Азиатский хищник

               

               
               

               
               
               
          
               
               
                ГЛАВА ПЕРВАЯ


                ХИВИНСКИЙ ПЛЕННИК


  Месяц июнь 1835 года от Рождества Христова. Пятеро рыбаков на старой фелюге с обвисшим косым парусом выбирают сеть. Полный штиль. Нещадно палит солнце. Вдалеке, в жарком мареве, едва просматривается песчаный восточный берег Каспия.
- Робята, щось севодня нету рыбки! - с удивлением вздохнул Николай, лысый, рябой с торчащим ушами мужичок лет тридцати.
- Да, давно такого не бывало, - согласился с ним здоровенный детина по прозвищу Оглобля, - я уж и не припомню ….
-  Сон мне плохой вчерась привиделся, - перебил его невысокий крепкий мужик лет тридцати пяти с красным большим носом и странным прозвищем Морок. - иду вот я, а навстречу…
- Рот закрой! Твои сны пущай при тебе и остаются! - резко оборвал того  тридцатилетний Иван, старший их рыбацкой артели, - сеть надо выбирать, а не лясы точить.
- Дак я это как… - попытался оправдываться Морок, но увидев, как начала дёргаться правая щека с безобразным шрамом у Ивана, замолчал.
 « Очень непонятно, рыбы совсем мало: почти нет. Как будто бы  вся передохла,» - подумал Фёдор Валуев, двадцатидвухлетний  голубоглазый крепыш с широкими плечами.
  Он зачерпнул ладонью горсть каспийской водицы и вылил её  на свою  стриженную наголо голову. « И солнце печёт, мочи уже нет!» -Фёдор продолжил выбирать сеть.
  Валуев уже второй год работал на рыбном промысле на Каспии. Здесь, на широких водных просторах, наконец-то, перестала ныть его душа, страдавшая по любимой жене, умершей во время родов. Долго мучился тогда он, не находя себе места. После тяжких раздумий решил  Фёдор покинуть мирскую жизнь и посвятить себя служению Богу. Бросил он свою бедное крестьянское хозяйство в Новгородской губернии и подался в Свято-Юрьев монастырь, что находится на берегу реки Волхов, неподалёку от её истока из озера Ильмень.
- Ты для чего в обитель явился? Небось хочешь спокойную и сытную жизнь здесь обрести? - спросил у него настоятель, архимандрит Фотий.
- Нет, владыко! Я душу свою пришёл сюда спасать! - кротко объяснил Валуев.
- Ну раз так, то оставайся! Посмотрим на тебя! - объявил Фотий.
  За целый год своего послушничества чего-то только не пришлось делать Фёдору: он пас скот, доил коров, работал на огороде, колол дрова и топил печи. А ещё читал Евангелие и Жития Святых. Был Валуев не просто грамотным, а обладал  ещё цепкой памятью. После одного прочтения запоминал навсегда целые страницы текста.
   До его пострига оставались несколько недель, когда ворвалась весна и выгнала остатки холодной и долгой зимы.
  Запахи просыпавшейся после спячки природы, свежесть её красок   настолько взволновали душу Валуева, что он уже не мог находиться в мрачной тишине монастырских стен. Фёдора стали манить цветущие луга, зелень леса и просторы Ильмень озера.
 «Не смогу я вести монашескую жизнь! Никогда не смогу!» - понял он и ушел из монастыря.
  Через два месяца попал Валуев на Каспий в рыбацкую артель и сразу же влюбился в море. Тяжёлый, конечно, труд. Но зато какой простор! Запах водорослей и смоляных канатов…. Шум волны и наполненный свежим ветром парус фелюги. Многие из его товарищей проклинали свою судьбу, а Фёдор, наоборот, благодарил Господа за то, что он привёл его в эти места.
   Все кто знал Валуева  уважали за его постоянную готовность помочь, за честность, доброту и силу.  За знание Священного писания и монашеский  свой опыт получил Фёдор прозвище Инок.
  Иван оторвался от работы, бросил сеть и, приложив ладонь правой руки к своему лбу, начал смотреть север.
-  Чамра идёт! Не успеем вернуться! На берег надо! Сноровистее! Сноровистее! Давай, выбирай! Да быстрее! Чё замерли? - было видно, что Иван  занервничал, что случалось с ним очень редко. (Чамра — шквальный северо-западный ветер на Каспийском море. Примечание автора).
  Валуев тоже приложил ладонь ко лбу, чтобы не слепили лучи солнца, и посмотрел на север.
  Оттуда, прямо на них, надвигалась чёрная туча. «Иван прав: чамра идёт. Сильный шторм, который сразу же утопит их старую хлипкую фелюгу. Поэтому и рыбы нет. Вся ушла в глубину,» - подумал он и быстрее заработал руками, выбирая тяжёлую набухшую от воды сеть.
- Да шевелитесь вы! - у Ивана задёргалась щека со шрамом, - к берегу не успеем!
  Треугольный парус сильно хлопнул и сразу же надулся от сильного ветра. На руле сидел опытный Иван. Его морщинистое лицо окаменело от напряжения.
- По бортам распределитесь! Воду! Воду черпайте! - кричал он.
  Высокие волны захлёстывали фелюгу. Старая лодка со скрипом переваливалась с борта на борт и казалось, что  она стоит на месте.
  Морок правой рукой мелко и часто крестился, а левой, плицей -деревянным черпаком, ловко загребал воду на дне фелюги и выплёскивал её за борт.
  Скрылось солнце. Небо затянуло свинцовыми тучами. Иногда возникала очень высокая волна, ударявшая в борт фелюги с такой силой, что доски начинали сильно и страшно скрипеть.
  Лицо Ивана стало белым как молоко. Оглобля потерял свою плицу и теперь черпал воду своими огромными ладонями. Губы у него тряслись: то ли от страха, то ли от напряжения.
- Не успеем! Потопнем! Потопнем! - вдруг завизжал тоненьким голоском Николай.
  По его рябым щекам скатывались то ли слёзы, то ли капли воды. Иван промолчал.
   В левый борт ударила волна, захлестнула фелюгу, мачта затрещала…
- Потопнем! - заорал Морок. - Потопнем!
-  О Пресвятая Владычеце Богородице, взыскание погибших! Призри милостивым Твоим оком на молящихся пред честной Иконой Твоею. Воздвигни нас из глубины греховные... -  Фёдор очень громко стал произносить слова молитвы, которая читается моряками во время шторма.
  Его  спокойный голос был настолько сильным, что заглушал скрип досок и рёв ветра:
- …  Подай нам руку помощи, облегчи страдания.
  Слушая молитву, перестали паниковать и товарищи Валуева. Все работали споро и сосредоточенно.
  А вот и плоский песчаный берег.
- Морок, Николай! Парус опускайте! - закричал Иван, - Инок, в воду!   Тащи  фелюгу!
  Валуев бросил читать молитву. Схватив носовой канат, он прыгнул в воду. Стал ногами на дно. «Неглубоко уже! Слава тебе, Господи!» - и начал тянуть  фелюгу.
- Морок, Оглобля — на берег с катками! - закричал Иван.
- Николай, помогай Иноку!
  Фелюгу, наполненную водой, вытаскивали на берег долго. Трое тянули за канат, а двое подкладывали толстые брёвна ( катки) под днище.
- Подальше от моря! Подальше! Волной унесёт! - командовал Иван.
  Наконец  фелюгу вытащили. Закопали якорь в песок. Вычерпали из неё  воду.
  В песчаном овраге, где почти не было ветра, вкопали весла. Повесили на них парус.
- Вот и дом! Есть крыша над головой! - вымученно улыбнулся Оглобля.
- Вечер надвигается, дрова искать надо. Может деревья какие-нибудь найдём?  Но на берегу плавник  должен быть. Пойдём собирать! - приказал Иван.
    «Откуда же здесь деревья? Пустыня  ведь вокруг. Только то, что море принесло,» - Валуев поднял тонкую ветку, потом ещё одну.
 Плавника нашли очень мало.
- Для ухи хватит! - сказал Иван. - Бочонок с водой не смыло, рыбы тоже осталась. Хлеба вот только нет, пучина поглотила. Чё стоите? За дело!
  Развели костёр. Налили  пресной воды из бочонка в большой медный котёл, подвесили его над огнём и занялись чисткой рыбы.
  Уха из стерлядок получилась вкуснейшая.  А ещё взрезали севрюгу длиной в один аршин, выбрали из неё икру. Посолили да и  съели с луком репчатым, который нашли в фелюге.
- Чайку бы теперь выпить…. Да с сахаром! - сытно рыгнул Оглобля.
- Скажи ещё, что и с пряниками! - ехидно улыбнулся свои беззубым ртом Морок.
- А чё? Можно и с пряником! - согласился Оглобля, - я бы тогда сам целый самовар выдул.

  Спали в шалаше из паруса, тесно прижавшись к другу. Над оврагом гудел ветер. Мощные волны выкатывались на песчаный берег:
- Шум-бух! Шум-бух! Шум-бух! Шум-бух!

  Утром ветер немного утих. Иван долго ходил по берегу, прикладывал ладонь ко лбу, смотрел вдаль.
- К обеду уходить отседова будем! - объявил он.
- А чаво нам уходить?  Волна ещё высокая, может нашу фелюгу перевернуть. Потопнем тогда. Надо бы подождать. Рыбка у нас ещё есть, ушицу сварганим, - Морок поскрёб длинными ногтями свои давно небритые  щёки.
- Чаво, чаво… Расчавокался… А если туркменцы наскачут? - ехидно осведомился Оглобля.
- Туркменцы? А чаво им делать у моря? Они в пустыне кочуют, - отмахнулся Морок, опасливо озираясь вокруг.
- После обеда — уходим! - вновь повторил Иван.
«Прав артельный, нечего нам здесь делать», - подумал Фёдор.
  Пообедали  сваренной ухой. Вкус у неё был, конечно, не как у вчерашней. Рыба стала протухать.
  Выкопали из песка якорь, погрузили на фелюгу всё имущество и принялись толкать её в воду. Сегодня, почему-то, она пошла по каткам быстрее и легче, чем вчера. Вскоре фелюга качалась на волнах.
-  Оглобля, Николай поднять парус! - крикнул Иван, - Инок и Морок — на вёсла!
  Фелюга, сильно раскачиваясь на волнах, начала медленно отходить от берега. Парус надулся ветром.
- Морок, паскудник, ты почему каток в фелюгу не погрузил!  Смотри на песке вон лежит!  Раззява! Оглобля, Николай опускайте парус! - вдруг крикнул Иван, и щека у него задёргалась.
- Как это не … - Морок всмотрелся в берег, - а и вправду. Вот чёрт!  И чё делать- то? А?
- Прыгай и тащи его на борт! - рявкнул Иван.
 Морок почему-то замешкался. Он смотрел то на воду, то на берег, где лежало бревно.
- Щас портки с рубахой сниму, -  глубоко вздохнул он.
- Уйди! - Фёдор легонько оттолкнул Морока и прыгнул в воду.
   Проплыл саженей пять, стал на ноги и пошёл. На берегу поднял каток и легко, словно, лопату или косу взвалил себе на плечо.  Повернувшись, пошёл к воде. Когда ему было уже  по пояс, Валуев увидел, что на фелюге стали быстро поднимать парус.
- Вы что делаете? - закричал он и в это же время услышал за своей спиной странные звуки.
 Обернулся и …. По песку гарцевали всадники в высоких бараньих шапках и халатах. Некоторые из низ натягивали тетиву  своих луков и пускали стрелы  в сторону фелюги.
- Вьють! Вьють! Вьють! - с тонким свистом пролетали они мимо Валуева.
  Фелюга быстро уходила в море. Всадники носились по берегу. «Туркменцы! Что делать? Плыть!  В море!» - Фёдор откинул бревно в сторону и бросился вплавь. «Подальше от берега! Подальше!» - стучало  у него в голове.
  Вдруг что-то больно укололо Валуева в левое плечо, и рука тот час потеряла силу. Стала какой-то безжизненной. «Подранили меня, басурманы проклятые!»
- Урус! Урус! Ходить! Ходить! - кричал всадник в белой высокой бараньей шапке на гнедом коне и манил Фёдора  к себе.
 Зажимая  пальцами правой руки рану на левом плече, Валуев вышел на берег.
 Вокруг него, визжа как голодные собаки, крутились туркменцы.
- Ха-ха-ха! Урус, ты  есть мой пленник! - всадник в белой шапке спрыгнул с коня.

  За барханами, в одной версте от берега, стоял караван. Валуеву намазали рану какой-то вонючей мазью, а затем перевязали чистой тряпкой. Затем его привязали к хвосту верблюда, и караван медленно двинулся. «Куда меня туркменцы ведут? В плен, конечно! Вот только куда?» - отрешённо размышлял Фёдор,  прислушиваясь к гортанной речи туркменцев.
   Солнце стояло ещё высоко, но караван остановился  уже на ночлег у колодца. Разложили костёр. К Валуеву подошёл невысокий со злыми глазами парень, наверное лет шестнадцати. Увидел  шнур с нательный медным   крестом на  груди Фёдора.
- Шайтан! Шайтан! - туркменец с ненавистью сорвал его и бросил на землю. - Шайтан! Кяфир (неверный.) - ещё раз выругался он и ушёл.
     Верёвка, которой его руки были привязаны к хвосту верблюда, была длинной, поэтому Валуеву удалось стать на колени. После этого он нагнулся и губами, вместе с песком, поднял крестик. Фёдор положил его под язык. «Отче святый благодарствую!» - с облегчением вздохнул Валуев.
  Потом дни были похожи один на другой: палящее солнце, горячий песок, обжигающий босые ноги, и верблюжий зад впереди. Кормили Фёдора один раз в день, когда караван останавливался на ночлег. Давали половину твёрдой, как камень, лепёшки и вдоволь воды. Затем связывали ноги и разрешали ложиться. Так и спал Валуев рядом с верблюжьим задом. Ночами было прохладно, а днём он, иногда, терял сознание от невыносимой жары и падал. Тогда туркменцы поднимали Фёдора и усаживали на верблюда.
   Он потерял счёт дням и ночам. Валуеву казалось, что так будет продолжаться вечно. Пустыня, горячий песок, верблюды, всадники в бараньих шапках. «Господи Иисусе Христе, помоги грешному рабу Феодору справиться с жизнью тяжёлой, душа моя грешная помощи просит. Помоги мне, Отец мой небесный, дай силы мне...» - шептали потрескавшиеся  от сильной жары губы Фёдора.
  К вечеру одного из дней вошли в город. Узкие улочки, дома из кирпича и глины. Вокруг каналы и очень много зелени. Это произошло так неожиданно, что Валуев даже закрыл глаза: «Видение! Видение!». Когда он вновь их открыл, то начал смотреть по сторонам. На улицах много народа: женщины с открытыми лицами, мужчины в стёганных халатах и  высоких бараньих шапках. Полуголые дети бежали за  караваном и,  что-то крича, тыкали пальцем в Фёдора. Остановились у базара. К Валуеву подошли двое: хозяин каравана и невысокий толстый мужчина лет пятидесяти в новом  атласном халате лилового цвета и высоченной чёрной бараньей шапке. Он долго смотрел на Фёдора. Похлопал его широкой спине. Указал пальцем на перевязанное тряпкой плечо и что-то спросил у хозяина каравана. Тот засмеялся, показывая свои белые крепкие зубы, а потом долго что-то объяснял. Мужчина слушал внимательно, поглаживая свою седую маленькую бородку, а затем достал из кармана кожаный мешочек и вручил его хозяину каравана. Тот поклонился. «Важный значит человек этот мужик с бородкой и животиком, раз перед ним так «стелется» этот туркменец,» - понял Валуев.
- Урус, пойдём со мной! Теперь я твой хозяин! - вдруг по — русски произнёс мужчина в халате. - Иди за мной! Только не вздумай бежать или потеряться! Будешь наказан!
 Так они и шли: впереди мужчина в атласном халате, а за ним Валуев. Долго петляли по узким кривым улицам между глинобитными стенами и наконец — пришли. За высокими деревянными воротами находился просторный глинобитный дом с верандами, крытый камышом. Впереди  него был разбит сад. Такого красивого Фёдор ещё не видел. За домом — другой сад, с высокими красными розами и фруктовыми деревьями. Здесь тоже были веранды и небольшой круглый бассейн. Подошли к невысокому забору, сооружённому из камыша. За ним — крошечный дворик с двумя глинобитными конурами для собак.
- Вот это твоё жильё, урус! - пальцем ткнул пузатый в одну из них и ушёл.
 «Так какое же это жильё! Это же конура для собаки!» - Валуев откинул старую кошму, закрывающую вход, и на четвереньках забрался внутрь. На земле лежала ещё одна кошма. На ней - чайник медный, старая одежда, тарелка и несколько мешков. Фёдор открыл один из них. Там было зерно. «Живёт здесь кто-то? Не пойму я что-то» - подумал он и услышал, снаружи  сиплый голос, который по-русски возмущённо сказал:
- Кого чёрт сюда припёр! Персы, сволочи, залезли?! - в конуру, закрывая солнечный свет, кто-то заглянул. - Ох, ничего себе! Землячок! Землячок! Ты откуда это взялся тута?
  Валуев на четвереньках, задом, вылез из конуры. Перед ним стоял худой, ниже его ростом, мужичонка лет тридцати пяти. На нём болтался старый рваный стёганый халат и засаленная тюбетейка. На груди на шнурке у него висел крестик. Лицом мужичонка был чем-то похож на цыплёнка: птичий маленький нос, глубоко посаженные маленькие глазёнки, острый подбородок и едва угадываемые губы.
- Здравствуй! -  Валуев протянул ему руку, - Фёдором меня величают. Привёл меня сюда толстый мужик с бородкой. Всю дорогу говорил, что он мой хозяин. А кому он хозяин? Ведь я не пёс!
- Земляк, - прошептал мужичонка, - не говори ты так громко! Усман ага русский язык понимает! Как бы чаво не случилось! Так он и есть твой хозяин! Ты же в Хиве, землячок! В Хиве! Он и мой хозяин!
 - Тебя как величают? - не понижая голоса, спросил Фёдор.
- Воробей я. Серёга Воробей. На родине фамилиё моё было Воробьёв, но все называли Воробьём. А здеся говорят Урус, русский значит. А наш ага меня кличет  Хоха. Это по ихнему значит птенец.
- Ясно, - ответил Фёдор, хотя ему ещё ничего не было  понятно. - Крест нательный носишь… Басурмане разве разрешают?
- Хан Хивинский разрешает нам, православным, и крест носить, и молиться. Препятствий не чинит. Только всё время советует перейти в их магометанство.
- А с меня басурман поганый крест сорвал да на землю его кинул! - со злостью в голосе произнёс Фёдор.
- Так это киргизцы или туркменцы! Чаво ты от них хочешь, Фёдор? Дикий народ! Я вижу — ты рынетый?
- Стрелой туркменец попал. Уже зажило почти. А ты, Серёга, живёшь в этой конуре собачьей?
- Тише! Тише! Ага услышит! Ты, Фёдор, ещё не видел, как другие пленники живут! - приложил палец к губам прошептал Воробей.
- А рядом конура. Она чья? - поинтересовался Валуев.
- Трое персов живут. Рабы…  Так себе людишки. Иногда у меня то дрова пропадают, то мука. Они, сволочи, крадут! Ворьё! - махнул рукой Сергей, - ну чаво стоим? Заходи!
  Они заползли в конуру и улеглись на кошме.
- Щас я отдохну маленько и пожрать чего- нибудь придумаю, - пообещал Воробей.
- А хозяин разве не кормит? - удивился Валуев.
- А зачем ему нас кормить? Ага выдаёт иногда зерно. Его надо смолоть, а потом из муки лепёшки печь. Но для этого нужно ещё дровишек раздобыть. Это здесь очень нелегко.
- А ты, Серёга, сколько времени в плену томишься? - поинтересовался Фёдор.
- Я уже и счёт потерял…. Может восемь лет, а может уже и десять прошло. На наш торговый караван киргизцы напали. Многих поубивали, а меня Господь сберёг: живым остался, только вот в Хиве у басурманов в плену.
- Серёга, я тоже счёт дням потерял. Скажи хоть какой сейчас месяц да день! - попросил Валуев.
 Воробей замолчал, долго думал. Чесал свой птичий нос пальцами, шевелил губами. Очевидно высчитывал.
- Ас-СулясА, третий день. Это по нашему будет значит вторник. А месяц…. - Сергей вновь замолчал. Долго думал, а затем произнёс:
- Раби аль-авваль.
- Это что такое? - Валуев приподнялся на локте, - я у тебя спрашиваю месяц по-русски какой будет?
-  Фёдор, а откуда я знаю? Я уже привык к ихнему счёту, мне тепереча  без надобности знать…
- Слушай, а год ты хоть знаешь какой сейчас на дворе? - возмутился Валуем  безразличием  Воробья.
- Год…. Год...1251 по ихнему календарю. Магометане его ведут от Хиджры. А что такое Хиджра я не знаю, - равнодушно ответил Сергей.
- Ты грамоте обучен? - пытаясь оставаться спокойным поинтересовался Фёдор.
- Не, я не … - Воробей заснул.
  Снаружи послышались голоса. Валуев с трудом выбрался из конуры. Рядом с ней стояли трое человек. Невысокого роста, грязные, измождённые, с волосами до плеч. «Персы, - сразу же понял Фёдор, - о них Воробей сказывал. Только вот один из них на азиата не похож: рыжий, борода почти красного цвета, глаза светлые. А скулы, прям как у меня, широкие».
- Здравствуйте люди добрые! - произнёс он улыбнулся.
  Персы с удивлением посмотрели на незнакомца и что-то ответили, а рыжий даже улыбнулся. «Хорошие люди! Почему Серёга злится на них?».
  Проснувшийся Воробей достал из-под кошмы припрятанные там  сухие ветки и быстро развёл костерок. Из бассейна набрал воды в  медный чайник и подвесил его над огнём. Потом быстро замесил тесто и на решётке, которая служила ему подушкой, испёк четыре лепёшки. Всё у него получалось ловко и споро.
- Приноровился уже! Дров мало, горят они быстро, надо успеть еду приготовить, - уловив восхищённый взгляд Валуева, объяснил Воробей.
  Они ели вкусные лепёшки и запивали их ароматным чаем без сахара. В пяти шагах от них персы жевали зерно и пили воду из глиняного кувшина без ручки.
- Бедные люди! Если каждый день зерно жевать, так и ноги с голоду можно протянуть, - вздохнул Фёдор.
- Не уворовали  они сегодня нигде дровишек, вот и давятся… Трое их, а ни одной ветки нигде добыть не смогли. У них так часто бывает… Никчемный народ! - презрительно махнул на соседей Воробей.
- Нельзя так!  Не по-христиански! Они  же живые души! - Валуев встал и, подойдя к рыжему, протянул ему свою лепёшку. - Бери, добрый человек! От зерна сыт не будешь, да и брюхо болеть будет.
 Персы от удивления перестали жевать и молча смотрели на Фёдора. Только рыжий подскочил, поклонился ему и что-то залепетал по своему: по - персидски.
- Ты, землячок, чаво делаешь? На всех так не настачишься! - аж подпрыгнул от возмущения Воробей.
- Не по-христиански это! - ещё раз повторил Валуев, - я им свою лепёшку отдал.
- Как хочешь, благодетель! - ехидно усмехнулся Воробей.

