***

Илл. взята из Интернета


Здесь ты найдешь жёсткий, телесный, почти галлюцинаторный text, где гламур разлагается, обнажая нервы и страхи. Здесь больше грязи, больше секса, больше отчаяния — и меньше намёков, больше прямых ударов. Здесь не будет красоты — только правда, и она обжигает, как спирт на открытой ране. Помни: "некоторые двери не стоит открывать".


We spilled out of the taxi on 54th Street just as night crashed down on us with its full filthy weight. Slim staggered, her thigh sticking to my palm like wet silk. She laughed—that laugh of hers, sharp as a razor on glass. 
«Maaaх... you're a genius, but you smell like cheap whiskey,» she whispered in my ear, her breath minty with something metallic underneath. Blood? Or just death already gnawing at her from the inside? 
Babe walked ahead, her heels cracking against the pavement like gunshots. She was furious—at Bill, at Slim, at me, at this goddamn city that demanded perfection then spat in her face. 
«I know you're writing about us,» she tossed over her shoulder. «I can feel it. You're like a jackal waiting for us to croak so you can pick our bones clean.» 
I wanted to argue, but just laughed instead. Because she was right. 
The «Le Cirque» was packed with ghosts. 
Pale boys with kohl-rimmed eyes, aging debutantes with hollow stares, bankers gripping champagne flutes like they wanted to crush them. We lurched in like damned spirits and were immediately surrounded. 
«Christ, is that Slim Paley?» 
«Look—Max Vorona!» 
«And... is that Babe Keith? She looks awful.» 
I saw Babe's fists clench. She'd heard. 
Slim played her part as always—the ice queen, untouchable, unshakable. But I knew the cracks were spreading beneath the surface. 
We collapsed into chairs, ordered champagne we didn't want and coke we couldn't live without. 
«You know what they're saying?» Slim leaned in, her whisper hot against my ear. «That we're already dead. That New York is just purgatory for those who couldn't make it to heaven.» 
I glanced at Babe. She was staring into the mirror but seeing something else—maybe the girl she used to be. 
«Youuu... you'll write about this?» she asked suddenly, not looking away from the glass. 
I smiled. 
«Of course.» 
Because it was all I knew how to do. 
Because someone had to tell the truth. 
Because we were already characters in someone's goddamn novel, just waiting for the final page. 
Morning found us in a stranger's apartment, surrounded by empty bottles and broken dreams. 
Slim slept curled like a child. 
Babe smoked by the window, her face aged decades in the gray dawn light. 
I took out my notebook and began to write. 

***
Babe's lipstick-smudged mouth still had flecks of blood when we tumbled into a yellow cab reeking of cheap cologne and weed. 
«Step on it, motherfucker, like your balls are on fire!» Slim hissed, tossing a hundred-dollar bill at the driver. 
Tires screeched behind us—paparazzi in a Mustang, hungry rats with cameras for teeth. 
«Oh Christ, it's that Post bastard!» Babe howled, leaning out the window to hurl an empty champagne bottle. Glass exploded across their windshield as the Mustang swerved into a dumpster. We roared with delight. 
The cabbie weaved through trucks like a man possessed. I turned—two more cars joined the chase, Daily News now too. 
«They're like shit in a toilet—flush one and another bobs up!» Slim ripped open her bodice, bare breasts pressed to the window. «Get your last exclusive, cocksuckers!» 
Camera flashes popped like gunfire. 
The Fifth Avenue penthouse was our battleground and sanctuary. We crashed through crystal vases, grabbing at bottles, at each other's bodies. 
«Somebody get me coka-cola and a boy, stat!» Babe screamed, peeling off her bloodstained dress. 
Some soap-opera pretty boy (name long forgotten) was already unbuckling his pants. Slim tackled them both onto the Steinway—discordant notes mingling with moans and shattering glass. 
I collapsed on the sofa as some purple-haired creature (student? hooker? who fucking knew) crawled into my lap. 
More flashes outside — paps on the fire escape. 
«Cunts!» Slim grabbed a rifle (since when did penthouses have rifles?) and blew out the window. Photographers shrieked as glass rained down. 
«It's blanks, right?» Babe gasped beneath the actor. 
«Not... exactly,» Slim grinned, reloading.
Dawn found us in ruins: the actor in a puddle of vomit, purple-hair hauled off by cops (turns out she was the mayor's wife), rifle belonged to Hem (apparently his old penthouse), "Max" scrawled on the wall in blood (pretty sure that wasn't me) 
I was scribbling the last lines when cops kicked in the door. 
«Mr. Vorona, you're under arrest for…»
I shoved a wad of hundreds at them: «Let's be civilized, gentlemen. This is New York—isn't that the whole point?» 
They took the cash. 
Slim and Babe, best friends again, shared a cigarette in the corner. Their bodies bruised, their souls more so. 
I wrote that down too. 

Three days after the penthouse debacle, we fled New York in Elvis' stolen Cadillac (long story involving coke, fake rheumatism, and an unfulfilled promise to write his concert speech). 
Babe drove, a mink stole (worth a doctor's annual salary) draped over her bloodied dress. Slim sipped a Bloody Mary through a straw while loading a silver pistol (gift from some Cuban revolutionary). 
«You sure they bought our deaths?» Babe's cigarette ash fell on her Cartier watch. 
I checked the rearview at two coffins rattling in the trunk (bought from a Harlem funeral home for $300 and a bottle of Jack). 
«Darling, when the Post ran your "blown-apart corpse" photo, even your husband bought thirty copies.»

