22 глава романа здесь: http://proza.ru/2025/03/14/7
ОВАЛЫ
Четвёртая часть. ПОВОРОТЫ СУДЕБ
Испытаний много дается в последние годы нам. – Мы
должны собрать все силы духа нашего и твердо
переносить – это верно ведет к чему-нибудь. Без цели
ничего не делается в мире.
Н.В. Гоголь, русский писатель-классик (1809 – 1852)
Глава 23. Прыжок
Истинная любовь бьёт в сердце, как молния, и нема, как
молния.
М. Горький – русский советский
писатель-классик (1868-1936)
1931 год
Товарищи Юрия направились расчищать взлётную полосу от снега, а Верещагин постучался и зашёл в кабинет Нефёдова на втором этаже, из просторных окон которого открывался вид на лётное поле *.
– Здравствуйте, Юрий! – Василий Иванович, улыбаясь, вышел из-за стола к нему навстречу, и они крепко пожали друг-другу руки, – честно говоря, не думал, что мы ещё свидимся, тем более в аэроклубе. Где Сибирь, Германия, а где – Москва! Но земля, как говорится, круглая. Рассказывайте о себе!
– Я тоже рад вас видеть! Мы недавно вернулись из экспедиции, Василий Иванович. Продолжаем учёбу. Я решил освоить профессию лётчика, не прерывая учёбы. «Молодежь – на самолёт!» – улыбнулся Верещагин.
– Замечательно, Юрий! Я не сомневаюсь, что из вас получится отличный пилот. А как там ваши друзья?
– С ними тоже всё хорошо. Гуцул уже будет защищать диплом. Рогозин на четвёртом курсе, я на третьем. Мы много пропустили, будучи в экспедиции. Навёрстываем.
Неожиданно распахнулась дверь, и в кабинет буквально влетела девушка в расстегнутом лётном шлеме и с раскрасневшимся на морозе лицом.
– Папа, это просто безобразие! Петрович вместо плановых прыжков заставляет нас расчищать снег! Девочки очень возмущены! – выпалила девушка.
– Настя, ты же видишь, я беседую с человеком. Хотя бы поздоровалась, девушка! И вообще – надо стучаться. Ну что за детство?! – деланно возмутился Нефёдов.
Девушка смутилась и стрельнув глазами в Юрия быстро проговорила:
– Извините, здравствуйте!
– Познакомьтесь, Юрий! – моя младшая дочь Анастасия, неугомонная парашютистка.
– Юрий! Очень приятно, – повернулся к девушке Верещагин.
– Анастасия! – протянула ему девушка руку.
Юрий осторожно пожал узкую ладошку с тонкими пальцами, мельком заглянув в выразительные и чуть насмешливые глаза девушки. Светлая чёлка волос выбивалась из-под шлема. Брови, словно писаные, нежный овал юного лица. Неброская красота девушки тихо вспыхнула перед Юрием. Он вдруг почувствовал, как сильно желает задержаться, чтобы побыть рядом с ней подольше, замирая от её обаяния. Щёки у Юрия сразу покрылись ярким румянцем, и он не сразу взял себя в руки.
После контакта с артефактом у Василия Ивановича чрезвычайно обострилась проницательность. Он ясно чувствовал проявления чувств окружающих людей в самых незначительных нюансах.
Возможно, здесь сыграло роль и то обстоятельство, что дочек Нефёдов видел только в их младенчестве. Сильно страдал в неволе от разлуки, а теперь сам изумлялся силе собственной родительской любви к уже взрослым дочерям-студенткам. Анастасии исполнилось восемнадцать лет, а старшей, Катерине – двадцать. Он в них души не чаял. От того, что сейчас происходило на его глазах, даже пробежали мурашки по спине. Нефёдов хорошо ощущал, что здесь и сейчас свершается нечто судьбоносное для молодых людей, одна из которых – его любимая дочь Настя.
