Народное государство Гитлера

МАДИЕВСКИЙ Самсон
Впервые статья была опубликована в журнале «Скепсис».

Среди немецких историков, изуча­ющих самый мрачный и позорный период истории своей стра­ны — двенадцать лет нацистской диктатуры, Гетц Али занимает осо­бое место. Его работы привлекают внимание не только специалис­тов, но и широкой пуб­лики, и рецензируемая книга не стала исключением из этого прави­ла. По общему мнению, книга Г. Али «Народное государ ство Гитлера. Грабеж, расовая война и национальный соци­ализм — это бесспорно новая попытка истол­кования историческо­го феномена Третьего рейха.

Г. Али задался про­стым и вполне есте­ственным вопросом: в чем причина мно­голетних успехов Гитлера, поддержки его огромным числом немцев? Как могло столь очевидно мошенническое и преступное предприятие, как национал-социализм, добиться столь высокой, сегодня едва ли объяснимой степени интеграции обще­ства? Конечно, насаждаемая и разжигаемая «сверху» ненависть к «неполноценным», «инородцам», «евре­ям», «большевикам» и пр. была существенной предпосылкой. Одна­ко в предшествующие десятилетия немцы были отягощены ею не более, чем другие ев­ропейцы, их национа­лизм был не более ра­систским. Утверждение же о раннем развитии в Германии особого, специфичного для нее «истребительного ан­тисемитизма» и нена­висти к «чужакам», по мнению Г. Али, лишено оснований.

Ответ автора со­стоит в понимании нацистского режима как «услужливой (по отношению к подав­ляющему большин­ству немцев. — С. М.) диктатуры». Гитлер, гауляйтеры, значительная часть минист­ров, статс-секретарей и пр. действовали, как классические политики-популисты, постоянно озабоченные настроением управляемых. Они ежедневно задавались вопросом, как добиться их удовлетворен­ности, улучшить их самочувствие. Каждый день они заново «покупали» их одобрение или, по меньшей мере, нейтралитет.

Программа «национального социа­лизма» была не только пропагандистским лозунгом: во многом ее реализовывали на практике. Вот говорящий сам за себя пере­чень мер социальной политики, осущест­вленных до войны: введение оплаченных отпусков для рабочих и служащих; удвое­ние числа нерабочих дней; развитие мас­сового туризма, в том числе для рабочих; создание первой модели дешевого «на­родного» авто; поощрение семей с детьми (выплата пособий) за счет холостяков и бездетных пар; зачатки развитой затем в ФРГ системы пенсионного обеспечения; введение прогрессивного налогообложе­ния. К ним следует добавить защиту кре­стьян от неблагоприятных последствий капризов погоды и колебаний цен на мировом рынке; защиту должников от принудительного взыскания долга путем описи и продажи имущества (должников по квартплате — от выселения). Понятно, что все это способствовало популярности режима.

Во время войны нацистское руковод­ство, учитывая уроки войны 1914—1918 годов, прежде всего озаботилось продо­вольственным снабжением населения, организовав его так, чтобы простыми людьми оно ощущалось как справедли­вое. Повышенные нормы выдачи были связаны с более тяжелой работой или осо­быми, вызванными состоянием здоровья, потребностями. Это имело следствием рост симпатий к режиму, что отмечалось даже его противниками. Во-вторых (так­же учитывая уроки прошлого), власть постаралась не допустить безудержной инфляции и краха немецкой валюты. В-третьих, обеспечила семьи солдат де­ньгами (они получали 85 процентов чис­того заработка кормильца до призыва, в то время как семьи английских и амери­канских солдат — менее половины). Во­еннослужащие слали родным посылки из оккупированных стран, отпускники тащили домой мешки, чемоданы, сумки весом в десятки килограммов. С учетом жалованья и довольствия военнослужа­щих подавляющее большинство немцев жило во время войны лучше, чем до нее. Это «военно-социалистически подсла­щенное благосостояние» позволяло под­держивать дух масс, побуждая их вытес­нять из сознания преступную подоплеку такой политики.

Средства осуществления ее вскрывают ключевые цифры, резюмирующие слож­ные и трудоемкие подсчеты, произведен­ные автором: по меньшей мере две трети реальных немецких доходов во время войны проистекали из иностранных (ок­купированные и вассальные страны) и «расово-чуждых» (евреи, иностранные принудрабочие) источников; оставшаяся треть делилась между социальными слоя­ми немецкого общества крайне неравно­мерно: наиболее зажиточные (треть его) вносили две трети налогового бремени, в то время как широкие массы (две трети общества) — лишь треть.

