Заячья петля часть 4 Таёжные истории

   

   


    Утром, когда  я  попытался открыть дверь,  то   показалось, что кто – то  её  снаружи подпирает.  Не так,  чтобы  с места не сдвинуть, но – ощутимо.  Когда   же, всё – таки,  открыл  и  выбрался из зимовья,  то  выяснилось,   что за ночь навалило снега, и мне пришлось  вместе с дверью  толкать  внушительный  снежный  сугроб. А  снег   всё  валил и валил  и   казалось ни   конца, ни  края   этому никогда не будет.   Всё   вокруг побелело,  всё  переменилось. Давно примелькавшиеся, привычные  сосны и лиственницы едва проглядывали сквозь густую пелену снегопада - они потеряли свои обычные очертания и казались  причудливыми  и  незнакомыми.  И  даже,  нашу  поленницу было не узнать. Вчера - такая звонкая, новенькая и от того привлекательная,  сегодня - занесённая снегом, она  потеряла свою  привлекательность  и стояла   сиротливо прислонясь   к   избушке.  «Хорошо,  всё таки,  что вчера   успели закончить   с  дровами,   хорошо что Семёна  занесло сюда к нам.  Вдвоём бы, не успели…»  - размышлял  я,   с удовлетворением  оглядывая, аккуратно    сложенные дрова.   
 
   Когда   возвратился в зимовьё, оба мои приятеля уже поднялись. Сеня,  сидя  на нарах, возился с рюкзаком:  собирал манатки. На   вопрос: что это  значит?   Иван  сказал, что   Семён  собрался   уходить на трассу    прямо сейчас.
 
 – Вы что тут офонарели?  Вы нос – то высуньте из избы - там такое твориться…   Куда ты пойдёшь, Семён?   В такую погоду  дома сидят.  В тайге сейчас делать нечего.  Распогодится, тогда и пойдёшь. К обеду должно  проясниться.
 
   Чего – то я с утра завёлся.  Да и  Ивана   ни  за что, ни про что  задел. Но он  поймёт. Это я, чтоб  Сене не так обидно было. Мы всё ещё чувствовали себя виноватыми. Правду сказать, Сеня тоже постарался.  Именно с  его   подачи   расцвели пышным цветом  у нас  все эти приколы, подначки, бесконечное затейничество, что в конечном счёте,   и привело к  тому, что Семён   на нас  сильно  разобиделся. Как бы там ни было,   мы – хозяева, а  Сеня   наш гость.  Значит – мы  и виноваты. 
 
   Мой наезд, всё – таки,   возымел свое действие.  Семён вышел на улицу, через некоторое время вернулся, и мы поняли, что он   передумал  отправляться на тракт  незамедлительно.    К тому же,    Сеня,  немного  к нам подобрел.    Не то чтоб  совсем нас простил  - нет, этого не было, но , всё  - таки,   поблажку дал.   Кое  - как  стал   с нами общаться.  Отвечал на вопросы, иногда  нас  о    чём – то спрашивал.   Правда,   говорил    сдержано и  сухо.   Но мы и этому были рады.  Засуетились,  захлопотали.    Иван  тут же   принялся  печку   растапливать – угли в ней  всё ещё  оставались - надо было только собрать их в кучку и  добавить растопки.   Я принялся кашеварить.   Всё тот же суп из консервов, но теперь,  уже рыбных.   Дёшево и сердито.   Главное,   очень   удобно  и  времени особого не требует.   
 
   Когда  садились  за стол,  то Иван в том месте, где  должен  был  сидеть  Сеня,  положил на стол  два    сосновых поленца.  Семён  напрягся -  он   насторожено   посматривал то   на  Ивана, то на меня:  видать, опять ждал подвоха. Я же, правду сказать,   и сам  не   понимал:  что там Иван затевает. Но был уверен, что никакого подвоха  здесь быть не может. Мы теперь  изо   всех сил старались угодить товарищу.  И в  самом деле, всё стало понятно,  кода  Иван  водрузил   на   полешки  перевёрнутую  крышку  своего  котелка. Да он   и сам  сиял, как  начищенный  медный котелок - был  доволен   собой и не скрывал этого. Ещё  бы, он  соорудил   отдельную  миску для  Семёна! Одним махом решил проблему Сениной деревянной ложки, которой  тот  очень  гордился и, которая его сильно подвела: оказалась совершенно бесполезной в наших таёжных условиях.  А  чурочки Иван подложил, потому что   из   крышки   торчало   ушко,  и   просто  поставить её на стол   было  невозможно  - крышке   требовался   фундамент.
 