Однако Василий Иванович, как ни в чём ни бывало, заговорил:
– Анастасия, мы встречались с Юрием в Сибири, где он со своими друзьями-студентами находился в экспедиции. А теперь вот будет у нас учиться лётному делу.
– Понятно! Но, папа, ты не ответил, почему своевольничает твой Петрович. Пусть бы занимался своими комендантскими делами! А мы – своими, учебными, – продолжала наступать Настя на отца.
– Настя, а это и есть его прямое комендантское дело – порядок на взлётной полосе и территории. Курсанты Осоавиахима сегодня уехали на стрельбище, и убирать снег, кроме вас, больше некому. Вот и друзей Юрия из Бауманки направить на расчистку взлётки распорядился я. Нет у меня специальных рабочих. Сами, сами. А тебя что, как я вижу, подружки уже выбрали своим адвокатом или послом, а?!
– Нет! – вспыхнула Анастасия! Я – сама! Но так мы ничему не научимся, Василий Иванович! – ответила она отцу, при этом с лукавинкой скосив глаза в сторону Юрия.
– Научитесь, Анастасия Васильевна, всему научитесь! Учебная программа будет выполняться целиком и полностью. Ладно, молодые люди, как это ни досадно, предлагаю вам присоединиться к работающим. Ко мне сейчас подъедет на собеседование ещё одна группа студентов. И... я их тоже отправлю на комендантский «фронт» к Петровичу, – улыбнулся обоим Нефёдов.
Юрий попрощался, и молодые люди вышли из кабинета. Они раззадорились, чистили снег и, поглядывая друг на друга, звучно скребли взлётку вместе с остальной молодежью. Юрий готов был работать сколь угодно долго, лишь бы рядом с Настей. Искра притяжения проскочила, а рассказать, почему именно между ними, прежде незнакомыми людьми, наверное, затруднились бы растолковать даже сами... могущественные артефакты.
Работу дружно окончили и теперь все вместе наблюдали, как по добросовестно расчищенной взлётной полосе разбегается учебный самолёт У-2, из которого с парашютом должна была спрыгнуть, открывая прыжковый день, Анастасия.
В морозном воздухе отчётливо и бодро разносился рокот мотора. Биплан взлетел и, кружа над аэродромом, набрал необходимую высоту. С трудом, но можно было в вышине ещё различить, как из открытой кабины девушка вылезла, ступив на нижнее крыло. Вскоре она чёрной точкой отделилась от самолёта и устремилась вниз. Все замерли, забыв про дыхание и приложив ладонь к глазам от яркого солнца, задрали головы и наблюдали за свободным падением парашютистки.
– Ну, давай! Пора! – не выдержал напряжения кто-то из девчат.
– Настя, давай! – начали вторить ей остальные, не в силах сдержать волнение.
У Юрия перехватило дыхание и задеревенела спина. «Давай-же, открывай!» – невольно шептали губы.
Вдруг над падающей фигуркой внезапно взвился ярко-белый купол. Он резко затормозил движение парашютистки к земле. Вырвался общий вздох облегчения.
– Во, девка даёт! – раздался восхищённый возглас кого-то из ребят.
– Затяжной прыжок!
– А то! Знай наших! – задорно отвечали ему девушки.
Началось было общее веселье и азартное перекидывание снежками. Однако Нефёдов с комендантом, которые тоже наблюдали за прыжком, стоя у входа в здание, вдруг побежали к месту приземления. Побежали, увидев это, и все остальные. Парашютистка не вставала на ноги.
Оказалось, что Настя неудачно приземлилась. Все склонились над ней, Нефёдов на коленях поддерживал голову девушки.
– Ой, нога! – говорила, сдерживая слезу, Настя, – больно ноге!
– Настенька, дочка, что случилось? Что с тобой?! – осторожно ощупывал Василий Иванович ногу дочери, – ну как же так?! – расстроенно досадовал он.