    Теперь, каждое утро, ещё до рассвета, Фёдора будили громкие крики муэдзина, которые доносились с ближайшего минарета:
- Б-исми-лляхи-ар-рахман! Б-исми-лляхи — ар — рахман!
 Персы вылезали из своей конуры и, расстелив на земле тряпки вместо ковриков, начинали совершать свой первый намаз.
 Фёдор тоже молился, только, как верующий православный христианин. Негромко произносил слова молитв, неторопливо осеняя  себя крестными знамениями.
 Позже всех со стоном вылезал из конуры Воробей. Долго зевал, кашлял, а затем перекрестившись, шёл к бассейну набрать воды в чайник.
- Сергей, ты хоть бы иногда слова молитвы произнёс, - укорял его Валуев.
- Перекрестился и хватя! Чай кипятить надо, пожрать да и работать опосля цельный день, — отмахивался Воробей. - Эх жисть моя! - всегда добавлял он и  тяжко вздыхал.
 Русские пленные прозвали Хиву маятной землёй. Ведь работать здесь приходилось круглый год, без зимнего отдыха в полевых делах. Осенью сеяли пшеницу и заготовляли позем: смесь навоза, земли и песка. Ранней весной чистили каналы. На их очистку сгоняли не только рабов, но и всё население Хивинского ханства, за исключением богатеев, конечно. Это считалось настолько важным делом, что ленивых, отлынивающих от работы, надсмотрщики забивали насмерть палками.
 Главные каналы здесь назывались ханскими, а остальные — общественными.
 Во время частых разливов в реке Аму вода поднималась и заполняла эти каналы, которые покрывали всю территорию Хивинского ханства. Благодаря этому здесь  в изобилии росли абрикосы, инжир, гранаты,  виноград, арбузы, дыни, овощи. Выращивали также пшеницу, сарацинское пшено (рис), кунжут для производства масла, хлопок, кукурузу.
  Фёдор всегда работал на совесть. Вот и сегодня он один поднимал за верёвку большую корзину, которую до краёв заполняли  илом двое сартов ( Узбеки называли сартами тюркоязычное население Хивы и других мест Средней Азии, которое обитало в этих местах до их прихода. Примечание автора). Рядом  с ним двое персов пытались вытащить на высокий  берег канала  кожаное ведро с грязью.
- Сейчас я вам подсоблю, басурманы! - Валуев  одним рывком перевернул корзину и высыпал липкий ил, а затем подошёл к персам и одной рукой вытянул ведро на берег.
- Кучли Одам! (Силач. Узбекский язык. Примечание автора.) - в восторге зацокали языками надсмотрщики и начали обсуждать силу русского пленника.
  Валуев уже давно понимал узбекский язык, ведь уже прошло почти восемь месяцев, как он попал в эти чужие края. Но виду  не давал: старался делать глупое лицо, улыбался и ждал, когда ему объяснят всё на пальцах. «Не должны басурмане знать, что я их понимаю и говорить могу», - решил он для себя. Фёдор сразу же запоминал не только слова, но и целые фразы. Даже исламские молитвы, услышанные им однажды, мог повторить. Жил он по-прежнему в конуре с Воробьём, который знал как и где добыть дров, еды, а также  мог приготовить простую и сытную пищу. Валуев изменился. Если и раньше он был немногословным, то сейчас всё время молчал и говорил только  с Серёгой. Никогда в прошлой жизни Фёдор не обращал внимания на ветки и щепки лежавшие на его пути, а сейчас его глаза всё время выискивали дрова. Здесь они были редкостью и стоили больших денег. Подобрав какую-нибудь щепку, он прятал её под халат, чтобы потом принести домой.
 Вечерами Валуев вёл разговоры не только с Воробьём, но и с персами, которые его очень уважали. Фёдор всегда делился с ними едой, дровами. Он уже понимал и их язык. Персы тоже звали его Кучли Одам.
 Больше всего страдал Фёдор  в плену от того, что не мог  помолиться в православном храме да попариться в русской хорошей бане. А ещё Валуев мучился от того, что никак не мог понять какой месяц на дворе. «Господи прости меня, что не соблюдаю пост! Прости меня раба твоего за то, что не соблюдаю праздников наших православных! Не знаю, когда они! Не могу высчитать никак! Грешник я ! Грешник». Очень часто ему снилось, как он молится в храме. Вокруг люди.. поёт хор, запах ладана. Лампадки освещают лики Святых на иконах. В окна храма струится солнечный свет и делает пламя  свечей ярче и красивее.
 После очистки каналов начали вывозить подготовленную позем на поля. От 300 до 1000 возов на участок, размером, как одна русская десятина ( Одна десятина равна 10 925.4 квадратных метра. Примечание автора).
 Усман ага имел большое количество земли, поэтому всем его рабам и наёмным дехканам (крестьянам) приходилось работать каждый день до глубокой ночи. Когда не хватало лошадей, Валуев сам впрягался в телегу и тащил её до поля, а затем сбрасывал всю привезённую позем вилами.
- Какой работник! Ты должен быть правоверным, а не христианином! Принимай нашу веру,    Кучли Одам  ! - уговаривал его всё время Усман ага, - будешь хорошо жить! Подумай!
- Ага, я — православный и хочу умереть православным! - отвечал Валуев и крестился.
  Участок, предназначенный под сарацинское пшено, надо было перепахивать десять раз, а потом заливать его водой. Усман ага стал даже выделять для своих рабов даже кишмиш и рыбу. Было видно, что он не хотел, чтобы кто-то из них умер от истощения.
 После сева что-то, вдруг, загрустил Воробей. Всегда бойкий разговорчивый он ходил теперь задумчивый и хмурый.
- Серёга, ты случайно не захворал? - забеспокоился Валуев.
 Воробей молчал, но недели через две во время разговора, перед сном, признался:
- Два года увещевает меня ага, чтобы  принял я магометанство. Сопротивлялся я, Фёдор! Вот крест! - он перекрестился, - но уже моченьки терпеть такую жисть нету. Ага обещает меня смотрителем работ сделать, домик и, самое главное, жену подарить. Решил я перейти в магометанство.
   Валуева от услышанных слов, как бревном по голове ударили. Лежал он молча, не зная что и сказать.
- А ещё ага поклялся, что через два года сделает он меня вольным человеком.
 У Фёдора сердце закипело.
- Как ты, Серёга, веру нашу отцовскую, православную предать можешь? Как? - возмущённо спросил он.
- Хватит мне бобылём столько лет жить! Каждому человеку свои радости полагаются! Тебе Фёдор легко говорить! А ты поживи  с моё в Хиве! Опосля и поговорим!
- Отступник ты, Сергей! Отступник!  В первое воскресенье Великого Поста в храмах наших совершается особый молебен, именуемый Чин Православия. Главная суть его — это прошение о сохранении церковного мира и об обращении заблудших на путь истины... - с горечью в голосе начал говорить Фёдор.
- Да, отступник!  Ну и чаво? Меня жисть так изломала, что…, - перебил его Воробьёв.
- Обрати всех отступивших от Святой Твоей Церкви, сотвори да и противящиеся Твоему Слову обратятся вкупе со всеми верным… начал громко читать молитву Валуев.
- Мы не в церкви! А ты не поп! Не хочу тебя слушать! - Воробей закрыл ладонями уши.
 На следующий день Серёга взял все свои пожитки и, не прощаясь, исчез.
- А что я на него серчаю? Слабый духом человек! Слабый! Господи, вразуми его! Поставь  его на путь истинный! - негромко произнёс Фёдор.
  Его жизнь в плену продолжалась. Дни, наполненные тяжёлой работой, были похожи один на другой. Ночами Валуеву снилась служба в церкви: пение хора, лики Святых на старых, потемневших от времени иконах… Часто он просыпался с лицом мокрым от слёз…
 Теперь Валуев ужинал с персами. Особенно ему нравился рыжий, которого звали Рузи. Был он грамотным, даже учился в медресе. Они степенно беседовали о религии, природе и нравах людей в Персии и России. Двое других: Хабир и Нариман были неграмотными забитыми крестьянами. Они с восхищением слушали их речи. Фёдор уже довольно легко мог выражать свои мысли на персидском языке, который как он потом узнал, назывался фарси.
   Месяца через два неожиданно появился Воробей. Он сел перед конурой и молчал.
- Серёга, я на тебя не обижаюсь, хотя ты и отступник. Жизнь тебя просто измытарила. Не каждому дано выдержать испытания, которые посылает нам Господь. Я сейчас костерок разведу, чаю попьём. Вот смотри,что мне ага подарил, - Валуев показал старый бронзовый чайник, - хивинцы сказывают, что в нём самый вкусный чай получается.
- Да, вкусный! - согласился Воробей, - и халат у тебя другой. Ага подарил?
- Да! - подтвердил Фёдор.
 Потом они долго и обстоятельно пили чай и разговаривали о погоде, урожаях. Воробей ничего не сказал о себе, а Валуев его и не спрашивал, чтобы ненароком не обидеть.
  Прошёл ещё год, а может и больше. Фёдор уже и счёт месяцам потерял. В его жизни ничего не менялось. Работа с утра до ночи, а потом сон в конуре, где его кусали блохи. Дружба с персами продолжалась. Валуев очень много узнал об их стране и говорил уже на фарси почти без акцента, чему Рузи очень удивлялся.
- Я таких способных к иностранным языкам людей ещё никогда не встречал. Бог  наградил тебя Фёдор не только силой, но и необыкновенным талантом. Пророк Мухамад сказал  «Не осуждай и не укоряй Аллаха в том, что он предопределил тебе».
- А я моего Господа ни в чём не укоряю. Хивинский плен — это его для меня испытание, - согласился с ним Валуев.
 Иногда заходил Воробей. Всегда с гостинцами: рыбу принесёт или мешочек кишмиша, иногда урюка, или сладчайшую дыню.
  И снова наступила весна….Чистка каналов, затем вывоз поземи на поля. Как-то уже поздней ночью, поужинав лепёшкой с чаем, Фёдор помолился перед сном, воздав Господу благодарность за прожитый день

    А затем, прежде чем залезть в свою конуру, посмотрел Валуев на небо и вздрогнул. Над полем зависла звезда двухвостая. И, не двигаясь, застыла на одном месте. «Знак это? Знак! Ну какой только?» - перекрестился Фёдор.
 А через неделю, возле базара, нашёл он тиллу — большую золотую монету. Это было целое сокровище! «Вот это Господь мне точно знак подаёт!» - понял Валуев.
 Когда в гости к нему пришёл Воробей, то Фёдор нагнулся к его уху и прошептал:
- Серёга, я решил сбечь из плена! Господь меня на это благословляет!
- Ты чаво, землячок?! - в ужасе отшатнулся от него Воробей, - поймают тебя и за ухо гвоздём к стене прибьют! Будешь так стоять долго! Или взрежут тебе пятки на ногах и набьют раны рубленым конским волосом! Останешься на всю жизнь калекой! Ты, Фёдор, об этом даже не помышляй!
- Дурак ты, Серёга! Мне Господь знак дал! Понял? Мне бы только сапоги добыть. Поможешь? - спросил Валуев.
- Помогу, Фёдор! Ты уж только, когда тебя спымают и снова сюда приведут, меня не предай!
- Не предам! Вот тебе крест! - Валуев осенил себя крестным знамением.
  Через несколько дней Воробей притащил Фёдору старые, но ещё  крепкие  остроносые сапоги на высоком каблуке  и большую баклажку для воды.
- Ты хоть предупреди меня, когда уходить будешь! Попрощаемся! - попросил Сергей.
  Валуев промолчал.
 Он смолол всё зерно, которое у него было и напёк две дюжины лепёшек. Стащил несколько сладких луковиц из хозяйского мешка. «Прости меня, Господи, за воровство невольное!» - сгорая от стыда, перекрестился он. Зашил в подол халата крест свой нательный и золотую тиллу.  Заполнил баклажку и чайник водой, соорудил из мешка котомку  и одной тёмной ночью ушёл из дома Усман аги.  Переплыл на левый берег реки Аму и зашагал на юг. Ведь он знал, что все русские беглецы идут на север или запад. На юг убегают только персы. Фёдор решил добраться до Персии, но для этого ему надо было преодолеть  пустыню, где кочуют туркменцы, которые признают себя вассалами хивинского хана. Ни жара, ни скорпионы и ни ядовитые змеи  не пугали его. Валуев опасался именно туркменцев. Шёл он только ночами, а утром зарывался в горячий песок и спал. Несколько раз,  совсем рядом, он слышал топот конских копыт и ржание лошадей. Питался лепёшками с луком, которые запивал несколькими глотками воды. Ночами было холодно, а днём, особенно под слоем песка, Валуев задыхался от жары. Сначала закончился лук, потом лепёшки и вода. Два дня Фёдор не пил и не ел.
В горле  у него было сухо, голова кружилась, колени не сгибались.»
Богородица Царица Небес, смиренно прошу тебя прикоснуться животворящей рукой Твоей к моей жизни… Дай сил пройти все испытания и мучения, не сломившись...», читал он про себя молитву. Говорить  Фёдор уже не мог:  его язык распух и камнем застрял во рту.
  При свете яркой луны Валуев увидел горы. Он шёл прямо к ним. «Если есть горы, то должна быть и речка. Рузи мне так рассказывал о Персии». Из трещин в его губах стала сочиться кровь, а глаза закрывались  сами от смертельной усталости. Валуеву хотелось лечь на песок и не двигаться. Силы у него  иссякли.... Вдруг лёгкий ветерок донёс до  Фёдора запах свежести. «Там вода! Вода!» - Валуев стиснул  зубы, ладони сжал в кулак и ускорил шаг.
  Вскоре он явно слышал журчание воды. Оно усиливалось с каждым шагом. А вот и река… Валуев спустился  к ней и упал в воду. Пил… пил… пил. Умывался, затем разделся и выкупался в очень холодной воде. Сначала полегчало, но затем его стало тошнить, и Фёдор вырвал всё выпитую воду. «Брюхо не приняло. Надо было помаленьку, а я дорвался».
  Светало. Валуев спрятался в расщелине и попытался заснуть, но не смог. Его трясло от холода. «Огонь надо развести, но нельзя! Буду ждать, покуда солнышко взойдёт да и согреет меня».
  Неожиданно послышались громкие голоса. Фёдор замер. Оказалось, что он находился над тропой. По ней проезжали несколько человек на ослах. Одеты они были не как хивинцы или туркменцы.  На головах - белые тюрбаны, широкие свободные штаны и длинные толстые рубахи. Валуев прислушался. «На фарси  говорят! Персы! Дошёл я! Дошёл! Господь наш Бог, преклоняемся перед тобой в словах благодарности! Ты — Отец наш, Создатель всего живого, а мы рабы твои! Говорим спасибо Тебе за….», -  принялся он неистово молиться.
  Потом  Фёдор выкинул свою тюбетейку в реку, снял с себя халат и спрятал его в котомку. Из утиральника (полотенца) соорудил тюрбан на голове. Осмотрел себя и остался  доволен: «Ничем от персов, которых я видел на тропе не отличаюсь: длинная рубаха, широкие штаны. Тюрбан. А что лицо русское да глаза голубые, так у персов таких мужиков очень много. Мне же об этом Рузи много раз сказывал. В персидской земли люди разных обличий живут».
  Валуев шёл по тропе по течению реки, которая громко гремела внизу. Как раз в эту сторону проехали и персы на ослах. Вновь захотелось пить. Он спустился к реке. Вода была мутная от песка и глины. Фёдор стал на колени и сделал несколько глотков. Потом он увидел толстую сучковатую палку, бывшую когда стволом дерева. Валуев поднял её. «Тяжеловата, но надо её взять. Пригодится в дороге!»
  К полудню он вошёл в какую-то бедную деревню. Домишки из камня с глиняными крышами. Дети возле них. Рёв ослов. Возле одного дома сидел древний старик.
  Валуев приблизился к нему и остановился. Старик спал. Наконец он открыл глаза:
 -Салямун алейкум, странник!
- Мир тебе и милость Аллаха, уважаемый!
- И тебе мир, милость Аллаха и его благословение! Ты хочешь что-то спросить, странник? - старик произносил слова очень тихо, но Фёдор его понимал.
- Уважаемый, я хотел бы купить еды, а потом следовать моим путём, - поклонился старику Валуев.
- Ты делаешь хадж, странник?
- Да, уважаемый!
- Каждый правоверный должен сделать хадж в своей жизни. Зайди в этот дом и скажи, что делаешь хадж. Тебя накормят и дадут еды в дорогу.
- Спасибо тебе, уважаемый!  Да вознаградит тебя Аллах за твоё доброе сердце!
 В бедной хижине Валуева встретил мужчина с густой бородой до пояса.
- Салямун алейкум, брат! - он протянул руку Фёдору.
- Мир и милость Аллаха тебе и твоему дому, брат! - Валуев пожал руку хозяину.
  Затем они уселись, поджав под себя ноги, на старый ковёр, лежащий на земляном  полу. Появилась  женщина в тёмных одеждах и в платке, закрывающим  нижнюю часть лица,  которая молча принесла им лепёшки, овечий сыр, сарацинское пшено  с укропом и бобами.
- С именем Аллаха! - произнёс мужчина обязательную фразу всех правоверных перед употреблением пищи.
- С именем Аллаха! - повторил Валуев.
   У Фёдора от голода сводило живот, но он сдерживал себя и старался есть медленно и степенно.
- Хвала Аллаху, накормившему меня этим и наделившему меня этим, - торжественно произнёс после еды Валуев.
 Хозяин дома, как и полагается настоящему правоверному, повторил  эту же фразу, а затем спросил:
- Брат, а ты откуда будешь? Акцент у тебя какой-то странный? Наверное ты из Мазендерана?
 «Начал выспрашивать, басурманин! Любопытный какой!» - подумал Валуев.
- Да, брат! Я оттуда!  Да благословит тебя и твой дом Аллах за твою щедрость! Я должен продолжить мой путь. Валуев поднялся с ковра.
- Брат, тебе спасибо за то, что зашёл в мой дом! Это большая честь для меня принять паломника, совершающего хадж. - Бородатый пожал ему руку.
  В дорогу Фёдору дали лепёшек, несколько початков кукурузы и твёрдого, как камень, овечьего сыра.
  Валуеву надо было идти на запад, но тропа, превратившаяся вскоре в дорогу, уводила его на юг.  У Фёдора на душе было тяжело. «Это же большой грех православному представляться магометанином и совершать молитвы по их обрядам! Ну а что мне делать, Господи? Что? Моя рука сама тянется, чтобы сделать крестное знамение. Несколько раз хотел перекреститься в этой хижине. Вовремя остановился. Прости, меня Господи! Вынужденно всё это делаю я! Ради того, чтобы на земле русской оказаться. Как только попаду на родину, буду этот грех замаливать! Прости меня, Господи!» - всё время думал он.
  К вечеру ему повезло: дорога раздвоилась. Широкая и наезженная уходила на юг, а узкая и еле заметная — вела на запад. Валуев, не думая ни одного мгновения, свернул на запад. Ночевал он у реки. С трудом нашёл несколько веток и развёл костёр. Сварил в чайнике кукурузу и поужинал ею. Ночь выдалась звёздная и очень холодная. Огонь погас, кончились дрова… Не дожидаясь рассвета, Фёдор вновь пустился в путь. К вечеру его приняли в одинокой бедной хижине, где напоили чаем со вчерашними лепёшками. Предлагали остаться на ночлег, но он вежливо отказался и ушёл. В этот раз ему повезло: Валуев нашёл хорошее сухое бревно на берегу бурной речки, огня от которого ему хватило до утра. Он даже немного поспал. Шли дни за днями.   Фёдор понял, что лучше всего останавливаться в самых бедных хижинах, где жили неграмотные крестьяне. Они не задавали вопросов почему он отправился делать хадж так рано, откуда он, и как его величают. Просто принимали, кормили и давали  ему в дорогу еды.
 А потом у Валуева отлетела подошва правого сапога. Он привязал её верёвкой и продолжал идти. Через день порвался и левый сапог. «Надо что-то делать! Босиком по острым камням не находишься!» - решил он.
  К полдню на его пути оказалось  большое селение  домов в пятьдесят. Здесь Фёдор разменял свою золотую монету, купив сапоги. Они тоже были уже ношенными, но очень мягкими и удобными. В той же самой лавке он купил себе и просторные белые штаны, и длинную рубаху из толстой ткани, а также два аршина белой хлопковой материи для тюрбана. Надел на себя новую одежду, повязал тюрбан. «Вот сейчас я больше похож на персидского паломника, чем раньше, а то некоторые персы на меня косятся. Слава тебе, Господи, что властям до сих пор не донесли!»
  Прошло ещё несколько недель, пока Валуев не вышел на персидское побережье  Каспийского моря. Увидев с пригорка бесконечный водный простор, он даже прослезился. Преклонил колени и долго молился.
 В рыбацкой деревушке  Фёдор купил вяленой осетрины, три дюжины лепёшек, сыру и два фунта кишмишу. А самое главное  - добыл десяток баклажек из высушенных кебек (тыкв продолговатой формы). Заполнив их водой,  он помолился:
- Благослови, Господи, и помоги мне, грешному, совершить начинаемое мною дело, во славу Твою», - и покинул деревушку.
 Путь Валуева лежал на север, к бухте Кайдак, где находилось русское укрепление Новоалександровское. Сколько вёрст ему предстоит прошагать, чтобы дойти до него, он не знал. Ведал только Фёдор, что по пустыне, вдоль побережья, рыскали банды туркменцев, которые нападали на  русские караваны и рыбацкие лодки,  грабили их, а людей брали в плен, а затем продавали на невольничьих рынках Хивинского ханства.
 Шёл Валуев ночами, а днём зарывался в песок и  спал. Халат он достал из котомки и надел на себя. Так было теплее ночью и прохладнее днём.
  Два  раза в день ел. Пил три — четыре раза, но по нескольку глотков. Шагал по песку и шептал молитвы. Благодаря им у него сохранялась сила духа и уверенность в том, что однажды вернётся он на родину.
   Начинался рассвет. Валуев разломил лепёшку две части: одну он съедал перед сном, а другую — после заката солнца. У Фёдора оставались три лепёшки, и он понял, что идёт уже тридцать три дня.  -   - Уже совсем мало осталось… Господи, благослови! - произнёс   он и посмотрел на небо.
 Прямо перед ним, на горе виднелись церковные купола с православными крестами. «Наваждение», - подумал Валуев и закрыл глаза. Прочитал молитву и открыл их. Всходило солнце, и его лучи отражались в золотых крестах на куполах церкви, которая пряталась за крепостными стенами, тянущимися по вершине горы.
- Новоалександровское укрепление! Господи! Господи! Дошёл! - зашептал он, разрывая подкладку истлевшего халата.
 Нащупал крестик, надел его  и бросился  в гору, к крепости. 
 У ворот  укрепления стоял караул: пятеро казаков в серых чекменях  и такого же цвета шароварах, заправленных в сапоги. В высоких бараньих шапках с красным верхом, вооружённых ружьями, с саблями на боку.
- Здравствуйте люди, добрые ! - поклонился им  Валуев и хотел было пройти.
- Стоять, рвань арестантская! - громко заорал высокий казак с длинными усами. - Ты кто такой? Беглый каторжанин?
- Я не… Я не като… - хотел объяснить им Валуев.
- Бум-бам! Бум-бам! Бам! Бам! - забили вдруг  к заутрене колокола на часовне.
 В  сердце Валуева  что-то  вдруг дрогнуло… Он упал на колени и начал неистово креститься.
- Бум-бам! Бум-бам! Бам! Бам! - звонили колокола.
  К горлу  Фёдора подкатился ком, он хотел прочитать молитву, но не смог.  От рыданий затряслись его широкие плечи, а по густой бороде покатились крупные слёзы…
 Казаки с удивлением смотрели на стоящего на коленях оборванца, который сквозь всхлипывания пытался прочитать молитву.
 Смолк колокольный звон, а Валуев продолжал рыдать.
- Дядя, ты откедова будешь? - тронул Фёдора за плечо молоденький казачок.
- Пленный… пленник… я пленник. Сбёг из плену… Из Хиву иду. .. Иду из Хивы…. Дошёл, Господи! Дошёл, Господи! - неистово крестился он, продолжая стоять на коленях.
- Из Хивы? - с удивлением протянул высокий казак, - а сколько же ты идёшь?
- Не... не знаю…. Весной я сбёг! Весной! - Валуев поднялся с колен и, растирая слёзы по лицу своим огромным кулаком, попросил:
- Служивые, позвольте мне в храм пройти! МОчи уже нет… душа истомилась... А, служивые?
- Дак куды тебе в церковь? От тебя козлом воняет! В баню тебе сперва надо, уважаемый! - с сочувствием сказал высокий. - Васька, проводи страдальца в баню! - добавил он, обращаясь к молодому казачку.
 От пара слезились глаза, горело в груди… Какой-то пузатый мужик усиленно хлестал Валуева ароматным берёзовым веником.
- Боже, хорошо-то как! Хорошо -то как, Боже! - стонал он от блаженства.
 В предбаннике хромой старик, видно из отставных унтер-офицеров, протянул Фёдору утиральник:
- Держи, страдалец! Вытирайся!  А вот тебе ещё и бельишко исподнее. Ты, добрый человек, не обессудь, что оно старенькое. Зато чистое, выстиранное. Негоже православному без исподнего! Мы же не басурмане какие!
- Благодарствую! - поклонился старику Фёдор.
- А ещё, мил человек, вот возьми шаровары, рубаху да чекмень. Старенькое всё, но тебе подойдёт! Не пойдёшь же ты в храм православный  в своём басурманском наряде.
- Благодарствую! Благодарствую! - шептал Валуев.
 Гарнизонная церковь...Громкий, почти торжественный, голос дьякона, читающего молитву. Вокруг Валуева много людей. Поёт хор. Запах ладана. Лампадки освещают лики Святых на иконах. В окна храма струится солнечный свет и делает пламя свечей ярче и красивее.
- Господи наш, Бог, преклоняемся пред тобой в словах благодарности. Ты — Отец… -  Фёдор начал шептать слова благодарственной молитвы, но от великой радости, невероятного облегчения и нахлынувшего счастья у него прервалось дыхание. Тяжёлый ком вдруг вновь появился   в горле. Он не давал  Валуеву говорить… душил.  Фёдор, не выдержал и глухо зарыдал.


