Разные истории

Разные истории
Случаи из жизни


Я закончила своё жизнеописание. Но в памяти нет-нет, да и всплывут какие-то эпизоды, случаи, истории, о которых хочется рассказать поподробнее. И я решила привести эти истории в виде приложения.

Я не буду придерживаться хронологического порядка. Как вспомню – так и напишу.




Содержание

Месть Бетховена .................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1350)               
Полевые цветы («Утренний букет») (http://www.proza.ru/2013/08/21/1351)
Зачарованное озеро ..............(http://www.proza.ru/2013/08/21/1354)
Еду я в автобусе ................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1355)
Генриетта + Вася ................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1358)
Баба Саша .......................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1360)
Русалки .........................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1362)
Ира
Эта длинная «Маленькая торжественная месса»    (http://www.proza.ru/2013/08/21/1365)
Здравствуйте, Мазо! .............(http://www.proza.ru/2013/08/21/1367)
Шурка
Уж по имени Мишка ...............(http://www.proza.ru/2013/08/21/1371)
Андрюша .........................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1374)
Лось
Агитирую за «Яблоко» ............(http://www.proza.ru/2013/08/21/1381)
Беспокойный юбилей ..............(http://www.proza.ru/2013/08/21/1382)
Мещерские .......................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1388)
Голос из Космоса ................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1390)
Это чудное мгновение ............(http://www.proza.ru/2013/08/21/1392)
Два портрета ....................(http://www.proza.ru/2013/08/21/1396)
Голубой цветочек ................(http://www.proza.ru/2013/08/25/1094)
-----------------------------------
Минуй нас пуще всех печалей .....(http://proza.ru/2013/12/13/1684)
Доброе сердце ...................(http://proza.ru/2013/12/13/1688)
Зимой 41-го года ................(http://proza.ru/2013/12/13/1694)




Месть Бетховена

В 1970 году отмечалось 200 лет со дня рождения Бетховена. В Центральном доме медработников эта дата отмечалась где-то в феврале-марте 1971 года. Точно не помню, но, в общем, это было в конце зимы. И я, грешная, сподобилась принять участие в торжестве по случаю юбилея великого немца.

Дело было так. Я в то время занималась в вокальной студии Н.А.Полевой-Мансфельд при ЦДРИ (якобы, так как на самом деле мы занимались у нее дома частным образом, но поскольку Нонна Алексеевна была членом Президиума Совета ветеранов ЦДРИ, мы выступали в концертах под эгидой этого авторитетного учреждения). И вот, для исполнения некоторых песен Бетховена в юбилейном концерте в ЦДМ (Центральный Дом медработников) решили пригласить в числе других и кого-нибудь из учеников Нонны Алексеевны. Выбор пал на меня, так как только у меня оказалась в репертуаре единственная песня композитора из его шотландского цикла «Краса родимого села». Когда-то давно, в 40-е годы, мне подарила ноты этой песни моя первая учительница по вокалу З.Н. Никитина. Я ее никогда не пела, только знала.

Песня эта короткая, мрачная по содержанию. Для разнообразия пианистка из ЦДМ по фамилии то ли Розенцвейг, то ли Розенберг, которой было поручено добыть вокалистов для концерта, предложила спеть еще песню из того же цикла «Милее всех был Джемми». Я выучила, как всегда, за один урок, повергнув пианистку в крайнее раздражение своим непрофессионализмом. «Ну и каторга -  заниматься с самодеятельностью!» - сказала она в сердцах в конце урока.

Нонна Алексеевна наверняка обиделась, и мы с ней потом, после её ухода, ещё немного позанимались.

В следующий раз, через неделю, надо было уже показываться в ЦДМ. Встретились с пианисткой у Нонны Алексеевны, я распелась, а потом мы поехали к ней домой, чтобы как следует отделать вещи. Со мной эта дама держалась несколько высокомерно, и когда мы приехали к ней, она указала на рояль, занимавший целую комнату, и сказала торжественно: «За этим роялем занимаются только профессионалы»  (имея в виду себя, свою дочь и внучку, ученицу музыкальной школы).

Чтобы немного подкрепить мои силы (я же уехала из дома, из Подольска, рано утром), сказала, что даст мне только закусить, а не поесть, иначе я не смогу хорошо петь.
А я была вообще-то дико голодна. Аппетит у меня всю жизнь был прекрасный. А после ее селёдки под шубой разыгрался ещё пуще. Но что делать? Профессионалу виднее. Позанимались мы с ней за роялем, она дала мне действительно профессиональные указания по исполнению каждой фразы, каждого слова, каждой ноты. И поехали в ЦДМ.

Приехали. К нам вышли два паренька – скрипач и виолончелист. Один длинный и рыжий (кажется, Илья), другой маленький и черный, Володя, скрипач. В какой-то каморке под лестницей мы с ними пропели пару раз. Да, оказывается, я должна была петь под трио. Об этом я узнала лишь по дороге. И пошли в зал.

Именно сейчас нас должна была прослушать директор ЦДМ и главный режиссер концерта Нина Адамовна. Фамилию не помню. В ожидании её мы еще по разочку пропели свои вещи. Репетировала, кроме меня, ещё одна певица, студентка музыкального училища, сопрано. Хорошенькая, вертлявая девушка, тоже еврейка.

И вот явилась Нина Адамовна. Она перед этим долго болела и неважно выглядела. Но была полна достоинства и сознания своей значительности.

Мы с сопраночкой по очереди вышли на сцену и пропели свой репертуар. Одеты мы были скромно, особенно я. Черная юбка, черный свитер, черные сапоги. А черный цвет мне ужасно не идет, убивает. Да и чувствовала я себя из-за голода не очень лихо. Спела так себе, без особого настроения. Сопрано в своей прозрачной блузке была гораздо живее.

И вот мы спустились в зал и приготовились выслушать начальственное резюме.

Я сидела на том же ряду, что и Нина Адамовна, только ближе к краю, к правой стене.

- Передайте Нонне Алексеевне, - обратилась она сухо и строго к пианистке, - что присланная ей певица не имеет ни голоса, ни внешности, ни музыкальности, ни исполнительских навыков. На сцене держаться не умеет. А девочка ничего, приятно слушать.

Сказала, не глядя на меня. Я вся сжалась и только подумала: «Как же неприятно будет слышать этот отзыв Нонне Алексеевне!» Мне было стыдно только перед ней. И хотелось скорее покинуть этот дом.

Приехав домой, я позвонила Нонне Алексеевне. «Извините, -  говорю, - но я была такая усталая и голодная, а обстановка такая чужая, враждебная. Лучше я не буду у них петь».
Не помню, как меня утешала милая Нонночка, но сказала, что петь придется.

Ну ладно, подумала я. Стисну зубы, хорошенько настроюсь, вникну ещё раз в каждый слог, в каждую запятую, возьму выразительностью.

И вот наступил день концерта, где-то вскоре, через несколько дней. Я взяла для выступления платье у сестры Иды: черное шелковое, с пышной юбкой и узким лифом. Закрутилась, накрасилась (только губы, глаза я никогда не подводила, мне не идет).

Настала моя очередь. Вышла, как пава. Сыграло трио вступление, и я начала «рассказывать»  историю бедной средневековой девушки, у которой по вине жестокого лорда погибли в бою отец, трое братьев и любимый Джон.

Я не знаю, что случилось с моими музыкантами, что случилось со мной, но я оказалась в XVII веке, в Шотландии, погруженная в свои горькие думы.

«Краса родимого села
Тоскует дни, не спит ночей
Веселья нет, покоя нет,
Туманят слёзы свет очей».

Вот это луг, вот деревья, под которыми лежат бездыханные тела моих родных:

«Друмосский луг, злосчастный день,
Принес ты горя без конца.
Там пал в бою родной отец
И трое братьев вкруг него».

Трио играет проигрыш, а я ещё больше наполняюсь скорбью. Ведь убит и мой любимый. Нет предела горю:

«Их гроб – кровавая земля,
Над ними зеленеет дуб.
А с ними лёг в земле сырой
Красавец Джон, мой милый друг».
 
С неистовством, с каким-то отчаянием всем своим существом я проклинаю:

«Будь проклят ты, жестокий лорд,
Твоя вина тяжка была.
Ты сердце бедное разбил,
Тебе не сделавшее зла».

Последние слова я произнесла, уже обессиленная, потерявшая всё.

Зал бурно зааплодировал. Ага! Задело! Погодите же у меня! Сейчас я вам покажу, какая я некрасивая и безголосая. Когда заиграли вступление к следующей песне, я была уже совсем другим существом, в другом веке и другой обстановке. Я была деревенской молоденькой глупой девчонкой. Такой легкомысленной, такой счастливой в своей любви, что она нисколько не сомневается в том, что вечно будет молода и счастлива. Такой резвушке не грех и подразнить, и поозорничать.

И вот я напропалую кокетничаю и пляшу перед своим Джемми:

«Милее всех был Джемми,
Мой милый, любимый.
Любил меня мой Джемми,
Так преданно любил».

Но ты сам виноват, зачем балуешь девчонку?

« Одним пороком он страдал,
Что сердца женского не знал.
Лукавых чар не понимал.
Увы! Мне жаль, мне жаль».

Откуда-то и гибкость голоса появилась, и я легко выпевала все форшлаги и греппетто. А голос лился сам собой.

«Хоть я любила Джемми
И верно, и нежно,
Но сладким увереньям
Внимала свысока!»

Тут уж я вообще пустилась в пляс, легкомысленная нахалка:

«Над Джемми зло шутила я,
С Дональдом танцевала я,
Его цветы носила я,       (покосилась на «цветок», приколотый к платью)
А Джемми прочь гнала!»

и вскинула голову: вот тебе! А за что я его терзаю?

«О, если б только знал он,
Как верно и нежно
Его люблю и жажду
Опять свиданья с ним!
О, дайте только другу знать,
Что Джемми будет век страдать,
Грустить и слезы проливать
В разлуке без дружка.»

При последних словах я не впала в уныние, а склонив умильную головку, выразила надежду, что Джемми вернется. Простит дуреху. Она вообще-то хорошая, даже неотразимая. Куда он денется?

Не знаю, насколько неотразимой была моя героиня, но в зале поднялся неслыханный гвалт. Я ушла со сцены под гром аплодисментов. Музыканты остались на сцене, чтобы аккомпанировать второй певице. Я не успела даже выйти на поклон, как объявили следующий номер. Оказывается та девчонка заключала концерт как звезда.

Но когда все закончилось, и я даже не успела начать переодеваться, артистическую комнату за сценой заполнила толпа зрителей. Эта толпа буквально набросилась на меня. Глаза горят, руки тянутся, все кричат «браво» и прочие слова. Хочу одному протянуть руку – не могу, руки обе заняты – кто-то их уже жмет или целует. Причем знакомых никого. Из наших никто не приходил.

А та звезда сидит перед зеркалом и цедит сквозь зубы: «Ничего, мы тоже научимся так петь». И около нее никого, кроме Володи-скрипача, который сразу еще на репетициях прилип к ней. Кто-то в толпе проронил, что теперь, мол, нашему трио часто придется выступать с этой меццо-сопрано.

Ну, ладно. Опьяненная успехом, я поехала домой. Наверное, грезила в беспамятстве, так как совсем не помню, как доехала.

На следующее утро позвонила Нонне Алексеевне, отрапортовала, как прошел концерт. Она говорит, что уже знает, ей сообщили, и что очень довольна, что мы утёрли нос «этим медработникам» и что больше мы там петь не будем. Видимо, она была сильно задета характеристикой ее ученицы, данной Ниной Адамовной.

Потом вскоре позвонила домой пианистка. Рассыпалась в похвалах, что я была «такая раскрасавица, так сверкала, что все чуть с ума не посходили от восторга». Что они, в ЦДМ, просят меня зайти к ним, что для меня есть подарочек. И что Нина Адамовна приглашает меня на какой-то вечер (чуть ли не ее юбилей). Я сказала спасибо за добрые слова, но зайти не обещаю – занята. И не пошла. Мне еще повторили приглашение, но я решительно отказалась. Не могла простить тех уничижительных слов, хотя, по совести говоря, я наверное действительно плохо пела и выглядела на репетиции.

А потом Нонна Алексеевна передала мне «подарочек» - те самые ноты про Джемми, по которым мы пели.

А Нина Адамовна вскоре умерла, сразу после своего юбилея. Мне стало стыдно. Я ведь знала, что она была серьезно больна. Надо было проявить милосердие. Как Джемми по отношению к глупенькой возлюбленной.

Подобные озарения со мной случались несколько раз, когда я вдруг становилась на время профессиональной певицей. Но такого абсолютного воплощения в образ не было. Жаль. Ведь это так прекрасно.

«Музыка должна высекать огонь из сердец», - писал Бетховен. Горжусь, что и мне, недостойной, однажды удалось это сделать.

21 февраля 2004 года.

Почему я назвала эту историю «Месть Бетховена»? Потому что Бетховен не терпел чёрствости, пренебрежения к чувствам другого человека. Вот его музыка и отомстила за себя. Он был гордым человеком,  и музыка его была гордой.         







Полевые цветы
(«Утренний букет»)

Это было летом 1989 года. Втроем с внуком Алешей мы совершали речной круиз на теплоходе «Александр Зайцев» по маршруту Москва-Уфа-Москва. На обратном пути заходили в те же города и населенные пункты, что и в начале путешествия.

В Ярославль мы прибыли рано утром, часов в 5. Времени до отплытия было не так много, но достаточно для небольшой прогулки по городу. Сошли на берег, поднялись по набережной, углубились в близлежащие улицы. Походили по пустынным пока улицам и переулкам, посмотрели. Возвращаемся. И вдруг на углу одной из улочек засмотрелись на маленький старинный домик, похожий на избушку. Домик был буквально осыпан цветами. Васильки, ромашки, колокольчики, красный клевер, полевые гвоздички, лютики, метелки всевозможных форм – всё это охапками лежало у порога двери, под низким окном, украшало наличники окон и косяки дверей. Цветы были на крыльце и под крыльцом, были совершенно свежие, явно недавно сорванные. Видно было, что принесший их ушел или уехал отсюда совсем недавно. Сразу вспомнилась песня А. Барыкина:

Я долго буду гнать велосипед,
В пустых полях его остановлю.
Нарву цветов и подарю букет
Той девушке, которую люблю…

Похоже, так и было. Пригнал паренек свой «велик» с багажником, отягощенным огромным снопом влажных от утренней росы цветов и бросил к любимому порогу. Почему-то там было особенно много колокольчиков. Видно, такой луг попался.