В годы войны большинство немцев (на 1943 год — 70 процентов) — рабо­чие, мелкие служащие, мелкие чиновни­ки — не платили прямых военных на­логов; крестьяне имели существенные налоговые льготы; пенсии в 1941 году были повышены (что особенно ощути­ли небогатые пенсионеры). Все пред­ложения финансовых специалистов об усилении налогообложения отвергались руководством рейха «по политическим соображениям». Оборотной стороной этой политики было повышенное нало­гообложение буржуазии: 75 процентов внутринемецких военных налогов вно­сили предприятия и получатели высоких доходов. По оценкам, исходящим из де­ловых кругов, в 1943 году от 80 до 90 про­центов предпринимательских доходов изымались государством. Даже будучи преувеличенной, цифра отражает нало-гово-политическую тенденцию нацист­ского государства.

Та же забота о «благе народа» характе­ризовала и «генеральный поселенческий план "Ост"», вырабатывавшийся с 1939-го по 1942 год. В своей окончательной фор­ме он предусматривал вытеснение из европейской части СССР «в сторону Си­бири» до 50 миллионов славян, место которых должны были занять немецкие колонисты. Гитлер мечтал переселить из Тюрингии и Рудных гор «наши бед­ные рабочие семьи, чтобы дать им боль­шее пространство». «Немецкий рабочий фронт» предусматривал устранить таким путем «по меньшей мере 700 тысяч мел­ких, убогих сельских хозяйств». В 1942 году немецкие дети играли «в воору­женных крестьян на черноземных про­странствах», невесты солдат мечтали о сотнях тысяч «рыцарских имений» на Ук­раине. И даже Генрих Белль писал роди­телям в конце 1943 года: «... я часто думаю о возможности колониального сущест­вования здесь на Востоке после выигран­ной войны». Все это, подчеркивает Г. Али, планировалось не ради прибылей юнке­ров и монополистов, а как «конкретная утопия для каждого» немца.

Расовая теория нацистов справедливо расценивается как идейная подготовка и обоснование ненависти и массовых убийств. Но для миллионов немцев она была привлекательна другой своей сто­роной — обещанием равенства внутри нации. Нацизм, показывает Г. Али, дей­ствительно обеспечил немцам большее социальное равенство и большие воз­можности социальной мобильности, не­жели имевшиеся в кайзеровском рейхе и Веймарской республике. Нацистская идеология, подчеркивая различия вне на­ции, смягчала классовые различия внут­ри. Это ощущалось в организациях «гит-лерюгенда», Союза немецких девушек, при прохождении имперской трудовой службы, в организациях партии, а также (хотя и более медленно) даже в вермахте. Война ускорила демонтаж социальных перегородок. Большие потери командно­го состава заставили с октября 1942 года открыть путь к офицерским должностям людям без законченного школьного об­разования. И это было встречено в ши­роких слоях населения «восторженно». Согласно нюрнбергским законам 1935 года, новые браки между «арийцами» и евреями были запрещены, зато впервые в истории Германии офицер мог жениться на дочери рабочего, если не существова­ло, конечно, биологических противопо­казаний.

Итак, резюмирует Г. Али, посредством грабительской расовой войны неслы­ханных масштабов нацизм обеспечил немцам невиданную ранее степень бла­госостояния, социального равенства и вертикальной социальной мобильности. Вот почему режим чудовищных массовых преступлений был в то же время режи­мом огромной популярности. Отсутствие сколько-нибудь эффективного внутрен­него сопротивления, равно как и после­дующего чувства вины Г. Али объясняет этой взаимозависимостью. Новизна такой трактовки состоит именно в раскрытии органической связи «народного» («соци­ального») государства с преступления­ми — в противоположность господствую­щему подходу, отрывающему чудовищные жестокости нацизма от тех акций режи­ма, которые сделали его столь привлека­тельным для огромного большинства (до 95 процентов) немцев.

Центральной темой книги, как уже говорилось, является нацистская политика финансирования войны. С не­скрываемым сарказмом Г. Али отмечает, что в многотомном, стоившем миллионы евро и «становившемся все более бес­плодном» труде «Немецкий рейх и Вторая мировая война», подготовленном Воен­но-историческим институтом бундесве­ра, этой проблеме уделено минимальное внимание (как, впрочем, и в относящем­ся к последним годам существования ГДР исследовательском проекте «Европа под знаком свастики»). Представитель перво­го из этих коллективов заявил Г. Али (2002 год): «Для нас, обычных историков, эти финансовые дела слишком сложны, .мы не можем это исследовать».
В унисон к этому разговору приводит­ся другой, имевший место в федераль­ном военном архиве во Фрайбурге. Когда Г. Али заказал там поисковую картотеку (крайне несовершенную) к фонду «Ин­тендантское управление Главнокоман­дования вермахта», сотрудник архива сказал ему: «Господин Али, Вы, конечно, хорошо разбираетесь в этих делах, но здесь, мне кажется, Вы ошиблись, эти до­кументы обычно никто не заказывает». То немногое, что сохранилось из архива уп­равления, было описано в обзоре фонда неправильно и не подготовлено для ис­пользования.