   Иван был, как теперь бы   сказали,   креативщик.  Я   уже  как – то   свыкся  с тем, что  напарник    частенько  что – то   затевает, что – то мастерит   и  мне приходиться,  какое – то время ,  общую  повседневную работу   делать одному, но относился   я   к  этому терпимо. Надо признать, что из его затей нередко бывал толк.   Вот и сейчас   Иван, простенько, без затей,   спроворил  Сене  очень даже неплохую,  подходящую  в данном  случае  посудину.  Крышка была   достаточно  глубокая,  что  позволяло  налить   в неё    приличное    количество   варева, но при этом,  была  она   и  не   слишком  высокая (крышка есть крышка),что позволяло  без проблем хлебать  с неё   Сениной деревянной ложкой.Так что  никакого подвоха - только с добром   и  с  почтением.   
 
   Я,  на правах   повара,  наливал  Сене  суп   и   тоже   старался  от души:   чтоб и погуще было,   и  отдельно,  кусочков рыбы ему  наловил.  В общем,  как могли, ублажали обиженного товарища. Так мало того, что мы   за столом   угождали,  мы и дальше продолжили в том же духе. И опять перестарались.
Как и предполагалось,  часам к 12,   более менее распогодилось,  и  Сеня собрался  уходить.   Мы с Иваном   решили  идти  с ним.  «Да ладно вам, мужики.  Что я дорогу обратно  не найду?  Доберусь, всё будет  нормально.   Чего вам  со мной  зря время терять» -  начал  отказываться  Семён. Но после вчерашнего происшествия, когда он насколько часов топтался в темноте по распадку,  мы   понимали: одного его отпускать нельзя.    Тем более,  после такого снегопада   -   нам   теперь  и самим  приходилось  приглядываться к знакомым местам - с трудом узнавали. Да  Сеня и сам всё понимал,   отказывался  он  не  очень  уверенно,   больше  для приличия.
 
   Так   что, отправились мы  к тракту  все  вместе, включая и  Азуню,   которая теперь бежала  свободно.   Я уже не опасался,  что   она  увяжется   за    какой  - нибудь  зверушкой   и  потеряется в тайге.     Таёжная  собака     всегда вернётся к тому месту, откуда ушла -  из  зимовья ушла,   в   зимовьё   и   вернётся.    К тому же, отпуская    Азуню с  поводка,  я надеялся, что она, наконец,  кого  - нибудь   облает. Вчера - как воды в рот набрала,   если  не считать   того  случая, когда она один раз  тявкнула на сосну, где спрятались рябчики.   Это   её  молчание  напрягало и меня, и  Ивана. На руках договор с зверпромхозом, а в договоре чётко указано количество пушнины, которое ты обязан добыть.   Так что, вся надежда у нас на юную Азуню.   
      
   Нам  надо было добраться до трассы   засветло -  по темну никто не остановится.   Мы успевали, времени у нас  хватало, даже с запасом.    И всё бы ничего,   да  кому – то из нас:  то  ли   мне,   то ли  Ивану – теперь уже и не вспомнить,  -   пришла  в  голову  гениальная   идея:   раз уж   мы  всё  равно теряем день,   то  хорошо  бы  по пути  устроить   Сене настоящую  охоту,   исправить  его  досадную   неудачу    с  рябчиками.  Хоть  напоследок,  как – то скрасить  пребывание  друга  в тайге,  чтоб  было что  вспомнить.  Уж так хотелось  ему угодить… 
         
   Один предложил,   другой обрадовался.   Семён  на всё соглашался – ему деваться было некуда.  Но   дело в том,  что   для того,   чтоб  осуществить  свой план,   нам  надо  было   идти   на трассу    не по тропе,  по которой   мы   заходили  в  зимовьё,  а  отправиться   напрямки   через  тайгу  в   места,  где  был   реальный   шанс  поднять  с лёжки  сохатого,  встретить  небольшое   стадо   изюбров,   или, на худой конец,  косулю.  Конечно,  «зверь  в тайге не привязан»,  уж мы - то это знали.  И нет  никаких гарантий,    что обязательно добудешь    его,   даже если  и найдёшь. Но   нас это сильно не беспокоило. Добудем – хорошо.  Не добудем – тоже не беда.   Добыча – не главное. 
         
