Каждый раз, проходя мимо моего стола, она останавливалась подтянуть чулки. При этом она нагибалась так, что ее практически обнаженные выпяченные ягодицы с тонкой полоской утонувших в плоти стрингов касались лежащих на краю стола бумаг. Минуту она возилась с левым чулком, еще минуту с правым, а потом поднимала голову и улыбалась хирургически утолщенными губами, ложно сообщающими моему подсознанию о максимальной фертильности.
Я понимал, конечно, что эта изощренная атака направлена не на мою социально ответственную личность. Она целила в древнейшие слои мозга, в те формировавшиеся миллионами лет зоны, для которых подобное поведение означало только одно – приглашение к немедленному спариванию.
О, как остро ощущал я трагическую двойственность мужской природы! На одной стороне был я, сознательный член общества – а на другой, простите за плохой каламбур, был член бессознательный. Уже дымил мозг, уже пылал биологический бикфордов шнур, к которому это злобное существо подносило бестрепетной рукой факел… Сжав зубы, я опустил глаза в стол – и тут до моего обоняния донесся слабый цветочный запах, смешанный смешанный с какой-то кружащей голову субстанцией…
Феромоны. Летучие вещества, элементы внешней женской секреции, уверяющие мозг самца, что наступил идеальный момент для передачи генома. Они действуют прямо на рептильные мозговые структуры с одной целью – вызвать волну неконтролируемого желания: природа как бы вырывает у сапиенса рычаги и передает их древнему инстинкту, чтобы тот, наплевав на человеческие условности, срочно позаботился о продолжении рода…
Я не знал в то время, что феромоны добавляют в духи совершенно легально. Их концентрация в воздухе над моим столом была чудовищной, никогда не встречающейся в живой природе. Видеокамера на стене наблюдала корректного офисного клерка, перекладывающего бумаги с места на место, но животная половина моего мозга была уверена, что я потрясаю своим метафорическим копьем у ночного костра, а вокруг бесстыдно пляшет сотня готовых к спариванию самок, опрыскивающих меня выделениями
своих анальных желез.
Зажав нос рукой, я стал дышать ртом – но было поздно. Мои зубы скрипнули, и острая боль пронзила тело. Я издал сдавленный стон.
Все это время моя простата получала от мозга команды приготовиться к продолжению рода – и выполнила наконец свою биологическую функцию. Но где было крохотному кусочку мужской плоти, наивно рапортующему о том, что задание природы выполнено, понять изворотливое коварство, увлекшее его в западню? Как описать это заключенное в тесную тюрьму пламя, эту зубную боль живота, эту воткнутую в самое беззащитное место мужского существа раскаленную пику…
Неужели все сойдет ей с рук?
Нет, сказал я себе. Она хочет толкнуть меня на безрассудство, а потом завести в суде эту хитрую песню о том, что женщина-де может одеваться и пахнуть как хочет… У себя дома – да! Но не в общественном месте!