Не устрашившись этих трудностей, Г. Али столкнулся и с другими. Выясни­лось, что множество документов о чрез­вычайном военном бюджете Третьего рейха, где подробно фиксировались до­ходы, полученные из оккупированных стран, были впоследствии (уже после вой­ны) сознательно уничтожены. Это отно­сится прежде всего к актам, касающимся использования еврейского и вражеского имущества, с помощью которых могла быть детально расшифрована невероятно выросшая за годы войны статья бюдже­та «Общие административные доходы». Уничтожение их происходило как в ФРГ, так и в ГДР. Общим мотивом была заин­тересованность в исчезновении доку­ментов, из которых без труда могли быть выведены реституционные требования. «И тут, и там это делалось в интересах всех немцев».

Сохранившиеся документы из архи­вов Германии и других стран (тех, что пустили автора туда, — ибо некоторые отказали или просто не ответили на за­просы) легли в основу его исследова­ния. Они показывают, что бюджетная политика Гитлера с самого начала была авантюрной, ориентированной на ожи­даемые будущие доходы (поэтому с 1935 года он запретил обнародование госбюд­жета). Перевооружение Германии, поз­волившее ликвидировать безработицу и повысить покупательную способность масс, осуществлялось за счет гигантских кредитов, приведших к быстрому рос­ту внутреннего государственного долга. Бюджеты сводились с огромным дефи­цитом, и к концу 1937 года Германия сто­яла на пороге банкротства. Выход был найден во внешней экспансии (аншлюс Австрии, захват Судетской области, а за­тем и остальной Чехословакии) и экс­проприации евреев (путем наложенного на них после «Хрустальной ночи» «штра­фа» в размере 1 миллиард рейхсмарок, а затем «аризации» еврейской собствен­ности).

Финансирование начатой войны было организовано нацистским руководством при деятельной помощи менеджеров государственных и частных финансов как огромное мошенничество. Чтобы не лопнуть, оно должно было каждый раз покрываться выгодным победоносным миром. Этот мир должен был обеспе­чить удовлетворение «подвешенного» потребительского спроса внутри стра­ны и погашение военных долгов. Чем дольше шла война и чем больше средств она «сжирала», тем больше должна была быть добыча и следовательно — тем бес­человечнее обращение с покоренными. Непрекращающаяся болтовня о народе без пространства, о колониях, экспансии на Восток, «аризации» и пр. в конечном счете преследовала одну цель — дости­жение незаработанного собственным трудом общего для немцев благосостоя­ния и притом в кратчайшие сроки. Ибо, как показывает Г. Али, разглагольствуя о том, что они закладывают фундамент «тысячелетнего рейха», нацистские гла­вари на самом деле сплошь и рядом не знали, чем на следующий день покроют свои счета.

После быстро и легко одержанных по­бед, финансовые и продовольственные проблемы вставали заново. Как бы велики ни были добыча и завоеванные террито­рии, результат всегда оказывался ниже ожиданий. Поэтому Гитлер не мог остано­виться, удовлетвориться эксплуатацией уже завоеванного. Политика «непокры­того чека», подлежащих оплате в корот­кий срок государственных казначейских обязательств, нависающего внутреннего долга — иначе говоря, финансовое хо­зяйство, функционирующее по принципу мошеннического «снежного кома», — все это делало нацистскую верхушку объек­тивно неспособной к миру. Экспансия должна была продолжаться, прекращение ее привело бы к банкротству и концу ре­жима.

Нацисты выжимали из оккупирован­ных стран колоссальные контрибуции, разрушая этим их национальные валюты, «высасывали» миллионами тонн продо­вольствие для прокорма оккупационных войск и отправки в Германию. Их лозун­гом было: если во время войны кто-то дол­жен голодать, пусть голодают другие; если военная инфляция неизбежна, пусть от нее страдает в первую очередь население покоренных стран. Как уже отмечалось, от немецких военнослужащих шли в рейх миллионы вещевых и продуктовых посы­лок. Чтобы масштабы этого грабежа ос­тались тайной, статистика отправлений, которая велась почтовым управлением вермахта, в конце войны была уничтоже­на. Г. Али обратился поэтому через газету «Ди цайт» к пожилым читателям и чита­тельницам с просьбой описать содержи­мое этих посылок. Результат: женщины ностальгически вспоминали об отлич­ных продуктах и промтоварах, которые получали от находившихся в армии от­цов, мужей, братьев; мужчины же, все без исключений, утверждали, что никогда не отправляли посылок.

Помимо индивидуального грабежа процветал коллективный. Родственники, друзья, знакомые, коллеги объединялись для сбора так называемых билетов импер­ской кредитной кассы и марок, а также всякого барахла — старья, брака, дешев­ки. Украина в особенности превратилась в «блошиный рынок рейха», где весь этот хлам сбывался в обмен на качественное продовольствие и другие продукты сель­ского хозяйства. По словам немецкого наблюдателя, все это напоминало «тор­говлю» с негритянскими племенами и «об­мен» стеклянных бус на слоновую кость. На Украине, писали домой немцы, деньги валяются на улице, в одну ночь можно стать богачом. Чиновников оккупацион­ной администрации прозвали в рейхе «восточными гиенами».