Прибежали санитары с носилками и, уложив на них девушку, трусцой понесли в лазарет. Нефёдов с Верещагиным перебежками перемещались рядом, всматриваясь в Настино лицо с болезненно прикрытыми глазами.
***
– Как вы его нашли? Как такое могло произойти? Рассказывайте в подробностях! – Бокий Глеб Иванович в своём кабинете переводил жёсткий взгляд с одного собеседника на второго.
Зазвонил телефон, но чекист снял и бросил трубку обратно на рычаги.
Собеседники – Кулик Леонид Алексеевич, настороженно посверкивающий стёклами очков, и его бывший курьер Романовский Фёдор Ильич, который печальным взглядом уставился, понурив давно не стриженную голову, перед собой в стол. Романовский сидел с видом бомжа. Он не знал куда спрятать немытые руки с ногтями, под которыми жирными дугами чернела застарелая грязь.
Перед встречей Кулик связался с Бокием и сообщил ему, что совершенно неожиданно нашёлся Романовский Фёдор Ильич, который хотел бы внести ясность в историю с пропажей зелёного артефакта и собственным исчезновением. По такому случаю Бокий отложил текущие дела и немедленно выслал автомобиль за учёным и Романовским. Обоих привезли в знакомый читателю особняк на окраине Москвы, где в сейфе Бокия хранились артефакты.
***
Накануне Кулик по давней задумке навестил семью Романовского – его жену Марфу Николаевну, которая по-прежнему проживала с детьми в коммунальной квартире в старом доме барачного типа. Младшие дети – три мальчика от семи до двенадцати лет и старшая дочь – Софья, которой исполнилось семнадцать лет.
Марфа Николаевна после исчезновения мужа совсем было пала духом. Чтобы прокормиться, занималась случайными подработками вместе с дочерью. Они мыли полы в подъездах, стирали, гладили, нянчили чужих детей, ради заработка выполняли всякую работу, которая подворачивалась. Их иногда поддерживали и коллеги мужа по бывшей работе, помогая, когда дровами и углём, когда керосином и дешёвыми крупами. Семье надо было как-то выживать.
Коридор барака плотно пропах кислыми щами, керосиновым чадом от керогазов и примусов, гудевших на общей кухне. Однако комната, куда постучался и вошёл Леонид Алексеевич, выглядела хотя и бедновато, но опрятно. Кулик представился хозяйке, и женщина предложила ему стул. Сама тоже присела на краешек скамьи у стола, покрытого поблекшей цветастой скатертью. Она с волнением вглядывалась в лицо учёного, то беспокойно теребя передник, то непроизвольно прикрывая рукой аккуратно заштопанное место на скатерти. Кулик вкратце рассказал о Фёдоре Ильиче всё, что ему на тот момент было известно – до самой отправки его в столицу в качестве курьера.
Он выразил надежду, что курьер, возможно, жив и как-нибудь объявится. Просто с ним, очевидно, произошла некая беда, о которой он сам потом сможет рассказать. Кулик хотел вселить надежду, ибо без надежды жить ещё труднее.
– Я его знаю, Марфа Николаевна, как человека порядочного и любящего семью. Что с ним могло приключиться – ума не приложу! Однако я к вам пришёл сказать, что мы не оставим вас в беде. Во-первых, я хочу вам вручить некоторую сумму денег, заработанную вашим мужем. Во-вторых, я постараюсь помочь вам перебраться в более приличное жильё через руководство института, которое я намерен основательно по данному поводу потревожить. Тем самым будет восстановлена справедливость. Считаю это своим долгом. Подумаю я и о вашем трудоустройстве по специальности. Мне известно, что вы – педагог со стажем.
Из глаз женщины внезапно брызнули слёзы. Она вдруг зарыдала, закрыв лицо исхудавшими натруженными руками.
– Ну что вы, Марфа Николаевна! Не надо так убиваться, успокойтесь, пожалуйста!