Кто привез цветы, для кого? Явно, это был совсем юный ухажер. Опьяненный любовью к такой же молоденькой девушке, он, может быть, не спал ночь после вечернего свидания и, не выдержав томления, спонтанно, вдруг, помчался за цветами для своей Ярославны. Может, давно задумал. Кто знает?

Ясно, что любовь эта была чистой, восторженной, романтичной, что девушка была достойна такой любви и должна ответить своему верному поклоннику такой же чистой и горячей любовью.
Это были, конечно, ребята скромные, не избалованные благами цивилизации, и это полевые цветы лучше всего свидетельствовали о глубине чувств и чистоте душ наших влюбленных, чем самые дорогие и изысканные украшения.

Мои спутники согласились с этими предположениями. Мы от души порадовались за юных влюбленных и пожелали им большого счастья и прекрасной жизни в любви и согласии. Наверняка эти цветы останутся в их памяти как символ красоты их чувств.

Не хочется и думать, что эти цветы могли быть жестом отчаяния незадачливого Ромео. Нет, здесь всё должно быть хорошо.

Не знаю, смог ли бы мой внук когда-нибудь так осыпать цветами свою любимую? Он давно  вырос, и ничего подобного мы за ним не замечали.

22 февраля 2004 г.







Зачарованное озеро

Летом 1988 года мы гостили у родственников в Кирове. Жили они в пригороде, посёлке Коминтерн. Кстати, если до революции все географические названия в Вятке носили имена исключительно из церковной терминологии (Рождественская, Успенская улицы и т.п.), то после -– только революционно-советской (ул. Ленина, Маркса, Энгельса, Дрелевского (был такой революционер).

За поселком, до реки Вятки, тянулись душистые луга с перелесками и озерами. Природа была поистине упоительна. Мы каждый день ходили  то купаться, то за грибами, то просто гулять.
В день отъезда, после обеда, мы с мужем решили навестить так называемое Брючково озеро. Оно так называлось из-за формы, напоминающей штаны, брюки. Сестра мужа предупредила, что озеро попало в зону сооружения плотины через Вятку, и люди опасались, что озеро может исчезнуть.

Берег уже был изрыт землеройной техникой, вдоль него тянулась широкая песчаная полоса. Долго мы шагали по глубокому горячему песку, предвкушая встречу с живописным созданием природы.

И вот мы пришли. Рядом с песчаной дорогой – будущим шоссе – зеленела кудрявая травка с разноцветными трогательными цветочками. Подошли к озеру. И…

И как будто попали в зачарованное царство, в дивный сон. Тихо, тепло, солнце готовится к закату и уже не слепит глаза. Трава расстилается до самой воды, и лишь у самого края белеет узенькая полоска песка. Над водой по берегам склоняются ивы, какие-то деревца и кусты. Прямо в тихую прозрачную воду уходит осока. На поверхности тут и там желтеют кувшинки. Под бережком толпятся мальки, головастики, какие-то жучки. В воздухе трепещут стрекозы, порхают бабочки...

Это было чудо! Как завороженные, боясь спугнуть  тишину и красоту, мы любовались этим непередаваемо прекрасным уголком жизни. Как тихий звон отдавались в душе краски, звуки, сияние этих красот.

Так не хотелось уходить, расставаться с озером, вятской природой. Грустно возвращались мы по  сухому песку, оглядываясь на озеро с щемящим сожалением. Вечером уехали домой, в Подольск.

Дней через 10 получаем от золовки письмо: Брючково озеро, которым мы так любовались, исчезло к утру следующего дня. Вытекло через какой-то прорыв в грунте, влилось в Вятку. А на месте «брючин» остался белый песок в обрамлении ивняка и осоки. Рыбешки, стрекозы, бабочки, кувшинки тоже исчезли.

Дорога, плотина – это хорошо, это нужно. Но озеро тоже нужно. Ведь это природа, жизнь, красота.

6 апреля 2004 года.






Еду я в автобусе…

Лет 5-6 назад ехала я как-то в автобусе №50 с дачи. На остановке «Вороновский поворот» села в автобус веселая компания молодежи. Ребята лет двадцати или даже меньше шумно расселись, загалдели и уже не умолкали до самого конца. От них попахивало пивом. Ну и что? Они сразу мне понравились, потому что в этом бесшабашном возрасте пребывал тогда мой внук – первенец Алеша Толстобров.

Смеются, балагурят (а их было человек 6-7), билетов никто не берет. Естественно, кондуктор вскоре спросила:

- А билеты кто брать будет?
- Извините, но вы знаете, нас только что обокрали, денег нет. А нам обязательно надо в Москву, по делу. Пожалуйста и т.д.
- Их обокрали! Небось, глаза налили и совести не осталось. Все бы вам на халяву ехать.

Пассажиры, естественно, поддакнули и потребовали их высадить на ближайшей остановке.

Ребята взмолились:

- Ну, пожалуйста, дайте нам доехать. Нам обязательно надо успеть на поезд в 15.00. Мы по делам.

Но дальше действие развивалось по известному сценарию. Кондуктор, бравая дама лет 60, с помощью силовых методов стала пытаться высадить молодцов из автобуса. Разыгралась безобразная сцена. Одного за другим кондуктор с помощью одного из пассажиров стала выпихивать из дверей. Те упирались, не давались и умоляли: «Ну, пожалуйста, разрешите доехать до Подольска!»

Видно было, что ребята попались крепкие, и сил у них вполне хватало, чтобы не уступить натиску.

Мне стало так жалко ребят, что я предложила:

- А давайте скинемся и поможем парням. Неужели вам самим не надоел этот шум?

Пассажиры, как по команде, замолчали, стали какими-то напряженными и удивленными.

У меня самой в сумке было несколько десяток, и я предложила:

- Вот вам 10 рублей. Может, хоть билета два возьмете и хоть как-то доедете?

Почему-то все остолбенели, а кондуктор вдруг обрадовалась:

- А что, дам я вам два билета по 4 и 6 рублей, в случае чего скажете, что только что сели и вскоре выходите.

Взяла десятку, оторвала билеты, ребята не без удивления взяли и потом до самого моего выхода у больницы подходили и благодарили. Поговорят о чем-то – и опять ко мне.

-  Ой, спасибо, мамаша, большого вам счастья и крепкого здоровья!

Откровенно скажу, мне эта история понравилась. Я уходила в хорошем настроении. Не потому, что была довольна собой. Подумаешь, не пожалела десятку. И даже не потому, что выручила ребят. А потому, что кондуктор, к тому времени немного моложе меня, оказывается, сочувствовала молодежи и тоже, как могла, помогла им.

Но почему народ безмолвствовал? Почему им мой поступок не понравился? Что тут особенного?

23 марта 2010 года.







Генриетта + Вася

В каком году – рассчитывай, в какой земле – угадывай, где-то году в 53-м в городке одной из военно-воздушных подразделений жила семья лётчика, участника войны (ВОВ). И была в той семье дочь Генриетта. В конце 20-х – начале 30-х годов модно было давать детям необычные имена. Одни называли сыновей Альфредами и Рудольфами, другие – Тракторами и Сталями, Виуленами. А дочерей – кто Виолеттами и Аидами, кто – Октябринами и Баррикадами. А нашу героиню назвали именно так: Генриетта.

И служил в той части молодой лётчик Вася. Веселый, добродушный, смелый. Впрочем, летчики все смелые, иначе штурвал не послушается.

Служили ребята на совесть. Учились своему делу, выполняли приказы начальства, продвигались с годами по службе, заводили семьи, приносили домой скромную зарплату, которой хватало от получки до получки.

Служба была тяжелая, опасная. Хоронили ребят частенько. В городке все знали друг друга. И Васю Генриетта знала, встречала и на улице, и в клубе на танцах. Ей нравилась его простота и непосредственность, с ним было легко общаться. Хороший парень – за версту видно.

Как-то по Новый год решили Грета и ее подружки устроить гадание. Узнали, что надо сесть перед зеркалом, зажечь свечи, поставить перед зеркалом стакан с водой, положить туда два кольца и смотреть, в каком кольце что или кто покажется.

Грета сделала все, что надо было и в ожидании подружек стала сама смотреть в зеркало, вернее через него – в отражающиеся стакан и кольца.

Сначала ничего не видела, а потом, когда вода в стакане стала совсем неподвижной, вдруг увидела чьё-то изображение. Пригляделась – парень и кто-то очень знакомый. Да это Вася! Ей даже показалось, что он что-то говорит и улыбается так хорошо, так знакомо.

Пришла подруга, тоже посмотрела и тоже увидела Васю. Уж не суженый ли он нашей Грете? Конечно, увиденное произвело на девушек сильное впечатление.

В последующие дни и особенно на новогоднем балу в клубе Грета с особым вниманием присматривалась к Васе. До чего же пригож, до чего приятен, вся душа светится. И Вася всё больше тянулся к ней, и она глаз не сводила бы, если бы не боялась показаться нескромной. Короче говоря, молодые люди всерьёз заинтересовались друг другом и наконец поженились.
Вскоре пришло горе – во время очередного полета разбился отец. Уж на что опытный был, ведь всю войну прошел, а вот смерть и его подстерегла.

Но и радость не оставляла. Сначала родился сын. Назвали тоже Васей. Не было для Греты имени дороже этого. А там и дочка подоспела, Людочка.

Дети росли, папа служил, летал. Семья жила дружно, счастливо и весело. Гром прогремел опять среди ясного неба. Погиб и Вася. Сын Василёк в то время уже учился в летном училище. Дочка готовилась выйти замуж, тоже за будущего летчика. Глотая слезы, Грета жила радостью и счастьем детей.

Дочка вышла замуж, родила сына. Но назвали его уже не Васей, а Андреем. Потому что сын Вася к тому времени тоже погиб, выполняя задание. Василек даже семьей обзавестись не успел.

Где-то через несколько лет погиб в автокатастрофе и зять. После этого Генриетта дала слово больше не краситься и не скрывать седины.

Из городка они с дочкой и внуком уехали, получили квартиру в Подольске. Андрюша вырос, пришла пора идти в армию. А был он – как картинка из книги русских сказок: рослый, крепкий, кровь с молоком. Его в военкомате все сватали в президентскую охрану – уж очень типично славянской была его внешность.

Но ни мать, ни бабушка, ни он сам не хотели, чтобы он тоже стал военным. Не знаю, чем закончилось дело.



Эту историю рассказала мне сама Генриетта Александровна. А фамилия у нее прелестнейшая - Чурочкина. Какая же приятная это была женщина. Мы встретились с ней в Подольском окружном госпитале в палате глазного отделения. Нам обеим сделали операции на глазах. Ей удалили какой-то нарост, а мне – по поводу глаукомы. Сутки я должна была лежать, не вставая, на спине. И она за мной и за другими сама, по доброй воле, ухаживала. Накануне к ней приходила дочь с внуком (тогда я и увидела, до чего хорош ее Андрей), принесли ей черешни и клубники. Она специально отложила часть ягод, чтобы угостить меня после операции. А еще она совершила акт милосердия, организовав мне любимое занятие – разгадывание кроссвордов. Покупала журналы, зачитывала текст из кроссвордов, а я отгадывала. Я была ей так благодарна! Я-то совсем не могла читать, а она с трудом, но читала. Поскольку я гадала быстро, практически я всё и разгадывала.

Один раз утром она проснулась необыкновенно возбужденной и взволнованной:

- Вася! Я видела во сне Васю! Моего Васеньку! – и рассказала нам свою историю.

Как же она была счастлива, что увидела своего Васю! Ничего, что во сне. Но увидела! Увиделась с ним. «Мы, - говорит, - обнялись и так и стояли у окна, а на нас светило солнце».

Хотела я после выписки из госпиталя сходить к ней, поблагодарить за доброту и заботу и еще раз увидеть эту лучезарную женщину. Да так и не собралась. (Жила она где-то в районе улицы К.Маркса в своем домике, уже проданном кому-то еще не заселившемуся). Да и не могу я уж ходить так далеко, глаза не позволят.

Счастья Вам, вашей дочери и внуку, дорогая Генриетта Александровна! Много горя вы испытали, но и много радости. Такая любовь даруется только самым совершенным натурам.

12 августа 2007 года.







Баба Саша

В ноябре 1965 года Олега перевели на работу в Подольск. Вернее, перевели раньше, весной, но к осени я запросилась к нему. Олег снял в Подольске жильё в частном доме на улице Павлика Морозова и приехал за нами. Оформили положенные документы, сдали в КЭЧ квартиру, «уволились» из школы, упаковали вещи, отправили их «малой скоростью» и отбыли восвояси из Восточной Пруссии в Подмосковье. Уезжали при t +16, а Подольск встретил нас 17-градусным морозом.

На вокзале в Москве нас встретил хозяин квартиры Николай Федорович Калинин. Простой, радушный мужчина средних лет (как Олег), он был так любезен, что пригнал с собой «Рафик», на котором мы с комфортом доехали до самого дома.

Дом этот был простым одноэтажным строением наподобие деревенской избы. Жилье представляло собой комнатушку не больше 5 кв. метров, в которой с трудом втиснулись диван-кровать, детская кроватка и письменный стол. В проходной комнатушке поставили кровать для Юры, пианино и кухонный столик. Две хозяйские комнаты были немногим просторнее. Юра никак не хотел спать отдельно от нас, в проходной комнате, но деваться было некуда. Лег и чтобы отвлечься от мрачных мыслей, стал слушать трансляцию по радио футбольного матча. Выиграл «Спартак», и с тех пор Юрочка стал фанатом знаменитой команды.

Хозяйская семья оказалась большой, дружной и такой же легкой в общении, как и Николай Федорович. Жена его, Тамара Ильинична, была учительницей начальных классов и оказалась весьма разговорчивой. Тоже добрая и радушная, она все время щедро угощала нас своими вкуснейшими заготовками – соленьями, вареньями, компотами, которые она изготовляла из плодов своего сада в огромном количестве.

С ними жила дочь Адель с мужем Виктором, дочерью-первоклассницей Мариной и двухлетним Антошкой. Все тоже отличались добрым, простым, без затей, отношением к нам и были весьма симпатичными людьми. Мы прожили с ними два года душа в душу. По случаю нашего приезда они устроили «банкет», весьма щедрый. Разошлись по своим углам поздно. Вот тут-то Юрочке и пришлось утешаться футболом.

