Глеб Горбовский — один из самых известных ленинградских (а ныне санкт-петербургских) поэтов-«шестидесятников», «последний из могикан» поколения Николая Рубцова, Владимира Соколова, Иосифа Бродского. Достаточно вспомнить его «блатные» песни 50—60-х годов: «Сижу на нарах, как король на именинах.», «Ах вы, груди, ах вы, груди, носят женские вас люди.». Автор более 35 поэтических и прозаических книг, он лишь в наше время смог издать свои неопубликованные стихи, известные по «самиздату» и «тамиздату». Глеб Горбовский 90-х годов — это уже новое, яркое явление современной русской поэзии, последние стихи поэта близки к тютчевским традициям философской лирики.
С уважением,
ALEX ZIRK
__________________________________________________
«ALEX ZIRK» - «REQUIEM_01. GLEB GORBOVSKY»
01. ПОСЛЕ ВОЙНЫ (Gleb Gorbovsky)
02. Беженцы (Gleb Gorbovsky)
03. В негасимую свечу (Gleb Gorbovsky)
04. Взгляд на море (Gleb Gorbovsky)
05. Дикие гуси (Gleb Gorbovsky)
06. Здравствуй, бабушка-старушка (Gleb Gorbovsky)
07. Когда очнёшься от забот (Gleb Gorbovsky)
08. Мертвый лес (Gleb Gorbovsky)
09. На лесоповале (Gleb Gorbovsky)
10. Обыватель (Gleb Gorbovsky)
11. Осина (Gleb Gorbovsky)
12. Пей сейчас густую мудрость (Gleb Gorbovsky)
13. Послушайте, дядя (Gleb Gorbovsky)
14. Какой заморыш этот гитарист (Gleb Gorbovsky)
15. Разворошить, как муравейник (Gleb Gorbovsky)
16. Рожь (Gleb Gorbovsky)
17. Я тихий карлик из дупла (Gleb Gorbovsky)
18. Розовый слон (Gleb Gorbovsky)
19. Пес (Gleb Gorbovsky)
20. Потеряшка (Gleb Gorbovsky)
21. Эпитафия женщине (Gleb Gorbovsky)
22. Теперь я знаю , только и всего (Gleb Gorbovsky)
23. Возвращение в дом (Gleb Gorbovsky)
24. Иголка (Gleb Gorbovsky)
25. Отпечатки (Gleb Gorbovsky)
26. Берег юга (Gleb Gorbovsky)
27. Воля - вольная (Gleb Gorbovsky)
28. Времечко (Gleb Gorbovsky)
29. Женщина (Gleb Gorbovsky)
30. Зачем (Gleb Gorbovsky)
31. Избранник (Gleb Gorbovsky)
32. Летчик на пенсии... (Gleb Gorbovsky)
33. Любителям России (Gleb Gorbovsky)
34. Матери (Gleb Gorbovsky)
35. Ода смерти (Gleb Gorbovsky)
36. Оптина Пустынь (Gleb Gorbovsky)
37. Пепел (Gleb Gorbovsky)
38. Письмо (Gleb Gorbovsky)
39. Поединок (Gleb Gorbovsky)
40. Полевые цветы (Gleb Gorbovsky)
41. Пробужденье (Gleb Gorbovsky)
42. Старая пластинка (Gleb Gorbovsky)
43. Тебе, Господи! (Gleb Gorbovsky)
44. Я заминирован (Gleb Gorbovsky)
45. Тризна (Gleb Gorbovsky)
46. Уголёк (Gleb Gorbovsky)
47. Улавливать хлопки твоих ресниц... (Gleb Gorbovsky)
48. Улыбка (Gleb Gorbovsky)
49. Я лежу под кустом... (Gleb Gorbovsky)
50. Финал (Gleb Gorbovsky)
__________________________________________________
50 СТИХОВ ГЛЕБА ГОРБОВСКОГО
__________________________________________________
01. ПОСЛЕ ВОЙНЫ (Gleb Gorbovsky)
Сначала вымерли бизоны
на островках бизоньей зоны.
Потом подохли бегемоты
от кашля жуткого и рвоты;
козули пали от цынги,
у мух отнялись две ноги
(но мухи сразу не скончались),
дикообразы вдруг легли —
еще колючие вначале —
но вот обмякли, отошли.
Оцепенела вдруг собака,
последним умер вирус рака,
потом скончался человек...
На землю выпал плотный снег;
снег на экваторе искрился,
снег в океане голубел,
но санный след не появился,
и шинный след не проскрипел...
Машины снегом заносило,
чернели трубы — пальцы труб;
земля утрачивала силу,
все превращалось в общий труп;
и только между Марсом, правда,
и между умершей Землей
еще курили астронавты
и подкреплялись пастилой;
сидели молча, как предметы,
с Землей утратившие связь,
и электрического света
на пульте вздрагивала вязь...
__________________________________________________
02. Беженцы (Gleb Gorbovsky)
Куда они шли — неизвестно.
Но знали, что шли на восток.