Женщина подняла заплаканные глаза на непонятного гостя и вдруг тихо спросила:
– Леонид Алексеевич! А вы, случайно, не из ОГПУ?
Вопрос сразил Кулика.
– Марфа Николаевна! Конечно же – нет! Я вам сразу представился. А почему вы, собственно, задаёте мне такой вопрос?
– Ко мне уже приходили... товарищи из органов. Вежливые такие, как... вы! Я сразу поняла, откуда они. Интересовались мужем, выспрашивали всё о нём до седьмого колена. Что Фёдор мог такого совершить, что им заинтересовались эти люди? Я и так все глаза проплакала, а тут..., – в глазах женщины читалось недоверие.
– Марфа Николаевна, пропал человек, его искали и... ищут. Вот пока всё, что я могу вам сообщить. Поверьте, сделай он что-то нехорошее, я бы не пришёл предлагать вам помощь. На этом я хочу откланяться, – Кулик встал и взял в руки шапку, – в самое ближайшее время я с вами опять встречусь. Думаю, с уже решёнными вопросами. Вы же не станете возражать?
– Извините, Леонид Алексеевич! – промолвила хозяйка, опустив глаза в пол, – мне уже просто не верится в то, что жизнь наша может поменяться в лучшую сторону.
– Вот деньги вашего мужа, Марфа Николаевна, думаю, они помогут вам какое-то время. Ну, а дальше вы будете устроены, я вам обещаю. А вот этот небольшой пакет примите от меня лично, тут продукты – колбаса, консервы, конфеты и печенье детям, – Леонид Алексеевич поставил на стол большой пакет, – только не возражайте, – жестом остановил он хозяйку, которая всплеснув руками, пыталась отказаться.
– Мне стыдно..., – вспыхнули красным щёки женщины.
– Не вижу ничего стыдного. У вас – дети! – Кулик кивнул на занавеску, разделяющую комнату, за которой послышалась некая возня, а затем из-за края занавески появились лица мальчишек, которые очень заинтересованно разглядывали пакет. Глаза их сверкали. Чуть выше их головёнок появилось смуглявое лицо их старшей сестры. Происходящее и у неё вызывало живой интерес. Ей хотелось поглядеть на гостя, который работал с отцом в далёкой экспедиции.
Кулик попрощался и вышел. Не пройдя по длинному коридору и нескольких шагов, он услышал за спиной голос Марфы Николаевны:
– Стойте! Леонид Алексеевич, подождите. Мне надо вам кое-что... сказать!
Учёный остановился. Женщина близко подошла к нему и, глядя прямо в глаза, тихо сказала:
– Мой муж жив, я видела его совсем недавно!
Кулик опешил:
– Вот как?! Почему же вы молчали, Марфа Николаевна?!
– Вы уж простите меня! Я, я... не решалась сказать вам. И дети... там, они не знают и не должны знать...
– Рассказывайте!
– Вы, вы... не выдадите его?! – глаза хозяйки просто жгли Кулика.
– Нет! Говорите же!
Женщина рассказала учёному что несколько дней назад муж подошёл к ней в безлюдном переулке, и вид у него был такой запущенный, что узнала его с трудом. Он чего-то боялся, затравленно озирался и утверждал, что ему грозит опасность.
Сказал, что выполняя важное поручение, вёз нечто очень ценное. Но у него э т о забрали недобрые люди, а потом хотели убить. Однако он убежал и выжил, но с этого момента частично потерял память. Помнил только семью и то, что его ищут, а если найдут, ничего хорошего ему это не сулит. Он страшно переживает за утрату порученной ему ценности и боится ответственности.
Она хотела его отвести домой, обогреть-помыть, накормить, привести в чувство, чтобы «стало всё как прежде». Несмотря на скверную ситуацию, Марфа Николаевна безумно радовалась – он жив! Но Романовский со слезами на глазах категорически отказался возвращаться. Сказал, что тогда опасность будет угрожать всей семье, которую очень любит и не смеет подставлять.