   Рядом  с  нашим   зимовьём   была   выстроена  изгородь   с  петлями    в  проходах,    с  потайными  ямами   вдоль   забора, который,   судя по всему, соорудили   вздымщики.  Они здесь  жили  до нас и занимались заготовкой живицы. Теперь хозяевами были здесь мы,  но нам ни разу не пришло в голову насторожить петли.   А  в  какой – то момент, вообще,  городьбу  эту развалили.  Это  случилось, когда   мы заметили, что  наши   соседи  стали   шалить: принялись   тайком   от нас  настораживать  петли, при том, делали это  бестолково  ( это были молодые парни) и  умудрились  загубить  молодую лосиху   и   мощного  красавца  изюбра. После этого  мы и разнесли  злополучную  изгородь.   Хапугами мы с Иваном не были.    Хотя, конечно,  и вегетарианцами  не были -  жили  ведь в тайге,  и  жили  подолгу.  Но пакости никогда  себе  не позволяли.    Нам было интересно  находить зверя, выслеживать, узнавать  его повадки.  Мы предполагали,  что  Семёну   это  будет   тоже    интересно,   раз  уж  он   оказался   таким  азартным, таким   заводным охотником:  шутка ли,   на  ночь глядя   понёсся   в  распадок  за  двумя    несчастными   рябчиками,  где  потом   в потёмках   и  проблуждал  полночи.   
         
    Так  что,  спустившись  от зимовья  к   набитой тропе,  мы  по ней  не  пошли, а   решительно   двинулись  прямо  через  лес   по направлению к речке.   И    тут  - же  занырнули в снежную  купель  -  будто  провалились   в ледяную   прорубь.   Приходилось   продираться   сквозь заросли   кустарника,   преодолевать  участки  густого  мелколесья,   и   нависшая на  ветках  снежная кухта   беспрерывно   валилась нам на голову,    летела  за   шиворот, набивалась в рукава.  Больше всех  доставалось  Сене.   Мы - то  с  Иваном  с  утра  ещё  перешли на  зимнюю  форму одежды.  Я   надел  шапку – ушанку,  Иван натянул на голову,  что – то напоминающее   подшлемник  с напуском на затылке  - он  утверждал, что это   шапка  лесоруба,     и   благодаря ей,  снег  за  шиворот ему никогда не   сыпется. К тому же, оба мы   обулись  в валенки, а чтоб в них не набивался снег,   поверх голенищ натянули  штанины – так ноги всегда сухие и в тепле.
   
   Сеня же,   как был  в  резиновых сапогах  и вязанной шапочке,  так в этом  и  оставался.   Переодеться  ему  было  не  во  что.  Ещё  не поздно  было отказываться  от этой  дурацкой   затеи, учитывая  сомнительную  экипировку  Семёна.  Мы  и  спрашивали  его: «Сень, ну ты как?   Может  повернём  назад?  Может,  по тропе пойдём?   Ты  скажи».  Сеня   на наши вопросы   не отвечал,   но  всякий раз,  как бы, сам себе,  приговаривал:   «Ништо-о-о!», - и  с  какой– то   отчаянной  веселухой   ломился вперёд. А впереди  нас  ждала   речная пойма - заросшая   мелколесьем,  захламлённая  валежником,  с озёрами и болотинами,  стоящими на пути,   в общем,  со  всеми   «прелестями»  занесённой снегом  приречной тайги,  Ко   всему  прочему,  нас ожидал  и  непростой переход  через  речку.  Одно дело перемахнуть с  одного берега  на  другой  по    валежине в сухую  пору  по чернотропу,  и   совсем другое –  переходить   ту  же реку   по  скользкой,    заснеженной    лесине.   Но мы  были молоды -  нам всё было нипочём.
      
