Из статьи Р. Клубкова О Гоголе

"Гоголь был лгун", - писал Лотман, "Гоголь был странным созданием", - писал Набоков (перефразируя Тургенева: "умное, и странное, и больное существо"), "Гоголь для меня не человек", - писал "дедушка" Сергей Тимофеевич Аксаков, автор "Записок ружейного охотника" и "Детских годов Багрова-внука", а у самого Гоголя, в конце "Тараса Бульбы" появляется "гордый гоголь", среди "всяких иных птиц", "лебедей, ... куликов, краснозобых курухтанов... в тростниках и на побережье", скрытая и странная орнитоморфическая метафора, как будто бы все события увидены и рассказаны наделенной разумом и письменной речью птицей (чему в повести, казалось бы, нет и намека, если только не пускаться в спекулятивные рассуждения, отождествляя что-то с чем-нибудь и что-нибудь с чем-то, например, "казачью Валгаллу" и аристофановый Тучекукуевск).

Впрочем, Гоголь любил "темные" и - скажем так - "потаенные" метафоры.

Так, во второй главе "Мертвых душ": "На ней хорошо сидел матерчатый шелковый капот бледного цвета". Эпитет, конечно, странный. (Михаил Булгаков в своей инсценировке поэмы - в ремарке! - называет его "оригинальным". Но ничем иным (не говоря уже о метафоре) быть не может. Но:

1. Аналогичный цветовой эпитет (восхищавший, если я не ошибаюсь, Борхеса) есть в "Божественной комедиии", с которой Гоголь был хорошо знаком: "parole di colore oscuro", надпись темного цвета ("знаки сумрачного цвета" в переводе Лозинского).

2. В "Евгении Онегине", тоже хорошо знакомом Гоголю, текст "надписи сумрачного цвета" напрямую связывается с женщинами:

Я знал красавиц недоступных,
Холодных, чистых, как зима,
Неумолимых, неподкупных,
Непостижимых для ума;
Дивился я их спеси модной,
Их добродетели природной,
И, признаюсь, от них бежал,
И, мнится, с ужасом читал
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда...

К последнему стиху следует пушкинское примечание: "Lasciate ogne speransa, voi ch'intrate. Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха".

Если соотнести первое и второе, "оригинальный" гоголевский эпитет взрывается фейерверком равноправных смыслов, от высоко патетичных до глубоко скабрезных. И одновременно - (тут я опускаю, ограничиваясь лишь указанием, идущий сразу за "оригинальным сравнением" каламбур, утопленный в косвенной речи ("Манилова проговорила, несколько даже картавя, что он очень обрадовал их своим приездом"), очевидно, замеченный Чичиковым, потому что на это картавое "обрадовал" он (через страницу) ответит равной неловкостью, говоря о губернаторе: "Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить"; вспомним здесь, что Манилова вышивала, среди прочего, именно кошельки) - и одновременно это странное, тоскливое подводное "войсковое" течение во всем "маниловском эпизоде":

1. Небо, превращающееся в призрак солдата ("день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат". Впоследствии читательское сознание доведет, вульгаризовав, эту метафору до плакатности).

2. Призрачное военное прошлое Манилова ("куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скорнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером").

3. "Инвалид" на столе, "хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале" рядом с "щегольским подсвечником... с тремя античными грациями" (не зачаток ли это мелодии, которая впоследствии разовьется в "Повесть о капитане Копейкине"? "На тротуаре, видит, идет какая-то стройная англичанка, как лебедь, можете себе представить, эдакой. Мой Копейкин... побежал было за ней на своей деревяшке, трюх, трюх, следом". Вообще - "красавица и инвалид" это одна из гоголевских лейт-тем, вспомнить хотя бы "Шинель": "Акакий Акакиевич... побежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамой... у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения").

4. Призрачный поручик, появляющийся в речи Манилова, "прекраснейший и образованнейший человек , который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах", на что Чичиков замечает, что "в натуре находится много вещей неизъяснимых даже для обширного ума (гамлетовская аллюзия, важная для понимания текста: "О день и ночь! Все это крайне странно! - Как странника и встретьте это" ), после чего начинается разговор о мертвых душах.