– Что ещё он говорил?
– Он сказал, что ищет вас, потому что доверяет только вам. Но я сомневалась, что вы и в самом деле – Кулик.
– Вот мой телефон, Марфа Николаевна. Уверен, он ещё к вам подойдёт. Передайте ему, пусть свяжется со мной и, что хватит прятаться. Скажите, что пропажа нашлась и ему нечего бояться.
Романовский, как и ожидалось, через пару дней позвонил Кулику. Они встретились, и учёный сообщил, что артефакт найден и возвращён туда, где ему и положено быть. Уговорил курьера пойти на встречу с Бокием и всё откровенно ему рассказать.
– Фёдор Ильич! Вас просто ввели в заблуждение. Вы стали жертвой мошенников и там, – Кулик указал пальцем вверх, – вас вполне в состоянии понять и простить, допущенную вами, э-э... говорить будем прямо, – глупость, не побоюсь этого слова. Однако можете не сомневаться, что я поддержу вас и не дам пропасть.
Леонида Алексеевича поразил запущенный вид бывшего курьера. Тот рассказал, что на длительное время лишился памяти и даже не помнил своей фамилии и домашнего адреса. Жил по подвалам, примкнув к бомжам, нищенствуя и перебиваясь милостыней. Недавно у него наступило прояснение памяти, и он вспомнил свой адрес и имя.
– Леонид Алексеевич, вы моя единственная надежда!
Учёного, человека неравнодушного, весьма тронули беды семьи Романовских.
– Едем к Бокию, Фёдор Ильич! Блюмкина уж давно нет на белом свете – в газетах писали. Но я постараюсь вытащить вас из этой ямы! Доверьтесь мне.
Романовский часто закивал и смахнул слезу.
– Вы правы, Леонид Алексеевич! Я согласен. Если и накажут, я приму это со смирением – заслужил своей глупостью.
– Ну-у, давайте, не будем впадать в такой глубокий пессимизм, дорогой вы мой!
***
– Вы Романовский Фёдор Ильич? Тот самый, которого товарищ Кулик отправил с артефактом в качестве курьера из Ванавары? – Бокий жёстким взглядом измерил Романовского, который сидел, не смея поднять глаз.
– Так точно, товарищ Бокий! – не поднимая головы, пробормотал курьер.
– Глеб Иванович! Позвольте сказать мне, – Кулик, видя крайнюю эмоциональную подавленность Романовского, решил, что лучше лично пояснить всё Бокию.
– Ну что же, Леонид Алексеевич! Если это будет быстрее и понятнее. Мы с вами в своё время достаточно обсуждали эту тему. Хотя, – кашлянул Бокий, – я очень желал бы, честно говоря, послушать самого Романовского. Да вижу, его таки трясёт. Говорите!
Кулик рассказал, в каком бедственном положении находилась семья Романовских и то, как этим воспользовался Блюмкин, который случайно оказался в лаборатории МЭИ, где и познакомился с Фёдором Ильичом.
Как только Кулик заговорил, Романовский поднял голову и уже неотрывно глядел на своего шефа, вслушиваясь в каждое слово.
– Блюмкин вёл себя так, будто он и есть непосредственный куратор экспедиции и, прикрываясь, якобы, секретностью всего, что с ней связано, требовал от Романовского всё исполнять, как он, Блюмкин, того потребует. Якобы он действует от вашего имени и выполняет ваши указания. Что и усыпило бдительность Романовского, убедив его в том, что он поступает совершенно правильно. Тем более, что Блюмкин наобещал ему быстро решить все назревшие серьёзные материальные проблемы. Поэтому Романовский ничего мне не сказал, когда отправлялся из Ванавары. Предлагаю также расследовать, кто именно звонил мне из Академии наук с протекцией. Думаю это – сообщник Блюмкина, враг!