   И к речке, как бы там ни  было,  мы  вышли. И  нашли, упавшую   через  реку   мощную   ель   с   сохранившимися  сучьями,  по которой и перебрались на  другой берег.  Как и всё вокруг,   ель   была   занесена    снегом,  но это нам  не помешало.   Перебираясь по ней,   мы  придерживались за  крепкие, надёжные  сучья.  Ветки   же,   которые   стояли  на пути и  мешали проходу -   мы просто срубали топором.   
Как  только перешли речку, сразу стали забирать влево – мы   должны были   выйти на трассу   в   трёх     километрах  южнее    того места,    откуда  заходили.   Пологий  правый  берег  встретил нас приветливо,    особых    препон  не   чинил,  и мы   довольно  быстро    вышли     из   опостылевшей    поймы.  Выбравшись из   мрачных дебрей,  мы  попали  в  светлый    просторный   березняк.  Жить стало   веселей.   Мы и шагали теперь  веселей,    лихо   разбрызгивая   валенками    воздушный  сыпучий  снег,  и  оставляя за собой  три тёмных борозды на  новом  невероятно  белом  пушистом   ковре. 
      
   Правда,  было  одно   обстоятельство,  которое нас  начинало    тревожить.   В тайге   стояла     непривычная,   гнетущая   тишина. Будто всё вымерло. И  когда,  где – то впереди, по ходу, раздался стук   дятла, то  мы  обрадовались  так,  словно  услышали,   что -  то   невероятное   и  важное.   В тот момент, для нас  так оно и было.   В  этом  стерильном   безжизненном  пространстве, в этой кромешной  тишине     появились    признаки  жизни.   Нам эти признаки – ох,  как нужны были!  Мы   опасались   мёртвой пороши. Когда,  после  первого  сильного снегопада,  всё  живое  пугается  новизны,  прячется,  замирает  - и  нет  на снегу  никаких следов,  и  нет  никаких шансов найти  в тайге затаившегося зверя.  Нам   хотелось верить   в лучшее, и стук дятла,  вселял  хоть какую – то  надежду.   
       
   Не  сговариваясь,   мы   прямиком  направились   в сторону  доносившихся  звуков -  нам просто необходимо было увидеть  живое существо  в этом    сонном царстве.   Вскоре  милый сердцу нарушитель тишины   предстал  перед нами во всей красе.   Это был  чёрный   дятел желна, который   в  нескольких метрах над землёй   прилепился   к   стволу,  старой,  доживавшей свой  век   берёзы,  и   долбил  её  так, что  ошмётки летели  во  все  стороны. Мы остановились и стали наблюдать.   Это было и в самом деле  занятное зрелище.   Чёрная,   в  красной  шапочке  птица  уцепилась   лапками    за  старую,  в глубоких   трещинах кору,  и  упираясь хвостом  в  ствол,  размашисто,  со всей дури  - то слева, то справа  долбила  трухлявую  деревину.  Аза   подбежала   к  берёзе  и  тоже  стала внимательно следить за птицей.  Желна,  заметив собаку,   на какое – то время застыла,  затаилась,  а  затем,  решив,  что та не представляет опасности,  поднялась  по стволу  немного   выше,    и   на новом месте,   опять принялась  за  свою долбёжку. Судя по  всему, желна  столовалась здесь не  впервой (ствол  берёзы  был основательно украшен  выдолбленными раньше колодцами) – можно было предположить,  что это  любимое место дятла и улетать  ему  куда – то, не хочется.   
       
   Как только   дятел  пришёл   в движение,   Азуня заволновалась,  засуетилась, завиляла    хвостом  - бубликом, глазами  она  просто   пожирала  птицу  и при этом, тихонько поскуливала. Казалось,   собачонка    вот – вот залает.  И, правду сказать, мы с Иваном  этого  лая  ждали  - хоть бы на кого  потявкала  наша  промышленница. Второй день в тайге, и второй день - молчит.  Но  Аза  так и не залаяла.   Она  была  чистокровной    сибирской  лайкой  от знаменитых родителей  и понимала,  что лаять ей  на дятла  не положено,   даже, если  очень хочется.  Наша юная помощница преподала нам урок.   Мы пошли дальше.   
      