***
Palm Beach greeted us with orange blossom perfume and the corpse-stench of old money. 
Villa «Casa Vacas»—a whitewashed brothel for deposed dictators and has-been starlets. 
«Omigod it's Max Vorona!» shrieked a soap heiress sprawled by the pool with four albino boys. «They said gators ate you in the Everglades!» 
Slim fired into the air. 
«Next question?» 
Rich freaks applauded. 
The mob found us by day three. 
Don Vito "The Fish" Scaletti (to whom we owed half a mil for bad coke and a botched Sinatra hit) arrived personally—white suit, cigar, actual tear on his cheek. 
«My boys wept at your obituaries,» he sobbed, kissing both my cheeks. «Now I gotta kill them for fake tears. And you for fake deaths.» 
Babe adjusted her bikini: 
«Kill us and you'll never get paid. Plus we'll tell the FBI about your Miami arms cache.» 
Slim aimed her pistol at his crotch: 
«And your Dean Martin vinyl collection.» 
The Don pondered. Then offered terms: 
«48 hours to entertain me. Bore me once, I feed you to sharks.» 
We threw the party later called "Christ's Second Coming for Sinners": Babe tangoed with a leopard, I read new fiction perched on a nude Olympian, Slim shot out chandeliers, a senator's daughter married the Guatemalan landscaper. 
At dawn, Don Scaletti signed our debt release through happy tears. 
«You're the worst people alive. Come to my birthday.» 
The psychedelics came from that soap-opera pretty boy—a suitcase of smiley-face pills in his abandoned Gucci jacket. 
«What in hell's name are these?» Babe shook a handful of pink stars that smelled like strawberries and sin. 
«Timothy Leary made them for dolphins,» Slim whispered, already slipping three under her tongue. «To talk with God.» 
I swallowed a fistful without asking. 
First clue: the pool started talking. 
«You fuckers polluted my water,» it gurgled in Billy's voice. 
Palm trees bent into obscene shapes, the moon pulsed like a boil. 
«Oh Christ my teeth are multiplying!» Babe clawed at her mouth. 
Slim, naked except for pearls and stockings, scaled a marble Apollo: 
«He's whispering ancient Greek curses!» 
I tried writing but the letters crawled off the page like worms.
Then came the crabs.
Giant, the size of taxis, with eyes like Don Scaletti.
«You stole the rhythm of the ocean!» they snapped their claws in time to music that wasn't there.
Babe, convinced she was now a mermaid, rushed into the pool to swim.
Slim opened fire on the crabs with her pistol. The bullets turned into confetti.
«This is a metaphor for capitalism!» she screamed, shooting at the full moon.
"To be continued," I wrote down.

***
Нулевая книга скрыта в "шве между мирами" — пространстве, куда нельзя попасть ни через сны, ни через тексты.
Нужно войти в зеркало, закрыв глаза. Идти, пока не услышишь шёпот страниц (это займёт субъективно вечность), и не думать ни о чём — любая мысль станет стеной на пути. 
Книга лежит в центре бесконечного зала, но её нельзя увидеть глазами — только найти вслепую. Она ощущается как холодное пятно в пространстве. «Ты уверен, что хочешь знать, кто всё это написал?» — спросил себя Нестор. 
Кто такой дитя в чернилах? Он не принадлежит ни одному миру, потому что существовал до них. Его тело соткано из незаконченных историй, а в глазах — отсветы ещё ненаписанных книг. Он не говорит, но внушает мысли — будто вы сами их придумали...
А если вам захочется узнать ещё что-то — просто спросите у него об этом... «Я знаю», — сказал себе Нестор. — «Но как?» Ему стало ясно одно важное обстоятельство насчет будущей судьбы. Он понял, что его ждет. Нестор понял всё до конца, но этого оказалось мало для счастья… Ему захотелось увидеть это дитя или хотя бы узнать о нем побольше!.. А потом пришло понимание другого важного обстоятельства будущей судьбы — оно заключалось в том, что... Когда человек умирает от старости во сне с открытыми глазами, у него есть шанс попасть к этому самому дитяте сразу же по смерти тела....
"В реальности он вообще не человек, а сгусток смысла, принявший облик, который вы способны понять", — услышал он у себя в голове.
"Кто это?" —  спросил Нестор.
"Это я, Дитя в чернилах".
"Не может быть! Это какое-то наваждение."
"Когда-то тот, кто написал Нулевую книгу, попытался создать идеальный мир. Но в момент написания испугался и разорвал страницу. Маленький кусочек, где был задуман первый житель вселенной, упал в чернильницу — и "ожил". Теперь дитя — хранитель книги, но он же и её пленник; единственный, кто знает финал, но не может его рассказать; последний свидетель того, что было в мире до толкеров". 
"Почему ты спишь?"
"Если я проснусь полностью, все миры "схлопнутся" в исходный текст. Толкеры, сновидец и даже Ворона перестанут существовать. Но если меня разбудить намеренно — я смогу переписать реальность". 
"К чему это приведёт? 
"Либо к возврату к исходному кодексу (мир станет "чистым листом"); либо к бесконечному падению (все превратятся в буквы и исчезнут в пустоте); либо я выберу вас своим автором — и вы сможете написать новый Закон бытия". 
"А Макс Ворона видел тебя?" — подумал Нестор.
"Макс — единственный, кто не боится меня. Я жду, когда Макс задаст единственный верный вопрос".   
Нестору хотелось спросить: "А какой?" Но он  промолчал... Он был уверен: ответ на него знает только Бог и никто другой! Лучше этого никогда никому не знать! Ведь тогда можно будет спокойно жить дальше!

Продолжение здесь: http://proza.ru/2025/05/13/748