Перед сном хозяева предупредили, что уйдут все на работу и учебу рано и что к Антошке придет нянька, баба Саша.

Утром просыпаемся – в самом деле, никого нет. Антон бегает один по кухне. Нас не испугался, а только показал на дверь в холодные сени и сказал: «Баба Са». Больше в то время он, кажется, ничего не говорил.

Кстати, об Антошке. Это был пухлый, крепкий карапуз с льняными локонами и смышлеными глазами. Он постоянно вертелся в кухне у входной двери, откуда его постоянно обвевало морозным воздухом, отчего малыш постоянно пребывал с мокрым курносым носиком.

Итак, утром того дня вдруг без стука открывается настежь дверь из сеней, и с клубами морозного вихря (а на дворе разыгралась метель) в кухню ввалилась странная фигура, укутанная в шали, платки по самые глаза. Потопала, отряхивая снег с валенок, размотала платки, осыпая Антошку снегом, сняла с себя какое-то невероятное, явно самодельное, пальто и наконец предстала в «домашнем» виде.

- А я – баба Саша, нянька Антоши, вам говорили? А я вас тоже знаю. Привет.

Так и познакомились. Это была сухощавая живая старушка, непоседа и говорунья. Не молчала ни секунды и всё время командовала - если не нами, то Антошкой.

Первые слова, обращенные ко мне, были сообщены, как большая тайна:

- А мне идет уже 72-год!

Эти слова я от нее слышала много раз, даже спустя года три, когда как-то встретила ее случайно на улице, уже после того, как мы получили квартиру и съехали от Калининых.

А еще баба Саша поспешила сообщить, что она – монашка и скоромного не ест никогда, постится круглый год. Спросив, не ли у меня сушеных грибов, тут же потребовала:

- Дай грибок – суп сварю.

И сварила, взяв все остальное из хозяйских запасов. В последующие дни она варила поочередно то грибной суп, то рассольник из соленых огурцов. И ела этот суп на протяжении всего рабочего дня. А еще обязательно варила в кастрюле мелкие яблоки, называя их печеными.

Антошку нянька кормила тем, что оставили родители, и как-то уж очень быстро, с прибаутками. Да и Антошка только рот разевал. Наестся – и на боковую. Засыпал быстро под бабы Сашину колыбельную.

Когда его сажали на горшок, это был целый спектакль с музыкой. Усаживался Антон посреди кухни, а баба Саша брала в руки игрушечный, но очень звонкий бубен и начинала плясать вокруг, распевая частушки своей молодости. Мне особенно нравилась одна из них, которая и запомнилась:

Ой, ты пой, душа и тело –
Вся получка пролетела!
А ведь пить да есть –
Не портками тресть.

Веселая была бабка, не унывающая. Всегда у нее было хорошее настроение, всегда хотелось выкинуть какой-нибудь номер, отличиться самостоятельностью. Например, заставляла Иру играть на пианино, когда Адель затевала стирку и ставила машину в той самой проходной комнате. Да еще заставляла стул отодвигать подальше, чтобы мешать.

Или хозяева придут вечером с работы, она велит нам доставать тарелки и, взяв без спроса из печки горшок с супом или щами, сама наливает половником полные тарелки. Потом я, конечно, пресекла такую самодеятельность, сказав, что мы не любим такое жирное варево.

Одевалась баба Саша ужасно. Зимой и летом ходила в одном и том же ситцевом платье, на которое были навернуты сверху какие-то платки, душегрейки, фартуки. На ногах были сшитые неизвестно из чего какие-то сапоги, которые она называла бурками и не снимала, приходя с улицы.

Семьи у нее не было. Жила Христа ради у старой приятельницы. Днем работала, ухаживая то за ребенком, то за старушкой.

- Я себя всегда прокормлю, - беспечно заявляла она. Спала на сундуке в сенях. И была довольна. Ходила размашистым широким шагом, всё делала быстро, споро.

В молодости работала на «Зингере», кем – мы так и не поняли. Уверяла, что лет четырнадцати сподобилась побывать на ёлке у Ульяновых.

Были муж и сын, но алкаши, оба сгинули где-то, и она о них не сожалела: «Чего хорошего я от свово видела? Пил да бил.»

- Почему, баб Саш, у вас нет ни дома, ни квартиры?
- А зачем мне дом? За ним смотреть надо, чинить, за квартиру деньги платить, да с соседями лаяться. Мне и у бабы Клавы хорошо.

Её старые знакомые, сверстники часто уходили, «приказывали долго жить». Баба Саша считала своим долгом проводить друга на кладбище, посещала поминки, но вина – ни-ни, закусит чем-нибудь ритуальным – рисом с изюмом, блинком и прощается.

Когда узнала, что мы получили квартиру и должны уехать, подарила мне маленькую фотокарточку 3х4 и велела написать с обратной стороны: «Шура Квасникова». «Видишь, какая тут хорошенькая – на мальчика похожая».

И в самом деле, баба Саша очень напоминала озорного мальчишку вроде Гавроша. Но не Шапокляк, потому что была и веселой, и доброй.

16 апреля 2004 года.








Русалки

Лето 1949 года. Я учусь в ГГУ. Меня пригласили дней на 10 в пионерлагерь, где работала вожатой сестра Ида, чтобы нарисовать что-то из наглядной агитации. По вечерам, после отбоя, работающая в лагере молодежь выходила на вечернюю прогулку. Пошли как-то мы с девочками, гуляем, и кто-то вспомнил, что сегодня, в ночь на 7 июля, - Иван Купала. О-о! Надо что-то придумать. Ночь не простая, с чудесами. Что сделаем?

«Давайте купаться» - сказал кто-то. Озеро – вот оно, кругом лес, вокруг озера камыши, осока, тростник. Луна светит, вокруг никого. «Давайте голышом!» - скинули одежонку – и в воду. Плещемся, брызгаемся, хохочем. Вода теплая, а на воздухе прохладно. Пора вылезать. Вышли, оделись – и вдруг перед нами выросла группа лагерных парней – вожатые, физрук, музрук, повар и другие. «Привет» - «Привет». «Купались?» – «Купались». «Не озябли?» – «Да ничего». «Хотите согреться?» – «Хотим». Развели костер. Я держусь за спинами, шмыгаю носом, стесняюсь выйти поближе к огню. Как-то стыдновато.

Ну, ладно, ночь прошла. Чуда не произошло. Ан нет. Со следующего вечера ко мне зачастил молодой врач – Лёва К…ский (не помню фамилию), студент-медик, однокурсник Е.Чазова. Он к тому же был боксером и физически представлял собой мощь необыкновенную. Плечи, грудь, руки – это была глыба мышц. А сам беленький, кудрявенький, стеснительный. Я рисую, а он сидит и смотрит. Я смущаюсь, но разговор поддерживаю. Я уж начала и сама поглядывать.

И вдруг на 4-й день приходит телеграмма от мамы: «11-го приезжает Олег». А с Олегом мы познакомились осенью 48-го года, и хотя особых видов на него я еще не имела (он только успел тогда признаться в любви), все же я сочла обязательным приехать в Горький. Ведь он приехал специально и ненадолго повидаться со мной. А Лёве Ида сказала, что ко мне приехал жених.

Больше я Лёву не видела, но спустя много лет как-то увидела по TV в программе «Время» сюжет о докторе наук Льве К…ском, хирурге, сделавшем какое-то важное открытие в области спортивной медицины. Да, это был тот самый Лёва, только кудрей стало поменьше, и они стали как-то помельче. Порадовалась за его успехи и с удовольствием вспомнила те несколько вечеров в пионерлагере и его нежные робкие взгляды.

Наверняка те ночные парни из лагеря видели нас, облитых лунным светом, и кто-то из девушек кому-то очень понравился.

А верность в любви все-таки важнее всего.

30 июля 2008 года.







Ира

Хотите, расскажу, почему наша мама Ирочка так зовется? Почему мы с дедушкой Олегом так назвали дочку? В честь одной очень хорошей девочки, Иры Никифоровой, моей однокашницы по школе и университету.

Итак, эта девочка, как понимаете, из Горького, Нижнего Новгорода. Жили мы с ней по соседству. Наша семья – на улице Лядова (Б. Печорка), её – на улице Трудовой, на углу которой находилась остановка трамвая №2, где мы всегда сходили, приезжая из города. Дом, где жила Ира, назывался «Домом врачей», так как населяли его в основном семьи медработников. Там жили еще несколько наших одноклассников: Нина Куницына, Альберт Башкиров, Женя Чазов (тот самый, будущий академик). Дом  тогда был новый, квартиры просторные, все обставленные скромно и строго.

Ира (ее мать была зубным врачом, а отец, кажется, преподавал в политехническом институте) была на год старше меня. И поэтому я ее все время «догоняла».

В 1936 году была открыта школа  №13, и Ира тогда пошла в первый класс. Мы пошли в школу в 1937 году, как-то так получилось, что я сразу заметила тоненькую черноволосую девочку с туго заплетенными косичками. Девочка была такая хорошенькая, вернее, симпатичная, такая непосредственная, живая, простая, воспитанная, что невольно обращала на себя внимание. Она, как и все, носилась по коридорам и лестницам, ее тонкий голосок звенел тут и там, ее всегда было видно в центре всех школьных мероприятий. Очень живая, активная была девочка. И очень скромная. Одевали ее просто, без затей, но всегда она отличалась аккуратным видом, подтянутостью, интеллигентностью. Всегда у нее было прекрасное настроение, ко всем без исключения относилась дружелюбно. К ней тянулись, как к магниту.

Художественными талантами Ира не блистала, не пела, не рисовала, не танцевала.
 
Спортсменкой тоже не была, хотя отличалась отменным здоровьем, была, что называется, кровь с молоком. Статная, довольно высокая и очень стройная. Однако, если надо, и в хоре подпоет, и в пляске попляшет, и стих расскажет. Зато была мастер организовать и провести любое мероприятие.

Одевалась просто, но по-интеллигентному элегантно. И у ее мамы, и у самой Иры был очень хороший вкус и чувство меры. Платье, например, простого фасона, но из добротной ткани, прекрасно сшито, а воротничок, пуговки или еще какая-то мелочь придавали облику тот самый неотразимый шарм, которым отличались лучшие русские красавицы. Примером такой красоты является, на мой взгляд, «Неизвестная» И.Крамского. Вот и Ира Никифорова была такого же типа, только лицо чуть поуже.

Особенно все восторгались демисезонным пальто серого цвета, которое та носила в студенческие годы: светло-серый драп в чуть заметную крапинку, оригинальный асимметричный воротник, пояс тоже с оригинальной пряжкой. Пальто дополняла красивая темно-зеленая шляпа типа берета. Все вместе представляло собой великолепный ансамбль.

Прически Ира носила простые, гладкие. В детстве – косы, потом она укладывала косы сзади, у шеи «корзиночкой». Как же ей шла эта «корзиночка» - лучше не придумаешь.

Вспоминаю такую историю с этим пальто. Как-то весной на откосе, внизу, проводился кросс: студенты ГГУ группами бежали определенный отрезок. Смотрю – и сама Ира, организатор кросса, сама побежала в первом же забеге. Никаких шаровар. Бежит в том самом пальто. Легконогой ее не назовешь, бежала старательно и тяжеловато. Но прибежала все же с основной группой. Пальто к концу оказалось расстегнутым, шляпа сбилась назад, держась на одной резинке под подбородком.

Я стою, смотрю, думаю: «Надо же, такого пальто не пожалела! Вот это комсомолка!» Вдруг слышу сзади себя голос одного из наших евреев-острословов (то ли Фимы, то ли Симы): «Ира – что, а я пять рублей не пожалел бы, чтобы посмотреть, как побежит наша певица Рогунова». Я учла это замечание и кросс не побежала.

Довольно близко мы с Ирой сошлись на деловой почве. Летом 1945 года при школе была организована «площадка» для будущих первоклассников – семилеток. До того в первый класс брали с 8 лет. Старшей вожатой назначили Иру, а помощницей предложили стать мне. Дело было в здании на углу улиц имени Пискунова и Фигнера, как раз напротив музыкального училища. Дети и мы приходили на площадку утром, проводили на ней весь день, а вечером шли домой. Кажется, ребятки наши (одни девочки) и спали днем, потому что Ира в этот час отдыхала или занималась английским языком, или рассказывала мне содержание «Анны Карениной», которую надо было прочесть девятиклассникам.

Мы с ребятами гуляли, играли в разные подвижные или другие игры, читали книжки и т.д. Заводилой всего воспитательного процесса была Ира. Сколько она знала игр, загадок, сказок! Я больше отсиживалась рядом в роли наблюдателя. Она прыгает с ребятами, не жалея туфель, а я стою в сторонке.

По утрам я заходила за ней домой, так как было по пути. На трамвае не ездили. За несколько минут отмахивали всю улицу Лядова и часть Пискунова. Обратно шли врозь, так как она отводила домой одну группу девочек, а я – другую.

За время работы на площадке я отъелась, поправилась. Когда Ида в конце августа приехала, вся черная, из колхоза вместе с классом (а то и школой), она посмотрела на меня и заплакала: «А Алька-то барышня!»

Мудрая директор школы №13, Анна Ивановна Лебедева, по поручению которой мне всю войну пришлось очень много рисовать всевозможной наглядной агитации, жалела меня и мои руки и никогда не посылала в колхоз. И в голодном 46-м таким образом подкормила «художницу».

Вернемся к Ире. В 1946 году она окончила 10 классов и поступила на 1 курс только что открывшегося историко-филологического факультета ГГУ. Я туда поступила в 1947-м. И опять надо сказать доброе слово об Анне Ивановне. Она (или по ее указанию) мне, как выпускнице школы, написала такую блестящую характеристику, что меня приняли в университет безоговорочно. Хотя конкурс был 6 человек на место, а главный экзамен - сочинение по литературе -  я написала на «тройку». Русский язык я сдала на 4, немецкий язык на 5. Я уже писала выше, как меня закрутили в университете с первых дней. Ира, как и следовало ожидать, тоже сразу оказалась в активе, была членом комитета ВЛКСМ. Работала так же увлеченно, с энтузиазмом. Носилась по коридорам и аудиториям, то тут, то там звенел ее высокий голос. Все время что-то организовывала и проводила.