Тотальное разграбление оккупиро­ванных стран имело для их населения тяжелейшие последствия. По подсчетам Г. Али, изъятие продовольствия с оккупи­рованных советских территорий озна­чало «голодную катастрофу для десятков миллионов людей» («полное лишение питательной базы для 21,2 миллиона че­ловек»). Как заявил Геринг 16 сентября 1941 года, «в принципе на оккупирован­ных территориях соответствующим пи­танием должны быть обеспечены лишь те, кто работает на нас». Как уже ранее показал другой немецкий историк — Кристиан Герлах, трудности, возник­шие с обеспечением немцам привычно высокого уровня питания, были одной из причин, ускоривших уничтожение европейских евреев. Этим же объясня­ется во многом умерщвление голодом и холодом миллионов советских военно­пленных.

Материальное стимулирование повы­шенного потребления немцев за счет других народов составляло существен­ную цель правления на каждом этапе. Го­сударство превратилось в колоссальную машину для грабежа, а отдельные граж­дане — в извлекателей выгод и пассивно подкупленных. В распоряжении простых людей оказались вещи, о самом существо­вании которых они за пару лет до того не подозревали. И это было лишь предвку­шением того, какой станет жизнь после войны, какие блага она сулит. Оборотной стороной была нечистая совесть и ощу­щение, что после всего происшедшего есть лишь одна альтернатива — победить или погибнуть.

С редкой для обычных историков ком­петентностью Г. Али прослеживает финан­сово-экономический механизм нацист­ского грабежа. Прежде всего он вскрывает механику валютных манипуляций фи­нансистов рейха, в частности роль пре­словутых «билетов имперской кредитной кассы», которыми оккупационные власти расплачивались с местным населением (в основном в Западной Европе) за рек­визируемые товары. Вливаясь в денежное обращение этих стран, немецкие бумаж­ки ослабляли их валюты — естественно, к выгоде Германии. Жалованье немецких военнослужащих и гражданских лиц в оккупированных странах выплачивалось поначалу именно в таких «билетах», а за­тем в местных дензнаках, курс которых по отношению к марке был произвольно занижен (в Западной Европе — на чет­верть или треть реальной стоимости, а по отношению к рублю — в четыре раза). Это также резко увеличивало покупательную способность оккупантов.

Г. Али отмечает: если в оккупирован­ных странах Западной, Северной и Юж­ной Европы вермахт (за исключением хаотических недель отступления в самой последней фазе войны) расплачивался за реквизиции и закупки «билетами импер­ской кредитной кассы» или местной ва­лютой, вследствие чего масштабы их ог­рабления можно хотя бы приблизительно вычислить по величине израсходованных денежных сумм, то на оккупированных территориях Советского Союза порядок был иным. Дензнаки задействовались здесь лишь частично, а значительная часть присвоенного оформлялась так на­зываемыми квитанциями или не оформ­лялась вообще.

Большое место в книге занимает анализ финансово-экономических последствий ограбления евреев в оккупированных и зависимых от немцев странах. Продажа отнятой у них собственности позволяла выбрасывать на рынки капитала, недви­жимости, вещевые рынки и в розничную торговлю дополнительное количество благ и таким путем частично удовлетво­рять повсеместно резко увеличившийся спрос на товары повседневного обихода и ценные вещи. Конечно, причиненные войной и немецким ограблением Европы дыры в снабжении населения не могли быть закрыты полностью, но на какое-то время, в каких-то местах — существенно уменьшены.

На первый взгляд финансовые сред­ства, влившиеся в военную кассу рейха в результате экспроприации европейс­ких евреев (15—20 миллиардов рейхсма­рок, или 5 процентов военных расходов Германии), были не столь велики. Од­нако, поскольку указанные расходы на 50 процентов финансировались за счет кредитов, добавочный доход расширял рамки кредитования на равную сумму, и эффект, таким образом, удваивался. А са­мое главное — эти вливания позволяли справляться с пиковыми нагрузками во­енного бюджета в кризисные моменты, когда требовалась мобилизация всех сил и ресурсов. Они позволяли руководству щадить подавляющее большинство не­мецких налогоплательщиков, замедлять разграбление оккупированных стран и при этом хорошо оплачивать военнослу­жащих, финансировать закупки оружия и военное строительство. Все это спо­собствовало поддержанию внутренней стабильности в Германии, а также готов­ности к коллаборации в оккупированных странах.