О лямок знамения крестные,
о пыль вековая у ног…
Канавы им были — диванами.
Гостиницей были — леса.
Над ними лохматились рваные,
пробитые сплошь
небеса.
Скрипели их тяжкие тачки,
их клячи неслись под откос.
И только смешные сбачки
людей охраняли всерьез.
Заботливо тявкали псины,
все нюхали чаще и злей
пропахшую толом, бензином
несчастную землю людей.
Над ними свистели
снаряды
жестокою плетью
войны…
И были небесными взгляды
с отсутствием всякой
вины.
__________________________________________________
03. В негасимую свечу (Gleb Gorbovsky)
В негасимую свечу
превратился я для многих.
Я с утра уже стучу
по корням своей дороги.
Глажу голову воде
парой выкрашенных весел.
Жгу осринки в бороде
леса,
канувшего в осень.
Чтобы мягче лился вниз,
подставляю ливню спину.
Чтобы кто-то что-то грыз,
я сухарик вкусный кину.
Я копаю и сверлю,
я взрываю скал оскалы.
В жизни главное:
к нулю
прибавлять почаще — баллы.
Ночь.
Лицо. На коже — тля.
Я давлю ее.
Я — дело.
Спит уставшая земля
под моим нелегким телом.
__________________________________________________
04. Взгляд на море (Gleb Gorbovsky)
Неумолимое, как осень,
не раз ввергавшее в тоску,
там за стеной прибрежных сосен
каталось море по песку.
И ни души над серой гладью,
лишь только тянет от нее
жестоким ветром неоглядья…
И так желанно — забытье!
И если где-то во Вселенной
живой болтается мирок,
то в царстве ракушек и пены
душа какой отыщет прок?.
… Лишь корабли скользят по коже,
по голубым твоим плечам.
Послушай, море, что ты можешь?
Морячек мучить по ночам?
Дарить рыбешку для желудка?
А что еще? Нагнать тоску?
Да, как лишенное рассудка,
порой кататься по песку?.
__________________________________________________
05. Дикие гуси (Gleb Gorbovsky)
Гусь выбился из птичьих сил,
и с горя гусь заголосил.
Он начал падать вниз комком,
а гуси в небе шли гуськом…
Густ вновь бы крылья распростер,
да у него один мотор,
он отказал, он вдруг заглох,
и вместо юга —
ягель-мох
и лед ручья
острей ножа…
Не вышел гусь из виража.
Над ним собратья дали круг.
Но с ним остался верный друг,
или отец,
а может, сын,
или одна из тех гусынь,
что заменяет юг любой
одной собой…
Одной собой.
__________________________________________________
06. Здравствуй, бабушка-старушка (Gleb Gorbovsky)
Здравствуй, бабушка-старушка,
голова твоя в снегу.
Ты уже почти игрушка,
это я тебе не лгу.
Точно камушек на камне,
ты сидишь на валуне.
Отгадать тебя — куда мне,
осознать тебя — не мне.
Ноги воткнуты, как палки,
в землю-матушку черну.
Мне тебя совсем не жалко,
грустно-тихую, одну.
Мне еще валиться с неба,
попадать под поезда,
а тебе — кусочек хлеба,
и отпрянула беда.
Помашу тебе рукою,
серый камушек в пыли…
Вот ведь чудо-то какое
вырастает из земли.
__________________________________________________
07. Когда очнёшься от забот (Gleb Gorbovsky)
Сиянье звёзд и глаз свеченье,
Рулады звёзд и соловья…
Не устаю от восхищенья –
Здесь, на театре Бытия!
Снежинка – первенец Покрова,
Травинка – майский изумруд…
Я очарован вновь! И снова
Готов свершать житейский труд.
Без пышных слов, без загогулин
Словесных – славлю Божий дар:
Жить в завихреньях пыльных улиц
И там, где хвойный перегар!
Разинь глаза, расхлопни уши,
Испей красу полей и рек.
И помни, что унынье в душах –
Не просто зло, а смертный грех!
__________________________________________________
08. Мертвый лес (Gleb Gorbovsky)
Пожар отклокотал
и умер.
И умер лес,
отзеленел…
Трагедию исчислил в сумме
один хозяйственный отдел…
Медведь ушел, удрали зайцы,
хватили горя комары,
в жилищах птиц
сварились яйца
от неестественной жары.
… Стоял, как братская могила,
безрукий, безволосый лес:
что ни пихта — иссякла сила,
и что ни лиственница — крест.
Я уходил из этой жути
с большой тревогой за людей…
Не люди лес сожгли, не люди! —
Не человек. Злодей.
Злодей.
__________________________________________________
09. На лесоповале (Gleb Gorbovsky)
Тела, смолистые от пота,
а бревна, потные от тел.
Так вот какая ты, работа…
Тебя я так давно хотел!
… Я режу ели на болванки,
на ароматные куски,
я пью Амур посредством банки
из-под томата и трески.
Лижу созревшие мозоли
сухим листочком языка
и обрастаю слоем соли
на долю сотую вершка.
