МИНИАТЮРЫ О ФОЛЬКЛОРЕ
http://proza.ru/2023/08/08/491
ИССЛЕДОВАТЕЛИ О ПРИРОДЕ СКАЗОЧНОЙ ФАНТАЗИИ
Этот сборник был и остается самым популярным сборником сказок до настоящего времени. Именно с "Тысячи и одной ночи" родилась сказка как литературный жанр. Европейские народные сказки появились много позднее, вернее на них обратили внимание и их стали собирать под влияние арабских сказок. Причем в филологической записи народные сказки выглядят довольно-таки примитивно, и впечатления не производят. Лишь обработанные Перро, Андерсеном, Уайльдом, А. Толстым, Чапеком, они становятся пригодными для чтения и восхищения. И опять же обработка велась по лекалам "Тысячи и одной ночи".
То есть влияние этого сборника огромно и разнообразно. И не только в творческом плане. Этот сборник до сих пор служит главным источником и образцом для исследования самого этого явления "литературная сказка". Говоря о "Тысяче и одной ночи", чаще всего обращают внимание на необузданную фантазию сказок. Также обращают внимание на лежащее в их основе особое миросозерцание, связанное с архаическим, магическим стилем мышления. Подобная точка зрения так широко укоренилась в литературоведении, что утверждать нечто противоположное казалось бы просто выпендриваться. Тем не менее есть доводы, которые смотрят на мир "Тысячи и одной ночи" совершенно иначе. Наиболее убедительную критику этих сказок навел, мне кажется, советский литературовед Грифцов.
Исследователь, в частности утверждает:
1) в сказке нет особого душевного опыта или познания; здесь налицо обычные желания
Чудесное в сказках только средство для достижения обычного: только бы добиться жизни обеспеченной. И магическое не образовывает здесь особой причинности, а только является приемом для более короткого развития действия. В сказке все то же, что и в опыте обычном, только навыворот. О если бы хоть птицы заговорили и сказали бы, как разбогатеть, о если бы горы сдвинулись с места и хоть таким образом открылся бы клад. Но на самом деле, трава не поет, покойники не оживают, зерна не превращаются в жемчуг, а бедняк всегда остается бедняком. Безысходный трезвый и горький прозаический опыт, и неуемного желание, чтобы невозможное все же стало возможным хоть как-нибудь делают нужной сказку.
2) фантазия сказок "1001 ночи" калейдоскопическая, экстенсивная и невзрачная
Никакого богатства вымысла, буйства красок нет и в помине. Фантазия сказок ограничена и примитивна. Фантазия, как и в фэнтэзи, рассчитана на дебилов и бандерлогов. Служанка Али-Бабы заливает кипящим маслом кувшины, в которых спрятаны разбойники. Пока служанка ходит кипятить масло, остальные, еще не залитые, терпеливо сидят в своих кувшинах. Как справедливо замечает Грифцов, "можно поверить, что скорее гора разверзнется и раскроет сокровища, чем тридцать здоровенных мужиков будут сидеть и терпеливо дожидаться своей участи". В сказках плохо видны действующие лица, обозначены, но не обоснованы мотивы их поступков. Они скорее пособники действия, инструменты, чем его активные создатели и участники.
С Грифцовым не поспоришь: все написано правильно, и все же сказки "Тысячи...", тот же "Али-Баба" продолжают завораживать и нравиться. Поскольку доводы исследователя неоспоримы, очевидно, есть смысл приглядеться к вопросу и с другой стороны. Много в свое время над природой сказки размышлял немецкий романтик Людвиг Тик. Мы приведем рассуждение немецкого сказочника Гауфа в виде диалога между его персонажами, где полностью воспроизводится точка зрения Тика (в свое время весьма благоволившего к Гауфу) и как раз по поводу арабских сказок:
"-- В чем лежит однако очарование сказки? -- спросил молодой человек
-- А вот в чем, -- ответил старик. -- Человеческий дух также легок и подвижен как воздух. Он способен принимать любые формы и проникать в самые плотные предметы. Вот откуда в каждом человеке этот позыв подняться в эфирные сферы и парить там в свое удовольствие, хотя бы только в мечтах. Правильно говорится: '-- Мы живем в этих историях, мы думаем и переживаем вместе с их героями: вот откуда их непререкаемое обаяние. Вы не привязаны к нашей скучной повседневности, вы уходите от своих обычных мыслей, вы переселяется в мир наполненный чудесами и необычным'.
-- Да именно так: мы живем в сказках, а сказки живут в нас. Я любил их в детстве, но и сейчас не отвязался от них душою. Но вот что любопытно. Если, допустим, мой брат ломанется ко мне домой и скажет: 'Знаешь с нашим соседом случилось несчастье. Он связался с волшебником, и тот кинул его по полной программе', я выбраню брата и скажу ему, чтобы он не морочил мне головы всякой фигней и небылицами. Но когда брат приходит ко мне и рассказывает о том же соседе, как он на манер Синдабада совершил путешествие в далекие страны, и как он там попал там в руки волшебников, и как его мотала по воздуху птица Рух, я всегда сажусь и слушаю его с открытым ртом, не в силах упустить не единого эпизода.''
Рискнем дополнить это размышление Тика-Гауфа, основанное на прочном фундаменте философских систем, хилой пристройкой своих домыслов и мыслей. Любому человеку, а не только писателю, свойственна своеобразная мечтательность. Можно даже сказать, это одна из характернейших и не совсем еще понятых и особо осознанных особенностей человеческой природы вообще.
Только есть мечтательность и есть мечтательность. Одна связана с реальными событиями и желаниями нашей жизни, и именно о ней ведет речь Грифцов, а есть какая-то необоримая в нас способность отдаваться измышлению немыслимых и невероятных ситуаций. "Хорошо быть силачом, чтобы всех побивахом одним махом", "хорошо бы раздобыть лампочку Аладдина", вот бы я тогда развернулся. Это свойство особенно проявляется в детском возрасте, а еще больше в зрелом. Только дети открыто в нем признаются, а взрослые предпочитают отдаваться подобному пороку втайне.
Так вот сказка произрастает не на мечтательности первого, а на мечтательности второго рода. От фантазий этого плана избавиться невозможно, да и не нужно. И поэтому сказки всегда найдут своих поклонников не только у детей, но и у взрослых (и лучше это будут сказки "1001 ночи", чем какие-нибудь пошлые комиксы или детективы).