На последнее обстоятельство Г. Али обратил внимание едва ли не первым. Да, доходы от продажи экспроприирован­ного еврейского имущества несколько стабилизировали финансовое состояние оккупированных и зависимых стран, по­зволяли поддерживать их националь­ные валюты, резко ослабленные немец­ким грабежом, сокращая потребность в эмиссии денег. А сама продажа позволяла сократить возникший вследствие товар­ного дефицита резкий перевес покупа­тельной способности, связать какую-то часть ее. Инфляция, конечно, имела мес­то, но не переходила в галопирующую; национальные дензнаки сохраняли фун­кцию платежного средства. Иной вари­ант, подчеркивает Г. Али, сразу затруднил бы или сделал невозможной плановую эксплуатацию оккупированных стран, равно как и сотрудничество их населе­ния с немцами.

На вопрос: «куда девалось имущество ограбленных, депортированных и умерщ­вленных?» Г. Али дает четкий ответ: их зо­лото, драгоценности, часы, украшения, их одежда, предметы обихода, оборудование их мастерских и лавок, валюта и ценные бумаги, дома и хозяйственные построй­ки — все это было продано местному на­селению (основные ценности оказались в руках биржевиков и коммерсантов). Ну, а денежный эквивалент различными, боль­шей частью обходными путями поступил в немецкие военные кассы. Полученными таким путем национальными дензнака­ми других стран оккупанты оплачивали местные товары и услуги, приобретаемые для нужд их войск и гражданского населе­ния рейха, выплачивали жалованье своим солдатам.

Понятно, что экспроприация граждан других государств в пользу Германии не должна была документироваться: все от­носящиеся к ней вопросы обсуждались, как правило, устно, в узком кругу. Герман­ская сторона уделяла особое вниманием тому, чтобы представить соответствую­щие мероприятия как внутреннее дело оккупированных (тем более — формаль­но независимых) стран. Чиновники ок­купационных администраций тщатель­но заметали следы, ведущие к источнику средств, переводя их с одного счета на другой, и вовлекали в эту практику финан­совые ведомства и национальные банки зависимых и покоренных стран, превра­тив их, по выражению Г. Али, в «укрывате­лей краденого».

Выручка от продажи еврейской соб­ственности втекала в сборный резер­вуар госбюджетов этих стран, а затем, в очищенной от следов ее происхождения форме, присваивалась немцами. В ок­купированных странах это присвоение было стопроцентным, в странах союзных и вассальных, где оно оформлялось как вклад последних в «совместные военные усилия», достигало 40 и более процентов. Тем не менее власти покоренных стран не оставались внакладе. Да, немцы требова­ли в оплату оккупационных расходов ог­ромные, в конечном счете разорительные суммы. Но при этом предлагали совместно ограбить третьего и сделать так, чтобы он затем исчез. В какой-то мере это уменьша­ло возлагаемое на них бремя. «Такая увяз­ка, — подчеркивает Г. Али, — как правило, опускается даже в новейшей литературе по "аризации", равно как и в очень под­робных подчас отчетах национальных комиссий историков относительно экс­проприации евреев».

Еще одним способом эксплуатации и ограбления других народов в поль­зу немцев был рабский труд миллионов иностранных рабочих в Германии. Часть их вербовалась добровольно, однако большинство составляли пригнанные насильно. Не говоря уже о том, что труд этих людей оплачивался хуже равноцен­ного труда немцев (рабочим из Польши и Советского Союза, самым дискрими­нируемым, за равный труд предприятия платили на 15—40 процентов меньше), их облагали более высоким подоходным налогом плюс особым налогом в размере 15 процентов заработка. Евреи, цыгане и «остарбайтеры» платили в итоге в три раза больше, нежели работающие рядом немцы. Именно поэтому, а также за счет вольнонаемных польских рабочих по­ступления от подоходного налога в казну рейха во второй половине военного вре­мени увеличились вдвое.

То, что оставалось иностранным ра­бочим после вычета налогов, социаль­ных взносов и стоимости содержания в «трудовом лагере», принудительно отправлялось на их «сберегательные счета». Деньги оттуда можно было снять лишь по возвращении на родину, то есть после окончания войны, победоносной для Германии. «Берлинское бюро Цент­рального хозяйственного банка Украи­ны», куда предприятия переводили эти «сбережения», было, как отмечает Г. Али, одним из псевдонимов кассы герман­ского рейха. Таким образом, использо­вание иностранной рабочей силы поз­воляло почти полностью изымать ее заработки в пользу рейха. Это стабили­зировало его финансы, щадило немец­кого налогоплательщика и избавляло дефицитный потребительский рынок от давления покупательной способнос­ти. Если бы вместо этих людей задейс­твовали, скажем, немок или увеличили продолжительность работы тыловиков-мужчин, в денежный оборот влились бы многие миллиарды марок, лишенных товарного покрытия, что дестабилизи­ровало бы марку и породило недоволь­ство населения.