   Через некоторое время мы вошли в смешанные боры.  Снега здесь было   поменьше,   ходить было удобно.  Потому и держался здесь зверь в зимнюю пору. Да, мы   добрались   до своих заветных мест.  Пришли – куда хотели.  Но    радости  не  было.  Мы напряжённо   обшаривали взглядом  места, которые проходили,   уходили - то влево, то вправо - везде   было одно и то же - никем не тронутая, не порушенная  снежная  целина.  Следов никаких не было.  Мы продолжали  идти   вперёд,   всё так    же,   время от времени, разбегались в разные стороны.  Затем, сходились, с надеждой  смотрели  друг  на друга  -  но   хороших новостей не было.  Всё та же - тишь да гладь.  Случилось то,  чего мы так  боялись – мёртвая пороша. 
         
   Мы с Иваном  всё ещё  продолжали    духариться,   делать вид, что не всё потеряно,  а ещё мы,  вдруг оба стали часто цитировать   Семёна:  к месту  и не к месту   употребляли его любимое выражение:  «Ништо – о – о!».  То ли себя  хотели  подбодрить,  то ли,   другу Сене польстить, так сказать,  лишний раз  проявить  уважение.  А что нам  ещё оставалось делать?  Мы,  с  самых лучших побуждений, втравили   Семёна    в     дурацкий  переход  -  и это,  в его – то одежонке,  а ведь    могли  спокойно  дойти до трассы   по хорошей     тропе  прогулочным шагом, любуясь  красотами   принарядившейся  сибирской  природы. А  что теперь?   Мы  в  мыле,   света божьего не видим;  солёный пот  выедает нам   глаза;   снег постоянно летит за шиворот, тает на спине и сбегает    ручьями,   из  всех   троих валит густой пар,   как    от   загнанных лошадей.   
      
    А  главное!  Мы   пришли   в  свои  заповедные места,  где,  как  было обещано  Семёну,  нас будут  ждать  лоси,   изюбры,  или   на худой конец,  косули.  Но  никто  нас здесь не  ждёт,  никто не встречает.   И нигде – ни  следочка!   Всё  живое спряталось и затаилось.  И только,  если  вечером  приморозит,  то  ночью   таёжное население зашевелится,   придёт в движение,  забегает, запрыгает, засуетится в поисках пропитания – голод не тётка.   И уж   завтра  поутру  можно отправляться в тайгу  искать   по следу  зверя  - читать   на белом  снегу увлекательнейшую книгу таёжной жизни.  Следы,  нарыски,   поеди,  лёжки, кучки помёта – всё свежее, с пылу с жару.  Читай – не хочу, если конечно   обучен  лесной грамоте.   Но это будет завтра, а сегодня -  чёрный   дятел  в  красной шапочке.
      
   Правда,   мы всё продолжали  носится по тайге,  цеплялись   за последнюю надежду: случайно наткнуться  на лёжку  и поднять зверя. Глупо, конечно.   Всё равно, что искать иголку в стоге сена.  Мы это понимали,  но и остановиться мы тоже не могли.  Нам  пора  было, как – то, объясниться  с Семёном, по поводу случившегося конфуза.   Но  мы не  решались, всё оттягивали.   Всё разрешилось само собой.  В какой – то момент,   мы  вышли на  лесную дорогу,  которая вела прямо на Тулунский  такт, а с самой трассы  уже  доносились  звуки ,   проезжающих  автомобилей. Наш поход  подходил к концу. Тут уж   пришлось признаваться, что из нашей   затеи с охотой ничего не вышло.   Сеня отреагировал на это хладнокровно.  Он видать,  и  сам    всё понял.
      
    Мы   пошли по лесной дороге в сторону тракте,  откуда   всё  отчётливей  доносился   натужный   гул  гружённых лесовозов. Дорога шла вдоль вырубки.  Слева  тянулся  неглубокий распадок,  поросший частым молодым  осинником, справа –  огромным  белым  полем  лежала  вырубленная  деляна,  с двумя чернеющими,  на  белом  снегу,  неряшливыми кучами   не  вывезенных  хлыстов.
       