Я спину деревом утюжу,
я брею хвойные стволы.
Затем большой, пудовый ужин
пилю зубами в две пилы.
Тряся кровать, храпя и воя,
я сплю в брезентовом дворце,
я сплю, как дерево большое,
с зеленым шумом на лице.
__________________________________________________
10. Обыватель (Gleb Gorbovsky)
Двор — колодезный сруб,
каждый кашель — как взрыв.
На лепешечки рук
часть лица положив,
вековал он в окне,
истязал прохожан,
как нетающий снег,
как едучая ржа.
Засыпаю — торчит,
высыпаюсь — торчит,
заклинаю —торчит,
умираю — торчит!
Не грызет его рак,
паралич не бомбит.
Он маячит, как флаг,
он устойчив, как быт.
Занавешу окно,
замурую окно,
но ему все равно,
но ему все равно!
Он сидит — монолит,
он молчит — монолит…
Кто ему, окаянному,
жить не велит!
__________________________________________________
11. Осина (Gleb Gorbovsky)
Однажды, глубокою осенью,
она попадет на глаза.
Разлиты у ног ее озими,
мороз у нее в волосах.
Затоплены печи хозяйками
в пропахшем сметаной селе.
И парни трясут балалайками,
и брага шипит на столе.
… Осина к зиме разгорается
у края села на ветру.
Одна… А какая красавица!
Я музыку к ней подберу.
И буду как песню раздаривать,
разнашивать, голосить…
Ох, дерево точно зарево, —
дождями не погасить.
… Спасибо, Земля, за праздники,
за хлеб и за воду вкусную,
а также — за все прекрасное,
не названное искусством…
__________________________________________________
12. Пей сейчас густую мудрость (Gleb Gorbovsky)
Пей сейчас
густую мудрость книг.
Слушай птиц,
их пение и крик.
Запах звезд небесных
услови.
Тронь рукой сияние любви.
Ухвати безумие
за хвост!
Но — сегодня!
Завтра — не до звезд.
Лишь сегодня радуйся и верь!
Барабань в любую
душу-дверь.
Выключай сегодня в сердце зло.
Бей сегодня
хищника в мурло!
Выноси сейчас
себя на суд.
Никакие «завтра»
не спасут.
__________________________________________________
13. Послушайте, дядя (Gleb Gorbovsky)
Послушайте, дядя,
ведь кто-то поет.
Как будто сквозь садик
пушинка плывет.
Плывет, огибая
седые стволы,
подкопы копая
в глухие углы.
Так солнце восходит.
Так движется мед.
Послушайте, тетя,
ведь кто-то поет.
Откуда-то с крыши,
с того чердака.
А может, и свыше,
где мчат облака.
И — чу, по гитаре
мизинчиком бьет…
Послушай-ка, парень,
ведь кто-то поет.
Как будто воробышек
пьет у крыльца…
Непрочная, робкая
нить
без конца.
__________________________________________________
14. Какой заморыш этот гитарист (Gleb Gorbovsky)
Какой заморыш
этот гитарист,
но как рокочет,
как перебирает.
Как переходит с ощупи на риск
и — вдребезги!
И нет, не умирает.
Отдышится, и снова:
ах ты, ах…
И прядь на голове его
как птица.
И зрители терзаются впотьмах,
на время разучившись
шевелиться.
Шаляпину играл еще…
И то: его гитаре
больше ста годочков.
Хотел было
подать ему пальто,
ан — нет! Не разрешает.
Сам. И точка.
И снежною Москвою с ним вдвоем
в гостиницу,
что в здании высоком…
А было так, что Блок ему: споем!
И пели с Блоком.
Все равно что с богом.
__________________________________________________
15. Разворошить, как муравейник (Gleb Gorbovsky)
Разворошить, как муравейник,
весь мир загадок и задач…
Который камень откровенней?
Когда казнит себе палач?
Кому любимая дороже,
себе ли, мужу или мне?
А крокодилы ходят лежа,
поди узнай — по чьей вине?
Когда возникло все живое
и неживое? Почему?
И почему родится двойня,
а я и ты — по одному?
Кто муравьям таскает тяжесть,
не пожелав владыкой стать?
Разворошить. Разбудоражить!
Сесть на пенек и — наблюдать.
__________________________________________________
16. Рожь (Gleb Gorbovsky)
Мы каждый вечер
в эту рожь
с тобой ходили.
Каждый вечер…
Ты колоски ее берешь,
перебираешь,
не калеча.
А там, вдали, аэродром,
за рожью той
и вой, и грохот.
И дед грибной идет с ведром,
и наши с дедом слились
тропы.
Вот солнце село на бугор.
Чуть посидело
и скатилось…
И я все вижу до сих пор,
как ты
взамен его
светилась.
__________________________________________________
17. Я тихий карлик из дупла (Gleb Gorbovsky)
Я тихий карлик из дупла,
лесовичок ночной.
Я никому не сделал зла,
но недовольны мной.