                ГЛАВА ВТОРАЯ

               
                УГРОЗА С СЕВЕРА


  18 Джумада ас-сани 1255 Хиджры (28 августа 1839 года от Рождества Христова). Дворец Хорезмшаха (Хивинского хана)  Аллакули в столице Хорезма городе Хиве.
  Идёт заседание Дивана — государственного совета при монархе.
   Все собравшиеся слушали сообщение кушбеги — главы всех беков страны (беки — руководители бекств, административных районов Хорезма. Являлся первым сановником в государстве. Примечание автора).
- Досточтимый хорезмшах! Да хранит тебя Аллах! - начал свои слова очень  влиятельный чиновник государства: высокий, очень худой человек, лет пятидесяти в белой бараньей шапке, - я продолжаю выполнять твою волю и записываю всё, что узнаю от посланников, приехавших в Хорезм из других стран, от караван-баши (начальников караванов), вернувшихся из страны урусов. Также  у меня бывают многие чиновники, именовать которых не стоит, чтобы не утомлять тебя, хорезмшах. - здесь кушбеги сделал длительную паузу, наблюдая за выражением лица своего монарха.
  Аллакули величественно кивнул головой, давая знать, чтобы тот продолжал.
- 19  Рабиус -ас -сани (1 июля) отряд  урусов полковника Геке в количестве около 600 нукеров и 1200 подвод прибыл к месту впадения реки Аты-Джаксы в реку Эмба. Здесь он оставил свой обоз с сильной охраной и двинулся к урочищу Донгуз — Тау. После чего его видели под  урочищем Чушка — Куль. Через двадцать дней Геке привёл свой отряд к  реке Ак -Булак, где они и начали там  строить крепость. К укреплению, которое уже почти готово, на месте впадения Аты -Джаксы в Эмбу, из Оренбурга тянутся вереницы караванов  с кормом для коней, запасами еды для урусов - нукеров и порохом… На всех своих базарах урусы только и говорят о походе на Хивинское ханство. Так неверные именуют наше государство Хорезм. Я закончил, досточтимый хорезмшах, да хранит тебя Аллах!
   Сорокапятилетний хан Аллакули молчал. Его круглое лицо слегка побледнело.  Он о чём-то думал…
  Кушбеги опустил глаза на красивый ковёр. Сидящий рядом с ним мехтар (министр финансов) стал нервно ёрзать своим толстым задом по атласной подушке.  Пузатый диванбеги (управляющий канцелярией) начал икать. Мирзабаши, ответственный за внешнюю политику Хорезма, тридцатипятилетний мужчина с красивым лицом, до крови прикусил  свою нижнюю губу.
- Надо готовиться к войне! Аллах нам поможет разбить неверных! - уверенно произнёс Аллакули. - Война против такого серьёзного противника, как Россия требует денег. Мехтар, ходят слухи что в Хорезме за последнее время появилось много должников. Мои подданные не хотят платить подати. Мехтар, ты  же знаешь, что это серьёзное преступление! Я не думаю, что ты покрываешь преступников, которые утаивают деньги, которые принадлежат их хорезмшаху? Я прав, мехтар? - Аллакули впил свой взгляд в министра финансов.
- Могущественный хозяин Хорезма, ты всегда прав! Я не сплю ночами, не ем и не отдыхаю. Все мои мысли только о том, как пополнить твою казну, досточтимый хорезмшах, да сопутствует тебе удача во всех делах! Дай мне десять дней и я выбью из должников деньги, которые они тебе должны, - стараясь выглядеть спокойным, заверил монарха мехтар.
- Я верю тебе! Даю  тебе ровно десять  дней для того, чтобы должники заплатили всё: вплоть до последней медной теньги. Помни, что тех, кто не сделает этого должна постичь суровая кара. - Аллакули вытянул свой указательный палец правой руки с большим перстнем в сторону мехтара.
- Всё! Уходите! Теперь я буду думать, - объявил хорезмшах.
  Члены Дивана вскочили с подушек и принялись кланяться и целовать Аллакули руку.
   По одному, они бесшумно покинули зал. Подушка, на которой сидел мехтар, оказалась насквозь мокрой от пота.
   Огромный колыхающийся живот министра финансов не давал ему забраться в носилки. Его с трудом засунули внутрь, и четверо рабов, в сопровождении, охранников быстро понесли его домой. По установившейся традиции мехтар должен бы сейчас сытно пообедать, затем сладко вздремнуть до вечера. Но воля хорезмшаха изменила всё…
   Брюхо министра финансов урчало от голода, но он не ел, потому что ждал закятчи ( главный собиратель налогов в Хивинском ханстве), за которым был послан гонец.
 Наконец тот явился. Высокий, жилистый с выбритой до блеска головой, на которой крепко сидела очень высокая чёрная шапка из овчины.
- Селям — алейкюм, благороднейший мехтар! - произнёс закятчи и поклонился.
- Алейкюм — селям! - недовольно пробурчал министр финансов и впервые не пригласил гостя присесть. - Слушай, Хаджи — Нияз, хорезмшаз повелел срочно взыскать все недоимки, даже самые малые.  Срок семь дней! На восьмой — я должен держать отчёт перед хорезмшахом, да благословит его Аллах! Надеюсь, Хаджи - Нияз, ты не хочешь, чтобы я сказал нашему повелителю, да хранит его Аллах, что ты не проявил усердия и не смог собрать недоимки?
- Благороднейший мехтар,  ты же сам дал  многим отсрочку по оплате налогов. Я тогда ещё тебе принёс благодарность тех людей, - по загорелому лицу закятчи пробежала судорога, - среди них есть очень уважаемые в Хорезме владельцы земель. Что теперь я им скажу?
- Ничего! Хорезмшах требует свои деньги! Немедленно! Кто будет продолжать увиливать от уплаты, будет бит палками, а затем отправлен в зиндан. - В заплывших жиром глазах мехтара появились искорки гнева.
- Я понял тебя, благороднейший член Дивана! - ехидно ответил закятчи, - да хранит тебя Аллах!
- Хаджи -Нияз, - перешёл на угрожающий шёпот мехтар, - ситуация очень опасная! Делай всё, что хочешь, но недоимки выбей! Не то сам будешь сидеть в зиндане!
- Я тебя понял! Да не оставит тебя, мехтар, Аллах своими милостями!

  Когда закятчи ушёл, министр финансов, приказал, принести ему обед. «Ох и взгляд нехороший у Хаджи-Нияза! Ох и нехороший! На моё место метит, змея подлая! Забыл наверное, что своей должностью мне обязан. Память у людей очень короткая...» - думал он, - хлебая гуджу (кашу из джугары  с кислым молоком). (Джугара — сорт сорго. Примечание автора).
  Вообще мехтар давно не чувствовал себя так тревожно, как сегодня. Спокойная его жизнь была нарушена волей хорезмшаха. «Это вина урусов! Они хотят завоевать Хорезм! Говорят, что  их страна огромна, а количество нукеров в десять или даже в двадцать раз больше, чем всё население Хорезма! Интересно правда это или враньё караванщиков?» - вздохнул он.
-  Неси чай и горячих лепёшек! - крикнул он он служанке.
« Со мной так всегда: когда одолевают думы, то живот всегда требует большое количество пищи,» - улыбнулся мехтар.
  Закятчи в сильном раздражении вернулся домой. Ему очень не понравилось, что мехтар не пригласил его присесть! Но то, что тот угрожал ему тюрьмой, вообще выходило за рамки приличия. «Мехтар  только любит, когда я ему  делаю подарки в виде  кожаных мешочков с золотыми монетами. Тогда он превращается в источник лести. Грязный осёл! Ничтожество!»
- Созови в мой дом всех сборщиков налогов! Срочно! - приказал он своему помощнику.
- Слушаюсь! - поклонился высокий юноша и тенью выскользнул из комнаты.
  Уже к вечеру стали прибывать  первые мухакассылы — сборщики налогов. Они входили в большую комнату, где на новой подушке красного цвета, брошенной на ковёр,  восседал их начальник.
- Селям-алейкум, благороднейший закятчи! - кланялись они ему до пояса.
- Алейкум-селям, уважаемый! -  Хаджи -Нияз обязательно именовал вошедшего по имени.
  Он на память знал всех своих мухакассылов. Закятчи, не взирая на раздражение, душившее его, старался быть приветливым.  Он ведь знал, что Аллах любит тех, кто сдерживает злобу.
- За четыре дня вы должны выбить  все недоимки! Вы знаете, как это сделать. Палок не жалеть! Да, помните, что в зиндане ещё много места для тех, кто не хочет платить налоги хорезмшаху! Приступайте к работе прямо сейчас! Помните,  что у вас очень мало времени! Ступайте! Да храни вас всех Аллах!
  К ночи собрались все остальные мухакассылы.  Хаджи— Нияз повторил им то же самое, а затем решил поужинать. Горсть урюка, зелёный чай и лепёшка. После еды закятчи не позвал к себе одну из четырёх его жён, а открыл толстую салгытную (налоговую) тетрадь и принялся её изучать. В ней был список налогоплательщиков высшей категории: владельцы больших участков земли от 30 танапов (один танап равен 0,2 гектара. Примечание автора), караван-баши, купцы… Люди, составляющие вторую и третью категорию Хаджи — Нияза не интересовали. Ими занимались его верные мухакассалы. Шевеля губами, он начал читать. Затем потребовал, чтобы пришёл помощник с чернилами, пером и бумагой. Юноша появился мгновенно.
- Мурад, устраивайся поудобнее за столик. Нам предстоит работать всю ночь, - задумчиво посоветовал закятчи.
- Как ты пожелаешь, могущественный Хаджи — Нияз! - согнулся тот в глубоком поклоне.
- Сначала пиши письма всем бекам и наибам. Сообщи им, что великий и мудрый хорезмшах требует в течение шести дней собрать все недоимки. Пусть вызовут мухакассалов своих бекств и наибств и те, не теряя ни мгновения, начинают исполнять волю хорезмшаха. Да хранит его Аллах! Уклоняющихся от уплаты нещадно бить палками и помещать в зинданы. Ты, Мурад, надеюсь помнишь имена и титулы всех беков и наибов?
- Да, мой господин! Я ещё не забыл, что в Хорезме существует 20 бекств и 3 наибства. Также я помню имена и титулы людей, которые их возглавляют и разумеется лица. Да покарает меня Аллах, если я когда-нибудь это забуду!
   Наступило время фаджар намаза, ( предрассветной молитвы) а закятчи и его помощник продолжали работать.
- Би-исми-ляхи-ах- рахман! - раздалось со всех минаретов Хивы. Муэдзины призывали всех правоверных на молитву.
  Закятчи и Мурад расстелили коврики и принялись совершать  фаджар намаз.  А с восходом солнца во все концы Хорезма помчались гонцы с письмами.
  После утренней молитвы Усман, собрался в баню.  Ведь сам пророк Мухаммед рекомендовал своим последователям принимать горячие бани: «Чистота — это половина веры». Усман следовал советам пророка и делал это один раз в неделю, в аль-Арбия, на четвёртый день недели. Несмотря на свою полноту и приличный живот, он довольно легко, правда с помощью слуги, забрался на своего гнедого жеребца.
  Конь шагом шёл по узким пыльным столичным улицам. Высокие глиняные заборы, каналы, повсюду видны деревья урюка, инжира и граната. После бегства этого уруса Кучли Одама, Усман много дней чувствовал себя обманутым. Бывало так, что он даже заснуть не мог из-за душившего его гнева. «Этот кяфир пропал, не оставив следов! Сын змеи и осла! Будь он проклят! Кучли Одам растаял, как утренний туман зимой. Шайтан!»
   Тогда Усман нанял кочевников киргизов, которые знали пустыню, как  внутреннее убранство своих убогих кибиток. Заплатил им целых 7 тиллей! Киргизы шастали по пустыне много дней и вернулись ни с чем.
- Ага, - сказал их главный, - ты можешь быть уверен, что уруса сожрали дикие звери.
- А кости? Кости этого кяфира вы нашли? Или его сожрали вместе с костями? - возмутился Усман.
- Конечно, ага! - ответил главный и достал из кожаного мешка, притороченного к седлу человеческий череп и несколько костей. - Возьми их!
  Усман- ага долго рассматривал их и никак не мог успокоиться. «Слишком маленький череп. Похож на детский. У Силача уруса голова была гораздо больше, - терзали его сомнения, - но в тоже время он не мог выжить в пустыне! Без воды и еды! А может его Бог помог ему?  Может урус сейчас пьёт в своей  кибитке чай и насмехается надо мной?»
  В небо упёрся минарет Ак-мечети, а рядом с ней располагались самые знаменитые в Хорезме бани Ануш-хана. На поверхности виднелись только их круглые кирпичные купола, а сами они находились глубоко под землёй для лучшего сохранения тепла.
  Банщик помог Усману слезть с жеребца и проводил почётного посетителя по каменным ступеням вниз. В тёплом помещении было светло от солнечный лучей, которые попадали сюда через окна куполов. Сухие каменные скамьи. Шкафчики для одежды… Другой банщик помог Усману снять одежду и проводил того в купальню. Здесь уже находились его друзья: учитель медресе Хал-хаджи и купец Ильтузер.
   Хал-хаджи  уже весь был в мыльной пене, а Ильтузер лежал вниз животом на каменной лавке и невысокий жилистый массажист ходил по его спине ногами.
- Ах — ах! - хрипел он.
- Садись, уважаемый! - любезно попросил банщик, указывая на свободную каменную лавку.
 Усман сел на приятно-горячий кирпич. Банщик поправил повязку ткани на  своих бёдрах, а затем медленно вылил на голову клиента медный таз тёплой воды и принялся быстрыми движениями растирать   на его теле густую мыльную пену. Снова таз тёплой воды, но уже одним хлестком… Ещё…
- Уважаемый ага, а теперь я тебе помогу пройти в комнату с горячим воздухом? - плоское, жёлтого цвета, лицо банщика растянулось от вымученной улыбки.
- Не надо… Я сам… - Усман с трудом встал на ноги.
  А после комнаты с горячим воздухом банщик положил его животом вниз  на лавку и начал делать массаж. Сначала он щипал ему спину своими маленькими сильными пальцами. Затем звонко хлопал по ней ладонями… Но а потом, неожиданно, прыгнул Усману на спину и начал по ней ходить, надавливая на поясницу пятками. Сначала  ему было немного больно. Затем глаза Усмана стали закрываться от блаженства. Он хрипел, стонал, а затем, совершенно неожиданно для самого себя, заснул.
  Сколько времени прошло Усман не понял, очнулся от того, что банщик вытирал его тело сухим и горячим полотенцем.
  Потом он, Хал-хаджи и Ильтузер сидели на мягких подушках на ковре и пили ароматный зелёный чай.
- Уважаемый Хал-хаджи. - Усман заискивающе посмотрел в глаза своему другу, - ты — мудрец и знаешь всё. Скажи мне почему меня в последнее время преследуют несчастья?  Неудачи мне не дают спокойно жить.
- Несчастье входит в ту дверь, которую ему открыли! - медленно произнёс Хал-хаджи  и сделал маленький глоток чая из тяжёлой глиняной чашки.
- Ты прав! - с восхищением воскликнул Ильтузер. - Ты -великий мудрец!
- А знаешь кого можно считать мудрым человеком? - Хал-ходжи поднял вверх свои красивые чёрные глаза и погладил бороду пальцами левой руки.
- Нет! - пожал плечами Ильтузер.
-  Я тоже не знаю, - признался Усман.
-  Мудр тот, кто умеет отличать доброе от злого.
 « Как он просто и понятно излагает мысли! - с завистью подумал Усман. - Это потому, что Хал-хаджи грамотный человек. Я, как и Ильтузер, не умеем ни читать, ни писать. А он — преподаватель в медресе!»
  Когда Усман вернулся домой, муэдзины уже призывали правоверных к очередной молитве. Он мечтал что-нибудь съесть, а затем поспать. Тело Усмана требовало после бани хорошего отдыха. Но его старшая жена вручила  ему кусок плотной бумаги, на которой было что-то написано.
- Что это такое, Айкиз? - устало поинтересовался Усман.
-  Я не знаю! Но гонец, который принёс это послание, объяснил, что тебе надо срочно ехать к  закятчи, - объяснила ему жена.
- Хорошо, Айкиз! Иди! Меня клонит в сон. Высплюсь и поеду. А может даже и завтра с утра! Помоги мне снять халат!
-  Мой любимый муж, ты не понял! Гонец сказал, что это очень важно и срочно! Моё сердце ноет в предчувствии какой-то беды, - с тревогой произнесла Айкиз.
- Сказал, что срочно? Ну хорошо… Я поеду. - Усман вынул из тайника в земляном полу, который был прикрыт ковром, шкатулку. Отсчитал пять золотых монет. Потом подумал, вздохнул и добавил ещё три: «Закятчи, наверное, будет вымогать деньги. Его  жадности нет пределов. С этими чиновниками  - кровопийцами  мне никогда не разбогатеть».
 У новеньких деревянных ворот дома главного сборщика налогов Хорезма стояла длинная очередь. Среди них Усман увидел и некоторых своих знакомых, хотел было спросить для чего их пригласил такой важный человек да так срочно, но потом передумал. У всех ожидающих были очень тревожные лица. Они стояли молча, смотря на редких прохожих и всадников, проезжающих по узкой пыльной улице.
  Приглашал в дом  высокий юноша с вкрадчивыми манерами — помощник Хаджи- Нияза. Почти у всех, кто выходил из него, почему-то дрожали губы. Они что-то шептали и, ничего не говоря, садились на своих лошадей и исчезали в клубах уличной пыли.
- Входи, Усман-ага! - вежливо обратился к нему юноша.
  Хаджи -Нияз сидел на атласной подушке и смотрел куда-то в потолок.
-  Селям-алейкюм, благороднейший закятчи! Да не оставит тебя Аллах своими милостями! - согнулся пополам Усман перед важным чиновником.
 - Алейкюм- селям! У меня много работы. Меня ждут люди, поэтому, Усман, я не буду разбрасываться моим столь дорогим временем, - сухо произнёс Хаджи — Нияз.
- Я тебя слушаю, благороднейший закятчи!
- Усман, за тобой числятся недоимки: первая — улюк тутув (пошлина за владение лошадьми) — одна тилла. Вторая — мирабона (налог на содержание мирабов — распределителей воды) — две тилли. Третья — олгут ( единовременный взимаемый налог_ - шесть тиллей. Ты должен заплатить до заката солнца завтрашнего дня. Всё — иди!
- Благороднейший закятчи, но я же в прошлом году сделал тебе подношение для того, чтобы  уменьшить или хотя бы отсрочить… - начал лепетать до смерти испуганный Усман.
- Уходи! Плати или будешь бит палками! Выбирай! Кто там следующий?
« Во всём виноват этот беглый урус! После его побега на меня обрушились все несчастья! Сколько я потерял денег!!!  Будь он проклят! Уруса сожрали в пустыне дикие звери… Аллах лишил меня удовольствия видеть это! - из глаз Усмана потекли слёзы. Ему было жаль денег.
   Только к ночи он немного успокоился: «  Ведь пророк Мухаммед сказал, что за каждой тягостью наступает облегчение».
   Уже через день на всех базарах Хорезма слышались крики и вопли. Это били палками тех, кто не заплатил недоимки. Почти все они были бедными дехканами или мелкими торговцами. Кто-то из них получал 25 ударов, а особо злостные должники - по 75. После экзекуции окровавленных людей тащили в зинданы. А ещё через одну неделю на рынке скота поставили несколько виселиц. На них скоро будут болтаться тела тех, кто кого объявят государственными преступниками из-за неуплаты налогов.
   Предки  хорезмшаха Аллакули  жили и принимали гостей  во дворце, который отличался  от  строений, которыми владели высшие  придворные сановники, только лишь бОльшими размерами.  Такие же толстые стены из глины да деревянная крыша.  Но именно Аллакули решил, что хорезмшах должен иметь  такой дворец,  чтобы у любого, увидевшего его, должны кружиться голова  и слепнуть глаза от величия и красоты этого строения! Каждый должен поневоле воскликнуть:
- Хорезмшах — это величайший правитель мира!
  В месяце Шавваль 1245 года Хиджры (апрель 1830 года от Рождества Христова) Аллакули призвал лучших зодчих Хивы и потребовал выстроить для него самый красивый дворец на Востоке.
-  Через два года в южной части Хивы я хочу увидеть чудо современной архитектуры! - поднял палец вверх хорезмшах.
  Зодчие понурились и молчали… Только один, говорят великий специалист по росписи стен и потолков, вдруг резким тоном заявил:
- Досточтимый хорезмшах, да прославит Аллах твоё имя на все времена! То что ты хочешь увидеть на этом пустыре - невозможно построить за два года. Для этого понадобятся восемь, а может быть даже и двенадцать лет.
- Стража, взять этого смутьяна и посадить на кол! - приступ злобы чуть не задушил Аллакули.
  Через короткое время с улицы послышались жуткие  вопли  художника.
- Кто ещё думает, что дворец нельзя построить за два года? - недобро ухмыляясь, спросил у зодчих Аллакули.
  В ответ была тишина.
  Дворец, который получил название Таш-Хаули,  построили, но за восемь лет. Это был архитектурный бриллиант Средней Азии. Четыре жилых комплекса — айванов — для гарема, а пятый для  самого хорезмшаха. С маленькими башенками по бокам. Светлые разрисованные потолки, изобилие майолики, ажурные медные решётки. Кроме айванов во дворце  находились мехмонхона (зал для официальных приёмов) и арзхона ( зал суда).
   Раннее утро  12 Раджаба 1255 года Хиджры ( 20 сентября 1839 года от Рождества Христова) Аллакули  встал с подавленным настроением. Уже третий день его беспокоили тревожные мысли. «Урусы приближаются к границам Хорезма. Строят укрепления. Ясно, что они готовятся к нападению на мои владения. Что делать? Россия, как я знаю, огромная страна с многочисленным населением и бесчисленным войском с пушками. Что может сделать маленький Хорезм против неё? Что?»
  После долгих раздумий Аллакули послал за диванбеги. Управляющий канцелярий прибыл незамедлительно. Он хотел очень низко поклониться, но его большой живот помешал ему сделать это.
- Селям-алейкум, повелитель мира! Да сделает Аллах твою жизнь долгой и счастливой! - хорошо поставленным голосом торжественно произнёс диванбеги.
- Слава Аллаху! - сухо ответил Аллакули. - Слушай моё повеление: после полуденной молитвы я хочу видеть здесь всех членов Дивана, а также эмир-уль умара и закятчи.
- Я понял, досточтимый хорезмшах! Да прославится твоя мудрость на все времена! - диванбеги упал на колени и задом выполз из зала.
 «Надо готовить войско к войне!  Не только готовить, но уже пришла пора отправлять несколько тысяч навкаров ( всадников) туда, где урусы строят укрепления. Иначе будет поздно! Поздно! Поздно!» - Аллакули устроился на большой атласной подушке и налил себе из бронзового чайника зелёного чаю в чашку из китайского фарфора. Добавил один кубик сахару. «Война — это, прежде всего большие затраты. Денег в казне очень мало. Строительство  Таш — Хаули съело все мои запасы… Содержание всех моих верных слуг также требует денег. И не малых! Только одному эмир -уль умару (главнокомандующему) надо платить 500 тиллей! Кушбеги — 550! Бекам по 400 тиллей! Аталыку ( воспитателю наследника )— 150 тиллей! А ещё диванбеги, мехтару…. А музыканты, повара…. Аллах, скажи мне почему ртов, которые требуют еды, да ещё и хорошей еды, всегда гораздо больше, чем денег? - хорезмшах поставил на низкий столик пустую чашку. - Теперь надо будет платить и туркменским навкарам! Аллах, подскажи мне, где взять такое количество денег? А может всё таки обратиться за помощью к инглисам, как они предлагали? Они ведь враги урусов! Но инглисы ведь тоже кяфиры! Если я приму их помощь, то как мне придётся с ними потом рассчитываться? Нет, надо повременить! Надо повременить!
  Аллакули выпил ещё чашку чая. Вынув из неё  большие распаренные листья, взял щепотку и начал жевать. Это стало успокаивать хорезмшаха.
- Диванбеги доставить ко мне! Не медлить! Срочно! - приказал он начальнику своей личной охраны, - и эмира -уль умара, тоже.
    У начальника канцелярии было бледное лицо от страха. Ведь такого ещё ни разу не было, чтобы личная охрана хорезмшаха грубо   посадила  его на жеребца и сопровождала до самого порога покоев Аллакули.
- Диванбеги,  я передумал собирать Диван. Ты сам пригласи к себе мехтара и зякятчи и обсуди с ними вопрос о насыщении моей казны деньгами. Завтра после аср — намаза (послеполуденной молитвы) доложишь!
- Слушаюсь, мой повелитель! Да хранит тебя Аллах! - облегчённо вздохнул сановник.
  Главнокомандующий был высоким стройным мужчиной ровесником  Аллакули.
- Урусы у наших границ, ты это хорошо знаешь, - без всяких предисловий сказал хорезмшах.
- Да, мой повелитель! - кратко ответил  эмир — аль умар.
- Сколько  навкаров (всадников),  из числа моих туркменских подданных, ты можешь поднять против них и за какое время?
- Десять — двенадцать тысяч, великий хорезмшах! - не раздумывая, ответил тот, внимательно наблюдая за Аллакули, - за тридцать дней.
 - А две-три тысячи всадников?
- Три тысячи навкаров за десять дней. Может быть за двенадцать, - подумав, ответил главнокомандующий.
- Хорошо! Жди моих повелений, а сейчас ступай! - бросил Аллакули, оборачиваясь спиной к эмиру -аль умару.
  Хорезмшах долго ходил по толстым коврам своего зала. Думал, тёр пальцами лоб, шевелил губами.
- Найдите мне Абд аль Муталлиба и доставьте во дворец! Доставьте, как дорогого гостя: со всеми почестями! В любое время дня и ночи! - приказал Аллакули начальнику своей личной охраны.
  Самого известного дервиша Абд аль -Муталлиба нашли в одной из столичных ханак (ханака - жилище, где останавливались и некоторое время жили дервиши).
  Аллакули поднялся с подушки и подошёл к высокому старику с бородой до самых колен. Он был одет в  широкий  чёрный халат с застёжкой на груди. На длинных его рукавах были пришиты полосы зелёного цвета с изречением из Корана. На широком поясе  виднелись дорожки маленьких буковок —  вышитые цитаты также из священной книги для всех мусульман. На голове - высокий войлочный колпак из четырёх клиньев, обшитый хлопчатобумажной тканью синего цвета, исписанной словами из Корана.
- Я рад тебя приветствовать, ата ( Отец. Так почтительно обращались к дервишам. Примечание автора.)  Это большая честь видеть тебя  в моём доме! - Аллакули протянул гостю свою руку для пожатия.
- Да хранит тебя и всех твоих близких Аллах, хорезмшах! - с достоинством пожал руку хозяина Абд аль Муталлиб  и замолчал.
- Прошу тебя, ата, присесть! - Аллакули показал рукой на подушку рядом с  низким столиком на котором стоял кувшин с холодной водой и блюдо с фруктами, - утоли свой голод!
- Я не голоден! Для чего ты меня пригласил, хорезмшах? - дервиш пронзил взглядом своих колючих глаз Аллакули.
  Аллакули растерялся. Никто не имел права разговаривать с ним, как это делал дервиш! Но это же был великий Абд аль Муталлиб — посредник между пророком Мухаммедом и земным миром! Ему нужно было угождать…
- Ата, дело в том, что урусы подходят к нашим границам. Ясно, что их целью является завоевание Хорезма. Я тебе побеспокоил только для того, чтобы ты попросил совета у Аллаха или у пророка Мухаммеда, что мне делать. Ведь урусы и…
- Я знаю! - резко оборвал дервиш хорезмшаха. - Пусть  меня  отведут в маленькую комнату без окон и оставят одного с двумя кувшинами чистой воды!
- Хорошо, ата! - я сейчас прикажу мои слугам, и они сделают это.

