором как независимые сущности или как разные проявления одной и той же сущности (атмосферного электрического разряда). В первом случае гром и молния подводятся под категорию причины, которая гласит: "все, что происходит, обязательно имеет причину", во втором под категорию общения, которая гласит "все тела, существующие одновременно, находятся между собой во взаимодействии (непосредственном либо опосредовано)".
Язык точно так же представляет собой систему, все элементы которой взаимосвязаны между собой. Эта систему уже пару тысячелетий ученые пытаются описать как грамматику языка. Но каждый элемент имеет свою историю. Он каким-то образом возникает, развивается, и погибает (как погиб в русском языке когда-то осязаемый и полнозвучный звук "ять", превратившись в никакому звуку не соответствующую букву).
Автор особенно настойчиво обращает внимание, что синхронистический и диахронический планы совершенно не зависимы один то другого. Элемент языка можно объяснить с точки зрения грамматики, то есть системы языка. Но каким образом он возник и развивался, это грамматике до лампочки. Она включает его в систему своих связей, не спрашивая паспорта или справки с места жительства, как и откуда он появился, а только определяя, годится этот элемент для выполнения тех или иных функций в данной системе или нет.
Точно так же исторические пертурбации данного элемента идут своим чередом, представляя цепь случайных или закономерных событий, совершенно не связанных с тем, какое место занимал данный элемент в прежней системе и был ли он там вообще, и какое место он занял в сегодняшней.
Я бы мог привести примеры из языка, но нагляднее мне кажется, обратиться к литературоведению. В литературе существуют разные жанры: рассказы, романы, пьесы, повести. Все они составляют определенную систему, удовлетворяя те или иные потребности читателей: любовные романы поглощают женщины, приключенческие подростки, афоризмы охотники до умных мыслей. Литературоведы даже пишут истории таких жанров, пытаясь выстроить довольно-таки нелепые схемы их закономерного развития. Но система жанров в определенное время существует сама по себе, а история каждого жанра сама по себе.
Допустим, почти все современные писатели, обращаясь к жанру рассказа, плагиатничают, копируют, используют как образцы, творчески переосмысливают (нужное подчеркнуть) чеховские сюжеты. Сами же чеховские рассказы писались не потому, что Чехов закладывал или развивал жанр рассказа, а потому что ему нужны были деньги, а журналы могли платить только за короткие рассказы. Да и в связи с развитием газет, читателю надоели романы, и он требовал, чтобы ему подавали рассказы. Но между требованиями читателей чеховского времени, как и денежными затруднениями самого писателя, и перелицовкой чеховских рассказов нынешними борзописцами нет абсолютно никакой связи.
ДРУГИЕ МИНИАЮТЮРЫ О ГУМАНИТАРНЫХ ЗНАНИЯХ
http://proza.ru/2023/11/20/215