Вспоминается такой случай. Однажды в перерыве между лекциями ко мне подошла одна из членов факультетского бюро и сказала, чтобы я зашла на заседание этого бюро. Ну, думаю, опять что-нибудь рисовать надо. Захожу, а мне строго говорят: «Товарищ Рогунова, мы вызвали вас, чтобы спросить, почему вы не выполнили важное комсомольское поручение – не написали объявление в нужном количестве? Это поручение вам давал товарищ Магидов». - «Товарищ Магидов, - говорю, - просил меня написать объявление, и я его написала. А что требовалось его «размножить», я не знала». -  «Как не знали, я вам тогда-то в коридоре сказал». – «Да что ты, Лёвка, говоришь, ничего ты не сказал. Если бы сказал, я бы обязательно сделала».
Ира первой расхохоталась и отпустила меня с миром. Пункт о грозящем мне выговоре был вычеркнут.

Вскоре для нас обеих появилась еще одна общая тема: мы вышли замуж за моряков. Моего звали Олег, её – Гена, «Геночка». Рассказывая о нем, она именно так ласкательно его называла. Она стала Киреевой, я – Толстобровой.

В зимние каникулы обе съездили к мужьям на свидание. По приезде со смехом рассказывали, как мерзли в снятых квартирах и как было весело. Они жили в Либаве у латвийки, которая не давала молодым шагу ступить, не содрав как следует мзду, а мы – в поселке Комстигал под Балтийском, тоже без удобств, но без хозяев и бесплатно. С удовольствием помянули спасительницы – печки.

После окончания университета мы как-то раз встретились в трамвае. Она была так же прекрасна, но чуть располнела. Приглашала заходить – познакомиться с дочкой Мариной. Выглядела Ира немного растерянной и утомленной. Дочке исполнился только один месяц. Я от души ее поздравила и позавидовала: мой Юрочка тогда еще не предвиделся.

В последний раз я видела Иру в ноябре 1986 года, когда отмечалось 50-летие нашей школы. Торжество проходило в клубе КГБ на Воробьевке. Была только торжественная часть. Мы с Идой приехали специально на один день (и потрясли старых знакомых своей моложавостью и, не побоюсь этого слова, красотой.

Выступали только начальство и самые знаменитые из выпускников: Ира (доктор филологических наук), Ида (доктор физико-математических наук) и Люся Шилова (кандидат педагогических наук). Женю Чазова и Валю Федотову ( главного редактора журнала «Советская женщина») только упомянули.

Ира к тому времени стала не только доктором, но и зав. кафедрой западно-европейской литературы ГГУ. Она опять носила фамилию Никифорова. Изменилась мало. Только фигура стала поплотнее. Полнил ее и бело-коричневый костюм в крупную клетку. Все выступавшие говорили в основном о детских и школьных годах. И Ира  прежним звонким голосом рассказала, какой она в детстве была разбойницей. Когда она пошла в первый раз в первый класс, одна нога была обута в обычную туфлю, а к другой была привязана веревочкой галоша: играя накануне в казаки-разбойники, упала с дерева и повредила ногу.

Подойти к ней и поговорить в тот вечер так и не удалось: ее окружила толпа, нас с Идой тоже окружили. Да я, откровенно говоря, и сробела, не решилась беспокоить старую подругу. Мне было хвалиться нечем. Кто помнит, как я пела, рисовала и т.д.?

Друзья рассказали, что Ира давно развелась с мужем, так как он не поддерживал ее желание идти дальше в аспирантуру, и, похоже, замуж так и не вышла. А может, вышла, я не знаю. Такой красавице да не выйти! Но для такой достойного найти ох как трудно.

Вот в честь такой прекрасной, обаятельной, умной, необыкновенно щедрой душой девочки-женщины я и назвала свою дочку Ирочкой. Прекрасное имя! Ведь его носит Ира Никифорова. И моя Ира.

Лето-осень 2004 года.







Эта длинная «Маленькая торжественная месса»

Ах, действительно, если бы та «Маленькая торжественная месса» Дж. Россини не была такой длинной, вся бы жизнь моей дочки Ирочки, да и жизнь нашей семьи оказалась бы совсем иной…
Дело было зимой, в январе, в дни Рождественских праздников. Ире было 25 лет, следовательно, только что наступил 1981 год. К тому времени Ира уже два года, как закончила МИТХТ и работала на Климовском штамповочном заводе технологом.

Вообще-то мы, наша семья, были завсегдатаями Московской консерватории, брали каждый сезон 4-5 абонементов (симфонической, хоровой, фортепианной, вокальной музыки), но в особых случаях брали билеты дополнительно.

Вот таким случаем и было исполнение «Маленькой торжественной мессы» Дж. Россини, предпринятое по инициативе Е.В.Образцовой. Не знаю почему, но я эту певицу не любила. И голос феноменальный, и собой хороша, ну, ничего не отнимешь. Но вот не нравится явное любование собой, нарочитая подача себя, через которые проглядывала едва-едва, но всё же какая-то сероватость, недостаток то ли культуры, то ли интеллекта. Мне не очень хотелось идти на этот концерт, но Ире уж очень хотелось. Уж очень она всегда тяготела к старинной, духовной монументальной музыке. Я согласилась, и мы поехали.

Билеты были где-то в конце партера с правой стороны (18 ряд). Народу было – тьма. Исполняли: Московский Камерный хор под руководством В.Минина, солисты: Н.Герасимова (сопрано, солистка хора), Е.Образцова (меццо-сопрано), З.Соткилава (тенор), Е.Нестеренко (бас), концертмейстер - знаменитый Важа Чачава. (По составу исполнителей сразу можно представить, какое это было исполнение!) – (прим. И. Коновой – можете представить, в каком я была состоянии).

«Месса» хотя и называлась «маленькой», но на самом деле была огромной: четыре длиннющих части. Даже два перерыва устраивали. В перерывах я оставалась на месте, а Ира куда-то уходила. И была она в каком-то сильном ажиотаже. Музыка ее потрясала. Она вся горела. Глаза так и светились.

Приходит она после первого перерыва – и что-то в ней переменилось. Побледнела, растерялась, даже как будто встревожилась, напряглась.

Во второй перерыв она опять убежала. Приходит – еще пуще разволновалась. И все оглядывается. «Что с тобой?» - спрашиваю. И она призналась, что на нее обратил внимание молодой человек лет 27 (нет, ему было лет 40 – прим. И.К.), который все следовал за ней и смотрел такими глазами!

Уж не знаю, как она дослушала мессу. Я, конечно, получала огромное удовольствие. Только сама Образцова в партии альта не понравилась. Она так давила на низкие ноты, что они у нее отдавали не бархатом, а каким-то треском.

Месса шла так долго, время приближалось чуть ли не к 11 часам, а нам еще надо было ехать в Подольск. Я сидела, как на иголках. Домой, скорее домой! И только прозвучал последний аккорд, как я сорвалась с места и повлекла за собой Иру, чтобы успеть скорее в раздевалку. Народ в зале бушевал овациями долго, а мы в числе первых получили пальто и умчались восвояси.

Мне показалось, что Ирочка моя глотает слезы, но у меня было одно желание – скорее домой. Ну почему ты, Ирочка, не придержала меня, почему послушно поплелась за мной? Пискнула бы, что ли? Я, конечно, проявила черствость и эгоизм, в чем глубоко раскаиваюсь. Больше она таких единомышленников не встречала. И на всю жизнь сохранила сожаление о несостоявшемся знакомстве.

Конечно, разве вышла бы она в 30 с лишним лет за совсем другого человека, который не имел с ней ничего общего и с которым она рассталась, прожив всего 7 лет. Но хорошо, что успела родить двух роскошных детей. К счастью, они любят музыку, хотя и не так, как их мама. Но для Иры духовная музыка так и остается главным богатством и главной радостью.

17 февраля 2008 года.







Здравствуйте, Мазо!

Мы, когда были маленькими, лечились в местной детской поликлинике на улице Семашко (в Нижнем Новгороде, тогда г. Горьком). Поликлиника находилась на расстоянии всего одной трамвайной остановки, и, чуть подросши, мы ходили туда одни, без мамы. Участковый терапевт на протяжении нашего детства не сменялась ни разу. У нее было очень трудное для произношения имя-отчество, кажется Эсфирь Яковлевна, зато фамилия короткая – Мазо. И все, взрослые и дети, звали ее только по фамилии.

Помню, я как-то была на приеме после ангины (до школы мы с сестрой-близнецом часто болели и всегда вместе, зато после 7 лет как отрезало: перестали болеть и все). Мазо дала мне напоследок градусник, велела посидеть и вызвала следующего. Вошел мальчик лет 10 в красном галстуке, лихо вскинул руку в пионерском салюте и по-боевому воскликнул: «Здравствуйте, Мазо!» И я подумала: вот стану пионеркой и тоже буду так салютовать.

Мазо была добрейшей, сердечнейшей женщиной, прекрасным специалистом. Болела душой за каждого ребенка. Она очень сильно, сочно грассировала, но сама речь была проникнута такой неиссякаемой добротой, любовью к пациентам, что даже картавость казалась приятной. Нам самим хотелось быть такими же благожелательными.

Лечила она просто, но со знанием дела. Например, когда к нам с сестрой пристал откуда-то колит, она за неделю вылечила нас касторкой. Приходили каждый день с утра, она велела нам ложиться на операционный стол, и медсестра вливала в рот по столовой ложке этого зелья. Глотали с отвращением, зато вылечились.

Из узких специалистов помню хорошо ЛОР-врача Петерсона. Его тоже все звали по фамилии, хотя имя его было попроще: Борис Яковлевич (не точно). Он был такой самоотверженный, такой разносторонний и сверхквалифицированный, что к нему обращались не только по профильному направлению, но и в других, особенно трудных случаях.

Когда мне было 6 лет, а дело было летом в детском лагере, у меня случился приступ аппендицита. Сильно болел живот. Врач (вернее студентка мединститута) давала мне какие-то лекарства, но ничего не помогало. Я лежала с высокой температурой в изоляторе, бредила и не думала выздоравливать. Дошло до того, что директор папиного завода Салманов прислал свою машину с мамой и тетей Нюрой, и они привезли меня домой. Дело было уже вечером. Но мне стало так плохо, что вызвали врача. Чуть ли не посреди ночи пришел Петерсон со своим зеркальцем, посмотрел и велел срочно везти в больницу. Меня отвезли туда же, на Семашко, и вызвали хирурга. Тот тут же сделал операцию. Оказывается, у меня давно бушевал гнойный перитонит. Выкачали гной, промыли все внутренности, но аппендикс не тронули. Врач сказал: «Нельзя! Вырежем через год».

Во время переезда из лагеря я заразилась всеми болезнями: дезинтерией, рожей, воспалением легких. Все уже были уверены, что я умру: поили грязной водой, так как я просила пить; положили умирать в палату инфекционных больных и т.д.

Ну, ладно. Благодаря расторопности Петерсона, мастерству хирурга Ивана Васильевича Вознесенского я все-таки выздоровела. А ровно через год, перед школой, мне вырезали аппендикс.

После первой операции рану мне не зашивали, и она зарастала сама собой. Часто ходила на перевязки. Там мне с шутками-прибаутками живот промывали чем-то вроде спирта - макали в рану марлевые тампоны, долго вычищали гной. Антибиотиков тогда не было, всё делали вручную.

После Ивана Васильевича Вознесенского меня лечил Иван Александрович Воскресенский. Если Иван Васильевич был лысоватый и кругленький, то Иван Александрович - высокий худощавый шатен, с бородкой и в пенсне, очень интеллигентный, приятно, без фамильярности он и шутил.

Как-то сделал мне перевязку и говорит: «Что это ты никак не поправишься? Хватит ходить тощей. Давай-ка, ешь побольше. Хочешь докторской колбасы?» А тогда только что появилась такая колбаса. Иван Александрович достал два бутерброда и один дал мне. Какая же вкусная была эта колбаса! Нежная, с какими-то специями. Я с восторгом съела все до крошки. «Понравилось? Ну вот, теперь всё ешь с таким же аппетитом.» И правда, с тех пор у меня появился волчий аппетит, который остается со мной по сей день. Значит, и слово полечило?

Это было в 1936-37 годах. Через 5 лет началась война, и оба моих спасителя погибли на фронте. При их мастерстве и высочайших человеческих качествах сколько же доброго и полезного сделали они людям за свою жизнь. А я им глубоко благодарна за подаренную мне вторую жизнь. Вон какой длинной она получилась. Хорошо лечили в советское время!

В заключение хочу немножко рассказать еще об одном детском враче. С 3 до 8 лет мы с сестрой ходили в детский сад завода им. Фрунзе. Детский сад находился на Жуковской улице (ныне ул. Минина). Все годы врачом там был Абрамысеич, то есть Абрам Моисеевич. Фамилию никогда не знали. Это был очень спокойный, тоже добрый, довольно молодой человек. Он постоянно, но ненавязчиво, следил за здоровьем детей, часто проверял горло, слушал своей трубочкой, проверял, как мы одеты, обуты. Когда делали уколы, самых нервных и боязливых сажал к себе на колени, и страдалец переставал дергаться и вопить, потому что с Абрамысеичем было совсем не больно.

Любили детей в советские годы. Ничего не жалели, лишь бы дети росли здоровыми, счастливыми. А кружки, секции, детские площадки во дворах с педагогами и инвентарем... И ни о какой плате речь никогда не шла. Я в хоре, сестра в балете, обе в оборонных кружках, ИЗО – чего душа пожелает.

Нет, надо снова вернуться к социализму, но с человеческим лицом, а не с митингами и лозунгами. Чтобы все были сыты, культурны, гармоничны, и всё работало на здоровье, чистоту нравов, красоту во всем!

28 июня 2009 года.







Шурка

Думаете, Шурка — кто? Мальчишка, девчонка, парень, девушка? Отнюдь! Это обычная бабка, старушка. Именно так представилась она, войдя в больничную палату глазного отделения ПЦРБ, где я в то время лежала.

Я привыкла, чтобы меня так называли, - объяснила она.

Шуркой ее однако никто не осмелился называть. Одни звали  просто Шура, а большинство — баба Шура. Ей было уже почти 78 лет, и она часто подчеркивала это, требуя уважения.

Впрочем, «требовала» - не то слово. Всем своим поведением — а была она озорной, веселой, «языкастой» - вместо панибратства вызывала невольное к себе почтение. Потому что шутила умно, остроумно, образно, по-народному сочно и метко. Каждое слово, реплика, рассказ были до того смешны и ярки, что вызывали у больных благодарность за доставленное удовольствие.
   