  Аллакули не находил себе места. Спать ему не хотелось. Читать Коран? Нет!
- Приведи мне, Гульнару! - приказал он евнуху.
  Невысокий человек с головой выбритой наголо, в халате-тунике молча поклонился и исчез.
  Гульнаре, четвёртой жене Аллакули, недавно исполнилось шестнадцать лет. Она пришла к нему в новом калтаче (халате) из красивых ярких тканей. Его рукава сужались к запястью. Калтача не имел воротника, поэтому впереди у него был большой вырез, едва закрывавший небольшие упругие груди Гульнары.
- Я счастлива видеть тебя, мой повелитель! - поклонилась она мужу.
 При этом её груди вырвались из халата, и Аллакули увидев их, задрожал от желания. «Она невероятно красива! Губы, как свежие алые розы, лёгкий румянец на круглых щеках, миниатюрный носик. А голос Гульнары тихий и чуть хрипловатый сводит  меня с ума».
- Подойди ко мне! Садись рядом! - приказал  ей хорезмшах.
  Жена села на атласную мягкую подушку. От её тела пахло спелой дыней и розовом маслом.
  Аллакули хотел прикоснуться к её груди, но вдруг одёрнул руку:
- Подожди! Я сейчас вернусь, - он резко встал и вышел из комнаты.
  В одной из самых маленьких комнат своего айвана хорезмшах нашёл  лежащего на ковре дервиша. Аллакули поднёс светильник к его телу и сразу же невольно отшатнулся. Всё лицо Абд- аль Муталлиба было покрыто то ли пеной, то ли блевотиной. « Не дышит! Неужели умер?»  - хорезмшах поднёс светильник прямо к глазам дервиша. Они были закрыты. «Точно умер! - забеспокоился Аллакули, - что теперь с ним делать?» - подумал он и в это мгновение уловил лёгкое дыхание дервиша. «Живой! Слава Аллаху!». Хорезмшах вернулся к жене.
  Абд -аль Муталлиба  появился  перед Аллакули сразу же после фаджер намаза (предрассветной молитвы). Он был настолько слаб, что не мог стоять. Его поддерживали за руки двое слуг.
- Селям — алейкум, ата! - Аллакули поднялся  с подушки и приблизился к дервишу.
  В нос хорезмшаху ударила вонь мочи, блевотины и ещё чего-то жутко кислого.
  Дервиш, не открывая глаз, начал что-то шептать. Аллакули ничего не услышал. Тогда он ещё ближе приблизился к Абд-аль Муталлибу и только после этого стал разбирать отдельные слова из рваных, зачастую лишённых какого-либо смысла, фраз:
- … не бойся… ведь черепаха не может бегать, но она… она.. может прятаться. Пророк Мухаммед сказал, что…. Что… Аллах закрыл Хорезм для кяфиров… Кяфиры умрут по пути в Хорезм… У них выпадут все зубы и облезет… облезет вся … вся кожа. Кяфиры не дойдут. Такова воля Аллаха! Оставайся спокойным… Будет холодно… очень холодно… зима будет жестокой… Кяфиры усеют своими трупами степь, но не дойдут. Так хочет Аллах! Пусть меня отведут туда, откуда забрали… - дервиш замолчал.
- Может ты, ата Абд-аль Муталлиб, хочешь выпить чаю и с лепёшкой и … - Аллакули не успел закончить фразу, потому что дервиш потерял сознание и безжизненно повис на руках у слуг.
- Доставить Абд-аль Муталлиба в ханаку! Помочь ему прилечь на его ложе и рядом с ним оставить мой новый халат, две лепёшки и три золотые монеты! - приказал Аллакули начальнику своей охраны.
- Слушаюсь, великий хорезмшах! - согнулся в поклоне двадцатипятилетний гибкий и сильный воин с холодными, как лёд глазами.
  Наконец-то на душе у Аллакули стало спокойно! Он почувствовал невероятный голод и повелел, чтобы ему принесли рис сваренный в молоке с сахаром. «Аллах меня защищает от урусов! Проклятые кяфиры!»
  После еды Аллакули вздремнул, а после аср-намаза принял диванбеги.
-  Великий повелитель Хорезма, да пошлёт тебе Аллах ещё много лет здоровья и благоденствия! -  сановник упал на колени на пороге зала, не решаясь войти.
- Чего ты там застыл? Занимай своё место и рассказывай! - приказал ему Аллакули.
 Диванбеги на четвереньках вполз в зал, волоча свой живот по  ковру, и уселся на подушке.
- Великий хорезмшах, я выполнил твою волю: обсудил с мехтаром и закятчи все возможности насыщения деньгами твоей казны. Твои поданные, повелитель, да хранит тебя Аллах, платят 23 налога. Если ты хочешь, то они будут платить ещё столько налогов, сколько ты пожелаешь, - смотря в ковёр, сообщил начальник канцелярии.
- Так это же прекрасно! - нарочито обрадованно воскликнул Аллакули, - вы втроём придумали ещё один налог, чтобы мои подданные начали платить его уже завтра?
- Нет, великий хорезмшах! - грустно вздохнул диванбеги, и лицо его стало бледным, - у людей нет денег. Все зинданы забиты должниками, у которых нет денег. Если ты повелишь всех их повесить, то денег у них всё равно не появится…  Мехтар предложил ввести налог на…
- Пошёл вон! Не показывайся на мои глаза, пока я сам тебя не позову! - заорал на сановника Аллакули.
 диванбеги мгновенно слез с подушки и на четвереньках задом, быстро  перебирая ногами и руками, вылетел из зала.
  Потом Аллакули пожелал видеть и говорить со своим  главнокомандующим.
- Слушай меня, эмир-аль умар, собери три тысячи навкаров и пусть ясаулбаши (начальник войска) их лично ведёт к реке Ак-Булак, там, недалеко от урочища  Чушка -Куль,  кяфиры строят свои укрепления. Пусть сделают так, чтобы урусы бросили всё и бежали в свои земли. Также пусть ясаулбаши по дороге сжигает все кибитки киргизов, которые признают себя вассалами царя урусов. Пусть ясаулбаши, также, перекроет все пути на Бухару, по которым движутся караваны кяфиров. Караваны грабить! Забирать  всё! До последней верблюжьей ворсинки. Урусов брать в плен и гнать на продажу в Хиву. Только ты, эмир-аль умар, не забывай о моей доле! Ты помнишь её размер? Или забыл?
 - Мой величайший полководец! Хозяин Хорезма! Да не оставит Аллах тебя своими милостями! Я никогда ничего не забываю!  Я всегда помню, что десятая часть военной добычи навкаров принадлежит тебе, - главнокомандующий сполз с подушки и стал на колени перед Аллакули.
 

Сергей Воробьёв, которого теперь звали Сардор, был  почти счастлив. У него была низкая мазанка, расположенная между оросительным каналом и рисовом полем его хозяина. В ней лежали два старых, затёртых до дыр ковра, две кошмы, две пары сапог, несколько засаленных до липкости халатов, чайник, пиалы… Когда у него выпадало немного свободного времени, он мастерил ручные жернова. С их помощью Сардор мечтал улучшить своё материальное положение: молоть муку для рабов Усман-аги, а возможно даже и для других. Но для полного счастья ему не хватало какой-нибудь бабёнки, даже самой некудышней. «Пусть будет рябая или костлявая, а может и на один глаз слепая. Или косая! Самое главное, чтобы работящая да и не  старуха совсем!» - мечтал он,  ночами ворочаясь на кошме и мечтая о женских ласках.
  Работал Сардор как всегда: с рассвета и до заката, но уже не рвал своих жил  на севе или на уборке урожая. Он теперь выполнял волю Усмана-аги, давая задания на день всем его рабам и наёмным работникам, а затем проверяя их исполнение. При этом Сардор не жалел бранных слов.
- Чё стоите, псы тощие! - кричал он по-русски и замахивался палкой на измученных  непосильной работой  персов. - Чё буркалками своими меня сверлите? Ишь хари какие кислые сделали! Работать! Знаю я вас, шатунов магометанских!
  Воробьёв делал всё, чтобы стать для своего хозяина незаменимым человеком, и при каждой возможности вновь и вновь обращаться к Усману с  просьбой найти для него бабу. «У него в служанках давно уже ходит башкирка. Страховидная, правда, но ничего зато работящая. И  горячая... Наверное? Кто-то мне когда-то сказывал, что башкирки  бабы ох какие горячие!» - мечтательно облизывал  он свои тонкие губы.
  Вчера из рисового поля спустили воду.  Сейчас  персы ходили там по колено в грязи и руками удаляли сорняки. Приближалось время жатвы, но Воробьёв уже думал и о севе, поэтому ремонтировал на дамбе деревянный омач (плуг). Одним глазом Сардор посматривал за персами. «Дохлые! Облезлые! Огреть бы их кнутом, шоб шевелились. Дак карачуна дадут! Хозяин и так на убытки жалуется. Он, правда, всегда стонет: то урожай плох, то денег у него нету.  Плуг новый купить не может! Вот это разве омач Это же проклятик какой-то! Из него огонь развести да лепёшек напечь, а я его по кускам опять собираю...» - грустные размышления прервал топот копыт.
  По дамбе на своём гнедом жеребце к ним ехал Усман.
- Селям-алейкум, благородный ага! - кинулся ему навстречу Воробей.
- Алейкюм-селям, Хоха! - ответил Усман и остановил коня.
  Воробей стал на четвереньки для того, чтобы хозяину было удобно слезать  с седла. Усман вынул ноги из стремян и опустил их на спину Сардору. Встал, вытер подошву о грязный халат своего раба, а затем спустился на землю.
- Когда убирать думаешь, Хоха? - Усман приложил ладонь правой руки, чтобы не слепило солнце, и осмотрел на рисовое поле.
- Через два дня, мудрый ага! Через два! - согнулся перед хозяином Воробей.
- Хорошо! Правильно! А что ты делаешь, Хоха?
- Омач ремонтирую, ага. Новый бы купить, а?
- Денег нет, Хоха…. Совсем нет! Не знаю даже как и дальше жить! - вздохнул Усман, - в этом и  твоя вина есть, Хоха!
- Ага, а моя вина в чём? - Воробей выпрямился и с удивлением посмотрел на лоснящееся от пота лицо хозяина.
- Хоха, почему ты мне не донёс, что Кучли Одам, твой земляк, готовится к побегу? Ты же знал! Знал, Хоха! А мне ничего не сказал. Ты даже и представить не можешь какие я потерпел убытки! Сколько денег потерял! Ой — ой — ой ! - покачал головой в тяжёлой бараньей шапке Усман.
- Справедливый и мудрый ага, да разрази меня Аллах, если я тебе говорю неправду! Как я мог не донести тебе, великодушному и мудрому? Я не ведал, ага! Не ведал! - из глаз Воробья потекли слёзы. - Да пусть я сгнию заживо…
- Ладно, Хоха, не затягивай с жатвой риса! Я поехал! - Усман подошёл к жеребцу.
  Воробей метнулся вперёд, упал на четвереньки перед хозяином. Усман наступил на его спину, как на ступеньку, а затем ловко уселся в седло.
- Мудрый ага, скажи мне ты справедлив? - Воробей быстро встал на ноги и побежал рядом с правым стременем хозяина.
- Чего ты хочешь, Хоха? - хитро усмехнулся Усман.
- Ага, ты мне ведь обещал женщину! Уже прошло много месяцев, а я всё один. Неужели я не заслужил иметь хоть какую-то радость в моей тяжёлой жизни?
- Будет  у тебя женщина, Хоха! Будет! - Усман хлестнул нагайкой жеребца.
  Тот встал на дыбы, а потом понёс наездника…
  Воробей от неожиданности чуть не упал. « Врёшь, пёс поганый! Шоб тебя скрючило!» - он плюнул от обиды в след Усману.