В связи с использованием иностран­ной рабочей силы Г. Али отмечает еще два обстоятельства. Во-первых, реально она оплачивалась странами происхождения: из тарифной ставки, уплачиваемой не­мецкой фирмой, имперская касса — по­мимо всех налогов, сборов, социальных отчислений, помимо пресловутых «сбе­режений» — получала и ту часть, которая перечислялась в валюте страны проис­хождения на содержание семьи работни­ка. Деньги эти брались из бюджета соот­ветствующей страны, и в случае союзных стран, а также Бельгии заносились на клиринговые счета. Однако возможность погашения задолженности, как показы­вает Г. Али, никогда не воспринималась всерьез, а по отношению к оккупирован­ным странам не рассматривалась даже формально. Во-вторых, в отношении уго­няемых на принудительные работы со­ветских граждан применялась следующая практика: все их движимое имущество ре-ализовывалось местными хозяйственны­ми подразделениями вермахта, а выручка от продажи, вместе со всей имевшейся у них наличностью, заносилась на так на­зываемые сберегательные счета в импер­ской кредитной кассе. Деньги оттуда мо­гли быть получены вкладчиком только по возвращении на родину (то есть опять-та­ки по окончании победоносной для Гер­мании войны).

Таково вкратце основное содержание книги Г. Али. В тесной связи с ним нахо­дится сюжет, также трактуемый по-ново­му, — об отношениях нацистского руко­водства и традиционных элит (юристов, дипломатов, генштабистов, особенно экономистов и финансистов) при про­ведении в жизнь описанной политики. Исследователь детально прослеживает роль, которую руководство и ведущие специалисты финансово-хозяйственных ведомств — минфина, рейхсбанка, импер­ской кредитной кассы, интендантского управления вермахта — сыграли в добыва­нии денег для ведения войны и подкарм­ливания немцев.

Известно, что в 1942 году президент рейхсбанка Функ и рейхсфюрер СС Гим­млер договорились о том, что золото (включая выломанные из челюстей золо­тые зубы), драгоценности и наличность убитых в лагерях смерти поступают на хранение в рейхсбанк, который начис­ляет их денежный эквивалент на особый счет, зашифрованный кодовым именем «Макс Хайлигер». Менее ценные мелкие предметы (часы, перочинные ножи, авто­ручки, портмоне и пр.) продавались через маркитантские лавки фронтовикам, хо­рошую одежду и обувь могли приобрести переселенцы из числа «фольксдойче». Но выручка от продаж во всех случаях шла государству — со счета «Макс Хайлигер» она переводилась затем на соответству­ющую позицию («Отдельный план XVII») военного бюджета. Как подчеркивает Г. Али, министр финансов Шверин фон Крозиг лично следил за ходом этих про­цессов.

В некоторых случаях инициатива од­нозначно принадлежала специалистам. Именно чиновники минфина и рейхсбан­ка изобрели практику множества счетов, позволявшую, переводя награбленные деньги с одного на другой и смешивая их с деньгами иного происхождения, запу­тать и скрыть их источник. Система «им­перских кредитных билетов» тоже стала их ноу-хау. Никаких указаний «сверху» не потребовалось, чтобы ввести в действие порядок, в соответствии с которым пере­воды иностранных рабочих их семьям за границей выплачивались не в рейхсмар­ках, а в валютах соответствующих стран. Это же относится к экспертам минпрода, устанавливавшим, какие группы населе­ния должны снабжаться по резко пони­женным нормам (прежде всего евреи, затем советские военнопленные и далее душевнобольные и т. д.). Достаточно было принципа, провозглашенного Гитлером: хорошо то, что полезно для немцев; о ме­тодах же достижения отчета не требо­валось.

Финансисты и снабженцы вермахта иг­рали активнейшую роль в осуществлении геноцида. Как профессионалы они были заинтересованы в максимально высоких контрибуциях — чтобы финансовые де­фициты по возможности реже и меньше отражались на стратегических планах и моральном состоянии войск. Поэтому во многих местах они сами организовыва­ли грабеж еврейского имущества (в Бель­гии, Салониках, на Родосе, в Тунисе и пр.), в других — вынуждали местные власти де­лать это (в Сербии, Франции, Италии). Для последующей депортации ограбленных в лагеря уничтожения вермахт, как прави­ло, предоставлял транспорт. Делалось это, как подчеркивает Г. Али, не просто пото­му, что военные ненавидели евреев, или в силу специфически немецкого рабского повиновения, вытеснившего остатки со­вести, а из-за реального материального интереса.

Между политическим руководством и чиновниками-специалистами возника­ли иногда различия взглядов по вопросу о темпах и методах ограбления Европы. Первое, как правило, ориентировалось на краткосрочный, вторые — на среднесроч­ный эффект: они хотели еще какое-то время подоить корову и дать ей принести теленка, прежде чем отправить на бойню. Нацистские же главари мыслили в катего­риях политического выживания. Их лейт­мотивом было любой ценой добиться в кратчайший срок (пара недель или пара месяцев) соответствующей цели, чтобы удержаться на плаву.