Я пью росу, грызу орех,
зеваю на луну.
И все же очень страшный грех
вменяют мне в вину.
Порой пою, и голос мой
не громче пенья трав.
Но часто мне грозит иной,
кричит, что я не прав!
Скрываюсь я в своем дупле,
и, в чем моя вина,
никто не знает на земле,
ни бог, ни сатана.
__________________________________________________
18. Розовый слон (Gleb Gorbovsky)
Где баобабы вышли на склон
Жил на поляне розовый слон.
Много весёлых было в нём сил,
Скучную обувь он не носил.
Умные тигры, глупый шакал,
Двигались тише, если он спал.
Был он снаружи чуть мешковат —
Добрые уши, ласковый взгляд.
Но наступили дни перемен,
Хитрый охотник взял его в плен.
И в зоопарке, пасмурным днём,
Стал он обычным серым слоном.
Звери смеются, шутят о нём:
«Ай да красавчик — серый, как дом !»
Слон улыбнулся, слон их простил,
Но, почему-то вдруг загрустил.
Зря унываешь, нету беды,
Я то, ведь знаю, — розовый ты !
Может случайно, где-то во сне,
Ты прислонился к серой стене !
Добрый мой слоник, ты извини,
В жизни бывают серые дни !
Скоро подарит солнце рассвет,
Выкрасит кожу в розовый цвет !
В розовый цвет !
__________________________________________________
19. Пес (Gleb Gorbovsky)
Вокзал вздыхал
в сто тысяч легких,
народ стучал, кричал и мчал…
Меж ног людских шныряя ловко,
бродяга пес
один скучал.
Он выбирал своих (по духу):
зевнет, понюхает —
не тот.
Но вот он выбрал умным нюхом,
привстал и чмокнул прямо в рот.
А тот,
его избранник,
с желчным смаком
в собачьи губы —
свой башмак !
…И думал пес: «Ты не собака… "
А люди думали не так.
__________________________________________________
20. Потеряшка (Gleb Gorbovsky)
Потерялась (или вовсе брошена)
девочка притихшая, хорошая.
Личико чумазое, серьезное.
Белый день. Вокзал. Дитя бесхозное.
На груди у потеряшки-девочки
тряпочная кукла, самоделочка.
Рядовой милиции застенчиво
за руку, как мама, держит птенчика.
Он и сам еще не шибко взрослый-то,
страж румяный, свыше ей ниспосланный.
Водит по вокзалу, озирается:
может, кто опомнится — признается?
…Но никто никто не вспомнил, к сожалению,
На вокзале люди — ошалелые.
Да и ни при чем тут люди-граждане:
есть свои ребеночки у каждого.
Глядя на беспомощную рожицу,
кто вздохнет, кто вздрогнет, кто поежится…
…Можно после виденного-здравствовать.
Пить в купе коньяк. Листать Некрасова.
Что бы смочь до совести дотронуться —
перечислить сотню для детдомовцев.
Душ принять. Ругать себя по батюшке.
Можно все,…но чистым — не бывать уже.
…Колыбелит тело зыбь рессорная.
Снится мне малышка беспризорная.
В душу мне глядит глазами сонными.
На руках у мальчика с погонами…
__________________________________________________
21. Эпитафия женщине (Gleb Gorbovsky)
С твоей походкой женщина чужая.
Иду за ней,
бегу,
опережаю-
но нет тебя…
Волос твоих окраска
у девушки чужой !
Всегда напрасно,
всегда не ты по улице идешь,
всегда одна
вышагивает ложь.
…Неся в руках вокзальные цветы,
когда-нибудь пройдешь ты мимо взгляда,
та,
настоящая,
которую мне надо!
Но разве это будешь
ты?
__________________________________________________
22. Теперь я знаю , только и всего (Gleb Gorbovsky)
Теперь я знаю, только и всего:
страшнее жизни нету ничего.
Ее отведав, вдоволь отхлебнув,
я улыбнулся, губы не надув.
Она в свою вмещает колею
рождение мое и смерть мою.
То беспощадно грабит, как бандит,
то, походя, — любовью угостит.
По молодости — насулит чудес,
заставит верить в первенство небес.
А то нашлет болячек в телеса,
отравит золотом и ослепит глаза,
а душу сделает капризней…
Нет ничего страшнее жизни!
Но в каждый из ее священных дней
я все азартней думаю о ней!
__________________________________________________
23. Возвращение в дом (Gleb Gorbovsky)
Десять лет не видел он жены.
Он вернулся ночью — лысый, мятый,
не из заграницы непонятной
и не с затянувшейся войны.
Просто был он в длительных бегах.
Гнал его по свету — длинный рубль…
Но пошла энергия на убыль,
и вернулся он —
увы и ах…
Женщина застыла… Как в кино.
Смотрит в мужа. Медленно… С тоскою.
Можно позабыть и не такое…
Просит муж: «Алёна, пей вино…».
Десять лет разлуки…
Толщина.
Разве разглядишь под ней былое?