               

                ГЛАВА ТРЕТЬЯ

               ВСЕ ПУТИ ВЕДУТ В ОРЕНБУРГ

- Ваше превосходительство, вам письмо! -  адъютант, молодой румяный подпоручик, протянул генерал-майору Василию Алексеевичу Перовскому конверт из дорогой бумаги заклеенный сургучными печатями.
  «Мой дорогой друг, по получению этого  прошу Тебя немедленно прибыть  ко мне в Зимний. Николай».
 «Государь вызывает! Что-то очень важное и, очевидно, очень срочное? Что? Зачем гадать? Надо ехать!» - Перовский встал из-за письменного стола.
- Подпоручик, распорядитесь, чтобы мне заложили  карету! Не медлить!  -приказал  Василий Алексеевич адъютанту и принялся облачаться в парадный мундир. «Неожиданно начинается сегодняшний день 5 мая 1833 года!» - думал он.
  Экипаж под громкий цокот копыт мягко качался на рессорах на булыжной мостовой.  Генерал- майор Перовский ехал в Зимний дворец.
  В феврале  1833 года Василию Алексеевичу исполнилось 38 лет. В восемнадцать лет, в чине прапорщика, он сражался против французов на Бородинском поле. В 1814 году был причислен к Гвардейскому главному штабу. Состоял в лейб-гвардии Егерском, а затем в лейб-гвардии  Измайловском полках. В 1818 году был назначен адъютантом к великому князю Константину Павловичу.
  Сразу же после восхождения на престол Николая Первого, стал флигель-адъютантом.
  В 1828 году, во время войны с турками,  отличился при взятии Анапы.  В боях под Варной получил тяжёлое ранение в грудь, которое вынудило Перовского  уйти со строевой службы. С 1829 года Василий Алексеевич  являлся директором канцелярии  Главного морского штаба.
  Император его принял незамедлительно. Николай Первый был ровесником Перовского.  Высокий, стройный, лёгкий в движениях и необыкновенно элегантный. На государе прекрасно сидел синий гусарский доломан, расшитый золотыми шнурами.
  Синие, немного навыкате, глаза Николая Первого смотрели  ясно и очень серьёзно.
- Очень рад тебя видеть. Василий Алексеевич! Очень рад! - искренне произнёс император и крепко пожал руку Перовского.
- Это большая честь и счастье находиться рядом с вами, видеть вас и слышать вас, ваше величество! - красиво щёлкнул каблуками сапог генерал-майор.
- Слушай, Перовский, а тебе не надоело сидеть в Главном морском штабе? Не хотелось ли тебе увидеть бескрайние степи и подышать их дивным воздухом?
 «Сейчас государь мне предложит куда-то ехать. И надолго!» - сразу же понял Перовский.
- Ваше величество, если вы мне прикажете, то я с удовольствием буду не только смотреть на степь, но и делать всё, что вы пожелаете! - генерал- майор смотрел прямо в глаза императора.
- Я в тебе никогда не сомневался, Василий Алексеевич! - почему-то рассмеялся Николай Первый. - У нас, честно скажу, очень тревожная и сложная обстановка на азиатской границе. Я хочу назначить тебя военным губернатором Оренбургского края и командиром Отдельного  Оренбургского корпуса. Мне там нужен настоящий патриот, который радеет за наше отечество.
- Когда я могу отправиться в Оренбург? - вытянулся по стойке смирно Перовский.
- Как можно быстрее! Ты ведь знаешь, что после скоропостижной смерти военного губернатора генерала Сухтелена П.П. этот сложный край остался без хозяина. Как прибудешь на место, оцени обстановку и пошли мне записку об неотложных мерах, которые надо там принять! С Богом, Василий Алексеевич! - император обнял Перовского.
  Оренбургские татары, которые составляли бОльшую часть населения города встретили молодого губернатора с почётом и уважением. Их бывший мурза Тимашёв предложил  для жилья Перовскому свой  большой трёхэтажный дом с мезонином, расположенный  на улице Николаевской. Вообще все жители с восторгом приняли нового губернатора. Молодой, высокий, красавец генерал, участник Бородинского сражения, герой русско-турецкой войны  сразу же привлёк их внимание своей энергичной деятельностью и желанием улучшить жизнь горожан.
  Только начальник 28-й пехотной дивизии престарелый генерал-лейтенант Жемчужников отнёсся к новому губернатору, как к мальчишке:
- Пусть приезжает и представится мне, как положено! Я к нему не поеду! - сказал он своему другу - командиру бригады генерал-майору Стерлиху.
- Он приезжий! Пусть представляется! - согласился тот, - хотя ходят слухи, что Перовский в большом фаворе у императора. Это же бывший его адъютант, когда государь был ещё цесаревичем. Говорят, что Николай Первый обращается к нему только на «ты» в знак их прекрасных отношений.
-  Всё равно! Я мальчишке, который ещё и чином младше, представляться не поеду! - упёрся Жемчужников.
- Я — военный губернатор, назначенный государем!  Первое лицо на территории Оренбургского края! Они должны представиться мне! Так положено! - резко высказался по этому поводу сам Перовский.
  Конфликт был исчерпан тем, что сначала Жемчужников, а затем и Стерлих подали прошения об отставке.
   Перовского неприятно поразило, что налёты грабительских шаек киргизов и кирзиз-кайсаков ( так раньше  в России называли казахов) на русские селения, прилегающие к пограничной линии, в Оренбургском крае были обыкновенным явлением. Ведь степнякам покровительствовал  сам хивинский хан, который имел десятую часть от награбленного ими. Русских людей продавали на невольничьих рынках Хивы, как скот.
- Живём в 19 веке, а у нас  до сих пор набеги кочевников! - возмутился Перовский и написал обширную докладную записку императору  о необходимости создания новой пограничной линии с азиатской территорией.
  Николай Первый немедленно выделил необходимые деньги на её строительство.
  В кратчайшие сроки  на пограничной  линии Императорское — Наследницкое — Михайловское — Николаевское — Константиновское  были сооружены  мощные укрепления. Между ними  построены редуты, где располагалась  кордонная стража из числа оренбургских казаков и башкирского войска. А между редутами - на расстоянии 5 -10 вёрст друг от друга  - скрытые пикеты в замаскированных землянках, в которых находились 10-15 казаков, которые вели круглосуточное наблюдение за неприятелем.
  Такая  система охраны границы  уже не позволяла киргизам и киргиз-кайсакам свободно нападать на русские поселения.
   С первых дней своего губернаторства Перовский начал заниматься благоустройством Оренбурга. Современный Постоялый Двор, который получил название Караван Сарая, здание Благородного собрания, дом Казённой палаты, Александровские казармы были  построены в годы его губернаторства. Также  по его инициативе был разбит красивейший городской сад для гуляний, которым гордились все  жители Оренбурга. В 1838 году  город стал прирастать Новой Слободкой.

- Ну что, поручик, поколобродим сегодня? А? - подмигнул Сергею Кольчевскому его закадычный друг и однополчанин  подпоручик Александр Епифанцев.
- А почему бы и нет?! - с восторгом согласился Сергей.
  Офицеры  лейб-гвардии Егерского полка облачились в парадные  мундиры и на извозчике направились в Летний сад Петербурга. Сегодня ведь был Духов день: первый понедельник после Троицы. По установившейся традиции купчихи приводили  сюда своих дочерей на выданьи,  якобы на гулянья. На самом деле это была демонстрация красоты и нарядов невест. Сюда же, как на смотрины, слетались и женихи. В  Духов день, в Летнем саду Северной столицы, завязывались знакомства, многие из которых заканчивались затем браками.
- Сергей, смотри! Смотри! - Епифанцев толкнул  друга локтем в бок, - вон красавица прохаживается под охраной матери и ещё, наверное, любимой тётушки. Пудов шесть будет! А может и больше! Мордочка, как у настоящей хрюшки! У моего отца есть свинья, ну очень похожая на неё! Ха-ха-ха, - Александр поднёс кулак к губам, чтобы никто не видел, как он весело смеётся.
  Кольчевский ехидно усмехнулся и отдал честь совсем юной худющей купеческой дочери в платье цвета беж с чепцом на маленькой головке. Та остановилась и, открыв рот, смотрела на молодого красивого офицера.
- Она сейчас упадёт в обморок! - едва сдержал гомерический смех Епифанцев.
- Не приведи, Господь! Нас тогда обвинят в убийстве! - прошептал Сергей.
 У девушки от волнения на лице появились красные пятна.  Конечно двое офицеров в парадных мундирах лейб-гвардии Егерского полка выгодно отличались от гражданских женихов в шляпах- цилиндрах, с тростями  или зонтами в руках.
 Кольчевский — невысокий, широкоплечий, с серыми глазами, правильным носом и волевым  губами сражал девушек своим мужественным видом. Епифанцев, стройный, тоже небольшого роста, с широкими чёрными  бровями и  тонкими изящными усиками, чуточку курносый приводил купчих  в необычайное волнение. Особенно это было заметно, когда Александр оделял их взглядом своих наглых тёмных глаз.
  Все  встречающиеся им по пути женщины только  и смотрели на двух  красивых офицеров.
- Что-то я начинаю чувствовать себя неловко! Даже мороз пробирает! - прошептал Сергей.
- А меня в жар уже бросило! Ха-ха-ха! Может познакомимся, а поручик? Примем приглашение посетить купеческий дом. Отведаем разносолов. А? Как ты думаешь? - вдруг предложил Епифанцев.
- Не знаю, - пожал плечами Кольчевский. «Странно как-то, - думал он, - я до сих пор не увидел ни одной нормально сложенной девушки. Или толстые, жутко раскормленные или тощие, недокормленные. Почему?»
- Ты знаешь, Сергей, а я, пожалуй, посмотрю, как живут наши купцы. Никогда не видел! Это для меня чуждый мир. Но в жизни надо всё увидеть и всё попробовать. Как ты считаешь? А? - продолжал вслух рассуждать Александр.
  Кольчевский не ответил. Он увидел её! Девушке было лет восемнадцать -девятнадцать. В длинном платье стального цвета, с вышивкой и тугим стоячим воротником почти до самого подбородка. На голове светлая шляпка с лентой собранной на боку в форме розы. Но не это поразило Сергея. А глаза! Они были зелёными, цвета изумруда! «Жгучая брюнетка, а глаза зелёные! Как такое может быть?» - недоумевал Кольчевский.
 Да и статью своей девушка произвела на молодого офицера сильное впечатление: среднего роста, не худая, но и не толстая. Именно такие ему всегда нравились. А ещё у незнакомки до пояса свисала толстая коса…
- Друг, я подойду вон к той брюнетке, - предупредил Сергей Епифанцева и приблизился к девушке, которую сопровождала женщина лет сорока в тёмном длинном платье и капоре.
- Сударыни, добрый день! Прошу прощения за то, что вас беспокою! Разрешите представиться:  Егерского лейб-гвардии полка поручик Кольчевский!  - он нагнулся и поцеловал руку сначала женщине, сопровождающей красавицу, а затем и девушке.
- Очень приятно, поручик! Екатерина Албасова. А это моя маменька — Надежда Степановна. Вы сегодня свободны от службы, господин поручик? - она обожгла Кольчевского взглядом своих глаз изумрудного цвета.
- Вы знаете, получилось так! Да и день сегодня выдался на удивление солнечный и тёплый, - улыбнулся Сергей.
- Так значит вы пришли прогуляться? А уж думала, что на невест поглядеть? - с сарказмом засмеялась Екатерина.
  Кольчевский почувствовал, как его лицо стало краснеть. Он хотел что-то ответить, но не стушевался …
- Катя, ну разве так можно? - одёрнула Надежда Степановна свою дочь.
- А почему нет, маменька? Смотрите сколько здесь прохаживается молодых, не очень молодых, мужчин с зонтами и тростями! Все они только и смотрят на девушек! Да как смотрят?! Оценивающе!
   Лицо Надежды Степановны стало красным.
- Уверяю вас, Екатерина, что мы с другом не из их числа! - справившись со своим смущением, уверенно произнёс Кольчевский.
- Да, конечно! Разве могут двое офицеров гвардейского Егерского полка бродить здесь, высматривая себе невест? Конечно же нет! Скажите, поручик, а вы тоже сражались под Варной, когда ваш полк геройски стоял против турок? - девушка пристально смотрела в глаза Сергею.
- Я...я….я ? Нет…. Я поступил в полк в 1830 году, а эти события произошли в 1828 году. А вы, откуда это знаете? - Кольчевский вновь смутился.
- Вы знаете, господин поручик, я обожаю историю, особенно военную. От античной эпохи и до самых дней, когда я была совсем девочкой. Тогда под Варной егеря выстояли потому, что «удача сопутствовала храбрым». Так  ведь говорил великий Александр Македонский?
- Да, совершенно так….. Так именно так… - повторял Кольчевский. «Какие у неё знания истории? Просто невероятно!»
  Он прошёл с Екатериной и её матерью до широкой аллеи, затем они повернули в какую-то боковую…
   Эти тридцать минут перевернули всю его душу. Такой разносторонне развитой девушки он ещё никогда не встречал. Екатерина знала французский, немецкие языки, латынь. Наизусть цитировала отрывки из поэм Пушкина…
- Прошу прощения, я должен покинуть вас! Мне надо быть на службе, - Кольчевский неожиданно остановился.
- Поручик, а вы не сообщили нам свои имя? - Екатерина жгла его своими глазами.
- Сергей. Кольчевский Сергей! - щёлкнул он каблуками.
- Маменька, а пусть Сергей к нам приходит в гости? В воскресенье. Вы сможете или у вас служба? - совершенно неожиданно предложила девушка.
- Да! Да! Серёжа, приходите к нам в гости! Вся наша семья вам будет очень рада! - улыбнулась Надежда Степановна.
- В воскресенье? - Кольчевский задумался, - я свободен. Благодарю за приглашение. Я обязательно буду!  Разрешите откланяться?
    Албасовы владели вторым этажом в большом особняке на Литейном проспекте. Кольчевский прибыл к обеду с огромным букетом свежих белых роз.
 В гостиной он представился отцу Екатерины. Широкоплечий мужчина лет сорока пяти, седой, стриженный под скобку, с аккуратной бородой, крепко, до боли, стиснул его ладонь своими крепкими толстыми пальцами:
- Албасов  Валерьян Петрович, купец первой гильдии. Очень приятно видеть вас, господин офицер в наших апартаментах! А это мои чадушки! Катеньку, старшенькую, вы уже знаете. А это сын Пётр. Шестнадцать лет. В этом году пойдёт в университет. А это младшенькая дочь — Настюша. Ей в прошлом месяце исполнилось уже двенадцать. Тоже очень умный ребёнок. Вообще, господин офицер, мои дети — это моя гордость! Я стараюсь дать им самое лучшее образование.
  Пётр,  ушастый с прыщавым лицом, крепко пожал руку гостю :
- Очень приятно, господин поручик! - произнёс он почти торжественно.
  Настя сделала книксен:
- Я никогда так близко не видела офицеров! А можно я потрогаю вашу саблю? А?
  Все засмеялись…
 А потом Албасов пригласил Сергея в большую столовую. Здесь, у светлого высокого окна, был накрыт маленький столик: печёный окорок, холодная телятина, солёные грибочки, икра, копчёная сёмга, хлеб, масло, водка в графине.
- Я сам из тобольских. Приехал в Питер попробовать…. Как пойдут дела-то, - хозяин разлил по рюмкам водку, - хорошая, господин офицер, на анисовых семенах настояна. Давайте, выпьем! -  Албасов одним махом опрокинул содержимое толстой рюмки в горло.
- Хороша! - похвалил Сергей.
- Сами делаем! - в голубых глазах хозяина засветилось удовлетворение. Получилось! Получилось у меня в Питере! По Рыночному переулку лавку имею, на Сенной улице тоже. Купил каменные лавки на Никольском рынке, на Литовском. Крупяной завод и мукомольная мельница на Ижоре близ Тихвина дают основную прибыль. Начал заниматься винной торговлей. А вы значит служите? Из дворян?
- Да, из потомственных дворян. Мой покойный отец ушёл в отставку в чине подполковника. Дед был полковником. Прадед тоже служил Отечеству. Мама живёт в Вятском губернии. У нас там имение, - рассказал Кольчевский, не забывая выпивать и закусывать.
- Да, вы люди благородные! А я вот хочу, чтобы дети мои были грамотными. Вот нанимаю самых известных в городе учителей, чтобы занимались с ними. - Валерьян Петрович поднял указательный палец правой руки вверх.
  А потом был обед: душистый суп-бульон  с темьяном, рагу из барашка, жаркое из гуся с острой подливой, красная капуста фаршированная икрою… На десерт прислуга подала имбирный пирог, творожный пирог, сливки и замороженное желе…
  Кольчевский теперь раз в  неделю встречался с Екатериной. Они бывали в театре, совершали прогулки по Северной столице в экипаже.  Ему хотелось видеть её каждый день… Поэтому Сергей писал, почти ежедневно, ей письма, на которые Екатерина ему тотчас отвечала.
 В  январе, в одно из воскресений,  Кольчевского пригласили на обед к Албасовым, но он заступил дежурным по лейб гвардии Егерскому полку. Можно было, конечно, поменяться с кем-нибудь из офицеров… Но Сергей не стал делать этого.
 На улице стоял сильный мороз. В дежурной комнате из больших окон без портьер тянуло холодом. В дверь постучали. В помещение вошёл дневальный солдат с охапкой берёзовых поленьев. Он раскрыл чугунную дверь печи и подбросил туда дрова. Затем, чтобы не мешать Кольчевскому, на цыпочках вышел из дежурной комнаты.  Сергей писал письмо Екатерине.  Исписал уже два листа, но до конца было ещё далеко. «Никогда не предполагал, что у меня есть способности излагать мысли на бумаге,» - подумалось ему.
  С плаца печально и почти нежно зазвучали звуки вечерней зари, исполняемой штаб-трубачём Иваненко.
 «Я уже не мыслю дальнейшую мою жизнь без тебя, - Кольчевский макнул перо в чернильницу. - Ты — счастье, данное мне самим Богом».
  Через неделю Сергей с разрешения командира батальона подполковника Линдфорса приехал с Екатериной  к нему на квартиру.
  Линдфорс напоил их прекрасным чаем. Было видно, что девушка очаровала подполковника, героя русско-турецкой войны 1828-1929 годов. Екатерина наизусть прочитала поэму Пушкина «Полтава», чем его потрясла до слёз.
- Боже, какое вы чудесное создание! - сказал Фёдор Фёдорович, прощаясь с ней.
-  Спасибо за чай! Мне было очень приятно беседовать с офицером — героем войны с Турцией, - Екатерина, как своего отца, поцеловала подполковника в щёку.
- Удачной дороги вам, Катенька! А ты, Серёжа, как проводишь свою даму, зайди ко мне!
- Слушаюсь! - лихо ответил Кольчевский.
  Через два часа Сергей снова был у Линдфорса.
- Поручик, а зачем ты привёз ко мне домой эту купецкую дочь? - на грубом лице подполковника появились красные пятна.
- Как зачем? Это моя невеста! Я  же попросил вашего разрешения, Фёдор Фёдорович, - Кольчевский  с ужасом наблюдал, как высокий Линдфорс нервно ходит по комнате.
- Совершенно верно, я разрешил! Но я же не думал, что она купецкая дочь! - подполковник  вновь специально употребил  это уничижительное, выдуманное им, слово «купецкая».
- Ну и что, Фёдор Фёдорович!  Она же не купчиха! Катенька — очень образованная девушка. Не думаю, что у нас в России много таких! Вы сами видели! - Кольчевский тоже стал нервничать.
- Сергей, ты и вправду хочешь на ней жениться?  - Линдфорс принялся сморкаться в салфетку.
- Конечно! Поэтому я, как и полагается, привёз Катеньку к вам, моему командиру, в гости…
- Ты — офицер- гвардеец и не имеешь права жениться на купецкой дочке! Разве ты этого не знал, Сергей?
- Фёдор Фёдорович, Катя из купеческой семьи! Но она же не купчиха…
- Слушай, поручик, хочешь жениться — пожалуйста! Но я тогда тебе руки не подам! Ни один офицер полка тебе руки не подаст! Ты что это не знал?
- Господин подполковник, но Катя же….
- Слушайте, поручик Кольчевский, если вы женитесь на купецкой дочери, то у вас остаются два выхода из этой неприятной ситуации. Первый — подать прошение об отставке. Второй — подать прошение о переводе в другой, разумеется не гвардейский полк, который расквартирован в такой дыре, что и названия её мало кто знает. Вам понятно?
- Так точно, господин подполковник! Разрешите идти? - вытянулся Кольчевский, отдавая честь.
- Да! - сухо бросил Линдорфс.
 После свадьбы Сергей перевёлся в Отдельный Оренбургский корпус. Он переживал, что его супруга будет страдать в этой глуши. Но произошло наоборот: Екатерине понравился Оренбург.
 Была весна и однажды, когда они  вдвоём гуляли по городскому крепостному валу, откуда открывался великолепный вид на окрестности, Катя сказала:
- Серёженька, мне так здесь нравится! Ты чувствуешь аромат цветущей степи? Этого  запаха нет в Питере! А солнце и синее небо! Какой простор, любимый!

- Ту-ту-ту-ту!Та-а-а-а! - трубач играл подъём.
 Дневальный зажигал масляные  лампы, расположенные по углам казармы. Молодые солдаты ловко прыгали на пол с верхних нар, старые, кряхтя, сползали с нижних. Надрывный кашель, раздражённые проклятия… Это было очередное утро в Александровских казармах Оренбургского гарнизона.
- Живее! Живее! На плац! - громким голосом отдавал команды унтер-офицер Антанас Позняк высокий, сухощавый, тридцати трёхлетний мужчина, тщательно выбритый с маленькими усиками под прямым носом.
- Господин унтер-офицер, у меня опять брюхо прихватило, - перед ним появился рядовой Комаришкин, служивший в гарнизоне чуть больше года.
 Маленького росточка, с впалыми бледными щеками он держался за живот двумя руками и тихо постанывал.
- Иди к фельдшеру! Не медли! Затем доложишь! - приказал Позняк.
- Слушаюсь, господин унтер-офицер! - Комаришкин, согнувшись, побрёл к выходу.
  Казарма первого батальона опустела.
  Антанас Позняк родился в 1806 году в Виленской губернии. Принадлежал он к древнему и благородному литовскому роду. Его родители, всегда испытывавшие материальные затруднения, изо всех сил старались дать приличное воспитание ему и его трём братьям. В раннем детстве он  уже получил приличное домашнее образование. Когда же Антанасу исполнилось десять лет, то его отдали на учёбу  в Крожскую гимназию, в Ковенской губернии.
  Оставалось всего несколько месяцев до окончания полного гимназического курса, когда у нескольких воспитанников были найдены стихотворения, призывающие к свержению императора России. Специально созданная комиссия долго расследовала это  преступление против государя и раскрыла, что в стенах Крожской гимназии действовало тайное общество «Чёрные братья». На допросе молодой Антанас честно сказал, что знал наизусть  всего одно крамольное стихотворение, но в деятельности заговорщиков  никогда не участвовал.
  В 1823 году, когда Позняку  едва исполнилось семнадцать лет, он предстал перед военно-полевым судом и был приговорён  с двумя товарищами  из старшего класса к смертной казни.  Пятеро гимназистов, которым было всего пятнадцать - шестнадцать лет, получили каторжные работы, с последующей ссылкой.
  В марте 1824 года им заменили смертную казнь  на пожизненное заключение с содержанием в Бобруйской тюрьме, закованными  в цепи.
  А ещё через год Позняку вышло «помилование»: лишение всех прав состояния и ссылка рядовым в  Отдельный Оренбургский корпус.  По этапу, к месту назначения, Антанас шёл, закованным в тяжёлые пудовые цепи, которые причиняли ему тяжёлые физические мучения.
 В батальоне ему запретили всякую переписку с родными. Для того, чтобы как-то выжить, с разрешения своего начальства, Позняк в свободное от службы время учил  детей писать и читать  за 10 копеек в месяц. Через три года Антанасу, по неизвестным  ему причинам, запретили этим заниматься. Материальное положение его было очень трудным. Кроме этого служба в батальоне была не из лёгких. Зимой ему приходилось стоять в караулах в тонкой солдатской шинели на морозе в 30 градусов. Но Господь его хранил! Позняк  никогда и ничем не болел, Выполнял все приказы начальства. Унтер-офицер обращался к нему: «Эй ты, безмозглый полячишко!». Старые солдаты выгоняли в караульном помещении с тёплых нар на холодный земляной пол: «Эй, фармазон, залежался ты тута, на полатях! Иди прочь!»
  По службе Позняк старался быть всегда исполнительным. Желая улучшить отношения с товарищами, он просил фельдфебеля, чтобы тот назначал его вместо старых солдат на дальние и опасные караульные посты. Это привлекло внимание всех солдат и Антанаса стали уважать. Теперь его угощали после мороза горячими щами, не оскорбляли, а звали Антоном.
  Через двенадцать лет службы в   Отдельном Оренбургском корпусе Позняк был произведён в унтер-офицеры.
  При выходе из казармы Антанас столкнулся с крепышом в тулупе и казачьей папахе.
- Здравствуй, добрый человек! Я ищу Антона Позняка. Случаем не знаешь такого? А? -  незнакомец смотрел на него своими глазами василькового цвета.
- Я — Позняк! А зачем ты меня спрашиваешь?
- Дак, из штаба меня к тебе послал барин. С письмом. - Крепыш сунул Антанасу четверть листа бумаги.
 «Фёдора Валуева поместить  казарме с условиями унтер-офицера. Поставить на котловое довольствие. Штабс-капитан Никифоров».
- Ты кто? Солдат или казак? - не понял Позняк.
- Не-е-е! Я из Хивы сбёг. Из плену. Дошёл до Новоалександровского укрепления, что на Каспии. Знаешь? А там начальник упросил меня помочь. Я согласился. Как не помочь? Мы же — русские! Меня и привезли сюда в Оренбург. Доставили в штаб к штабс-капитану Никифорову. А он меня к тебе послал:  «Устраивайся, страдалец. Отдыхай, а утром явишься на собеседование. Говорить будем долго». Ты понял, Антон?
- Да! - коротко ответил Позняк, хотя ничего не понял.
 Но это было не самым главным. Нужно было выполнить приказ штабс-капитана Никифорова: разместить Валуева.
- Твои вещи где? - спросил унтер-офицер.
- Тута! - Фёдор ткнул указательным пальцем в увесистую котомку, за своими плечами.
- Хорошо! Пойдём!

