Колокол по иллюзиям. Ч. 2

Борис Готман
   

   Продолжение. Предыдущая часть http://proza.ru/2017/01/31/2235

   Оставляю за скобками весь обычный распорядок  училищной службы, поглощавшей  всё время и силы от подъёма до отбоя, а часто и после отбоя.

   Хочу только подчеркнуть, что командованию училища удалось создать и поддерживать в нём то, что потом назовут "социализмом с человеческим лицом" – порядок суровый, но справедливый.

   Потом в войсках  мы поняли, что наше училище было только крохотным островком в океане произвола и беззакония.

   Но это потом. А тогда наш моральный дух был на недосягаемой для всякого негатива высоте.
 
   Поэтому задание начальника политотдела никаких отрицательных эмоций у меня не вызвало.

   Тем более, что в этот день мой взвод заступал в караул, а я, как замкомвзвода, начальником караула.

   Начкару  ночью спать запрещено, но бороться со сном ох как трудно. Сидишь за столом в кабинете, и так вот сидя засыпаешь.

   Чтобы не уснуть, я обычно ставил стул, на котором сидел, на задние ножки между столом и топчаном за моей спиной.

   Начинаешь засыпать, стул падает или назад, ударяясь об угол топчана, или вперёд, становясь на все свои четыре ноги. Мгновенно просыпаешься.

   Хотя не совсем мгновенно. Примерно  за месяц до этого, сидя в таком неустойчивом равновесии, не успел среагировать на появившегося внезапно в окне комбата.

   Пока встал  и пошёл к двери, её уже открыл кто-то из бодрствующей смены.

   Это было вопиющим нарушением Устава Караульной службы.

   Ко мне у "бати" претензий почти не было, ведь через окно он видел, что я сидел за столом. А курсанта, самовольно открывшего  дверь, он хотел немедленно отправить на гауптвахту.
 
   Тогда мне удалось уговорить его не делать это, но я понял, что "автоматическому" стулу полностью доверять нельзя.
 
   Так что сочинение в перерывах  между отправлением  смен и проверкой  постов заказанной политотделом "поэмы" должно было помочь в борьбе со сном.

   В результате к утру получился довольно складный  вирш, начинавшийся словами из светловской  "Гренады", затем продолжавшийся вкраплениями строк  из "Генерала" Константина Симонова, посвященного  Мате Залке – легендарному герою  Гражданской войны в Испании генералу Лукачу, плавно переходящий в рифмованные газетные сообщения о вьетнамской войне и нашей бескорыстной помощи сражающемуся братскому народу.

   Надо сказать, что в этом карауле мне спать вообще не пришлось: в разрешённые для этого четыре часа между восьмью утра и двенадцатью непрерывным потоком шли "хозяева" складов и прочих охраняемых помещений, "вскрывать"  которые может только начальник караула.
 
   В очередной раз, когда я шёл снимать с охраны спецчасть, столкнулся в коридоре с начальником политотдела. Увидев меня и караульного с автоматами, он недовольно бросил:

  -Сказал бы вчера, что заступаешь в наряд, я бы распорядился, чтоб заменили! Сейчас главное твоё задание – стихотворение о Вьетнаме.

  -Товарищ полковник, Ваше задание выполнено! Уже написал!

  -Давай сюда!

  -Так это ещё черновик, - ответил я, - начёркано-перечёркано.

  -Ничего, моя машинистка разберётся!

   Я вынул из сумки листки и отдал полковнику.

   Опускаю детали. "Поэма" была одобрена,  на смотре получила первое место, текст забрали для печатания в одном из центральных изданий, несколько раз читал её на областном телевидении.

   Недели через две после смотра самодеятельности меня опять вызвал начальник политотдела.

  -Садись, - сказал он мне, когда я вошёл и доложил. Потом, когда я аккуратно присел к тумбочке перед его огромным столом, он продолжил:

  -Тут, понимаешь, какое дело. Тебе надо завтра  в 9 часов прибыть к главному военному цензору округа, это рядом с комендатурой. Что-то надо подправить в твоём последнем сочинении. Сам понятия не имею, в чём дело… Полковник Ермилов, цензор, всё тебе объяснит.

   На этом наша беседа закончилась.

   Вернулся в казарму, доложил о вызове ротному, майору Орлову.
 
  -Говорил, что твоё сочинительство добром не кончится! Ты же прирождённый строевик, зачем в писатели лезть?! – вычитывал он, выписывая мне увольнительную.
 
   Мне его пессимизм понятен не был.
 
   Всё в стихах было вроде в порядке.
 
   Что плохого в словах "Гренада, Гренада, Гренада моя"?
 
   Или какую военную тайну выдал строками: "Степной городок в деревцах потонул, Здесь спят ребятишки под стартовый гул, Не делящий сутки на ночь и на день, Стремительных крыльев проносится тень, И смотрит с волнением русская мать, Как учится парень вьетнамский летать…"?
 
   Так что я совершенно не волновался перед визитом в военную цензуру.

   Назавтра выяснилось, что зря не волновался…


   Продолжение следует  http://proza.ru/2017/02/02/1495