Где там,
под каким двадцатым слоем —
хрупкая любовь погребена?
Вот жена и смотрит в свой стакан,
словно муж пришёл —
с другой планеты…
…Нету мужа. И супруги нету.
Только — время.
Этот океан.
__________________________________________________
24. Иголка (Gleb Gorbovsky)
Я отыскал её не в сене,
а где-то в памяти своей...
Она была любима всеми,
рассвета майского светлей!
Она могла кольнуть, ужалить
словечком острым, как игла.
Но мы девчонку обожали, -
она красавицей была.
Её глазищи - Волги шире,
она была светла, чиста...
Но затерялась в этом мире,
как в стоге сена - навсегда.
__________________________________________________
25. Отпечатки (Gleb Gorbovsky)
Ночь. Знобящая истома.
Вызвать, вызволить, извлечь,
выкрасть, спящую, из дома,
от родных корней — отсечь!
…Возле дома снял перчатки,
дотянулся до окна
и оставил отпечатки
на стекле чужого сна.
Разбудить? На иней дунул.
Прочь пустился со двора.
«Неизвестно, что, — подумал, —
будет с городом с утра.
Пусть поспит…» И улыбнулся.
Ночь разлуки — не беда.
…Но обратно не вернулся
почему-то никогда.
Радость выдохлась в зачатке.
Почему, за что, зачем?
…Но остались отпечатки,
не сравнимые ни с чем.
__________________________________________________
26. Берег юга (Gleb Gorbovsky)
Берег моря — серый камень.
Осень. Скука ни при чём.
Как кому, а мне покамест
снятся женщины ещё.
От шашлычной — смачный, злачный,
к морю белый, как Кавказ,
дым сползает на карачках,
словно старый ловелас.
А на рейде, на подходе,
с красным глазом фонаря,
что-то ищет пароходик
на исходе ноября.
Берег моря — чисто, пусто.
Добродушен моря гул.
Высоко в горах, как люстра,
вспыхнул окнами аул.
Берег моря, берег веры,
берег прожитого дня.
Ах, какие кавалеры
спят, не выйдя из меня!
Кавалеры, ухажёры,
суперрыцари земли…
Берег моря, серый шорох.
И твоё лицо вдали.
__________________________________________________
27. Воля - вольная (Gleb Gorbovsky)
Народ потаённо кумекал
О Воле, пинающей власть…
На склоне Двадцатого века
В Россию она ворвалась!
Да здравствует вольная Воля,
Гори председательский Дом!
Россия – гулящее поле!
…И что же случилось потом?
Народ отдышался от спешки,
Взглянул на труды и плоды
И принял стакашек поспешно
У края, у самой черты.
Свобода! С навязанным прошлым
Последняя порвана нить…
И, как бы ни мыслилось пошло,
За волюшку надо платить.
__________________________________________________
28. Времечко (Gleb Gorbovsky)
Остановилось время. На часах.
Подзавести? Или – чихнуть на время?
Всё то же солнце бдит на небесах,
всё то же бродит по планете племя.
А может, времени в природе нет?
Его ведь не пощупать, не понюхать.
…Прошу прощения за неуместный бред –
в моих мозгах случилась заваруха.
Подзаведу! Пусть стрелочки спешат,
колёсики вращаются зубасто,
секунды и столетья мельтешат…
Ведь времечко над душами – не властно.
__________________________________________________
29. Женщина (Gleb Gorbovsky)
Всё было, всё изношено –
Осталось вспомнить мать.
О женщинах – хорошего
Чего-нибудь сказать.
На свет мы – с божьей помощью
Пришли – из тьмы вовне,
Но женщине беспомощной
Обязаны вдвойне!
Минуты жизни в трещинах,
Когда зигзагом бровь,
Нам скрашивали женщины,
Точнее – их любовь.
И вот теперь – на старости –
Как первую зарю,
Всем сердцем, с прежней яростью
Её – боготворю!
__________________________________________________
30. Зачем (Gleb Gorbovsky)
Вновь журавлей пунктир...
Судьба подобна мигу.
Досматриваю мир,
дочитываю книгу.
Понурые слова,
нахохленные птицы.
Поломана трава,
листва с ветвей стремится.
Всё гуще мгла ночей,
всё жиже синь в просветах.
Не спрашивай: зачем?
Спросив – не жди ответа.
Не притяженью вслед
листва стремится с веток –
а чтоб к родной земле
прижаться напоследок.
__________________________________________________
31. Избранник (Gleb Gorbovsky)
Ступать дряхлеющею рощей
среди стволов и птичьих стай —
и думать: в мире стало проще,
ведь обнажилось столько тайн!
Идти, сединами блистая,
и снисходительно, как бог,
благополучными устами
благословлять следы эпох…
И вдруг очнуться! Мигом, разом!
И, глядя в вымокшую рожь,
Прочь отодвинуть чванный разум —
и встать, как дерево, под дождь…
Живу! Спасибо… Силы — вдосталь.
Всего и надо — не стенать.
Да возле старого погоста
не помрачнеть, а шапку снять.