  Большой караван с брусковым и полосовым железом уральских заводов пришёл в Оренбург в августе 1839 года. На одном из верблюдов приехал Пашка Логвин: пятнадцатилетний мальчишка сбежавший из дому для того, чтобы увидеть мир. Купец Афанасий Мартьянов, хозяин каравана, поначалу гнал мальца, но тот куда-то прятался, а потом  снова появлялся на виду. В конце концов Мартьянов махнул на него рукой.
  В караване было тридцать  пять верблюдов и двенадцать погонщиков, в основном башкиры.
 Пашка,  рыжий, вихрастый, голубоглазый, курносый с круглым лицом, засыпанным крупными веснушками всю дорогу никому не давал покоя - спрашивал:
- Слышь, дядя Улмас, а в Оренбурге, сказывают, есть Меновой Двор. Так, сказывают, что он самый большой на земле! Врут, наверное, а дядя Улмас.
- Не знаю… Может врут…. Однако думаю, что больше нет нигде. Я не видел, - после долгого молчания ответил самый старый погонщик Улмас.
  Никто, даже он сам, не знал сколько ему лет. Маленького роста, худой, с редкой седой бородёнкой, в лисьем малахае и трёх, а то и  четырёх ватных халатах, надетый один поверх другого.
- Дядя Улмас,  а как это — самый большой? - не отставал Пашка.
- Приедем…. Тогда и увидишь! - равнодушно отвечал старик.
- Эх, дядя Улмас! Дядя Улмас! Всю жизнь караваны водишь, а рассказать ничего не можешь! - Логвин от досады плюнул с верблюда на землю.
- Не делай так больше! Примета плохой! Очень плохой! - погрозил  Пашке  палкой молодой погонщик, Таш.
 Он тоже был башкиром и только второй год ходил с караванами.
- Таш, а почему примета плохая? А Таш? - не унимался Логвин.
- Чёрный человек тебя заберёт! Там, в Оренбурге! Ха-ха-ха! - засмеялся  башкир, показывая свои мелкие жёлтые зубы.
- Врёшь ты, Таш! Как человек может быть чёрным? От копоти только! Как у нас на заводах. Работают у доменных печей и чернеют от сажи, а потом водицей рожи смоют и вновь белые.
 Не-е-е-е! Есть  люди чёрные, чёрные! Их в бане мой, не мой — не помогай! Рожа чёрный, руки- чёрный! Глаза только блестят. Ух и страшно! - покачал головой Таш.
  И вот наконец Пашка увидел тот самый Меновой Двор, о котором столько слышал.
  Четыре огромных каменных корпуса,  как горы, возвышались над степью в нескольких верстах от крепостных стен Оренбурга. В Меновом Дворе было двое ворот. Российские, обращённые к городу и киргизские, смотревшие в степь. От них начинался путь в Азию: Хиву, Бухару и далёкую Персию.
  Караван остановился у башни, в которой располагалась таможня. Пока купец Мартьянов показывал товар, подписывал какие-то бумаги, Пашка соскользнул с верблюда и прошмыгнул в ворота.
  Шум, крики людей, мычание коров, блеяние овец,  оглушили мальчишку. Людей было столько, что невозможно было протиснуться. Пашка нагнулся и, расталкивая всех руками, пошёл вглубь. Сначала шли русские лавки, где продавали и меняли, хлеб, ситец, железо, деревянную и металлическую посуду. Бородатые толстые купцы вели разговоры с людьми в бараньих шапках, тюрбанах и тюбетейках. А в середине этого строения располагался Азиатский дворик. Чего здесь только не было! Ковры, кошмы, шерстяные войлока из верблюжьей шерсти, пёстрые шёлковые ткани, халаты, сушёные фрукты и аппетитные на вид сладости, которых Логвин  не только никогда не видел, но и не слышал о них. А лица у продавцов  были смуглые, а у одного, торговавшего кашемировыми платками в белоснежном тюрбане, оно отдавало даже синевой.
  Пашка дважды прошёлся перед лавкой, где продавалась высокие горки красных, зелёных, синих, голубых трубочек, кубиков и лепёшек. От них исходил такой вкусный запах, что  у него даже голова закружилась.
- Дядь, а дядь, а это чё такое? - он ткнул указательным пальцем на прилавок.
- Ето восточный сладость, увяжаемый! -  улыбаясь, охотно ответил худой мужчина со смуглым лицом, в тюрбане, - ето рахат-лукум, ето щербет, лавашак, нуга, сохан, баслюг… Что ти будешь кюшать, увяжаемый?
- Надо подумать! - важно произнёс Пашка и полез в карман штанов, где у него были припрятаны несколько медных монет. «Чё же купить? А? Может этой, как её? А нуги? А может быть всего понемногу?» - Логвин  с трудом оторвал свой взгляд от прилавка и вдруг увидел высокого человека. Он был полностью чёрным! Уши, шея, грудь, лицо… Только блестели белки глаз…
- Свят! Свят! - Пашка забыв о своих медяках, принялся мелко и быстро креститься.
 Высокой чёрный человек, одетый в длинный халат и рыжего цвета сапоги, шёл прямо к нему. «Господи, спаси!» - Логвин, как заяц, прыгнул в толпу и побежал к выходу из Азиатского дворика.
   
                ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

                ГОСУДАРСТВО — ХИЩНИК

   Первые упоминания о государстве Хорезм относятся к 7 веку до Р.Х. Через эту страну проходил Великий шёлковый путь.
  В 712  уже нашей эры это мощное государство, где процветала культура и наука, был завоёван арабами, которые учинили жестокую расправу над местной аристократией и учёными.
  В 10 веке начинался новый расцвет Хорезма. Развивавались ремёсла, увеличивался объём торговли с другими странами. В Хорезме жили работали известные учёные того времени: Мухаммад ибн Муса аль Хорезм, Ибн Ирак, Абу Рейхан аль Бируни. Великий врач  Востока Абу Али ибн Сина (Авиценна) переехал из Бухары в Хорезм.
  При хорезмшахе Ала ад-Дин Текеше (1172 -1200) Хорезм превратился в огромную среднеазиатскую империю.
   В 1218 году Чингисхан направил посольство с предложением о союзе. Хорезмшах Ала ад-Дин Мухаммед 2 отказался идти на эту сделку.
  Весной 1219 года Чингисхан отправил многочисленное войско в 200 тысяч человек в Хорезм. Под натиском монголов пала столица Ургенч и все крупные города этого государства. Они были разрушены до основания.
 В 1505 году то, то что оставалось от некогда великого Хорезма было завоёвано кочевыми узбекскими племенами.
 В 1598 году Амударья  повернула своё русло и ушла от Ургенча. Столицу перенесли в город Хиву.
 К 17 веку территория Хорезма состояла из хивинского оазиса, который имел  площадь  около  54246 квадратных вёрст ( 61734 квадратных километров) с окружающей его  солончаковой степью и пустыней, где кочевали  племена киргизов и туркменов.  По приблизительным подсчётам, произведённым в начале 19 века, в этом государстве проживали 700 тысяч человек.
  После завоевания Хорезма кочевыми племенами узбеков добрые нравы, гостеприимство, прямодушие и честность, которыми ранее славились жители этой страны, исчезли. Хорезм превратился в разбойничий притон. Все бродяги окружающих пустынь находили здесь радушный приём. Воцарились жестокие нравы. Образование и культура упали до примитивного уровня. Сократился объём торговли.  Ремёсла не получали должного развития.
 Получилось так, что Хорезм занимал важное стратегическое положение, ведь только через него лежал  сквозной  путь из Западной Европы, России  в Индию и Афганистан. Этот оазис в центре безводных степей и пустынь невозможно было обойти.
 Изолированные от всего мира хорезмшахи, а также жители этой страны имели самое смутное представление об окружающем мире и своём месте в нём.
 «…   ко всем азиатским странам и землям ключ и врата!» - так охарактеризовал это место Пётр Первый.
  В России Хорезм всегда называли Хивинским ханством, очевидно по названию оазиса, а его правителей — ханами.
   Ходили слухи, что хивинцы в целях безопасности ещё больше изолировали себя от внешнего мира: они  построили плотину и пустили весь сток реки Амударьи  в Аральское море. Произошло это якобы в конце 17 века. Амударья с тех пор уже не впадала в Каспийское море. Но многие знатоки утверждали, что изменение курса Амударьи произошло в результате сильного землетрясения.
 В 1714 году в Москве, а затем и в  Петербурге появился некий Хаджи Нефес, который, по его утверждениям, являлся одним из благородных людей туркменского племени. Он искал встречи с  самим Петром Первым для того, чтобы сделать тому очень важное предложение.
  Через посредников, Хадже  Нефесу удалось быть принятым государем российским. Знатный туркмен сообщил императору, что по берегам реки Аму находятся золотоносные пески и предложил Петру Первому взять эти области в своё владение. Хаджи Нефес клятвенно заверил российского государя, что туркмены ему в этом окажут большое содействие. Также он рассказал, что можно срыть плотину, построенную хивинцами на реке Аму и пустить её течение в Каспийское море. А в месте, где Амударья ранее впадала в Каспий, необходимо построить крепость  и поместить в ней гарнизон в 1000 человек.
   Пётр Первый сразу же решил найти следы прежнего впадения Амударьи, с целью восстановления её прежнего течения. Он  увидел выгоды для государства: добыча золота и доставка его в Россию, а также открытие нового торгового пути с Индией.
  Князь Бекович был назначен во главе экспедиции для исследования Амударьи.
  Весной 1715 года  она, из Астрахани, на судах, направилась вдоль восточного берега Каспия на поиски прежнего места впадения Амударьи.
  В Красноводском заливе Бекович нашёл бывшее устье этой реки. Эта находка дала князю уверенность в том, что он сможет обнаружить и плотину, если будет продвигаться по суше.
  Бекович спешно вернулся в Россию и предоставил Петру Первому описание восточного побережья Каспийского моря, а самое главное — новость о том, что существует старое устье Амударьи.
  Государь велел князю немедленно возвращаться и вручил ему инструкцию, которую он подписал лично.
  В этом документе, в частности, полковнику Бековичу предписывалось:
- На месте, где раньше Амударья впадала в Каспийское море, построить крепость с гарнизоном в 1000 человек.
- Ехать Послом к хану хивинскому вдоль Амударьи, стараясь отыскать плотину. В случае её обнаружения, оную разрушить, для возвращения реки в старое русло.
- Хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая наследие владений и российскую гвардию для его личной охраны.
- Просить у хана хивинского судов и на них отправить купцов по Амударье в Индию, наказав им, чтобы дошли они по воде сколько будет возможно. Затем продолжить путешествие в Индию по суше, составляя описание местности.
- … С обывателями земель тех обходиться ласково и без тягости.

 В сентябре 1716 года Бекович с Пензенским, Крутоярским, Руддеровым полками на ста судах вышел из Астрахани.
 Эта экспедиция пристала к мысу Тук-Карагай, где была заложена крепость Туй-Карагайская.  Гарнизоном в ней Бекович оставил Пензенский полк.
  В 120 верстах от Тук-Карагая, на берегу залива Александр-Бай (названным так в честь Бековича) была построена другая крепость: Александро-Баевская. Для её защиты был оставлен гарнизон из трёх рот.
 На месте бывшего впадения Амударьи в Каспийское море, на берегу Красноводского залива, была заложена крепость, защищать которую остались полки Крутоярский и Руддеров.
 Ещё находясь в Астрахани, Бекович трижды посылал вестников к хану хивинскому с уведомлением о том, что летом к нему будет русское посольство. Бекович просил хана, чтобы тот обезопасил им путь  к Хиве от киргиз-кайсаков.
 Ответа Бекович не дождался. Оставалось неизвестным добрались гонцы к хану или нет.
 В июле 1717 года  отряд, состоявший из эскадрона драгун, двух пехотных рот на лошадях, нескольких артиллерийских орудий, 500 ногайских татар, 500 гребенских казаков, 500 яицких казаков, а также 200 купцов со своими караванами  вышел в море на судах до Гурьева. Возглавлял его лично полковник князь Бекович.
 В Гурьеве сошли на берег и двинулись по суше. После двух дней пути добрались до реки Эмба, через которую переправились на плотах. А через месяц, преодолев солончаковую степь и пустыню, страдая  от солнца, выжигавшее всё живое, и недостатка пресной воды дошли до города Ургенч. До Хивы оставалось всего 100 вёрст… Но здесь их встретило войско в 24 000 всадников, состоявшее из узбеков, туркмен, киргиз-кайсаков, которым командовал хивинский хан Ширгази.
 После трёх дней непрерывных боёв азиатская армия потерпела сокрушительное поражение и разбежалась. В Хиве были уверены, что русские вот-вот вступят в город. Тогда Ширгази хан пошёл на самый подлый обман.
 К Бековичу были посланы переговорщики. Они убедили князя в том, что стычка с русскими произошла от незнания с кем имеют дело и для чего те находятся в их землях.  Якобы только совсем недавно калмыцкий хан, лучший друг правителя Хивы, объяснил тому, что князь Бекович направлен Послом к Ширгази самим императором России. Хан Хивинский хочет исправить досадную ошибку и готов принять знатнейших людей отряда, для ведения переговоров о  торжественном приёме русского посольства в Хиве.
  Следуя мудрому совету одного из своих близких соратников, Бекович настоял, чтобы хивинские посланцы прибыли в расположение русских.
  Четыре дня шли бесплодные переговоры между представителями хана и князем Бековичем. Хан ежедневно посылал своих послов, через которых уверял русских в своём миролюбии. В конце концов было решено, что Бекович в сопровождении 500 яицких казаков направится в хивинский лагерь.
  Как только русские достигли его, то немедленно были окружены неприятелем, превосходившим их по количеству во много раз. Хивинцы вынудили Бековича отдать приказ майору Франкенбергу, который остался за начальника в русском лагере о том, чтобы тот разделил отряд на части и развёл их на квартиры, указанные хивинцами.
  Майор сильно сомневался выполнять данный приказ или нет, но затем решил  всё-таки разделить отряд на части и развести их по квартирам.
  Как только это было сделано, хивинцы, превосходившие русских в числе, уничтожили отряд по частям.
  Князь Бекович был обезглавлен.
  Хан Ширгази отправил голову русского полковника в «подарок, бухарскому хану с хвастливым заявлением, что все кяфиры, ступившие на хивинскую землю были перебиты.
  Хан бухарский ужаснулся и приказал отвезти обратно  Ширгази этот«подарок».
  Пётр Первый пришёл в ярость, когда узнал о судьбе князя Бековича и его отряда. Отомстить же не было никакой возможности. Россия  воевала со Швецией.
  В 1731 году для переговоров с хивинским ханом был отправлен полковник Герценберг, но того вместе с сопровождавшими  его людьми даже не впустили в столицу. Сначала всех их ограбили, а затем  выгнали прочь.
  Хивинцы после подлой расправы над князем Бековичем и его отрядом подчёркнуто враждебно относились к России.
 
 
  Киргизские, киргиз-кайсакские, туркменские банды, которые отдавали десятую часть добычи покровительствовавшим им хивинским ханам, продолжали грабить русские караваны.. Немногим русским купцам удавалось достичь Бухары. А вот хивинские караваны беспрепятственно доходили до Астрахани и Оренбурга, а потом возвращались назад. Русские власти не чинили им никаких препятствий.
  Хивинские ханы давали убежище всем беглым российским преступникам и дезертирам.
  В 1817 году военным губернатором Оренбурга стал генерал  Пётр Кириллович Эссен. С первых же дней  пребывания на этом посту он пытался установить дружелюбные отношения с Мухаммад Рахим -ханом Первым. Через караванбаши, которые приходили со своими караванами в Оренбург, Эссен послал правителю Хивы несколько писем.  Ни на одно из них ответа генерал так и никогда не получил.
  Тем временем, еженедельно, на русские поселения, расположенные на пограничной линии, нападали шайки киргизов и киргиз-кайсаков. Они  уводили в плен детей, женщин, молодых мужчин. Стариков, как правило, убивали за ненадобностью. Совершали набеги и на рыбаков на Восточном берегу Каспийского моря.
  Русскими людьми, как скотом, торговали  на рынках Хивы…
  В 1819 году генерал Эссен  Пётр Кириллович получил от императора Александра Первого письмо. В нём государь выражал своё беспокойство отсутствием нормальных торговых отношений с Хивинским ханством. Александр Первый предлагал военному губернатору Оренбурга подобрать из офицеров или гражданских лиц молодого способного человека в небольшом чине для отправки его   в Хиву, но не с дипломатической миссией, а якобы  для установления правильных пограничных сношений между двумя странами.  Во время встречи с ханом этот чиновник должен передать тому  следующие предложения государя:
- Российский император искренне желает благосостояния своих соседей и, в то же время, готов им изъявлять всякую приязнь, не желая другого с их стороны, как взаимного дружелюбия.
- Если взаимное дружелюбие будет единожды прочно установлено, то очевидно, что польза обоих народов требует всеми возможными мерами, способствовать свободным торговым отношениям, тщательно отстраняя от оных всё то, что может служить им во вред.
- Подобное взаимное положение, кажется будет полезнее, нежели существующее, столь часто подверженное неприятным происшествиям ко вреду обоюдных поданных.
- Российское правительство готово принять предложения, которые хивинский хан найдёт нужным сделать для пользы своего народа, если они будут безвредны России и других сопредельных народов.
  Эссен прочитав эти предложения императора, глубоко вздохнул: «Как далеки от действительности все чиновники, находящиеся в Петербурге!  Предложения хивинскому хану, я уверен, есть идея  Карла Васильевича Нессельроде — управляющего иностранной коллегией, -  которую он внушил государю. Но этот придворный, опытный дворцовый интриган, ровным счётом ничего не знает о Средней Азии. Все познания Нессельроде о Востоке — это книга сказок «Тысяча и одна ночь», которую читала ему в детстве няня».
   Губернатор вызвал секретаря и продиктовал тому текст письма  Александру Первому:
  «Ваше   величество, сообщаю Вам, что за время моего губернаторства  хивинский хан не удосужился ответить ни на одно моё письмо, которых я послал ему великое множество, используя оказию: с начальниками хивинских торговых караванов.
  В прошлом году я направил к хивинскому хану нарочного — 4-го Башкирского кантона (кантон — это административная единица в составе башкирского войска. Примечание автора.)  поручика Абдул- Насара- Субкангулова, магометанина по вероисповеданию, с письмом, в котором я сообщал, что  киргизами, подданными хана, были полностью разграблены два русских каравана, направлявшихся в Бухару. Люди, находившиеся с караваном, пропали без вести.
  Поручик был задержан хивинскими властями, помещён в  тюрьму, где над ним издевались и угрожали лишить его жизни. В конце концов Абдул — Насар — Субкангулов был выдворен за пределы Хивы. Ему было объявлено, что он не имеет права впредь возвращаться. Для российских же властей поручик привёз устное предупреждение хивинского хана, что любой  иностранец, появившейся на территории Хивы, будет отдан в рабство  или лишён жизни.
  Ваше величество, всё изложенное мною наглядно показывают, что хивинское ханство является государством-хищником. А с хищниками надо обращаться только с позиции силы. Другого отношения они не понимают….»
   Затем Эссен принялся диктовать послание   графу Нессельроде:
 «Ваше сиятельство, несмотря на то, что правительство хивинское ведёт с Россией торговлю, оно действует по отношению к нам, как коварный хищник. Подстрекает киргизов и киргиз-кайсаков к пленению людей наших, покупает их и делает рабами, содержа в тяжкой неволе. По моим данным в настоящее время более 500 российских поданных находятся в плену на территории хивинского ханства.
 Я думаю, что переговоры с хивинским ханом следует проводить  с позиции силы. Негоже великой России показывать слабость коварному и хищному соседу….»
  Письма Эссена сыграли свою роль: Александр Первый отказался от идеи посылать в Хиву российского представителя.