А как она пела частушки, рассказывала анекдоты! Это было настоящее искусство. Да, народное, самодеятельное, но несомненно говорившее о большом природном таланте. Конечно, это была стихия народного юмора — здорового, жизнерадостного. Конечно, юмор был подчас солоноватый, но не похабный. Меру остроты она знала. Тем смешнее все у нее выходило.
   
А какой, братцы мои, был у нее голос! Это было мощное народное контральто. Говорит, она всю жизнь пела в самодеятельности. Но больные попросили ее не петь, так как такого грома просто не могли вынести.
      
Ссылаясь на свой возраст, она день-деньской лежала квашня-квашней на койке и «квакала» своим басом. Но иногда ей хотелось рассказать что-нибудь серьезное, например, историю, связанную с сыном. Сын разбил новенькое «Volvo» в первой же поездке, протаранив чужое BMW, и пришлось выплачивать 100 тыс.рублей за ремонт BMW. Она привстала и говорила на этот раз вполне интеллигентно, демонстрируя прекраснейший театральный глубокий голос. Я залюбовалась голосом и проникновенными интонациями.
         
Вставала баба Шура только в случае необходимости — на уколы, на капли, к врачу. Даже в столовую не ходила. Молодые девушки из палаты носили ей пищу из столовой и безотказно выполняли многочисленные просьбы принести или купить что-нибудь.
    
А ела она много. Каждый день ей покупали булки, огурцы-помидоры, мороженое, раза два — селедку в банке.
      
Она дала девушкам 500 рублей и на эти деньги питалась. Да и просто так многие ее угощали.
         
Толстела не по дням, а по часам, всё более возвышаясь над своей койкой.
       
Сначала кто-то назвал ее обжорой, но потом поняли причину ее жадности к пище. После того, как ее сын разбил свою и чужую машины, пришлось в течение недели выплатить водителю BMW 100 тыс. рублей (а, может, долларов?). Чтобы их достать, пришлось продать 3 квартиры, в том числе квартиру бабы Шуры и второго сына. Братья поселились в общежитии, а бабе Шуре сняли квартиру за 3000 рублей в месяц. И платила за снятую квартиру она сама из своей пенсии в 4500 рублей. Так что жить ей приходилось только на полторы тысячи.
      
Ну почему в России талантливые люди часто бывают такими несчастными?! Они ведь не только радуют людей своим талантом, но и наслаждаются творчеством. Они все воспринимают гораздо острее, глубже, переживают сильнее и больнее, чувствуют тоньше, пронзительнее.
       
Родившись в бедной крестьянской семье на Брянщине, баба Шура с детских лет трудилась. Образования особого не получила. После раннего замужества переехала с мужем в Подмосковье, поступила на работу в дом отдыха «Михайловское» (потом он стал санаторием). Там она 47 лет проработала сестрой-хозяйкой. Была бойкой, веселой, все ее любили, тянулись к ней. Рядом с ней было тепло и интересно.
       
И вот такой финал.
 
Уходящие из палаты больные по окончании курса лечения подолгу прощались с бабой Шурой, целовали, обнимали ее, дарили подарки, обещали звонить.

Кстати, на ее мобильный телефон звонил только один человек — сосед Олег. Тот сам сделал ей позывной в виде воя милицейской сирены, и мы каждый раз вздрагивали, заслышав ее. Нажав кнопку, баба Шура сходу, не спрашивая, начинала ругаться:

Ты что, дурак? Я же говорила — не звони! Опять глаза налил?...Ну, я так и знала. Слушай, не звони, проспись... - и по матушке иной раз пустит.
      
Этот сосед — менеджер в двух фирмах, смышленый и оборотистый бизнесмен. Но раз в месяц на неделю он уходил в запой и на работу не ходил, что ему прощалось. Он шумел, куролесил, шатался по поселку, гонял собак, сквернословил... И вот с ним наша Шурка обменивалась парой  ласковых слов.. - одно удовольствие было слушать, честное слово.
      
Буду ей звонить 15 августа в день рождения Александры Петровны Рогачевой. Я попрошу ее передать привет соседу Олегу.

      
Много интересных историй из своей долгой жизни рассказала нам баба Шура. Одну из них я перескажу отдельно.
      
Слушая бабу Шуру, я вспомнила другую веселую, талантливую старушку — бабу Сашу. Она служила нянькой у хозяев дома, где наша семья жила, пока не получила квартиру в Подольске. Не правда ли, судьбы двух Шур схожи: баба Саша тоже в старости осталась без квартиры и средств к существованию и снимала угол, вернее сундук, в коридоре у своей старой подруги.

Август 2006 года   
            
 



Уж по имени Мишка

Эту историю я услышала от соседки по больничной палате А.П.Рогачевой, бабы Шуры.
 
Дело было в 30-х годах XX века, перед войной, приблизительно в 1937-38 годах. А происходило всё это на родине рассказчицы, селе Немеричи Дятьковского района Брянской области. Местные леса известны своей дремучестью, болотами и обилием змей.

Семья жила в деревне. Мать и отец работали в колхозе. 28 августа, в день Успения Пресвятой Богородицы крестьяне заканчивали свозить из лугов подсохшее сено к скотным дворам. И в этот же день был обычно пик свадебной поры у змеиного племени. Они кишели вокруг, большие и маленькие, и все норовили выползти на теплую, наезженную дорогу. Частенько попадали и под колеса телег и машин.

Скотник Александр Жерновов, сидя наверху высокого воза, погоняя лошадку, не сразу заметил черную змею, метнувшуюся от копыта лошади, но успел затормозить, прежде чем колесо переехало ее. Слез, смотрит, а это уж. Ему все-таки попало от лошади - хвост был слегка придавлен. Мужик пожалел животное и решил взять его домой, подлечить. Благо, в здешних местах все к змеям привыкли и многие даже держали ужей дома, и те служили им в качестве домашних животных.

Такая же судьба постигла и Мишку. Так нарекли его в семье Жернововых.

Мишке в избе жить понравилось. Он быстро освоился в доме, узнал, где живут мыши и где можно поживиться более мелкой добычей и стал исправно истреблять грызунов, а так же мух и тараканов. Увидит на стене этих вредных насекомых и - раз – метнется с пола вверх и слизнет супостатов. Иногда специально подкараулит и быстро-быстро подползет к той же мухе, так что та и не взвидит, как очутится в пасти змея.

Жил Мишка за печкой. Мать положила кусок старого лоскутного половика, на котором он уютно отдыхал, свернувшись в кольцо. Ел из своей посуды. Отец слепил ему из глины две чашечки для супа и каши, а также сделал деревянное корытце по росту ужа, куда наливали молоко. А молоко Мишка любил больше всего на свете. Утром обязательно провожал мать в хлев. Дождется, когда мать подоит корову, отцедит молоко и даст ему парные пенки, слизывал и даже захлебывался.

А дома сначала попьет из корытца, а потом залезет и уляжется в нем. Полежит, понежится – и снова давай пить.

В спячку зимой не впадал, а просто сидел дома и нес свою домашнюю службу.

Из всех ребят больше всех любил младшего братца, Сережку. Так и бегал за ним даже на прогулках.

- Миш, подь сюды! – позовет его, бывало мальчик, и уж кидается к нему, лезет к нему на руки, садится на шею, щекочет за ушами.

Очень любил также мать. Она хлопочет утром у печки, а Мишка сядет чуть поодаль, чтобы не мешать, и сидит, приподняв голову, следит, что она делает. Мать присядет к столу, он подползет и положит голову ей на ступни, на лапти.

А однажды случилась такая история, можно сказать, чрезвычайное происшествие.

Через дорогу, на другой стороне деревенской улицы, стоял дом бабушки и дедушки. Мишка наведывался к ним в гости. Тоже оказывал кое-какие услуги. Например, отлавливал паразитов и… охлаждал молоко. Сольют мать или бабушка молоко в бидоны и, прежде чем поставить их в погреб или повезти в город на продажу, клали ужа в бидон. Он полежит там какое-то время, молоко станет холоднее, и когда от него уже пойдет холодный пар, как из двери в мороз, вынимают. И молоко никогда не скиснет после этой процедуры, даже в жаркий день. Кстати, жабы и лягушки тоже обладают таким ценным свойством.

И вот однажды Мишка в очередной раз отправился к бабушке в гости, да что-то быстро вернулся. Дело было летним днем, все на работе. Но мать, доярка, оказалась дома. Мишка – к ней. Ползает вокруг, поднимает голову, шипит, будто хочет что-то сказать. Кинется к двери, оглянется – и опять к матери. И опять к двери. Мать поняла, что он ее зовет куда-то. Пошла за ним, тот – через дорогу – и привел к дому бабушки. Мать, почуяв недоброе, поднялась на крыльцо, открыла дверь, а посреди горницы лежит бабушка, ее свекровь. Мертвая. Видно, удар хватил.

Мать послала ребят за народом. Кто к отцу побежал, кто к деду, кто за фельдшером, кто куда. Во время всей похоронной суеты Мишка был тут же. Под ноги не лез, но наблюдал за происходящим неподалеку.

А когда похоронили – исчез. И больше его никто не видел. Домой не пришел. Поскучали, погоревали, но где его возьмешь?

Так и пропал.

А вскоре война началась…

22 августа 2006 года.







Андрюша

А эту историю мне рассказала соседка по госпитальной палате 15-го отделения окружного госпиталя города Подольска, где я лежала с глазами в июне 2005 года, а точнее, с 20 июня по 4 июля.

Звали соседку Лидия Яковлевна Быкова. Она тоже лечила глаза, пораженные глаукомой. Она в свое время больше 30 лет отработала буфетчицей в 33-м отделении этого госпиталя, в котором лечились солдаты, больные психо-неврологическими болезнями. Много раз называла имя-отчество начальника отделения, да я, по старости, так и не запомнила.

Это была история страшная, ужасная, увы, довольно типичная для 80-90-х годов прошлого века.

Лет 10 назад, поздно вечером, в отделение неожиданно не привезли, а, скорее, бросили какой-то кровавый сверток. Медикам сначала даже показалось, что это завернутый в шинель зарезанный теленок. Но когда развернули, оказалось, что это юноша, солдат, совершенно неподвижный и без признаков какого-либо сознания. Были приложены документы – кто, откуда и т.д.

Заведующий, видавший всякое, удивился, похоже, сильнее всех. Но начал лечить: вымыли, сложили, как положено, переломанные кости, перевязали раны, ввели лекарства.

Шло время, кости срастались, раны заживали, но в сознание мальчик так и не приходил. И так и не пришел. Только стал иногда мычать и без меры поглощать пищу. Правда, она тут же исторгалась в унитаз. На вопросы не отвечал, ничего не говорил, никого не узнавал.
Когда вызвали, наконец, мать, она долго не могла сделать шага навстречу сыну, который стоял столбом в противоположном конце коридора.

Наконец мать медленно пошла, называя сына тихонько: «Андрюша! Андрюшенька, сынок!» Не реагируя на голос матери, он машинально двинулся навстречу, подталкиваемый медсестрами. Мать не выдержала, бросилась к сыну со всех ног, обхватила судорожно, прижала к себе.
 Но юноша оставался безучастным. Его руки безвольно висели на спине у матери, лицо ничего не выражало кроме неистребимой интеллигентности. Да-да, именно интеллигентность, а не интеллект прежде всего бросался в глаза при взгляде на несчастного.

Ведь он, в свое время настоящий интеллектуал, закончил с золотой медалью школу, с красным дипломом – институт. Безропотно пошел служить в армию, раз положено…

И сполна расплатился за всё: и за ум, и за талант, и за образование, и за дисциплину.

«Такого тюфяка грех не поучить», - наверное, рассуждали бравые офицеры-воспитатели. О том, как они уничтожали  человека, можно только догадываться…

Начальник отделения, мобилизовав свои служебные связи, дознался, кто был мучителями несчастного Андрюши. С помощью КГБ (ФСБ) он вызвал в госпиталь двоих бравых, мордастых офицеров, добился возбуждения уголовного дела, согласно которому оба обязывались до конца жизни содержать материально сына и мать.

Не круто, хотя, может, для них и накладно.

Интересно, живы ли Андрюша с матерью и содержат ли те офицеры своих подопечных? Когда заведующий отделением в своё время спрашивал этих зверюг, за что они так мучили мальчика, те адресовали упрек матери: «Рожают всяких дебилов, а нам с ними мучайся, воспитывай!»
Бедные!

15июля 2005года.






Лось

В один из последних приездов в Киров мы с мужем отправились в лес за грибами. Лес находился в окрестностях поселка Торф, где находилось торфодобывающее предприятие. Лес был древний, деревья, преимущественно сосны, стояли довольно редко друг от друга, кровли уходили далеко вверх, там, в вышине тесно переплетались, и в лесу стоял таинственный сумрак. Земля была покрыта опавшей хвоей, сквозь которую пробивался тут и там мох. Стволы деревьев тоже украсились «мочалками» из мха. Муж лишний раз предупредил, с какой стороны – южной или северной растут мхи на деревьях, чтобы не заблудилась. Трава в лесных сумерках не росла, и грибы было хорошо видно. А росли там рыжики, волнушки, маслята («маслёнки»), подберезовики (обабки), подосиновики (красные) и, конечно, белые.

Ходить по лесу было легко, просторно, мы хорошо видели друг друга издалека. Шли, переговаривались (и слышно было в таком лесу хорошо). Другого народа не было. Красота!
Лес был не сплошной, а разделялся просеками на участки. Просеки, в свою очередь, были залиты ярким солнцем и покрыты ярко-зеленой густой травой типа осоки.

Входя в лес по правой просеке, мы обратили внимание, что на левой, где-то посередине, имелось совершенно круглое озерцо метров 40-50 в диаметре. Удобное место для водопоя зверей, подумала я. Так оно и оказалось.

Ходили мы, ходили, пересекая лес поперек, от просеки до просеки, не спеша наполняли свои сумки, лакомились попутно брусникой. В лесу легко дышалось, усталости не чувствовалось. Но сумки (или корзины – не помню) наполнились. Пора домой. Решили обратно идти по левой просеке. Так она и манила –  хотелось упиться солнечным блеском, полюбоваться тем тем самым озерком. Не успели дойти до просеки, как вдруг услышали справа чей-то тяжелый пружинистый топот. Там почва ведь торфяная, упругая. Топот быстро приближался. Глянули – и буквально прилипли спинами к стволам крайних к просеке сосен. Прямо к нам бежал огромный лось. Он был такой могучий, тяжелый, с невероятно огромными рогами, упитанный, лоснящийся под ослепительными лучами солнца. Поступь такого громадного животного была тяжелой и в то же время легкой, пружинистой. Он бежал размеренным шагом, даже немного подпрыгивая при каждом шаге.