Эти противоречия, порожденные ими трения и стычки (картина насквозь авто­ритарного вождистского государства, по мнению Г. Али, неверна), в конечном сче­те шли на пользу системе. Сохраняющаяся возможность выявлять различия, ставить вопрос об оптимальном пути — все это помогало добиваться высокой эффектив­ности. Без тонкой коррегирующей довод­ки, компетентной выверки подчас безрас­судно рискованных импровизированных акций нацистского руководства, без этого «убийственного сплава политического волюнтаризма и функциональной рацио­нальности» чудовищные преступления не могли бы осуществиться. Взаимодействие политиков, экспертов и большинства на­селения — вот что лежало, по мнению ав­тора, в основе свершившегося.

И здесь мы возвращаемся к основному, наиболее болезненному выводу исследо­вателя: «Система была создана для общей выгоды немцев. Каждый принадлежав­ший к "расе господ" — а это были не толь­ко какие-то нацистские функционеры, но 95% немцев — в конечном счете имел какую-то долю в награбленном — в виде денег в кошельке или импортированных, закупленных в оккупированных, союзных или нейтральных странах и оплаченных награбленными деньгами продуктов на тарелке. Жертвы бомбежек носили одеж­ду убитых евреев и приходили в себя в их кроватях, благодаря Бога за то, что выжи­ли, а партию и государство — за опера­тивную помощь... Холокост, — заключает Г. Али, — остается непонятым, если не ана­лизируется как самое последовательное массовое убийство с целью грабежа в сов­ременной истории».

Такой ответ на вопрос о причинах происшедшего решительно расходится с принятыми из «национально-педаго­гических» соображений объяснениями, возлагающими ответственность на от­дельные лица или группы — безумного, якобы харизматичного диктатора и его окружение или на банкиров, руководи­телей концернов, генералов и т. д. В ГДР, ФРГ, Австрии, констатирует Г. Али, при­менялись различные стратегии психо­логической самозащиты, но с одной и той же целью — обеспечить большинству населения спокойную жизнь и чистую совесть.

Разумеется, историк понимает, сколь ответственен сделанный им вывод: «Когда я говорю о "немцах", это понятие тоже от­носится к числу коллективистских обоб­щений. И все же, при всем его несовер­шенстве, оно кажется мне несравненно более точным, чем сильно суженное "на­цисты". Ибо Гитлеру снова и снова удава­лось расширить базу общественного со­гласия с его режимом далеко за пределы круга членов и избирателей его партии. Конечно, были немцы и немки, которые оказывали сопротивление, страдали и гибли в борьбе; немецкие евреи тоже были немцами, понимали себя как таковых, за­частую не без гордости. И все же выгоды из аризации извлекали именно немцы (включая австрийцев), понимая под этим словом 95 процентов населения. Тот, кто заявляет, что это были лишь отъявленные наци, уходит от реальной исторической проблемы».

Перефразируя слова известного фи­лософа Макса Хоркхаймера «молчащий о капитализме не должен рассуждать о фашизме», Г. Али завершает книгу соб­ственной максимой: «Тот, кто не желает говорить о выгодах миллионов простых немцев, пусть молчит о национал-социа­лизме и Холокосте».

Несколько слов о реакции на книгу научного сообщества. Патриарх не­мецкой историографии Ганс Моммзен вместе с большинством других рецензен­тов оценили ее положительно. Из видных историков лишь Ганс-Ульрих Велер за­нял иную позицию: по его мнению, Г. Али впал в «узколобый, анахроничный мате­риализм». Оксфордский историк-эконо­мист Адам Туз заявил, что автор ошибся в расчетах, вследствие чего вклад немцев в оплату военных расходов оказался зани­женным. В пересчете на душу населения они платили в 1944 году больше налогов, чем, например, англичане, а если учесть рост государственного долга, то их фи­нансовое бремя было еще тяжелее. Г. Али, однако, возразил, что подушный расчет не учитывает главного — того, что боль­шая часть немцев практически не плати­ла прямых налогов. Путем налогообло­жения богатых и перечисленных форм грабежа «чужаков» в действительности военные расходы покрывались лишь на­половину, вторую же составляли кредиты, и в конечном счете немцы расплатились по ним девальвацией марки, обесцене­нием банковских вкладов, страховых сбережений и пр. Но, во-первых, такой исход не входил в планы нацистского ру­ководства, а во-вторых, людей тогда, как и сегодня, интересовало, что напрямую изымают из их карманов, а не рост госу­дарственного долга.

Некоторые рецензенты упрекали Г. Али в том, что он «смакует» картины вывоза немецкими солдатами-отпускни­ками всего, что плохо лежало в оккупи­рованных странах; это мешочничество, утверждали они, не имело для Германии важного финансово-экономического значения. В ответ Г. Али привел цифры: применительно к Франции, например, стоимость таких закупок составляла три четверти возложенных на нее оккупаци­онных расходов. Суть, однако, состоит не только и не столько в экономической стороне вопроса: поощряя грабеж, на­цистское руководство создавало впечат­ление «отеческой заботы о людях», да­вало им ощущение «маленького счастья посреди большой войны».