  Со следующего года из государственной  казны выделялись  несколько тысяч рублей на выкуп русских пленников у хивинского хана.  Победительница Наполеона великая и могучая Россия была унижена Хивой - маленьким феодальным государством.
  Ещё большее унижение пришлось испытать самому императору Александру Первому, когда он в ходе своей большой поездки по стране в 1825, году прибыл в Оренбург.
  Накануне его визита в этот город, одна вдова казачьего офицера, узнав о приезде государя, взяла своих  двоих малолетних детей и приехала в Оренбург для того, чтобы увидеть самодержца российского.
  Все постоялые дворы, комнаты в домах горожан были уже заняты. Большое количество людей из Оренбургского края и соседних губерний съехались сюда для того, чтобы лично лицезреть императора России. Вдове пришлось с детьми и прислугой заночевать в тарантасе за городом, на берегу Урала. Ночью они подверглись нападению шайки киргизов, которые похитили  вдову и скрылись. Погоню организовали слишком поздно. Разбойники переплыли Урал и скрылись в степях.
 Император, узнав об этом случае, был очень огорчён. Он приказал взять её детей на попечение, а похищенную женщину немедленно выкупить за его счёт.
   Когда генерал Перовский вступил в должность губернатора, ничего не изменилось:  шайки киргизов и киргиз-кайсаков нападали на поселения пограничной полосы и уводили русских людей в Хиву на продажу, грабили караваны наших купцов. Возмущению Василия Алексеевича не было предела. Он постоянно посылал в Петербург письма  с предложением решить хивинскую проблему военным  путём не только высшим сановникам, но и самому императору Николаю Первому. Ответом ему было молчание. Казалось, что никого не интересовало, что в Хиве в плену страдают российские поданные, что империя теряет огромные деньги от набегов бандитских шаек на наши караваны…
  В начале 1839 года Перовский  выехал в Санкт- Петербург, чтобы решить лично с императором вопрос о военном походе на хивинского хищника.
  Василий Алексеевич очень хорошо знал Николая Первого. Ведь в 1817 году цесаревич выбрал именно его, молодого офицера, участника Отечественной войны сопровождать того в ознакомительной поездке по России и Европе. С 1817 года Перовский  являлся адъютантом будущего императора. «Думаю, что мне удастся убедить государя в военном походе на Хиву, который необходимо осуществить  в самое ближайшее время. Медлить больше нельзя!»
  В Петербурге его ждала неожиданная оттепель. Таял снег на Невском проспекте. Полозья кареты со скрежетом скользили  по голой брусчатке. С крыш капала почти весенняя капель. Серое небо, сырость… В голове занозой сидела мысль: «Надо решать с Хивой! Срочно решать!»
  На следующий день Перовский с утра поехал к военному министру  генералу  графу Чернышёву А.И.
- Его сиятельство уже третий день, как хворают, - сообщил Перовскому адъютант министра капитан с рыбьим лицом.
- Что за болезнь приключилась с его превосходительством? - с досадой в голосе поинтересовался Василий Алексеевич.
- Его сиятельство простыли. Вы же сами видите, ваше превосходительство, какие у нас, здесь в Питере погоды стоят! Холодно, затем оттепель, промозглость. Вот они и заболели…
- Ясно! - вздохнул Перовский и направился к выходу. «Я не могу ждать, когда поправится Чернышёв! Надо  ехать к нему домой! Ведь  министр почему-то упорно не хочет посылать военную экспедицию в Хиву. Только после разговора с ним я могу ехать к императору».
   В город, со стороны Финского залива, начинал заползать плотный туман. В воздухе стояла холодная морось.
- Малая Мойка 10! - приказал Перовский кучеру.
  Чернышёв принял сразу.
- Вы уж извините, Василий Алексеевич, захворал что-то я, - сильно хрипя, сказал военный министр и указал на кресло:
- Вот, садитесь! Я за свой стол, пожалуй…
  Перовский не видел Чернышёва шесть лет. «Сдал граф! Сдал! Сгорбился. Волосы все уже седые. В глазах не видно прежнего блеска. Но держится молодцом. Одет в мундир, несмотря на болезнь. Мог бы в халате меня принять. Или вообще не принять».
- Я прошу прощения, Александр Иванович, что я нанёс вам неожиданный визит в то  время, как вы больны. Дело в том, что у меня дело, которое уже не терпит больше никаких отлагательств. Я о военном походе на Хиву, противником которого вы являетесь. - Перовский замолчал…
- Да, Василий Алексеевич, я - противник этой затеи! Регулярно получал ваши письма. Думал. Докладывал государю… Нам сейчас, дорогой мой, не до Хивы! С Кавказом надо решить! А там ни конца, ни края не видно! Деньги огромные на содержание армии там требуются огромные. А вы со своей Хивой! Сдалась она сейчас нам! Не во время, Василий Алексеевич!
  В дверь постучали, а затем слуга вошёл в кабинет  с шипящим самоваром.
- Давайте чайку с вами выпьем. Побеседуем! Расскажите мне, как вы там управляетесь с Оренбургским краем, который в два раза больше, чем Франция, - улыбнулся хозяин.
- Давайте! - согласился Перовский.
  Чаепитие длилось до обеда. Чернышёв неторопливо, по стариковски,  расспрашивал  о жизни народов, проживающих на территории края, о шайках киргизов, которые живут за счёт разбоев и похищений людей…
- Вот видите, Александр Иванович, какие подлости делают хивинцы нашей державе! Решать этот вопрос надо военным путём и безотлагательно! - Перовский встал из-за стола.
- Я понимаю, понимаю… Но Кавказ. Там  ведь тоже надо решать… - вновь упёрся военный министр. - Отобедаете со мной, Василий Алексеевич?
- Благодарю вас, Александр Иванович! Не до этого! Буду просить, чтобы меня принял император по вопросу Хивы. Нельзя больше медлить! Нельзя! Разрешите откланяться!
- Не думаю, что государь согласится… Не думаю… Не время ещё. Простите, что вас не провожаю. Горло, знаете, побаливает. - Чёрнышёв протянул руку Перовскому.
  Когда Василий Алексеевич вернулся в свой петербургский дом, внутри у него всё кипело от злости. « Не время! Не время! А то что государство российское терпит убытки, что люди наши в плену в Хиве томятся — это как?! Как это?! Да ещё и хан хивинский глумится  над нами! Обидно!» - он схватил кочергу, одним движением завязал её в узел и швырнул в горящий камин. «Вот так! Вот так надо с хищниками подлыми!»
   В течение недели  попасть на аудиенцию к императору  ему так и не удалось! Ему: Перовскому - губернатору Оренбургского края! Тогда Василий Алексеевич пошёл на хитрость. Он узнал, что в ближайшую субботу государь будет на балу у обер-егер-мейстера Д.Л. Нарышкина в его доме на набережной Фонтанки.
 Перовский приехал к десяти часам вечера. Дом Нарышкина светился огнём тысяч свечей. Окна освещались плошками с горящим маслом. У парадной лестницы в высоких светильниках горели свечи. Стояли лакеи в ливреях.
  Императора ещё не было. Николай Первый появился около одиннадцати часов. На нём был серый мундир  с серебряными пуговицами и нитями офицера лейб-гвардии сапёрного батальона, шефом которого он являлся.
  Улучив подходящий момент, когда государь на мгновение остался один, Василий Алексеевич приблизился к нему.
- Перовский?! А что ты делаешь в Петербурге? - с удивлением спросил Николай Первый, подавая ему руку.
- Ваше величество я прибыл в столицу просить о том, чтобы вы меня приняли и выслушали по вопросу...
-  О Хиве, хочешь говорить? - перебил Перовского император.
- О ней, ваше величество! Невозможно больше терпеть этого…
- Завтра, в девять часов жду тебя! - оборвал его государь, - а сейчас иди веселись! Оторвись от своих мыслей!
- Благодарю вас, ваше величество! - Василий Алексеевич стал во фронт и сделал лёгкий поклон головой.
  Ночью Перовскому не спалось, он расхаживал по кабинету. Снимал и надевал золотой наконечник на указательный палец левой руки, который скрывал отсутствие одной его фаланги. Это была «память» о Бородинском сражении, когда он совсем ещё юношей сражался против французов. «Надо убедить! Убедить государя в срочной необходимости похода на Хиву!» - он сел за стол и, выбрав самое острое перо, аккуратно обмакнул его в чернильнице. «Нужно вновь изложить мои предложения на бумаге. Вдруг у императора будет совсем мало времени для столь серьёзной беседы?» - подумал он и начал писать.
  К утру Перовский закончил, привёл себя в порядок, облачился в парадный мундир и приказал заложить карету.
  Оттепель сменилась морозцем, шёл снег. В тени тусклых фонарей почти бесшумно проезжали мимо возки, дровни, гружённые берёзовыми поленьями, кибитки. Дворники скребли тротуары широкими деревянными лопатами…
- Ваше превосходительство, государь у себя! Уже осведомлялся о вас, - сообщил молодой флигель-адъютант Строганов в новом мундире с  императорскими вензелями на эполетах.
  Перовский кинул взгляд на огромные напольные часы. «Девять без двенадцати минут. Я не опоздал! Император, наверное, освободился и  хотел бы начать беседу прямо сейчас!».
- Прекрасно, доложите государю, что я уже прибыл!
 В просторном кабинете свет свечей из канделябров и люстры  падал на Николая Первого, стоящего у высокого окна, завешенного тяжёлой портьерой. На императоре был вчерашний  мундир офицера лейб-гвардии сапёрного батальона.
- Заходи, Перовский! Заходи, друг моей юности! Не надо доклада! - государь подошёл к нему и крепко обнял. - Рассказывай, как ты там управляешься с Оренбургским краем?
- Хива со своей политикой коварного хищника не даёт краю развиваться, ваше величество. Я отправлял письма Чернышёву, Нессельроде… ответа нет.
- И мне присылал письма. Толковые, правильные… - Николай Первый поднял плечи вверх, посмотрел на люстру и отошёл к окну.
  Яркий свет множества свечей падал на него. Император был прямой, как сосна,  красивые черты лица, открытый лоб,
 маленький рот, тонко очерченный подбородок. «Не меняется государь!» - почему-то с восторгом подумал Перовский.
-  Ты здесь, в Петербурге, с Чернышёвым говорил о Хиве?
- Да, ваше величество, говорил. Пытался его убедить, но ничего не получилось, - признался Василий Алексеевич. - У меня, ваше величество, от обиды за наше отечество грудь ломит! Великая Россия  ничего не может сделать с этим коварным хищником. Мне доносят, что хан хивинский хулит и вас, и государство наше! Аллакули только и требует, чтобы  киргизы, киргиз-кайсаки и туркмены грабили наши караваны, следующие в Бухару с подношением ему десятой части от стоимости товаров и пленников. Нам невозможно установить торговлю с Индией, которая была бы очень выгодна для казны российской. Сколько можно ещё терпеть эту невыносимую муку-унижение? Ваше величество в случае военной экспедиции в Хиву, прошу вашего разрешения возглавить её. Всю ответственность за её результат я беру на себя!
- Да, Перовский, дурное впечатление произвели на меня твои слова. У самого от гнева в груди жарко стало. Военная экспедиция в Хиву — сиё дело нелегкое и очень затратное. Я не вижу другой возможности, как создать комитет в составе трёх человек: Нессельроде, Чернышёва и тебя, конечно. Комитет сей должен рассмотреть внимательно все стороны военного похода в Хиву и подать мне предложения. Я сегодня же сообщу о моём решении Нессельроде и Чернышёву. Положимся на Господа! Всё, Перовский, иди! - император подошёл к Василию  Алексеевичу и крепко обнял его на прощание.
  12 марта 1839 года на последнем заседании комитета, всеми его участниками, был подписан окончательный документ, в котором предусматривалось:
1. Организовать военный поход в Хиву, под предлогом  учёной экспедиции для изучения Аральского моря и его побережья.
2. Всю подготовку к этому походу держать в строжайшей тайне.
3. В случае удачи похода и взятия Хивы, сместить хана хивинского и заменить его на султана кайсацкого.
4. Освободить всех наших пленников и дать торговле российской полную свободу.
5. Снабдить отряд артиллерийскими орудиями и боеприпасами из местных (оренбургских) складов.
6.  На военный поход в Хиву выделить 1698000 рублей ассигнациями и 12 000 червонцев золотом.
7. Начальником экспедиции назначить генерал-адъютанта Перовского В.А. , дав ему права главнокомандующего.
 8. Произвести данный  поход не  позднее весны 1840 года.
 
 17 марта 1839 года император Николай Первый   утвердил данный документ, и Перовский спешно выехал в Оренбург.


                ГЛАВА ПЯТАЯ

                ПОДГОТОВКА

    Перовский прибыл в Оренбург поздно вечером и сразу же приказал явиться к нему капитану Дебу, офицеру по особым поручениям.
  Послышался стук в дверь. На пороге кабинета стоял дежурный адъютант.
- Ваше превосходительство, штабс-капитан Никифоров просит принять его незамедлительно по особо важному делу! - доложил поручик.
- Пусть проходит! - коротко бросил Перовский.
   Генерального штаба штабс- капитан Никифоров, бывший офицер одного из лейб-гвардейских полков был переведен в Оренбург на основании поданного им прошения. Какова была причина? Слухи ходили разные… Но когда Перовского назначили губернатором Оренбургского края, то сразу же рекомендовали Никифорова, как человека, который за несколько лет пребывания в этих местах изучил все их особенности и имел обширные контакты с начальниками караванов из Хивы, Бухары, Индии. Штабс-капитан пользовался уважением среди влиятельных людей туркменских и киргизских племён. Владел местными языками.
  Василий Алексеевич после же первой своей беседы с ним понял, что  под его командованием находился  гениальный, честный и преданный отечеству человек. Перовский сразу же приблизил Никифорова к себе и не разочаровался в нём.
  И вот в кабинет вошёл штабс-капитан в старом мундире. Невысокого роста, широкоплечий. Приятное открытое лицо, высокий рот, волевые губы.
- Разрешите, ваше превосходительство? - штабс-капитан вытянулся по стойке смирно.
- Да, Никифоров, проходите! Докладывайте, что за срочность у вас!
- Ваше превосходительство,  два дня назад один мой знакомый караванбаши из Хивы рассказал, что перед самым отходом каравана в Оренбург он услышал, что  к хивинскому хану собирается прибыть группа англичан.
- Что-о-о?! - Перовский застыл на месте. - Штабс-капитан вы ему доверяете этому караванщику? Может он врёт?
- Доверяю, ваше превосходительство! Не врёт! Простому караванбаши этого не выдумать. - Никифоров, не отводя своих умных серых глаз, смотрел прямо в лицо генерала.
- Да, в этом, вы пожалуй правы! Что ещё вам удалось узнать от этого караванщика?
- Больше ничего, ваше превосходительство! Но эта новость очень неприятная для нас, я полагаю.
- Да, дурная новость! Совсем дурная! Спасибо! Можете идти!
«  Я рассчитывал выступить в поход весной следующего, 1840 года. Но возможное вмешательство англичан заставляет действовать нас быстро и решительно. Придётся проводить поход зимой, в сложных погодных условиях. Англичане, ясно, что будут предлагать Аллакули свою помощь в войне против нас. Им очень не нравится наше продвижение в Азии, к границам Афганистана и Индии,» - вздохнул Перовский и приказал истопить баню: невыносимо хотелось вымыться после долгой дороги.
   Капитан Дебу не появлялся. «Где же его носит? -раздражённо подумал губернатор, - за моё отсутствие к службе стали прохладно относится?» - он взял гусиное перо, четверть листа бумаги и написал фамилии всех тех, с кем будет разговаривать завтра на  военном совете.
  Наконец появился капитан Дебу с распухшей щекой.
- Что с вами? - спросил Перовский.
- Зубная боль замучила, ваше превосходительство, - вздохнул капитан.
- Вот список офицеров, которые должны быть у меня завтра в одиннадцать, - генерал протянул Дебу бумагу.
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - лихо козырнул офицер.
-  Идите!
  Вскоре после ухода Дебу, появился денщик:  кряжистый, с крупным носом и квадратным подбородком рядовой Симбирцев Иван.
- Ваше превосходительство, банька готова! Как вы любите! - доложил он, - веники уж замочил в квасе.
- Прекрасно, Иван! Пойдём!
  Баню Перовский любил. Она доставляла ему истинное наслаждение. Особенно после долгой и утомительной дороги. Снимала не только усталость, но и делала его мысли чёткими ясными, почти осязаемыми. Предпочитал же Василий Алексеевич баню со слабым, не обжигающим  паром. Ведь от сильной жары у него начинала болеть грудь, особенно в том месте, откуда вынули турецкую пулю.
  Перовский сел на самую нижнюю полку. «Боже мой, как тепло! Какое блаженство! Сидеть бы так и сидеть, - начал мечтать он, и вдруг  тревожные мысли начали беспокоить его, волновать, - а если англичане нас опередят? Если хивинский хан заключит с ними военный союз? Что тогда?  Нет, к сожалению, никакой возможности узнать, что творится в Хиве! Как сейчас был бы нужен Виткевич! Но увы, его нет!»
  В 1834 году, будучи уже  тринадцать месяцев губернатором Оренбургского края, Перовский получил письмо от учёного Гумбольдта, который посетил эти места в 1829 году. Гумбольдт в своём обширном послании просил Василия Алексеевича о том, чтобы он смягчил участь поляку Виткевичу, сосланному рядовым солдатом в линейный батальон крепости  Орск. Перовский потребовал доставить Виткевича и во время первой беседы с ним понял, что перед ним -образованный, талантливый и прекрасно воспитанный человек. Виткевич владел наречиями киргизских племён, великолепно знал узбекский язык и фарси. Виткевич был переведён в штаб. Через год Перовский добился, чтобы этот ссыльный рядовой был произведён в офицеры. А потом Василий Алексеевич послал Виткевича с секретной миссией в Хиву, Бухару, Афганистан. Под видом купца Виткевич проехал тысячи вёрст, сделал съёмку местности Хивинского ханства, наблюдал за жизнью туземцев, установил количество всадников, готовых выступить  в случае войны… Когда Виткевич вернулся в Оренбург, Перовский был поражён результатами его разведывательной поездки и приказал доставить эти документы в Петербург для вручения лично  военному министру. Виткевич прибыл в столицу, остановился в гостинице, а на следующий день был найден мёртвым в своём номере. Никаких бумаг при нём не было найдено. Власти, производившие расследование, сделали заключение о том, что Виткевич застрелился. Перовский до сих пор сомневался, что это было именно так. «Жаль Виткевича! Досадно также за то, что пропали такие важные материалы по Хивинскому ханству! Как бы они мне сейчас пригодились!»
  Ровно в одиннадцать часов в штаб-квартире командующего Отдельным Оренбургским корпусом  генерал-адъютанта Перовского начался совет. На нём присутствовали начальник 22-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Толмачёв, командир конных частей Отдельного Оренбургского корпуса генерал-майор Циолковский, командующий Оренбургским казачьим войском генерал-майор Молоствов, начальник штаба Отдельного Оренбургского корпуса барон генерал-майор Рокасовский, генерального штаба подполковник Иванин, обер-квартирмейстер Отдельного Оренбургского корпуса полковник Жемчужников, командир конно-артиллерийской бригады полковник Кузьминский, полковник кавалерии Мансуров, полковник Геке, генерального штаба штабс-капитан Никифоров.
- Господа, позвольте мне огласить повеление императора российского Николая Первого, - Перовский медленно, делая длительные паузы, зачитал документ о походе на Хиву, подписанный государем.
- Давно уже пора, показать хану хивинскому, где его место! - с удовлетворение произнёс  Афанасий Емельянович Толмачёв после того, как Перовский закончил.
- Хватит терпеть вылазки подлого хищника! -  растягивая свои тонкие губы, усмехнулся  Владимир Порфирьевич Молоствов — невысокий, узкоплечий с крутыми вразлёт, как у девушки, бровями и высоким лбом, - в клетку его!
- Весной выйдем и накажем подлого! - громко рявкнул Станислав Фомич Циолковский, невысокий грузный пятидесятилетний мужчина, с густой бородой и маленькими глазами, заплывшими жиром.
- Весной будет поздно, господа! Надо готовить зимний поход! - Перовский посмотрел на лица собравшихся.
- Как это будет поздно? - Циолковский даже подпрыгнул на высоком неудобном стуле, - как это понимать, Василий Алексеевич?
- Господа, есть сведения, что хану хивинскому Аллакули свою помощь предлагают англичане. А вы все знаете, что британцы нас вообще не хотят пускать в Среднюю Азию. Они боятся, что мы потом продвинемся дальше на юг и таким образом войдём в Индию.
- А вот оно что! Значит зимний поход! Зимний так зимний! - генерал-лейтенант Толмачёв принялся крутить пальцами свои рыжие усы.
- В зимнюю стужу, по продуваемой буранами степи.. Скажу я вам предприятие это будет нелёгким! - нахмурился Молоствов.
-   Думаю, что зимний поход будет гораздо легче, чем летний. Ведь летом температура в степи поднимается выше сорока градусов. Недостаток воды будет усугублять положение солдат...Но
мы — русские и не выбираем лёгких путей! Наши солдаты — самые лучшие в мире! Поэтому и победили Наполеона! И хана хивинского призовём к ответу за все его злодеяния. У нас есть план похода на Хиву, составленный полковником Бергом ещё четырнадцать лет назад. Напомню вам основные его положения. Отряд выходит осенью и, пройдя половину пути до Хивы по западной стороне Аральского моря, останавливается на месте заранее созданного укреплённого складочного места. Здесь ждёт выпадения первого снега, чтобы иметь  снеговую воду. Также, полковник Берг, исследовавший те места утверждает, что под снегом там есть трава, пригодная для корма верблюдам и лошадям. До Хивинского ханства по этому пути всего 1320 вёрст.  Другие предложения будут?
 - Я категорически против зимнего похода! - поднялся со своего места начальник штаба Отдельного Оренбургского корпуса барон генерал-майор Рокасовский. - Объясняю почему. Ведь Берг разведал всего 400 вёрст пути: от Оренбурга до места впадения реки Аты- Джаксы в реку Эмба.  А что  там дальше? Мы  этого не знаем. Я настаиваю на проведении весеннего похода. Будет уже не холодно, но и не так жарко.
 Все молчали. Только Толмачёв пожал плечами  и сказал:
- Ну раз Берг там был и всё видел своими глазами, то чего тогда  мы можем предлагать?
- Прекрасно! Начальником штаба  отряда я назначаю генерального штаба подполковника Иванина, а его заместителем — генерального штаба штабс-капитана Никифорова. Приказываю им сосредоточиться на снабжении отряда провиантом, тёплой одеждой, верблюдами, лошадьми, повозками, снарядами для орудий и патронами для ружей. Хотел бы добавить, что из государственной казны государь выделил на этот поход 1698000 рублей ассигнациями и 12000 золотых червонцев.
- Маловато что-то… - недовольно хмыкнул  Циолковский.
- Да, мало! Остальные я буду «искать» в казне Оренбургского края, - пояснил Перовский. - на сегодня, я полагаю, достаточно. Штабс-капитану Никифорову остаться, остальные могут быть свободны.
- Порфирий, я должен был назначить начальником штаба отряда тебя. Но, увы, не могу, потому что Иванин чином выше. Но доверяю тебе больше чем, остальным. Верю в тебя! Сделай всё возможное, чтобы поход удался! Если кто-то будет чинить тебе препятствия — обращайся прямо ко мне! Понял!
- Так точно, ваше превосходительство!
  Никифоров обладал кипучей энергией и способностью держать в своей памяти колоссальный объём информации.
  Он знал, что в линейных батальонах Отдельного Оренбургского корпуса почти две три нижних чинов — это ссыльные поляки, а также русские рекруты, осуждённые за дезертирство и другие преступления. То есть на этих солдат нельзя положиться. Никифоров подготовил приказ о зачислении в экспедиционный отряд только благонадёжных, хорошо зарекомендовавших себя солдат. Перовский немедленно подписал этот документ, после чего его копии были разосланы в линейные батальоны.
  Одновременно Никифоров организовал подготовку провианта для зимнего степного похода. На зауральской стороне, на берегу реки Старица, было построено большое количество русских печей, в которых выпекался хлеб и сушились качественные сухари. Для этой цели из всех линейных батальонов Отдельного Оренбургского корпуса сюда были присланы хлебопёки, а также кашевары, которые занимались сушкой моркови, капусты, лука, хрена.
  На специальной паровой машине прессовалось сено в кубы для того, чтобы его удобно было вьючить на верблюдов.
  Во всех военных мастерских строились лодки, сани, бочки, бочата, ящики.
  Особое внимание уделялось подготовке зимней одежды. В  городских и батальонных мастерских шились полушубки из джибаги (из сваленной бараньей шерсти, которая пришивалась на холст) поверх них должны были надеваться  уже шинели. Тёплые подштанники делались также из тёплой шерсти. Шаровары шились из толстого сукна с таким расчётом, чтобы шинель и полушубок могли спокойно войти в них и затянуться  особо устроенным поясом (гашником).
  Сапожники тачали такие широкие сапоги, что они надевались  поверх войлочных валенок. Вязались шерстяные носки…
  Для предохранения лица от мороза шились чёрные суконные маски с прорезями для глаз и рта.
  Вот только вместо обыкновенных меховых шапок решили изготовить  так называемые «арестантские» - с большим четырёхугольным козырьком и  назатыльником да наушниками.
  Отобранные для похода солдаты  целые дни проводили, практикуясь ставить и разбирать киргизские  войлочные кибитки -джуламы, а также навьючивать и развьючивать верблюдов.
 Утро 30 мая 1839 года… Из Оренбурга в сторону реки Эмба отправлялся отряд в составе 400 человек пехоты, отобранный из второго и третьего линейных пехотных батальонов, четыре сотни всадников оренбургского войска и транспорт из 1200 подвод. Возглавлял отряд полковник Геке.
- Любимая, тебе нельзя столько времени находится на солнце! Ступай домой! Делай так, как мы с тобой обговорили! - поручик Кольчевский прощался с супругой.
 Екатерина должна была рожать в середине или к концу июля. Она стояла под белым зонтиком и платочком вытирала слёзы. Екатерина не хотела плакать, но они, помимо её воли, сами обильно скатывались по щекам.
- Катюша, не надо рвать мне сердце! Иди, Катюша! - уговаривал Кольчевский свою жену.
- Нет, Серёженька! Дождусь, когда вы все с площади выедете, тогда и пойду.
- Катюша, помни, что если начнутся схватки или что-то типа этого, немедленно посылай Варвару за доктором Богомоловым! Немедля! Я с ним уже решил. Доктор сказал, что приедет к тебе в любое время! Прошу тебя, любимая, береги себя и нашего ребёнка! - Кольчевский поцеловал жену в щёку, затем в губы.
  Хотел было погладить её большой круглый живот, но постеснялся окружающих, и не стал этого делать.
  А вокруг бушевала толпа. Кричали мальчишки, рыдали женщины. Два пьяных бородатых мужика плясали, выкрикивая слова какой-то дурацкой песни... Загремели кованые колёса телег… Отряд начинал выдвигаться из города…
 Кольчевский поставил левую ногу  в стремя, хотел было ловко  прыгнуть в седло, но носок сапога соскользнул и он, чтобы не упасть, двумя руками схватился за шею коня.
- Я должен ехать, Катюша! Должен, Катюша! - поручику, наконец, удалось сесть в седло.
- Серёженька! Сереженька, - шептали её губы, - я буду всё время молиться за тебя! Возвращайся живым, Серёженька.
 Отряд полковника Геке растянулся на несколько вёрст. Не спеша, сберегая силы, шли пехотинцы. «Солдаты линейных батальонов — это вооружённая толпа! Не проводятся занятия, нет строевых смотров, только редкие караулы, да конвоирование арестованных, - с горечью подумал Кольчевский, глядя на колонну, - да и я, тоже хорош, верхом до сих пор не научился ездить! Ладно там, в Петербурге, я состоял в лейб-гвардейском Егерском полку. Не было тогда никакой надобности! А здесь нужно было сразу же учиться! А я потерял столько времени и сейчас сижу на маленьком мохнатом  монгольском коньке, который может сбросить меня на землю, когда ему заблагорассудится!»
  Над пехотинцами в серых мундирах и такого же цвета бескозырках стоял шлейф пыли. Солдаты шли налегке, только с ружьями. Их тяжёлые ранцы лежали на телегах вместе с грузом.
  В авангарде, арьергарде и по бокам колонны на хороших сильных лошадях двигались сотни Оренбургского казачьего войска.  Опытные всадники были одеты в тёмно-зелёные мундиры с малиновыми погонами и такого же цвета лампасами на шароварах в чёрные сапоги. На головах папахи. Ухоженные шашки на боках, за плечами ружья. «Сразу видно, что это опытные воины,» - думал Кольчевский.
 -Ваше благородие! Ваше благородие! - к нему подбежал унтер-офицер Сладков.
- Что случилось? Докладывай! - приказал ему поручик.
- Вашблагородь, у рядового Хоренкова нога подломилась! Иттить не может. Сел на дорогу и плачет, как баба!
- Сладков, Хоренкова посадить срочно на телегу и сообщить лекарю. Пусть он им займётся!
- Слушся, вашблагородь! - козырнул унтер-офицер и быстрым шагом ушёл в конец коллоны.
  Возницы - башкиры, в полосатых ватных халатах, лисьих малахаях затянули унылую песню. От её унылого мотива у Кольчевского испортилось настроение.
  Степь желтела. Ещё месяц назад здесь всеми цветами радуги цвели тюльпаны, пестрели полянки синих и жёлтых ирисов, а сейчас лишь виднеется сохнущая от солнца трава да седой ковыль.
  Невзирая на бездорожье, обоз шёл быстро. 18 июня, пройдя больше 400 вёрст, достигли место впадения Аты- Джаксы в реку Эмба. Здесь полковник Геке объявил о двухдневном отдыхе.
 21 июня взвод пехоты  Кольчевского был посажен на телеги и в сопровождении 200 казаков под командованием неутомимого Геке тронулся к Донгуз-Тау. Основные же силы  отряда остались на реке Эмба.
  Солончаки сменялись песками. Здесь уже не было даже жёлтой травы. Солнце уже всё сожгло…
  Мелкие и узкие овраги сменялись оврагами глубокими и широкими. Не было ни троп и ничего, хотя бы  отдалённо, похожего на дорогу.
- Стой!  Ось лопнула! - слышалось каждые пятнадцать минут.
  Караван останавливался, и солдаты дружно помогали возницам-башкирам устранять поломку.
  Внезапно наступила сильная жара. Термометр на солнце показывал 45 градусов. Солдаты вылили последнюю воду из двух бочек в свои манерки, (металлические походные фляжки), а казаки в турсуки (кожаные мешки для жидкостей). Лошади с трудом тянули телеги с солдатами. Только  конница, на удивление всем, выглядела  свежо и бодро.
  У Кольчевского кружилась голова, в горле было неприятно сухо. Он сделал глоток воды, смешанной с уксусом. Стало на мгновение легче, а затем вернулась мучительная жажда.
- Ле-ка-ря-я-я-я-! - раздался голос прапорщика Уздечкина.
- Что произошло? - подъехал к молодому офицеру Кольчевский.
- Господин поручик, у солдата Иванова, беспамятство! Упал без чувств! Говорят, что последнюю свою воду он выпил ещё два часа назад.
- Шо такое? - хромая, подошёл лекарь с усталым лицом.
- Посмотри, что с Ивановым! Мне кажется, что он не дышит. Может умер? - с испугом в голосе произнёс Уздечкин.
- Ни! Не вмер ще! Щас я ему кровь пущу, и вин оклэмается! Попить бы, конечно, ему трэба! - из своей сумки, висящей на плече, лекарь достал нож и наклонился над лежащим на телеге Ивановым.
- Слушайте, прапорщик, у вас есть вода? - Кольчевский посмотрел в испуганные круглые глаза Уздечкина.
- Есть… - ответил он и вытер потное лицо рукавом кителя.
- У меня тоже что-то имеется…. Надо поделиться с нашими солдатами, - предложил ему поручик.
- Да, конечно!
- Тогда оставим себе немного, а остальное - солдатам! Согласны?
- Да, да… - кивнул Уздечкин.
- Сладков! Ко мне! - закричал Кольчевский.
- Я, вашблагородь, - появился унтер-офицер.
- Сладков, возьмёшь у моего денщика  Козлова и у денщика Уздечкина запасы воды, перемешанной с уксусом,  и раздашь солдатам.
-  Слышишь, Сладков, не забудь нам с подпоручиком оставить самую малость! - предупредил прапорщик.
- Слушаюсь вашблагордь! Благодарствую! - унтер-офицер попытался стать по стойке смирно, но не смог. Было видно, что у него осталось совсем мало сил.
  К вечеру следующего дня потянуло свежестью - это было урочище Чушка-Куль. В нём нашли колодцы, воду из которых можно было пить. Пехота и часть конницы осталось в урочище, а полковник Геке, на следующий день,
  во главе небольшого отряда  казаков отправился к урочищу Донгуз-тау, находящимся в 50 верстах от Чушка-Куль. Прибыв туда,  он пришёл к выводу, что оно не годилось для устройство складского места:  там не было ни воды, ни травы для корма лошадям и верблюдам.
  Геке принял решение устроить укреплённый пункт со складом  на берегу реки Ак -Булак, недалеко от урочища Чушка-Куль.
  15 июля здесь собрался весь обоз. Геке отдал приказ о строительстве укрепления с редутом на тридцать человек, землянок для казарм, лазарета, кухонь, бань, конюшен, винного и порохового погребов, а также навесов для хранения сена. Одновременно заготовлялся камыш,  тальник для отопления, а также сено для корма лошадям и верблюдам.
   Перовский, получив донесение от Геке, в котором тот подробно описал о трудностях маршрута от Эмбы до Ак -Булака, принял решение основать склад на реке Эмба, который будет главным, а Акбулакский останется  временным и второстепенным.
  Командующий Отдельным Оренбургским корпусом поручил построить склад на реке Эмба полковнику Жемчужникову.
  18 августа Жемчужников во главе небольшого отряда прибыл в к устью речушки Аты- Джаксы. На следующий же день на её правом берегу начались работы по строительству укрепления и склада. Обоз с грузом пришёл сюда только через неделю.
  10 сентября полковник Геке с частью гарнизона Ак -Булака вернулся в укрепление на Эмбе. Жемчужников, сдав ему все дела, отбыл в Оренбург.
  Таким образом к середине сентября  гарнизон Акбулакского укрепления насчитывал 399 человек, а Эмбенского 634.
  По приказу полковника Геке поручик Кольчевский остался в укреплении Ак -Булак.
  Унтер-офицер Позняк предложил Валуеву располагаться на верхних нарах в своей маленькой каморке.
- Я сплю внизу, а ты уж полезай наверх!
- Благодарствую! Благодарствую! - Валуев кинул на нары свою туго набитую котомку. - Мне барин велели сразу же после завтрака прибыть в штаб для  какого-то собеседования. А что это такое собеседование, Антон?
- Собеседование — это значит беседа, ответственный разговор, - пояснил Позняк, - пошли я тебя отведу на кухню!