Завороженные прекрасным зрелищем, мы даже не испугались,а глаз не сводили с лося. Ни в одном зоопарке не откормили бы такого зверя, чтобы он так жарко лоснился, так весело, даже, как нам показалось, восторженно бежал.

Велика и прекрасна, могуча и добра природа к своим питомцам. Всем на земле должно быть хорошо, всякой твари. Почему человек имеет право распоряжаться судьбой обитателей природного царства?! Ведь будь на нашем месте охотник, непременно пальнул бы в эту красоту. И как прав был бы лось, если бы сумел постоять за себя…

 Впрочем, природа и не терпит безропотного издевательства человека над ней, мстит, как может: ураганами, смерчами, извержениями, наводнениями, молниями и громом.

Поскольку в последнее время земля все чаще подвергается катаклизмам и испытаниям, знать, близок час расплаты. Dies irae! Не дай Бог дожить.

Полюбовались мы лосем, скрывшимся в зеленых зарослях, окружающих озеро, и потихоньку, прячась за стволами сосен, пошли восвояси, пожелав прекрасному лосю всяческого благоденствия.

Спасибо тебе, добрый зверь, за это прекрасное свидание!

4 февраля 2009 года.








Агитирую за «Яблоко»

В декабре 2002 года проходили выборы в парламент, а в марте 2003-го – президента. Одна приятельница, я ей за это бесконечно благодарна, рекомендовала меня в агитаторы за партию «Яблоко» вместо себя, так как у нее к тому времени пошатнулось здоровье. Я согласилась, так как мы в то время нуждались в деньгах, и три тысячи в месяц были очень желанными.

Созвонилась, пришла в офис в гостинице «Подмосковье», официально оформилась (заявление, анкета), а еще зачем-то заставили нарисовать дом, дерево и человека. Я профессиональной рукой изобразила большой многоквартирный дом, кряжистое дерево типа дуба и молодую девушку. Сказала, что мне будут помогать дочка и внук. Для начала дали мне листовки с политической программой «Яблока», которая мне очень понравилась. С энтузиазмом обходила окрестные строения, включая и частные дома. Потом ходила в пикеты (надо было стоять в указанном месте и раздавать прохожим те же листовки, буклеты на разные темы, газеты и другие материалы. Всё эти материалы мне нравились конкретным, глубоким содержанием. Особенно ценной я считала газету, в которой излагались способы экономии домашнего бюджета за счет индивидуального учета расходов на коммунальные услуги). Нравилось бродить около рынка, где я не только раздавала буклеты, но и агитировала устно, часто вступая в дискуссию. Я ведь всегда была политизированной. Часто приходилось надевать специальную шелковую накидку с эмблемой «Яблока». Агитируя, я часто входила в раж, и этот раж действовал. Женщины спорили, а мужчины увлекались и брали номер телефона штаба, чтобы вступить в партию. А женщины спорили, так как были уверены, что я нахожусь на хлебах у заграницы.

Однажды велели расклеить портреты Явлинского в центре города с записью адреса каждой расклейки. Мы с Ирочкой с 8 утра до 12 дня ходили, клеили. Только пришли домой, звонит шеф офиса «Яблока» Валентина Ивановна Елисеева: «Вы о задании помните?» - Всё, мол, сделано.- «Сейчас пойду, проверю». Заодно проверила, как другие агитаторы поработали. Оказалось, наши портреты, которые мы с дочкой расклеивали, уже были сорваны, но остались следы обрывки, поэтому нам работу зачли, а другим – нет, так как следов не оказалось. Это какой же гад ходил следом за нами и срывал чудные портреты нашего лидера?

Дисциплина среди агитаторов блюлась строжайшая. Все было под контролем. За малейшую небрежность ругали, а то и выгоняли. Как-то я ходила около «Детского мира», раздавала листовки, вдруг слышу крик хором: «Альбина Александровна!» Оказывается, целый час Валентина Ивановна с кем-то наблюдали за мной, но так и не дождались никакой «ошибки», то есть халтуры. Другие агитаторы принесут в сумке небольшую пачку, быстро раздадут и рапортуют. А я всю пачищу до последнего листочка честно раздавала. Одна агитаторша, уж очень опытная, каждый раз уговаривала выбросить листовки в мусорный контейнер или оставить где-нибудь в темном углу. Я ни разу не видела, чтобы она дала кому-нибудь хоть один листок. Уйдет куда-нибудь с задумчивым видом и через приличное время возвращается довольная: « А я уже все раздала». Очень мне не понравилось, когда оказалось, что нам категорически запрещено отдыхать, садиться. Как-то в выходной день мы вдвоем с одной дамой (ветераном агитации) раздавали что-то в парке Талалихина. Рано, народу мало, я решила посидеть на скамейке. Как налетела напарница: «Не садитесь! Никогда не садитесь, встаньте сейчас же! Нельзя!» Пришлось вскочить.

В другой раз на улице Кирова в районе магазина «Ветеран», а точнее между кинотеатром «Родина» и остановкой «Сквер Подольских курсантов», на нечетной стороне я раздавала сразу несколько видов продукции: листочки, буклеты, газеты, еще что-то. Народу было много, в сумку залезала рукой часто. Я несколько раз нарушила порядок, немного перепутала порядок документов. Надо было поправить дело, так как часто просили буклеты то о здравоохранении, то об образовании (ценные мысли там излагались). И я решила где-нибудь в укромном уголке привести сумку в порядок. Зашла в павильон на остановке «Сквер…» и только присела на лавочку, еще и сумку не успела открыть, как вдруг налетела на меня сама Валентина Ивановна. Она выскочила из подошедшего автобуса и, вся дрожа от негодования, кинулась ко мне. «Нельзя сидеть! Разве вам этого не говорили? Встаньте сейчас же!» А у самой губы, зубы трясутся, глаза выпрыгивают. «У меня буклеты перепутались. Хотела разложить получше…» - «Я смотрю, вы не в состоянии работать, как положено. Мы можем вас заменить на более молодого.» - «Извините, простите…»

Так я и не уложила буклеты, как положено, побрела на улицу дальше и до конца материалы так и не раздала, но обиделась сильно. Я, уверена, единственная, кто работал честно, а тут такая буря.

В общем, отработала я свои два месяца, получила по 3 тысячи за каждый месяц и премии по 400 рублей.

В день выборов я была наблюдателем на избирательном участке, расположенном в 16 школе. Отсидела с открытия до закрытия. Пообедать все-таки сходила домой. Представители других партий тоже сидели. Например, две строгие бабушки из партии пенсионеров глаз не спускали ни с чего и ни с кого. Когда подсчитывали голоса, обе сели к столу, на который вываливались бюллетени и бдили в оба. Их, кстати, все время опекал какой-то мужичок. Отпускал по очереди, по надобности, но на месте всегда кто-то оставался.

Для членов избирательной комиссии за занавеской был накрыт, по-видимому, стол. К вечеру все члены как-то слегка сомлели, даже стали веселиться. Но когда после окончания голосования председатель комиссии предложил отдохнуть перед подсчетом, все наблюдатели (а их было человек 10) взбунтовались. Мы-то не отдыхали, некоторые не ели, кому-то к 8-ми, а то и 7-ми утра на работу. Поэтому быстренько написали на приготовленном стенде итоги подсчета голосов. Мы заполнили протоколы, собрали подписи членов комиссии. И наблюдатели разошлись.

Дрожа от страха и усталости, я брела по пустынным улицам, при звуках чьих-то шагов или голосов, прячась в чужих подъездах ( тогда они еще были открыты) и наконец прибрела домой.
На следующее утро в 9 часов я отнесла протокол в офис: «Яблоко» набрало   по моему участку 36 голосов. И так везде. Зато единороссы!!! Больше, чем нам, платил также СПС, который не жалел яда (Татьяна Толстая и Б.Немцов), чтобы дискредитировать наше «Яблоко». И он так же точно провалился. Нет, честно жить и работать всё-таки интереснее и приятнее.

2 августа 2010 года

Страшная жара:
 под 40 градусов
 в течение полутора месяцев.







Беспокойный юбилей

18 января 1979 года мне исполнилось 50 лет. День был будничный, четверг. С утра я сверстала, вычитала и подписала в печать газету, пообедала и к 3 часам поехала на автобусе №37 в совхоз на партийное собрание. Еду по бетонке, и где-то вскоре после «Лесных полян» автобус ломается. Нас высадили, и каждый побрел пешком, ловя на ходу попутные машины. Я шла долго и бодро, согревая себя мыслью, что сегодня большой праздник – юбилей. Около Долматова нагоняет сломанный, но уже починенный автобус, который благополучно довез всех оставшихся пассажиров до места. Ради праздника я надела нарядное платье из кримплена салатового цвета и приколола свою любимую брошку с крупным топазом. И, оказалось, не зря: в тот же день отмечал свое 50-летие наш главный инженер Петр Филиппович Савин. Говорю: «А у меня тоже такая дата!» «Отметим вместе!» - пригласил Петр Филиппович.

Тут же забегала зав. парткабинетом Алевтина Александровна (фамилию не помню), стала собирать деньги на подарок мне. После собрания все собрались в банкетном зале (начальство и специалисты). Поздравили, выпили, закусили. Петр Филиппович пригласил танцевать. Потом я что-то спела a capella. Главный агроном Анжелика Филипповна Старцева от коллектива ГПЗ преподнесла мне подарок: большую, тяжелую цветочную вазу, со дна которой впопыхах не успели содрать ярлычок: «Ваза для цветов. 37 руб.» Я извинилась перед Петром Филипповичем, что не приготовила подарок. А он отвечает: «Вы мне сделали больше, чем подарок  - спасли честь и жизнь!»

Дело в том, что незадолго до этого в совхозе случилось ЧП: во время ремонта какого-то котла он взорвался, и погиб инженер Валентин Харин. Против главного инженера возбудили уголовное дело. Шло следствие, а я по своей вечной наивности поместила в газете некролог в рамке: «Погиб от несчастного случая при исполнении служебных обязанностей». И, о чудо! Следствие прекратили. Но потом оказалось, что из-за переживаний Петр Филиппович всё-таки заболел раком и умер. Он лежал в гробу желтее желтого. Но это было уж потом, а тогда, 18-го, я, получив подарок, засобиралась домой, так как меня ждал шофер парткомовского «Москвича». На дорожку мне дали с собой большой нарядный торт с обильными украшениями из крема.

Шофер меня отвез, а в благодарность за это я отдала ему торт, чтобы семья его не проклинала за эту ночную работу.

Еще днем я, по совету заведующего парткабинетом, зашла к главному экономисту и выписала у него 10 кг мяса к своему юбилею. Он удивился, т.к. я никогда не выписывала ничего подобного, но выписал, и я отдала квитанцию своей тёзке, Алевтине Александровне.

Приезжаю на следующий день в совхоз с газетой, а навстречу мне Алевтина Александровна: «Вот ваше мясо (кг 5, не больше, и подозрительно много жира). «Тут ко мне подходили специалисты, просили отдать им деньги, которые я собирала для вас, но я сказала, что все отдала вчера «Толстоброве». И выразительно посмотрела мне в глаза. Собирались, мол, на эти деньги купить транзистор Петру Филипповичу. Я до того удивилась нахальству подруги (а интервью она давала всегда охотно), что только два раза хлопнула глазами и не сказала ни слова. Я всегда была тупа от своей сверхнаивности и никогда ни с кем не боролась, и Слава Богу. Святая глупость спасла меня от многих бед!
А ваза так и служит нам.

19 июля 2010 года.








Мещерские

У моего отца была младшая сестра Мария, тетя Маруся (1902 г.р). В 1923 году она вышла замуж за Сергея Георгиевича Мещерского. Как и папа с мамой и другие знакомые и родственники, он был членом секты евангельских христиан – баптистов.

Тетя Маруся и дядя Сережа были оба высокие (тетя Маруся имела рост 172 см), статные, элегантные. И хотя жили они всегда крайне скромно, оба выглядели всегда безупречно. Тетя Маруся говорила, что у нее никогда в жизни не было ни одного шерстяного или шелкового платья. Шила сама себе из дешевых тканей («дерюжки»), отделывала чем-нибудь, украшала брошкой (камея папиной работы) и носила десятилетиями. А пальто -–всю жизнь. И дядя Сережа тоже. Но у него хоть был костюм, а вот дедушка, который жил с ними, так и проходил до смерти в двух толстовках – светлой и черной.

Тетя Маруся всю жизнь проработала машинисткой, а дядя Сережа – бухгалтером на швейной фабрике. Зарплата была минимальная, поэтому и питались, надо полагать, скромно. Готовил дедушка – он же был поваром.

Жили они в Нижнем Новгороде на улице Гоголя (район ул. Краснофлотской) в подвале старого деревянного дома. Маленькая прихожая, в которой помещались только дедушкина узенькая кровать, печка-голландка и шкаф. В торце над кроватью висели две иконы – распятие и «Моление о чаше», великолепно нарисованные его детьми Виктором и Настей. Голова Христа нарисована простым карандашом, а распятие – акварелью. Обе находятся у нас.
Единственная комната поражала чистотой, красотой и уютом. Красивый ковер над кроватью с вышитым покрывалом и накидушкой, старинные диванчик и стулья бордового бархата, комод со скатертью до пола с вышивкой «ришелье». На комоде – зеркало в прекрасной резной раме. Узкий книжный шкаф и обеденный стол с «папенькиным» креслом. На одном подоконнике стоял аквариум с золотыми рыбками, на втором, кажется, хрустальная ваза. Окна были маленькие, внизу – вровень с землей крошечного палисадника с красивыми нежными цветами типа маргариток. Впоследствии им разрешили расширить палисадник. На стенах – фотографии в рамках и на паспарту – все собственного изготовления.

При ближайшем рассмотрении оказывалось, что зеркало – не целое, а осколок, оправленный папой в деревянную резную раму, а комод – обычный ящик, покрытый скатертью тоже собственного изготовления.

В углу, перед окном с рыбками стоял роскошный филодендрон в кадке. Зимой в этот угол ставили большую елку, украшенную старинными и самодельными игрушками.

При каждом посещении мы с сестрой просили посмотреть альбом с открытками. Потом и сами собрали подобную коллекцию.