    Как только   вышли на вырубку,  Азуня  тут же принялась мышковать. За три часа, что мы были в пути, она ни разу не тявкнула. Нас с Иваном это конечно  заботило.   Но наши переживания, судя по всему,   мало   волновали   юную  особу. Она нашла себе   интересное занятие   и получала от этого удовольствие.  Причуяв  под  снегом мышку,  Аза осторожно, крадучись,  делала несколько шагов, подбиралась поближе  к  добыче,   затем, на несколько мгновений замирала, острые подвижные  ушки при этом работали, как локаторы.  Дальше она  чуть   подавалась назад  - переносила   свой  вес на задние ноги, и в следующий момент  стрелой взмывала  по диагонали вверх.  После того, как она приземлялась,  мышка,  как  правило,  оказывалась прижатой передними лапками к земле.  Осечек практически не бывало, чему мы немало удивлялись.  Ей же,  шкоде, видимо нравилось нас удивлять.  Она хватала мышку в зубы, делала несколько демонстративных прыжков с выкрутасами и подбрасывала  добычу над собой.  Как только мышка приземлялась после вынужденного полёта, Азуня тут же открывала   на неё охоту  по – новой:  следовал  очередной прыжок – и мышка опять оказывалась прижатой лапками к земле. 
      
   Удовлетворившись тем, что опять поймала, охотница великодушно отпускала пленницу и ждала, когда   та опять побежит,  что бы тут же опять её поймать.  Если же мышка  лежала на снегу без движения, то Аза её аккуратно трогала лапкой, вроде, как предлагала: ну - ка, беги! Чего тут разлеглась? Поиграем в кошки – мышки!  И если мышка отказывалась играть, продолжая валятся на снегу,  кверху лапками, то Азунька её за вредность наказывала.   Тут – же на месте её схрумкивала.  Если же мышка соглашалась играть и убегала,  то Азуня её опять же ловила и тоже схрумкивала.  Конечно,   здесь  можно было усмотреть  признаки   жульничества со стороны нашей подопечной, но мы с Иваном были настроены благодушно,  и  слишком строго,  её не судили.  Что с неё взять – молодая, глупая.  Да и природа, как – то настраивала на благодушие   и   терпимость.   
       
   Было тихо и безветренно.  Лёгкие  пушинки  всё летели и летели с низкого серого неба, мягко опускались на кусты,  деревья, на метёлки, торчащих из – под снега, сухих злаков, на растущие вдоль дороги кусты шиповника, с ярко красными, на фоне белого снега, немногочисленными ягодками.   В такую погоду хорошо бродить по тайге одному.  Тишина… Покой…  Ходишь тихо, размеренно, ступаешь аккуратно – спугнуть  боишься:  птицу, зверя, а главное,  боишься спугнуть,  что – то,  притаившееся в тебе самом. А снег всё идёт и идёт. Бывает неожиданно,  дурным голосом заверещит кедровка – и тут же замолчит, устыдившись  неуместности своего крика в этом царстве тишины и покоя.   И от этой, невероятной белизны, от бесконечного,  монотонного  кружения лёгких снежинок  возникает  гипнотическая атмосфера. И всё вокруг погружается в гипнотический сон. И  вековые сосны, и молодые ели, и осанистые кедры,  и едва заметные сквозь снежную пелену, сопки.  И сам поддаёшься всеобщему гипнозу, и уже не смеешь нарушить  сонное умиротворение природы.
         
    И, именно,  в такие - то моменты, чаще всего и встречаешь в тайге зверя. Столкнёшься - нос к носу: как споткнёшься. И оцепенеешь от неожиданности. Уставишься на него,  он – на тебя; и сколько простоишь так – потом никогда не скажешь:  может – мгновенье, а может – несколько минут. И только, когда затихнет треск сучьев и усядется снежная пыль по следу уносящегося прочь изюбра   или косули, осенит мысль: «А чего это я не стрелял?»    Когда – то: сокрушаешься от своей нерасторопности, ругаешь себя, на чём свет стоит,  но  проходят годы  и  наступает время,   когда  легко утешишься мыслью:   не убил, значит - будет жить. И славно! И отправляешься в тайгу уже не затем, чтоб наносить смертельные раны лосям или косулям,   а – затем, чтоб  зализывать  свои.