При этих словах Бокий озабоченно черкнул ручкой в блокноте.
– Я вас предупреждал! – напомнил Бокий Кулику их разговор перед экспедицией о позвонившей персоне.
– Каюсь, Глеб Иванович! – развёл руками Кулик, – была запарка со сроками погрузки.
– Продолжайте, Леонид Алексеевич! Меня интересует, что произошло в трактире.
Романовский при этих словах разволновался, поднял руку, прося слова.
– Можно я, товарищ Бокий?
– Ну что же...
Курьер взволнованно рассказал, как его встретил, назвавшись Фимой, человек в Кудиново, как приехали в «Трактир Кальмана» и что там произошло.
– Блюмкин забрал артефакт, сказав, что утром сам передаст его вам. Я пригубил из бокала, мне почудился сильный запах миндаля. Я ещё краем сознания успел подумать – такого странного вина никогда не пробовал! Но меня мгновенно пронзила ужасная боль, я задохнулся и рухнул на пол. Затем я самым непонятным образом очнулся и увидел, как метрдотель, его называли Сильвой, упаковывает в рогожу Фиму. Вернее, его труп! Меня обуял ужас. Однако я почему-то чувствовал себя так, будто и не выпивал яд! Это меня поражает до сих пор, ведь я уже умер! – Романовский обвёл потрясённым взглядом Бокия с Куликом, – я затаил дыхание и не шевелился. А когда Сильва потащил во двор труп Фимы, я вскочил и побежал. Бежал так, как никогда не бегал! У меня был такой прилив сил, что в эти мгновения меня бы никто на свете не догнал! Моё сознание словно охватило непонятное внутреннее свечение. Оно подсказывало мне, что делать и куда бежать. Затем я внезапно выбился из сил так, словно только что в одиночку выгрузил вагон цемента. В глазах потемнело, и я упал. Дальше ничего не помню. Я потерял память, которая вернулась ко мне лишь недавно. Всё это время нищенствовал. Даже не помню, где и с кем.
– Подождите! – жестом остановил Романовского Бокий и набрал короткий номер, – так, оперативников в «Трактир Кальмана»! Доставить сюда метрдотеля, немедленно! Где? Выясняйте, чёрт возьми! Нет..., живым я сказал! Без всяких «если»!
– Продолжайте, Фёдор Ильич!
– Я думаю, – понизив голос почти до шёпота, сказал Романовский, – артефакт спас меня! Как такое возможно – не пойму никогда. Он не только сразу обезвредил яд, а ещё придал сил бежать. Меня ещё долго мучил вопрос, почему он не спас этого Фиму. Наверное, Фима был таким же негодяем, как они все – вот, что я думаю! И то, что именно артефакт лишил меня памяти – тоже неспроста. Иначе я по горячим следам наделал бы глупостей. Например, застрелил бы и Сильву, и Блюмкина. Револьвер находился в саквояже. И память неспроста вернулась лишь тогда, когда вернулся Леонид Алексеевич! И вот я перед вами. Виноватый, но живой! Товарищ Бокий! Я очень раскаиваюсь в своей ошибке, но не хочу, чтобы меня считали преступником! – голос Романовского окреп, интонации стали чёткими, а взгляд ясным, он выпрямился и ровно смотрел на собеседников.
Как уже отмечалось, Бокий после «общения» с артефактом, приобрёл необычайную проницательность и запросто различал, говорит человек правду или привирает. Искренен он или нет. И теперь Бокий не нуждался в долгих оправданиях курьера.
– Так! – резюмировал Глеб Иванович, – мне... всё понятно! – и долгим взглядом посмотрел в глаза Кулику, – вы свободны, товарищи! Но перед тем, как распрощаться с вами, Фёдор Ильич, я хочу, чтобы вы отдавали себе отчёт – вы доставили массу сложностей нашим очень достойным людям, которые с риском для жизни исправили вашу ошибку. Будьте впредь более разумны!