Итак, жили тетя и дядя Мещерские красиво, но очень скромно, даже бедно. Почему?
О, это целая история. Как известно, в России в числе знатнейших фамилий значился род князей Мещерских. После революции 1917 года они эмигрировали во Францию. Недавно смотрела по ТВ передачу, в которой рассказывалось, что князья Мещерские до сих пор опекают дом-интернат престарелых эмигрантов, содержат дом в прекрасном состоянии, обеспечивают постояльцам фирменный уход и близко не подпускают наших олигархов, которые норовят прибрать и дом, и парк, и всю окружающую красоту.

Но дядя Сережа Мещерский – отнюдь не потомок этих князей. Может быть, предки их были в числе княжеских дворовых (как, например, Урусовские, предки мужа моей сестры, -дворня князей Урусовых).

Отец дяди Сережи, Георгий Николаевич, был предпринимателем – занимался торговлей и еще чем-то. Он был женат на Вере Алексеевне, которая родила ему семерых красавцев – высоких, черноусых, как отец. Все они в 30-е годы подверглись репрессиям. Сидел и дядя Сережа, но именно его почему-то выпустили.

Отец Георгия Николаевича тоже занимался предпринимательством, а жена его, бабушка дяди Сережи, была немкой, звали ее Августой. Дядя Сережа почему-то гордился этим обстоятельством. Бабушка была женщиной энергичной, практичной, твердой рукой вела хозяйство и дела. Во внешности дяди действительно было что-то арийское (овал лица, форма головы). И до чего же он (да и тетя Маруся) был аккуратным!

У Георгия  Николаевича была сестра Люба (тетя Люля), славившаяся на весь Нижний Новгород своей красотой. Дела в семье шли хорошо, и Любочка всегда выглядела соответственно.
И вот в нее страстно влюбился знаменитый нижегородский купец Рукавишников. Тот самый, владелец заводов-пароходов. И решил он жениться на Любе. Уже готовили свадьбу. И вдруг все рухнуло. Я так и не знаю, что случилось. Ляля Мещерская, дочь двоюродного брата дяди Сережи, Дмитрия Борисовича, как-то в письме писала мне: «Кто-то из них был горбат». А, может, кто-то посчитал этот брак мезальянсом. Короче, помолвку расторгли, в качестве отступного Рукавишниковы дали ее родителям 10 тысяч рублей.

Кто был в Горьком и ходил по Откосу, наверняка видел красивый, весь в скульптурах, с огромными венецианскими окнами особняк. Это сюда чуть не вошла хозяйкой Люба Мещерская. А после революции в нем организовали Исторический музей.

И тут начинается история упомянутых 10 тыс. рублей.

После семейного совета было решено основать на эти деньги своё дело. А именно: открыть швейную фабрику с магазином верхнего платья. Руководителем предприятия поставили Георгия Николаевича. И он успешно повел дело – отстроил громадное по тем временам здание на Нижней набережной (ул. Маяковского), оснастил новейшим оборудованием, накупил тканей, фурнитуры и начал выпускать красивые, добротные модные пальто. Товар шел нарасхват, деньги текли рекой, в том числе и на благотворительность. Георгий Николаевич даже был удостоен звания «Почетный гражданин города».

Я не знаю, кем стали сыновья Георгия Николаевича. На фотографии вот они – один другого краше. А летом 1939 года, когда мы с сестрой гостили неделю у сотрудницы ботанического сада Дины Шахрай, жены одного из братьев дяди Сережи (кстати, у нее был сын Альберт, у которого фамилия должна быть Мещерский, а отчество Борисович), мы по секрету узнали, что муж Дины сидит в тюрьме. Глухо говорилось и о других братьях -–тоже узниках тюрем. Наверняка все пали жертвой своей красивой фамилии. На протяжении последующих лет я ни разу не слышала о братьях дяди Сережи. Не знаю также, как сложилась судьба тети Любы: вышла она замуж или нет, уехала куда-нибудь или нет – не знаю. Ее удачливый брат Георгий скорее всего первым пал от рук пламенных революционеров. А жену его, Веру Алексеевну, я видела много раз. Она приходила к нам в гости вместе с тетей Марусей и дядей Сережей. Видели мы ее и у них. Жила она, кажется, одна. Была молчалива, замкнута, нелюдима и сильно состарилась. Но одета всегда изящно, аккуратно строго. Мама говорила, что у Веры Алексеевны не все в порядке с головой. Может, больна шизофренией. Не знаю, на что она и жила.

Я уже упоминала, что у дяди Сережи был двоюродный брат Дмитрий. Он жил с семьей в старом доме на улице Ковалихинской (тогда ул. М. Горького). Тоже бедность несусветная. Одна комната, общая кухня, никаких удобств. Зато у них с тетей Катей было четверо детей (Жора, Рита, Ляля (Ольга) и Наташа). Все было по-спартански просто – кровать, стол, кушетка, буфет и особо аккуратнейший письменный стол между окнами с барельефом Ленина в круглой рамочке. Никто из детей не смел притронуться к столу или тому, что на нем лежало.
У дяди Мити было два высших образования, одно из которых – экономическое, а второе – не знаю какое. Работал он тоже бухгалтером, а дома писал трактаты. О чем – понятия не имею.
Но жили они весело. Дядя Митя сочинял стишки и пьесы и разучивал их со своим «квартетом». Как ни придем к ним – готова новая программа. Наверное, не случайно, что самая младшая их дочь, Наташа, стала актрисой и успешно играет в труппе драматического театра. Даже стала заслуженной артисткой РСФСР.

Дядя Митя и тетя Катя тоже познакомились в секте баптистов и, как и мои папа и мама, всю жизнь до глубокой старости пели в хоре Дома ученых. А дядя Митя, прекрасный лирический тенор, долгие годы пел в хоре оперного театра.

В те годы родственники часто ходили в гости друг к другу. В наших семьях всегда царила творческая атмосфера. Пели и читали стихи дети, пели взрослые. Я уже писала в одной из глав, какой чудесный камерный ансамбль составляли дядя Митя (тенор), папа (бас), тетя Маруся (2-е сопрано), тетя Катя (2-е сопрано) и мама (альт). Слушать – не наслушаться.
Догадываюсь, что добиться большего успеха в жизни при таких дарованиях тоже помешала фамилия…

У тети Маруси с дядей Сережей детей не было, у дяди Мити оставался сын Георгий, но умер где-то в 90-х годах. Не знаю, был ли у него сын. Где-то должен быть Альбертик, сын Бориса (одного из братьев дяди Сережи), а насчет остальных братьев ничего не знаю.
Я говорила, что мы часто ходили в гости. А как же тогда обстояло дело с угощением? Если был праздник – устраивали складчину. На столе были винегрет, селедка, колбаса, сыр, банка шпрот и банка чего-нибудь в томатном соусе, иногда пироги, водка и портвейн. Иногда пиво. К чаю – конфеты, пряники, печенье, иногда плюшки. В остальное время сидели просто так.
При нас, бывало, тетя Маруся и дядя Сережа поедят одной вермишели со сковороды. Правда, у тети Маруси всегда был очень вкусный квас. У дяди Мити, говорят, и посуды не было. Один раз, помню, они угостили нас квашеной капустой. Какая она была вкусная!









Голос из Космоса

Вы, наверное, обратили внимание на эпиграф, предваряющий этот опус: «Возвысь разум до Космоса, очисти душу от скверны, наполни сердце любовью». И подпись: «Голос из Космоса».
Откуда взялся этот самый голос?

Я действительно слышала эти слова, и произносились они беззвучно, но внятно откуда-то чуть повыше моего правого виска. Нельзя сказать, что я сильно удивилась, потому что отчасти была к этому готова.

Мне и раньше слышались разные тихие непонятные голоса и слова. Причем каждый раз в важные моменты жизни. Такое впечатление, что кто-то посылал мне свои мысли. Например, слышала в голове слово «Женюсь», когда рядом был Олег. Или «Чтоб ты сдохла» - когда зять стоял за моей спиной, а я в то время гладила пеленки только что родившейся внучки. А самый громкий голос с четкими словами («Зато ты будешь принадлежать всей Вселенной») слышала однажды ночью, когда лежала с сердечным приступом, и меня пронзала отчаянная мысль: «Да я сейчас умру!». Голос был скрипучий и звучал где-то внутри головы справа.

Вообще, со мной происходили иногда странные явления, когда я вдруг видела как будто кадры в кино (ясновидение). У меня всегда был сильный инстинкт, я многое предчувствовала. Но так, наверное, почти у всех бывает.

В 60-х годах, в конце, в прессе вдруг громко заговорили об инопланетянах, разных паранормальных явлениях, об общениях с духами и т.п. Я сильно увлеклась этой темой. Читала статьи, слушала радио, покупала книги. Купила «Агни-Йогу», тщательно изучила все тома и разделы (и всему находила подтверждение в себе самой), буквально вылизала «Розу мира» Д.Андреева, внимательно проштудировала «Евангелие», «Сын человеческий» А.Меня, читала «Библию», прочитала массу брошюр и статей. Тогда такой литературы издавалось много. Все уверовали в чудеса, связь миров, экстрасенсов, астрологов – разразился странный бум.
Зять приносил одно время выпуски газеты «М-ский треугольник» о чудесах, происходивших в районе реки Молебка где-то в Пермской области. Издатель газеты и фанат этой загробной темы некто Мухортин жевал и пережевывал факты и фактики и даже опубликовал кодовые слова для общения с духами.

И я, дура, эти слова произнесла. И что тут началось! Полезли отовсюду какие-то серые морды – то великаны, то гномики. Одни являлись на мгновение, другие задерживались подольше. Например, один гномик прыгал, бегал по кровати по подоконнику, по цветам и все говорил что-то жужжащим голосом. Какие-то прозрачные существа звали меня полетать с ними, и я летала в темной вышине. Они были всегда возбужденные, озорные, рвали и метали. Все это происходило не наяву, а в пограничном состоянии между сном и бодрствованием. Я их видела, слышала, осязала. Интересно, что они звали меня и туда, и сюда. Налетавшись, я, как в скафандр, влезала в свое тело. Я это четко ощущала. Даже позвали один раз в Шамбалу. «Нет, - говорю, - не надо. Боюсь». И отстали. Кстати, я явственно ощущала их враждебное отношение к Олегу, моему мужу. А он, конечно, и на дух не принимал никакой чертовщины. Посмеивался, когда я млела на сеансах Чумака и Кашпировского. Между прочим, первые три сеанса Чумака мне помогли – перестали болеть кости копчика и шеи. А потом мне становилось хуже. А что касается Кашпировского, то я случайно обнаружила, что когда он приступал к пятиминутному «камланию», заканчивающему сеанс, на его лице вспыхивала огненная маска, закрывающая верхнюю часть лица. Маска была подвижной, она как бы трепетала на лице – на лбу и под глазами, а на месте глаз были дыры. Кроме меня, эту маску никто не видел. Сеансы Кашпировского производили на меня тяжелое впечатление.

В сентябре 1989 года, однажды днем, часов в 12, когда дома были только мы с Ирочкой, вдруг раздался телефонный звонок. Я подняла трубку. Тихий высокий женский голос, обратившись ко мне по имени-отчеству, вдруг начал очень торопливо о чем-то говорить. Говорила она очень взволнованно, тревожно и таким сложным и… высокообразованным языком, что я долго не могла ничего понять. Я хотела поскорее узнать, кто это говорит и что сообщает, но прервать эту торопливую речь не могла. Наконец, женщина, вся удрученная и озабоченная, остановила свой монолог и сказала напоследок: «Впрочем, в земной жизни у Вас будет еще много хорошего». При этом мне показалось, что она чуть усмехнулась. Вроде того, что разве, мол, это идет в какое-нибудь  сравнение с тем, что произойдет до этих хороших времен?

Я сказала наконец: «Спасибо. Но кто вы? Что хотели сказать?» Но телефон замолчал. Ни ответа, ни шороха, ни гудка. Полное молчание.

Ирочка спрашивает: «Кто это звонил?» - «Не знаю, -говорю, - какая-то девчонка разыграла, что ли…» А самой стало так не по себе! Вроде, загрызло что-то внутри. Но я не любила плохого настроения и тут же обрела привычную уверенность и бодрость.

И только когда прошли последующие 5 лет, я поняла, что кто-то пытался предупредить меня, нас, о грядущих несчастьях. Но почему я не поняла ни слова? Слишком хотела поскорее узнать, кто говорит, а не то, что говорит.

Кто же разглядел черную-пречерную тучу, окутавшую наш дом и грозящую неисчислимыми страданиями?

Слов вспомнить не могла, а вот то, что она перечисляла какие-то грозные события и предупреждала, как беды преодолеть – это я поняла лишь годы спустя.

Где-то в конце 90-х годов по Подольскому радио «Пульс» выступала местный астролог Маргарита (фамилии не знаю), и ее голос показался мне подозрительно знакомым. Она тоже говорила тихо, быстро, голос был высокий. Она пригласила желающих воспользоваться ее услугами и назвала телефон. Я звонила несколько раз, но никто не ответил…

После страшной, черной полосы в нашей судьбе я всеми фибрами души возненавидела всю мерзкую чертовщину. Я крестилась еще в 1993 году, весной (23 февраля) – так захотелось. Кажется, мне приснился Олег и велел креститься. Я стала ходить в церковь, ставить свечи на канун и к другим иконам, стала молиться. На всякие дела просила у Бога благословения и благодарила по окончании дня. Я убрала «Агни-Йогу», «Розу мира» и другие книги подальше от глаз. Много выбросила.

Я стала слышать другие голоса – спокойные, дружелюбные.

Как-то, встав утром с постели, я услышала справа от головы те самые слова, которые привела в эпиграфе. Я их не сразу запомнила, а постепенно. Когда слышишь речь подобным образом, иные слова воспринимаешь не буквально, а только смысл. Насчет Космоса и любви в сердце я поняла и запомнила четко сразу, а вот насчет скверны в душе пришлось долго копаться в памяти, пока я полностью выразила заложенный и понятый мной их смысл.

Фанатически верующей я не стала, даже дочка и внуки не могут меня уговорить регулярно посещать церковь, причащаться и т.д. В 2005 году, в июне, когда я лежала с глазами в госпитале, я сходила несколько раз в тамошнюю церковь, от души исповедалась молодому священнику Алексею в своем прегрешении – общении с нечистой силой. Батюшка назвал мою исповедь криком души и когда держал епитрахиль на шее, торжественно, как мне показалось, голосом Бога провозгласил: «Я прощаю тебя! Я отпускаю тебе этот грех! Иди с миром. Перед тобой чистая дорога». Особенно явственно врезалось в память слово «Аминь».