Коррумпирующий эффект посылоч-но-мешочной эпидемии историк де­монстрирует письмами домой. солдата Генриха Белля. Поначалу в них звучат критические нотки по отношению к по­ведению товарищей, но постепенно эпи­демия захватывает и его («дьявол, — взды­хает он в письме, — это действительно дьявол, и он сидит во всех»). «Под благо­склонным покровительством "крестных отцов" Геринга и Гитлера, — констатирует Г. Али, — солдат Белль целеустремленно и вдохновенно покупает и переправляет в Кельн» родителям и жене масло, яйца, шоколад, кофе, лук, полпоросенка, мыло, косметику, дамские чулки, туфли, безру­кавку и т. д., просит прислать ему для за­купок все имеющиеся дома свободные деньги. «Католическая, чуждая нацизму политически семья Беллей была доволь­на... Так возникала лояльность миллионов людей, в случае Беллей — безусловно пас­сивная. Но для способности к политиче­скому функционированию режиму боль­ше и не требовалось».

Значит ли сказанное, что мы согласны с Г. Али буквально во всем? Нет. Нам пред­ставляется, что он все же недооценил роль пропаганды и террора в поддер­жании нацистского режима. О первой он упоминает однажды и мимоходом как об известном, само собой разумеющем­ся и отнюдь не решающем факторе; вто­рой же квалифицирует как проводимый «пунктиром на периферии (немецкого) общества». Этот последний тезис иллю­стрирует цифра: на конец 1936 года, ко­гда начальная волна политических ре­прессий схлынула, многие противники режима эмигрировали, и он очевидным образом консолидировался, числен­ность узников концлагерей составляла 4761 человек (включая алкоголиков, нар­команов и профессиональных преступ­ников) на 60 с лишним миллионов чело­век населения.

Да, масштабы террора против соб­ственного народа были, конечно, несрав­нимы со сталинскими. Однако из 300 ты­сяч членов КПГ, которых та имела на 1932 год, половина провела то или иное время в заключении, а 20 тысяч заплати­ли за свою деятельность жизнями (комму­нисты принесли в годы нацистской дик­татуры наибольшее число жертв).

И совсем неправ Г. Али, когда для дока­зательства другого тезиса: «подавляющее большинство не нуждалось ни в каком надзоре», — приводит сопоставле­ние: в ГДР для контроля над 17 миллиона­ми граждан было задействовано 190 ты­сяч штатных и столько же нештатных агентов «Штази», а гестапо в 1937 году насчитывало лишь 7 тысяч сотрудников, включая секретарш и хозяйственников, СД — и того меньше. Здесь не учтен глав­ный факт: в Третьем рейхе действовала всепроникающая система официальной слежки за населением. Домовые и квар­тальные надзиратели докладывали о поведении жильцов, их высказываниях, посетителях и пр. местному партийно­му руководству, низовыми функционе­рами которого являлись. Те же функции на рабочем месте выполняли служащие «Немецкого трудового фронта» (нацист­ский эрзац распущенных профсоюзов). Общее число надзиравших по должно­сти составляло не менее 2 миллионов человек, что многократно превышает число восточногерманских «штази» как в общих цифрах, так и пропорционально количеству населения.

Тем не менее следует подчеркнуть, что главный тезис историка — «об удовлетворенном режимом среднем арий­це.. , который позволял совершаться всем преступлениям и пользовался их плода­ми» — обоснован в книге достаточно со­лидно. Пожалуй, лишь применительно к завершающему периоду войны следова­ло бы обратить большее внимание на ту причудливую смесь предчувствия катастрофы, надежды на чудо, страха перед возмездием победителей и перед террором властей, глухого недовольства, чувства бессилия и упрямого желания продержаться, которая характеризовала настро­ения пресловутого «среднего немца». Впрочем упреки такого рода Г. Али отво­дит, заявляя, что его книга «.не претен­дует быть всеобъемлющим объяснением национал-социалистического периода истории».

В заключение — о реакции на книгу рядового читателя. Германия переживает сейчас нелегкие времена. Затянувшийся экономический застой и астрономические расходы на интеграцию бывшей ГДР повлекли за собой истощение ресурсов, накопленных за годы экономи­ческого процветания. Беспрецедентная для послевоенной Германии массовая безработица, страх работающих перед завтрашним днем, эрозия и демонтаж системы социальных гарантий — все это ведет к снижению уровня и качества жизни и, конечно, воспринимается болезненно. И в это самое время Г. Али напомина­ет соотечественникам, что 95 процентов немцев извлекли некогда личную выгоду из гитлеровского режима. И в телеви­зионном интервью бросает: «Если бы все это (награбленное у иностранцев и инородцев. — С.М.) нужно было возме­стить — с положенными за истекшее вре­мя (с 1944—1945 годов) процентами — наши зарплаты и пенсии пришлось бы сократить вдвое».

Может ли это понравиться?

Другие статьи в литературном дневнике:

• 27.10.2015. Народное государство Гитлера