5. Деревянный гусар-инвалид, "у которого уже не было ни руки, ни носа", игрушка Алкида и Фемистоклюса - призрачные военные подарки ("Тебе привезу саблю; хочешь саблю?... А тебе барабан... Такой славный барабан, этак все будет: туррр... ру... тра та та, та та та...", превращающие детей в призрачных же малолетних солдат.

6. И, наконец, маниловская мечта, призрачный генерал, которым его сделает государь, узнав о его дружбе с Чичиковым.

*****

Это первая часть статьи Р.Клубкова "О Гоголе". Полностью опубликована в "Сетевой словесности". Интересной показалась и вся статья в целом, и в частности исследование гоголевского эпитета "бледный цвет" применительно к капоту Маниловой. Правда, возник вопрос, так ли уж оригинален этот эпитет, как кажется на первый взгляд?

В словаре Даля дается толкование слова "бледный" :
"БЛЕДНЫЙ, бледой арх., бледый стар. о цвете, краске, масти: светлый, негустой, неяркий; избела, белесоватый.

То есть, во времена Гоголя слово "бледный" было самым обычным определением для цвета и означало "светлый". Капот у Маниловой был светлого цвета. Неопределенность цвета вообще характерна для главы о Манилове. Вот описание кабинета хозяина: "Комната была, точно, не без приятности: стены были выкрашены какой-то голубенькой краской вроде серенькой..." Диапазон от голубого до серенького - это цветовые границы образа Манилова - от голубых глаз до серой, ничем не выделяющейся личности.

Названия цветов в поэме Гоголя очень часто кажутся непривычными для современного читателя. Например, купец в губернском городе NN предложил Павлу Ивановичу Чичикову для нового фрака материю необычного, «романтического» цвета: «Отличный цвет! Сукно наваринского дыму с пламенем».

В описании дома Собакевича появляется дикий цвет: " ...посреди виднелся деревянный дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или, лучше, дикими стенами..." Диким цветом называли оттенки серого со стальным или серебристым отливом. Этот же цвет встречается в описании комнаты Павла Петровича в "Отцах и детях" Тургенева.

Зато сам по себе (без обозначения цвета) капот Маниловой неплохо вписывается в призрачную военную тематику главы, так как капот - это не только домашнее платье широкого покроя, но и в южных диалектах - шинель, плащ. Шинель Акакия Акакиевича Гоголь частенько называет капотом, совмещая в одном слове названия двух видов платья.

В "Толковом словаре русского языка" под редакцией Д. Н. Ушакова одно из значений слова "капот" - это военная шинель французских солдат. Вдали замелькали синие капоты французской пехоты.

Весь эпизод с призрачной военной тематикой: "Небо, превращающееся в призрак солдата ("день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат", видимо, был вдохновлен знаменитым эссе Набокова " Николай Гоголь":

"Побочные характеры в его романе оживлены всяческими оговорками, метафорами, сравнениями и лирическими отступлениями. Перед нами поразительное явление: словесные обороты создают живых людей. Вот, пожалуй, наиболее красноречивый пример того, как это делается:

"Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, а какого-то светлосерого цвета, какой бывает только на старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но отчасти нетрезвого по воскресным дням".

Передать на другом языке оттенки этого животворного синтаксиса так же трудно, как и перекинуть мост через логический или, вернее, биологический просвет между размытым пейзажем под сереньким небом и пьяненьким старым солдатом, который встречает читателя случайной икотой на праздничном закруглении фразы. Фокус Гоголя — в употреблении слова "впрочем", которое является связующим звеном только в грамматическом смысле, хотя изображает логическую связь; слово "солдаты" дает кое-какой повод для противопоставления слову "мирные", и едва только бутафорский мост "впрочем" совершил свое волшебное действие, эти добродушные вояки, покачиваясь и распевая, сойдут со сцены, как мы уже видели не раз".

Попутное

Без носа майор Ковалев чувствовал себя как без рук. Без носа - ни вздохнуть ни выдохнуть. Ковалев мечтал остаться с носом. Ну, хоть бы какой, хоть с гулькин нос...
А многие и не замечают, что у них нет носа.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 30.03.2012. Из статьи Р. Клубкова О Гоголе