После этих слов я глубоко с облегчением вздохнула.

Господи, слава Тебе!

Как-то мне приснился сон. Я вышла из темного леса на освещенную солнцем опушку и увидела пролегающую впереди дорогу. Я, как партизан, оглянулась влево-вправо и услышала громкий мужской голос: «Не бойся!» И я смело пошла к дороге и отправилась по ней вправо, куда мне и надо было.

И отец Алексей говорил таким голосом. Я спокойно и уверенно иду по этой дороге, зная, что Бог со мной. Он меня видит, понимает, помогает, посылает знаки добра и любви, не скупится на разные испытания. И я за все Ему благодарна, потому что все идет во благо. Как приятно чувствовать, что я не одна в мире, что рядом всегда находится Ангел, который не даст оступиться, упасть, который подскажет, поможет, утешит.

Если следовать высшему Закону Божьему – нравственности – всё снесешь, всё преодолеешь. Природа, хорошие люди, красота, доброта всегда были и будут.  Иди своей дорогой, трудись – не ленись, люби жизнь – и весь мир Божий будет твоим.

27 августа 2006 года.






Это чудное мгновенье

13 ноября, примерно в 2 часа дня, когда я собиралась прилечь после обеда, я вдруг увидела прямо перед собой Юру. Живого, яркого, ясного, с четко прорисованными чертами лица. Мне и раньше вдруг являлись изображения разных людей, но тут я захотела вглядеться, кто же это – уж очень он напоминал Юрочку. Вгляделась – он! Похож на себя больше, чем когда-либо при жизни. Через секунды две-три изображение стало темнеть и скрылось за черным туманом. При последнем отблеске его лицо было повернуто ко мне, а до того он сидел вполоборота и смотрел на что-то влево от меня, а от себя вправо.

Что же представляло собой видение? Жаль, что я больше не могу рисовать…

Это был прекрасный юноша лет 20, тщательно причесанный. Юрочка носил длинные волосы, а у его призрака светло-русые волосы были зачесаны назад и надо лбом довольно пышно возвышались.

Лицо было худощавое, но гладкое, точеное. Цвет лица не то, что румяный, а сияющий, чуть розоватый. Губы тоньше, чем у Юры, но яркие, плотно сжатые. Его чудные ореховые глаза под длинными ресницами были полуопущены. Он на что-то пристально смотрел. Смотрел очень серьезно, сосредоточенно, но без особого напряжения. Мне почувствовалась во взгляде некоторая озабоченность.

Видела я его сантиметров на 15 ниже плеч. Одет он был в светлую, чуть сероватую рубашку с расстегнутым воротом.

Ну, а в общем вид был явно неземной. Это был идеальный портрет идеального существа. Я успела осознать, что земные дела его не занимают, что у него идет своя, особая жизнь, есть свои заботы и свои занятия, свои обязанности.

Почему он в конце «сеанса» вдруг начал поворачиваться ко мне?

Кто прислал мне это видение? Сам или кто-то другой? И что всё это должно значить? Примерно с неделю до этого дня я сидела дома одна и подумала: как я хотела бы увидеть Юрочку - таким, какой он сейчас есть. Один верующий врач-гомеопат-окулист, услышав мой рассказ о постигших несчастьях, сказал: «Если чистый, невинный человек погибает мученической смертью, он попадает в самые высокие сферы Царства Божия». И еще. Олега во сне я часто вижу (как будто он живет и «тут» и «там»), и я как-то спросила его: «А что ты знаешь о нашем Юрочке, где он?» «Что ты! – говорит, - он так далеко, так высоко…» И больше ничего не сказал.

Так что? Юрочка действительно удостоен таких сфер?

Он весь светился изнутри и вокруг себя. В нем чувствовалось сильное внутреннее напряжение. Неужели он попал куда-то близко к «Огненному миру»?

Это не удивительно. Я-то знаю, какая прекрасная, добрая у него была душа, как он любил цветы, красивую музыку, как много он читал прекрасной литературы, каким благородным был по отношению к друзьям, жене, сыну. У нас в семье ему было не очень уютно. Отцу не нравилась его некоторая расслабленность. Он был очень мягкий по характеру. А я его до безумия обожала и потакала во всём (кроме курения и вина). И ведь каким способным он был – вечный отличник. Благодарю, низко кланяюсь Тому, кто показал мне сына живым.

16 ноября 2007 года.







Два портрета

А имею ли я, грешная, право вторгаться в высокие сферы и описывать то, что мне видеть и знать не положено? Но я видела с предельной четкостью, хотя долго не могла осознать, что это? кто это? Почему? Зачем?

После гибели моего Юрочки в ноябре 1993 года я постоянно пребывала в настроении скорби и отчаяния. Боль не утихала, сердце не смирялось, утешения и успокоения не предвиделось.
В июле 2007 года сижу как-то днем на диване. Не помню, о чем думала. Может, опять предавалась скорбным мыслям. Вдруг вижу, что чуть левее моего лица вспыхнуло яркое, почти как огонь, изображение: молодой человек лет 20, блондин, с тонкими, но резкими чертами лица, сидит в пол-оборота ко мне и внимательно то ли читает, то ли рассматривает что-то. Глаза полуоткрыты, рот тоже. Видно его голову и плечи в белой рубашечке. Верхняя пуговка у ворота расстегнута.

С каждой секундой изображение становилось все резче, отчетливее. И вдруг я поняла: это Юра. Его лоб, щеки, нос, рот, глаза. Его светлые волосы, только не прямые, длинные, как при жизни, а чем-то смазанные и уложенные в красивую волнистую прическу. Такую точно прическу, только на темных волосах, я видела потом у Алеши, сына Юры. Действительно, он чем-то волосы мазал.

Вглядываюсь, да, это он, его лицо. Только как-то мало похож на человека из плоти и крови. Кожа лица как будто чуть прозрачная, светится, в глазах пробегают язычки пламени, губы яркие. Все до того резкое и четкое, хотя у него всегда личико было мягкое, нежное. Думаю, а что, если он на меня посмотрит, увидит? И он действительно начал поворачиваться ко мне, но именно тут его закрыла черная тень, и в последний миг я видела только отблески его лба и носа, черно-белые.

Да, выражение лица было предельно серьезное, он очень напряженно думал. Мысли, чувства обуревали меня несказанно. Сразу промелькнула перед глазами вся его жизнь с нами, я лихорадочно перебрала в памяти, в чем я виновата перед ним.

Но, странное дело, с тех пор я начала понемногу успокаиваться. Я читала в «Агни-Йоге» об «Огненном мире», одном из высших уровней мироздания, что редко кто туда попадает после смерти, только достойнейшие из достойнейших, в том числе невинные мученики.

Не потому ли мой сынок явился мне, чтобы мы поняли, что он уже не страдалец, а один из тех, кто своей жизнью, мыслями оказался достойным этого высшего мира? Человек-то он был действительно прекрасный – чистый, честный, добрый, умный, красивый душой и телом. С тех пор я не столько скорблю, сколько горжусь, что воспитала такого прекрасного человека.
Ах, как он был чудесен в том видении!..


Летом 2008 года моя внучка Ляля на даче у одноклассника, где они собирались всем классом, чтобы отметить окончание учебного года, познакомилась с одним мальчиком с соседней дачи, Сашей. Вспыхнула любовь, да такая, какая бывает только раз в жизни. Это было наваждение, угар. Они не могли наговориться, наглядеться, налюбоваться друг другом. По телефону говорили ночь напролет.

Прошло лето, настала осень, Ляля простудилась, но, больная, в любую погоду продолжала ходить на свидания и, наконец, так разболелась, что слегла в больницу.

Никакое лечение не помогало, горло болело страшно. Это был мононуклеоз. В отчаянии я стала горячо, исступленно молиться перед иконой Спаса Нерукотворного, которую сама вышила. Я эту икону считала почти чудотворной, потому что она очень четко реагировала на все обращения: улыбалась, хмурилась, успокаивала. С тех пор, как  почти ослепла, я уже замечала такие тонкости. И вот я прошу, прошу, молю-молю: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную! Спаси Лялечку! Аминь». И вдруг! О чудо! Из рамы, сквозь стекло выплыл листок бумаги с портретом неизвестного мужчины. За ним другой, третий… Выходили листки пачками изо рта вышитого Христа, тут же начинали увеличиваться,  достигали размера иконы и улетали вверх, исчезали. Сначала я удивилась, почему лицо на портрете не похоже на вышитое, потом решила посмотреть повнимательнее, чье же это лицо. Портрет был больше похож на нарисованный черно-коричневым фломастером, чем на фотографию. Итак, это было совершенно необычно, так что я растерялась. Мысленно попросила, чтобы дали рассмотреть. Это бесконечное движение листков прекратилось. Большое полотно остановилось и закрыло всю раму. И что?

Это был мужчина лет 35, похожий чертами лица на испанца. Темные, с каштановым отливом волосы. Голова, усы, борода – всё ухоженное. Волосы не длинные, а подстриженные пониже ушей. Шеи не видно, одежды тоже. Одна голова в четверть оборота. Большие черные глаза смотрят справа налево, тонкий нос. Рот большой, губы плотно сжаты. Меня больше всего поразил взгляд. Он в точности такой, как на иконе Рублёва «Спас Вседержитель» - свободный, вольный, уверенный, как будто говорящий: «Я все знаю. Я все могу. Я всех люблю. Я ничего не боюсь» - сплошное доброжелательство и самая твердая уверенность.

Потом, на следующих листках, человек на портрете как будто становился старше: 40-50-60 лет. Лицо выглядело более худощавым, растительность на голове и лице – не столь пышной. Листки идут, я сходила на кухню зачем-то, прихожу – а они так же пачками вылезают и разлетаются.

Если бы я могла рисовать, как прежде, я бы обязательно запечатлела этот образ. Обычный человек, каких много на картинах Гойи и Веласкеса. Кстати, после того, как был показан образ самого старшего, опять пошли изображения самого первого образца, когда он только появился.

Потом, когда я наконец задалась вопросом: кто же это и что все это значит – все прекратилось и исчезло.

Лялечка начала выздоравливать, и с тех пор этой болезнью не болела. Спасибо врачам, конечно. А может, моя молитва помогла и Тот, Кому я молилась? Я уж не менее получаса спустя вдруг додумалась спросить, а кто же этот мужчина? Уж не Сам ли Вседержитель? Говорят же, что человек создан по Его образу и подобию.

…Спустя год Лялечка всё же рассталась со своим Сашей. Химия любви улетучилась, он стал ей неинтересен. Уверена, что так безоглядно она уже никого не полюбит.

Пожелаем ей большого счастья и настоящей любви – красивой, глубокой и крепкой.

19 июля 2010 года.





Голубой цветочек

Песочница во дворе — несомненно, самый важный социальный объект для малышни. С утра до позднего вечера копошатся в песке карапузы от одного года и старше. И не надо им никаких пляжей и аллей. Сколько совочков и лопаток, формочек и всевозможных игрушек теряется, закапывается (а потом другими откапывается) в песке — никто никогда не считал. Главное — процесс: налепить куличиков, нарыть ямок и тоннелей, соорудить дворики или отдельные комнаты. Конечно, придут рано или поздно мини-вандалы и порушат, растопчут созданное. Но это будет потом.

Сколько поколений малышей прошло через песочницы нашего двора! Попробую вспомнить тех, кто на протяжении семи лет составлял компанию нашим Лене и Ляле.

Это Вова Сарычев, лучший друг Лени в детские годы, Таня и Миша Дегтяревы, Алеша и Настя Рыльковы, Саша Морозов, Сережа и Алеша Мишуровы, Аня и Денис Чеботаевы, Аня и Илья Гранатюки, Сережа с улыбкой тогдашнего министра обороны Шапошникова, за что мы его и прозвали Шапошниковым, и многие-многие другие. Одни были побойчее, другие поспокойнее, одни вечно пищали, другие, наоборот, звенели, как веселые колокольчики.

Самым серьёзным «жителем» песочницы был Алеша Рыльков. Серьезный, склонный к рассуждениям, он и к играм относился с основательностью (той осенью он должен был идти в первый класс). В одиночестве он никогда не копался. Собрав несколько ребят, он затевал каждый раз важное, большое мероприятие. Например, построить город, вырыть глубокий тоннель или даже навести порядок на территории площадки или в самой песочнице. Но больше всего он любил строить дороги. Разметит, окантует их палочками, настроит мостов, виадуков-акведуков, тоннелей, эстакад, иной раз и развязку соорудит. А потом пускает ездить по этим дорогам свои крошечные автомобильчики, паровозики, кораблики. Сам играет и друзей увлекает. Ни одна девчонка не смела сунуться в этот момент в песочницу. Сидящие вокруг на скамейках мамы и бабушки, покоренные творчеством Алеши, не давали никому мешать ему. Наверное, не случайно после окончания лицея №1 он поступил в МАДИ (автодорожный институт) и стал там отличником. (Несколько лет назад он закончил институт и успешно продвигается по служебной лестнице).
А еще среди пестрой малышовой компании выделялась Аня Чеботаева. Крохотная девчушка, она ни секунды не сидела спокойно. Все время перебегала с места на место, без умолку щебетала, хотела присоединиться и к тому, и к другому. В своем красном комбинезончике она так и крутилась. Это был на редкость обаятельный ребенок, вызывающий всеобщую симпатию своей непосредственностью. Строгая мама без конца ее одергивала: «Встань с колен!»  Разве можно было сердиться на это очаровательное существо?!

И вдруг оказалось, что эта девочка понравилась не только кому-то из взрослых, мне, например. Пошли мы с внуком Лёней однажды утром гулять, двинулись, как всегда, к песочнице. Дело было в мае, кругом буйно цвела голубыми цветами «огуречная трава». Лёня сорвал один цветок и, показав его мне, сказал: «Ане подарю». Я умилилась. Интересно, как он поднесет девочке свой цветок?

Зажав голубой огонек в кулачке, он радостно побежал к песочнице, в центре которой, как всегда, полыхал знакомый красный комбинезон.

Но что это? Когда мы подошли к песочнице, Ани там уже не было. «А Анечка?» - спрашиваем. - «Ушла домой. Сейчас придет».

Лёня так и сник. Опустил руку, выронил цветок. Потом его затоптали. Вышедшая вскоре Аня так и не узнала, какого подарка лишилась.

А было тогда обоим по два года.

весна 2012 года