Тебе ли, дурень, быть в обиде:
ещё на свете стольких нет,
а ты — любил и ненавидел,
а ты — уже встречал рассвет!
Другие камнем спят, намёком,
болотной ряской на воде,
а ты уже устал, измотан…
А — чем?! — скажи ты мне, — и где?
Здесь, на Земле? Где даже слёзы —
неповторимы? Врёшь, балбес!
Глотай с улыбкой лютый воздух,
неси с веселием свой крест!
И до последней капли мысли,
до вздоха смертного в груди —
блюди восторг, избранник жизни!
И тише мыши уходи…
__________________________________________________
32. Летчик на пенсии... (Gleb Gorbovsky)
Лётчик на пенсии.
Ходит на лекции.
Пёрышки птиц собирает -
коллекцию.
Чинит в квартире
электропроводку.
Пьёт простоквашу из рюмки,
как водку.
И не летает... Совсем не летает.
Старую молча кожанку
латает.
Выйдет,
бодая квартирные двери,
сядет на лавочку
где-нибудь в сквере;
смотрит на круглое небо
украдкой.
Небо,
извечное небо -
в порядке.
А на душе неуютно, нелётно
и беспросветно.
И всё, что угодно.
...Чем отравить!
Не любовью, не славой -
небом...
Такою роскошной
отравой.
__________________________________________________
33. Любителям России (Gleb Gorbovsky)
Как бы мы ни теребили
слово Русь – посредством рта, –
мы России не любили.
Лишь жалели иногда.
Русский дух, как будто чадо,
нянчили в себе, греша,
забывая, что мельчала
в нас – Вселенская душа.
...Плачут реки, стонут пашни,
камни храмов вопиют.
И слепую совесть нашу
хамы под руки ведут.
Если б мы и впрямь любили, –
на святых холмах Москвы
не росло бы столько пыли,
столько всякой трын-травы.
Если б мы на небо косо
не смотрели столько лет, –
не дошло бы до вопроса:
быть России или – нет?
В ней одно нельзя осилить:
божье, звёздное, «ничьё» –
ни любителям России,
ни губителям её!
__________________________________________________
34. Матери (Gleb Gorbovsky)
Предвоенные дождики лета,
на Варшавском вокзале цветы!
…Я впервые на поезде еду.
Десять дней до Великой Черты.
Провожает меня, задыхаясь
от улыбок и жалобных слёз, -
мама… Мама моя молодая,
золотой одуванчик волос!
Умоляла попутчиков слёзно
присмотреть за мальчишкой в пути…
Слышишь, мама, гудок паровозный!
От вагона, дружок, отойди!
…Мы расстались. И время проворно
понесло нас по рельсам своим.
Напиталась война… И тлетворный
над дорогой - рассеялся дым.
Далеко мы заехали, знаю.
До седин. И тебе не в укор -
всё я вижу: не ты, а иная
провожает меня до сих пор.
Вижу лето и солнце, как мячик,
над перроном… И люди в купе.
Золотистых волос одуванчик
всё мелькает в нарядной толпе.
Провожает меня исступлённо,
за окном продолжает бежать…
И уже до последнего стона
будет в жизни меня провожать.
__________________________________________________
35. Ода смерти (Gleb Gorbovsky)
Я видел смерть... Но – не свою.
Я разминуться с ней – не мыслю.
Но я ей оду сотворю,
пока мыслишки не прокисли.
Привет, костлявая, я – твой,
но дай побыть чуть-чуть на свете,
под новогодней вьюги вой
дай пробубнить ещё куплетик!
Присядь, покуда я стою,
защёлкни челюсти стальные…
Тебе я песенку спою
про те «фонарики ночные»...
__________________________________________________
36. Оптина Пустынь (Gleb Gorbovsky)
Возок, катящийся неровно,
пыль позади него, как дым...
Блажен, кто с жаждою духовной
в пути своём неутомим!
Текут избушки, перелески.
А кто седок? Каких слоёв?
И почему – не Достоевский?
Или – Владимир Соловьёв?
Вот, как в театре – чуть искусней, –
под пологом голубизны
мирским глазам предстала Пустынь,
как чаша с грузом тишины.
Монастырёк, обитель, крепость,
и шапки храмов, и покой,
и нерасплёсканная трезвость,
как зной, застывший над рекой.
И островерхих сосен проседь,
и писк песчаной колеи...
И старец – мыслящий! – Амвросий
ведёт в узилища свои.
Улыбку смяв, смиренно-строго
приезжий станет на постой.
Он – это Пушкин или Гоголь,
а может... просто Лев Толстой.
О, камни духа! Сердце ахнет,
окинув крепость взором тьмы.
Здесь русский дух, здесь смыслом пахнет!
Здесь – черви мы, здесь – боги мы.
...Песок и мы. И, словно кара,
зной, приручающий к тоске.
И наш автобус, наш «икарус»,
забуксовавший в том песке.
__________________________________________________
37. Пепел (Gleb Gorbovsky)
В стихах была борьба, отвага,
удача – ведьмой на метле!