Красноречивый взгляд Бокия и еле заметная пауза в сказанной фразе напомнили Леониду Алексеевичу предыдущую встречу, когда Глеб Иванович после контакта с зелёным артефактом сказал: «Можете более не рассказывать! Не знаю, как такое возможно, но я увидел за это короткое время всё, что вы рассказали – в мельчайших подробностях! Будто я целый час смотрел убедительный кинофильм».
– Романовский! Подождите за дверью, я задержу товарища Кулика на пару минут. Потом вас обоих развезут по домам.
– Огромное спасибо, товарищ Бокий, что поверили мне! – во влажных глазах Романовского сияла, нет, скакала неописуемая, просто неуёмная радость.
Когда курьер вышел за дверь, Бокий подошёл к Кулику и, помолчав минутку, сказал:
– Леонид Алексеевич, я не знаю, когда мы ещё свидимся, поэтому считаю своим долгом сказать вам следующее. Вы порядочный человек, достойный всяческого уважения. История с курьером лишнее тому подтверждение. Прошу вас простить меня, если в ходе всей этой неприятной истории я вас как-то сгоряча обидел. Чувствую, такое было. Мне было хорошо с вами работать, я знал, что вы надёжны, как скала, – тут Бокий с Куликом обменялись крепким рукопожатием. Но главное – вот что.
Бокий на мгновение задумался и продолжил:
– Этот артефакт повлиял на меня поразительным образом. Я не только чувствую правду-неправду и, что собирается человек рассказать мне. Я… вижу будущее! Правда, это не так, будто наяву и не в каком-то глобальном масштабе. А просто ясно ощущаю время и его характер – позитив или негатив. Но касается это только людей. Поэтому я бы назвал это ощущением вектора... судьбы. Отпущенное мне время – хорошее. Но всего только лет шесть*. Не знаю, что это значит. Далее – сумрак и... нехорошо! Ваше «хорошее» время – лет на пять* более моего, но далее тоже нехорошо и... тоже сумрак. С «временем» Романовского – почти как у вас. Вы понимаете меня? Это артефакт так предвидит. Как это происходит – не знаю! Разберутся учёные когда-нибудь. Никакой конкретики, но очень точные и яркие ощущения. Берегите себя! Что делать в нашей ситуации, спросите вы? Как говаривали древние: «Делай, что должно, и будь, что будет!» В нужное время я, возможно, вам скажу, как поступить, чтобы дело с артефактами не сгинуло. Прощайте, Леонид Алексеевич!
– Прощайте, Глеб Иванович! – с глубочайшей грустью и волнением произнёс Кулик, повернулся и вышел по мягкой ковровой дорожке.
***
В кабинет Бокия постучался и вошёл руководитель опергруппы, высланной на задержание Кальмана – «Сильвы», приложил руку к головному убору и хотел доложить, но Бокий махнул рукой – мол, отставить.
– Ну что? Нет его там, а?!
– Так точно! Заведение закрыто и уже давно. Хозяин пропал, никто не знает – куда!
– Так я и думал. Спасибо, вы свободны.
Бокий подошёл к окну, заложил руки за спину и, глядя вдаль, усмехнулся: у Сильвы «было» одиннадцать очень плохих лет и далее – полный сумрак.
Лётное поле * – часть территории аэродрома, предназначенная
для взлёта, посадки, руления, размещения и обслуживания
воздушных судов.
«Но только лет шесть*» – Бокий Г.И. 1879 г.р., видный
советский революционер и чекист – репрессирован и
расстрелян в 1937 году. Посмертно реабилитирован в 1956 г.
«Время – лет на пять*» – Кулик Л.А. 1883 г.р., российский
и советский учёный-минералог – погиб в 1942 году в плену.
Продолжение следует - http://proza.ru/2025/03/28/43
Картинки из нейросети Шедеврум и из Сети
21.03.25
пгт. Отрадное Московской обл.