…Испепелённая бумага
лежала – трупом – на столе.
Стихи сгорели… Молча, сами –
без применения огня.
Они трещали словесами,
от коих в мыслях – толкотня.
Они свистели, точно пули,
ломились в душу, не спросясь,
но сердца – так и не коснулись,
истлели, в пепел превратясь.
__________________________________________________
38. Письмо (Gleb Gorbovsky)
На дне окопного оврага
добыл я гильзу из стены.
А в ней - истлевшая бумага,
письмо, пришедшее с войны.
Должно быть, кто-то перед боем
смочил графит карандаша
и с перемазанной губою
писал, как думал, - не спеша.
Вручал слова бумаге бренной,
писал, склоняясь к фитилю.
…И вот слова сожрало время.
И лишь одно сквозит: «лю-блю»…
Одно осталось… Но упрямо
горит сквозь всё, что в жизни есть…
…Что он «лю-бил»?.. Отчизну? Маму?
Иль ту, которую?.. Бог весть.
Любил и всё. Не по приказу.
А по приказу он в тот раз.
наверно, встал и умер сразу.
И вот воскрес.
Во мне.
Сейчас.
__________________________________________________
39. Поединок (Gleb Gorbovsky)
Мне говорят: «Бери топор!
Пойдём рубить кого попало!»
А я - багряных помидор
хочу, во что бы то ни стало!
Мне предлагают: «На - деньгу.
Купи жену, купи машину!»
А я кричу: «Кукареку!» -
поскольку так душа решила…
Мне шепчут: «Сочини словцо
про дядю Васю… Вот чернила.»
А я зажал в дверях яйцо
и улыбаюсь, как горилла.
Меня хватают за рукав:
«Пойдём в кабак! Попарим душу!»
А я в ответ на это: «Гав!» -
и зубы страшные наружу…
Зовут, скулят… Устали звать…
Молчат угрюмою гурьбою.
А я хочу поцеловать
вот это небо голубое!
__________________________________________________
40. Полевые цветы (Gleb Gorbovsky)
Говорят, что вы — дикие,
сорняки по обочинам.
А по мне вы — реликвии,
украшение отчизны.
.
Васильков возникание
и ромашек стеление,
клевериная паника...
Гей, полей население!
.
...Призадумаюсь песенкой,
словно в плаче зайдусь.
И рассеется весело
подорожная грусть.
__________________________________________________
41. Пробужденье (Gleb Gorbovsky)
Возвращенье из сна,
как со дна Средиземного моря:
из рассола событий,
сквозь толщу «седой старины» –
терракоту и мрамор,
египетский мёд и цикорий,
византийские вина,
что в водах растворены…
Возвращенье из сна,
как из мира, где зиждутся звёзды:
из гигантских пустот,
из стерильных систем,
мимо Трона Господня,
где правду и воздух
заменяет свобода,
а времени нету совсем…
Возвращенье из сна –
как сквозь землю на свет из могилы:
рвутся корни,
взрыхляется гибельный прах,
разъезжаются доски,
являются прежние силы,
оттесняются камни
и сохнет лицо на ветрах…
__________________________________________________
42. Старая пластинка (Gleb Gorbovsky)
Вращался старый диск, и голос вкрадчивый
был как засушенный цветок.
Плыла мелодия прозрачная,
не потревожив городок.
Был вечер тёплый перед осенью,
и голос был — под стать ему…
Вращалось певчее колёсико
в старинной песне, как в дыму…
А шум иглы — дыханье сиплое
тех лет благих… И вспомнил я:
так пела женщина красивая —
тревога давняя моя.
Ещё в войну, в каком-то сборище,
где был у взрослых патефон,
её услышал я, и ноюще
рванулось сердце ей вдогон!
Ах, эти грёзы! Не нелепо ли?
Восторга сколько! Всё — в песок…
Наверно, женщины и не было,
а был всего лишь голосок —
мечта, украшенная звуками…
Но ведь была! И сквозь судьбу
ещё не раз меня аукала,
звала с дороги на тропу.
…Вращался диск, печаль раскручивал,
и голос бился, как слепой,
над той рекой, над той излучиной,
где мы не свиделись с тобой.
__________________________________________________
43. Тебе, Господи! (Gleb Gorbovsky)
Бегу по земле, притороченный к ней.
Измученный, к ночи влетаю в квартиру!
И вижу – Тебя… И в потёмках – светлей.
…Что было бы с хрупкой планетой моей,
когда б не явились глаза Твои – миру?
Стою на холме, в окруженье врагов,
смотрю сквозь огонь на танцующий лютик.
И вижу – Тебя! В ореоле веков.
…Что было бы с ширью полей и лугов,
когда б не явились глаза Твои – людям?
И ныне, духовною жаждой томим,
читаю премудрых, которых уж нету,
но вижу – Тебя! Сквозь познания дым.
…Что было бы с сердцем и духом моим,
когда б не явились глаза Твои – свету?
Ласкаю дитя, отрешась от страстей,
и птицы поют, как на первом рассвете!
И рай различим в щебетанье детей…
…Что было бы в песнях и клятвах людей,
когда б не явились глаза Твои – детям?
И солнце восходит – на помощь Тебе!
И падают тучи вершинам на плечи.
И я Тебя вижу на Млечной тропе…
…Но что б я успел в сумасшедшей судьбе,
когда б не омыла глаза Твои – вечность?
__________________________________________________
44. Я заминирован (Gleb Gorbovsky)
Я заминирован.
Табличку
повесить надо на груди.
…На шапку села мне синичка, —
скорее, дура, прочь дети!
На рукаве сидит комар.
Не знает маленький разбойник,
какой грозит ему
удар:
взорвётся мина,
и — покойник.
Маячит девушка вдали,
Она ко мне вприпрыжку
чешет.
Не подходи!
Не шевели!
Осколком надвое
разрежет.
…И благодать, и тишина,.
пока живу
окаменело.
Но вот придёт опять весна, —
и разорвётся в клочья
тело!
__________________________________________________
45. Тризна (Gleb Gorbovsky)
Убили снежного барана.
Он долго падал с высоты.
Во лбу звездой краснела рана
на месте беленькой звезды.
Рога отрубленные пали
у тощей речки на краю.
Седые горы ночь не спали,
оплакивая тварь свою.
Они ревели водопадом,
потом, зарывшись в облака,
суровым, черным, стршным взглядом
на нас глядели свысока...
Мы жадно с клекотом кусали
баранье тело -- до костей...
А те, с седыми волосами,
всю нось судили нас -- людей.
__________________________________________________
46. Уголёк (Gleb Gorbovsky)
Я-то знаю: всё дело в пружине,
что железною волею звать!
…Дотлевает желание жизни,
всё настойчивей тянет в кровать.
Не Обломов, имевший Степана
и широкий, как Волга, диван –
посещал я моря и вулканы,
был пространствами вскормлен и пьян!
А сегодня забился в мансарду
и смотрю не в окно – в потолок…
Но, пронзающий скуку-досаду,
ощущаю в груди уголёк!
Ни огня в нём, ни пламени-жара,
отвергает он тяжбу и торг…
Он исполнен священного дара
и таит запредельный восторг!
__________________________________________________
47. Улавливать хлопки твоих ресниц... (Gleb Gorbovsky)
Улавливать хлопки твоих ресниц
и пить вино вечерних разговоров.
Ты самая красивая из птиц,
живущая в квартирных коридорах.
Летучая и легкая, прощай…
Плыви по солнцу, слитому на травы.
Пью за тебя из кружки красный чай.
Витай, костер, сиятельно, как слава!
Я славлю сердце женщины моей,
двадцатый век — век радости и муки,
багровым чаем душу мне согрей
и обожги восторженные руки,
творя пожары, тление гася
и женщину все выше вознося!
__________________________________________________
48. Улыбка (Gleb Gorbovsky)
Он стоит на краю океана,
там, где суша являет обрыв,
улыбаясь смиренно и странно,
обречённо, но прямо – не вкривь.
Словно гнали его – от рожденья –
батогами и свистом бичей
сквозь Россию – к заливу Терпенья
в свете белых и чёрных ночей.
Всё пытались напялить гримасу
вместо кроткой улыбки ему,
но блаженная мета ни разу
не сошла с его лика во тьму.
Он стоит на краю у обрыва,
ветер воет, истошен и груб!
Но ничто лучезарного дива
не сотрёт с цепенеющих губ.
__________________________________________________
49. Я лежу под кустом... (Gleb Gorbovsky)
Я лежу под кустом,
не убитый, не раненый.
Куст ракитовый —
дом,
только формы неправильной.
В дырьях — между листвы —
облака белокожие.
И куски синевы
как веселые рожицы.
Завтра осень.
Вот-вот
занесет меня листьями.
Я встаю. Я живой.
Это все еще
истина.
Паучок на скуле
что-то делает вежливо.
Все на этой земле
симпатично по-прежнему.
__________________________________________________
50. Финал (Gleb Gorbovsky)
Я теперь не играю в стихи,
я стихами грехи штукатурю.
Сколько было в стихах чепухи,
всевозможной рифмованной дури!
Балаганил, пускал пузыри,
применяя не мыльное средство,
а кровавое, то, что внутри
обитало с дерьмом по соседству.
…А теперь я не то, что иссяк, -
просто кровушка сделалась чище.
Завершаю концерт, как и всяк,
кто устал и прощения ищет.
__________________________________________________
__________________________________________________
P.S.:
* A CAPPELLA PRESS
* http://proza.ru/2014/01/13/354
* Горбовский Глеб Яковлевич. Автобиография
* http://proza.ru/2025/02/01/968
* Горбовский, Глеб Яковлевич (1931-2019) - русский поэт, прозаик, академик Академии российской словесности
* http://disk.yandex.ru/d/zfhdLZFjPqYrTA