- Садись здесь! - Позняк указал Фёдору на грубо сколоченную лавку. - Рядовой, дайте штабному человеку хлеба  и чая! - приказал он одному из солдат, - ты ешь, а я пошёл. У меня дела!
- Благодарствую, Антон! - Валуев приподнялся с лавки и поклонился.
  Услышав слова «штабной человек», к Фёдору немедля подошёл худенький, наголо стриженный солдатик:
- Вот тебе хлеб, вот кружка, чайник. Смотри горячий! Ха-ха-ха!
  Валуев, не спеша съел весь хлеб, подобрал даже крошки со стола. Выпил две большие кружки чаю.
- Благодарствую! - сказал он и вышел.
- Ты куда прёшь? - грозно спросил у Фёдора солдат с ружьём с примкнутым штыком, стоящий у широких дверей.
- Мне в штаб надо! Барин велели сразу же после завтрака прибыть! - объяснил.
- Какой  такой барин? - не понял солдат.
- Как какой? Никифоров! Для собеседования, - объяснил Фёдоров.
  Солдат вынул свисток из кармана шинели и свистнул. На пороге появился старый усатый мужик в сером мундире.
- Чего свистишь? - спросил он у солдата.
- Господин фельдфебель, вот этот говорит, что его в штаб вызывали.
- Твоя фамилия? - строго посмотрел на Фёдора усатый.
- Валуев…
- Пойдём! Его благородие ждут тебя!
  В большой высокой комнате было светло. Из забранных кованными решётками окон в неё попадал  неяркий  солнечный свет осеннего дня. За столами сидели два человек в мундирах и что-то писали. Никифоров, стоя  листал толстую книгу.
  Фёдор посмотрел в угол, где должна была находиться икона. Её почему-то не было. Зато на стене висел огромный, во весь рост, портрет батюшки государя. Фёдор без всякого сомнения перекрестился на него.
- А Валуев! Проходи! Садись! - штабс-капитан показал на свободный стул. - Васильев, бери чистую бумагу и записывай!
- Слушаюсь, ваше благородие! - не вставая с места, ответил  высокий молодой, но уже почти лысый писарь с толстыми щеками.
- Благодарствую, барин! - Фёдор присел на самый край стула.
- Хи-хи-хи, - как по команде прыснули от смеха писари.
- Валуев, обращайся ко мне «ваше благородие», как полагается  в российской армии! Понял! - строго посмотрел на него Никифоров.
- Да, ба…, Слушаюсь, ваше благородие! - подскочил со стула Фёдор.
- Не вставай больше! Отвечай на мои вопросы кратко и толково. Только на вопросы! Понял!
- Понял, ваше благородие!
- Степун, пиши! «Донесение ему превосходительству генерал-адъютанту Перовскому Василию Алексеевичу.
- Валуев, из какого материалы сделаны крепостные стены Хивы? - Никифоров, заложив назад руки, нервно расхаживал по комнате.
- Из глины, ваше благородие.
- А почему тогда они они не разваливаются от дождей?
- Степун, пиши! «Ваше превосходительство доношу, что на 25 октября 1839 года на складах собраны следующие виды провианта:
- Сушёной капусты и огурцов — 187 ящиков.
- Круту (киргизского овечьего кислого сыру) — 345 пудов.
- Так дождей там, в Хиве, почти нету… Вот и стоят стены. Правда есть такие старые, что потрескались и помаленьку рассыпаются, - объяснил Фёдор, воспользовавшись короткой паузой.
- Валуев, сможешь мне дать размеры крепостных стен. Высота, толщина? - коротко бросил ему Никифоров и продолжил диктовать писарю:
- Телячьего бульона — 200 пудов.
- Бараньего сала — 1000 пудов.
- Свиного сала - 205 пудов…
- Валуев, почему молчишь?
- Высота саженей пять. Толщина разная: внизу у основания стены, думаю, что не менее четырёх саженей. Вверху менее, чем половина сажени. ( Сажень равна 2.13 метра. Примечание автора).
- Степун, продолжай!
-  Луку — 32000 головок.
- Чесноку — 3300 головок.
- Сушёного хрену — 12, 5 пудов.
- Перцу — 20 пудов.
- Молодец, Валуев! А длина стен какова? Сможешь сказать?
 Никифоров быстро перемещался из одного конца комнаты в другой. По его ногами стонали половицы. Писари скрипели гусиными перьями.
 «Вот  память у человека!- восхитился про себя Фёдор, - столько запомнить! Это же надо!»
- Крепость четырёхугольная. Одна стена будет, наверное…. Наверное… не менее , чем 300 сажень, а другая, думаю, что более 200 сажень. По углам башни. Их всего четыре штуки.
- Молодец, Валуев! Толковый ты малый! Степун, заснул? Пиши:
- Мёду для сбитня — 500 пудов.
- Количество вёдер водки для похода ещё уточняется. Подпись — генерального штаба штабс-капитан Никифоров.
  Степун, невысокий узкоплечий, тщательно выбритый, причёсанный, наморщив свой мясистый нос, взял песочницу и присыпал исписанный лист тонким белым песком.
- Готово, ваше благородие! - писарь встал и положил донесение на стол Никифорову.
- Валуев, а скажи-ка мне, сколько наших пленных томится в Хиве? Васильев, это не писать! - глядя в окно, задумчиво спросил штабс-капитан.
- Воробей сказывал, что не менее тысячи, - подумав несколько мгновений, ответил Фёдор.
- Хи-хи-хи, - закрывая рты ладонями, засмеялись писари.
- А кто такой Воробей? - Никифоров перевёл свой взгляд на Валуева.
- Воробей? Так мы с ним рабами были у Усман-аги. Воробьёв Сергей! Он уже лет тринадцать, а может и пятнадцать  у хивинцев мается, - объяснил Фёдор, гладя в глаза штабс-капитану.
- Пленный тоже, значит… Ясно… А скажи-ка мне, Валуев, а персов пленных много там?
- Персов? Воробей сказывал, что раз в двадцать больше, чем наших.
- Понятно…. Понятно… Так, господа писари, обед! Покормите также и Валуева. Я  отправляюсь к его превосходительству!
 После ухода Никифорова писари быстро  очистили один стол: переставили на другой  чернильные приборы, песочницы. Переложили бумагу и гусиные перья... Появился солдат с котелками со щами и кашей…
 Лысый Васильев начал нарезать хлеб, а Степун ловкими движениями наливать в деревянные миски горячие наваристые щи.
- Валуев, ты садись! Бери ложку, да наворачивай! - Васильев подвинул ему стул.
- Благодарствую! - Фёдор перекрестился и сел за стол.
  Ели быстро и молча… Когда когда котелки были уже пусты, Фёдор встал:
- Благодарствую, люди добрые! - поклонился  он писарям.
 Все начали смеяться!
- Благодари штабс-капитана да поваров с кухни, а мы здесь не при чём! - у Васильева от смеха по толстым щекам потекли слёзы.
- Слушай, Валуев, а хивинцы ведь магометане? - неожиданно спросил Степун.
- Да, магометане… - пожал плечами Фёдор.
- А персы ведь их единоверцы? -пристал к нему Степун
- Персы? Персы тоже магометане...
- Так объясни нам, неграмотным, - с ехидцей в голосе продолжал Степун, - почему тогда магометане в плен берут своих единоверцев и делают из них рабов? А?
  Наступила пауза. Все с интересом ждали, что же им ответит этот  странный, с виду глуповатый мужичок.
- Последователи Магомета раскололись на две ветви.  Сунниты и шииты. Это как у нас, христиан, есть православные и есть католики, - просто ответил Фёдор.
  На лицах писарей появился интерес.
- Так в плен почему персов берут? - не отставал от него Степун.
- Как почему? Для суннитов хивинцев шииты персы являются самыми злющими врагами. В Хиве с пленными персами обращаются хуже чем с нами, православными. - Валуев  на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, а затем продолжил:
-  Накануне своей смерти Магомет назначил наследником своего племянника, которого величали Али. Многие магометане не согласились с завещанием своего пророка. Их назвали суннитами. А малая часть приняла наследника, как нового пророка. Их назвали шиитами. «Шии ат Али» это обозначает «сторонники Али». Вот и начались у магометан распри, которые длятся по нонешний день. Сунниты относятся к шиитам хуже, чем к зверью дикому. Не приведи Господь! - Фёдор перекрестился на портрет императора.
- Толково объяснил! - с уважением произнёс Степун и хлопнул Валуева по плечу, - иди в уголок, видишь там неприметный стул стоит. Садись и поспи малость, пока штабс-капитан не явятся. Мы же будем работать! Писанины уж очень много! Ведь  нам двух писарей не хватает.
- Благодарствую, но спать не хочется, - Фёдор встал и пошёл сел на низкий стул.
 Прислонясь спиной к стене , он начал смотреть в окно. На улице пошёл маленький снежок. «Зима наступает, а у меня шапчонки никакой нет. Надо бы спросить, где её можно будет купить?» - думал он, слушая, как писари скрипят гусиными перьями.
  Штабс-капитан Никифоров не пришёл. Васильев, добродушно улыбаясь, разбудил храпящего Валуева и отправил того в казарму.
  На ужин давали гречневую кашу и чай. Кормили хорошо! Насыпали миски с горкой. Потом Фёдор забрался на верхние нары и попытался заснуть. Сон не шёл. В голову лезли разные плохие мысли. «Чур тебя! Чур!» - крестился тогда Валуев.
  После отбоя пришёл Антон. Разделся и лёг нары. Долго ворочался. Было видно, что ему тоже не спалось.
- Антон, а ты давно уже тута, в Оренбурге? - свесив голову спросил Валуев.
- Давненько, уже, - тяжело вздохнул унтер-офицер.
  И завязался у них разговор. О прошлой жизни, жизни нынешней…  Говорили долго: до тех пор пока дневальный тихо не постучал в дверь.
- Господин унтер-офицер, скоро побудка! - уважительно предупредил он.
  Валуев  спрыгнул с нар, посмотрел на  надевавшего мундир Антона и, вдруг, почувствовал, огромное уважение к этому ссыльному поляку. «Добрый человек! Страдалец, как и я,» - подумал он.
 В штабе появился третий писарь по имени Кузьма. На вид ему было лет двадцать. Высокий, стройный  с девичьим румянцем на щеках и томными тёмными глазами.
- По тебе, наверное, все девки в городе сохнут? А? Ха-ха-ха! -  пристально рассматривая новенького, как всегда, ехидно сказал Степун, потирая свой острый подбородок длинным худым пальцем.
  В комнату вошёл Никифоров. Все подскочили со стульев  и вытянулись по стойке смирно.
- Садитесь! Начинаем работать! Васильев пишешь ответы Валуева. Степун, записываешь мои слова. Кузьма Никитин, вот тебе книга, сделаешь список личного состава экспедиционного отряда в трёх… Нет! В четырёх экземплярах! Валуев садись  напротив меня, расскажи-ка мне  всё о хивинских каналах. Какие они там? Степун пиши «Донесение его превосходительству генерал-адъютанту Василию Алексеевичу Перовскому»
- В Хиве есть каналы разные: самые большие называются ханскими, а которые размером менее - общественными. Ханские будут шириной от 10 до 20 сажень. Общественные каналы узки. Думаю, что 3 или даже 2 сажени, - неторопливо начал говорить Фёдор.
- Степун, теперь пиши «Ваше превосходительство, доношу, что на сегодняшний день в арсеналах собрано следующее количество патронов:
1. Ружейных — 996 000.
2. Карабинных — 102 000.
3. Пистолетных — 102 000.
   Валуев, а длина хивинских каналов какова?
- Воробей сказывал, что до 100 вёрст есть. Я сам-то не видел.
- Степун, пиши!
 Кроме этого имеются:
1. Фальшфейров — 710.
2. Сигнальных ракет — 570.
3. Сигнальных патронов — 1000.
 Валуев, а что можешь сказать о глубине хивинских каналов.
-  Нас заставляли раз в год чистить  каналы. Ханские имеют глубину не менее двух сажень. Есть такие, что и больше трёх. Думаю, что даже четыре сажени есть. Общественные  более мелкие…
  К вечеру у Фёдора начала «трещать» голова. Он уже ровным счётом не соображал. Отвечал и отвечал на вопросы Никифорова. После обеда штабс-капитан начал диктовать и Кузьме. В комнате слышалось громкий скрип перьев и монотонный голос Никифорова.
- Всё! На сегодня закончили! Валуев, пойдёшь с нами! - громко приказал штабс-капитан.
- Куда, ваше благородие? - не понял Фёдор.
- С отрядом в поход на Хиву! Будешь при штабе. Ты человек грамотный, очень толковый. Хочу у тебя спросить ты  по узбекски говорить умеешь?
- Да, умею. И на фарси тоже, - ответил Фёдор.
- Только говорить? А писать?
-  Писать не могу. На слух выучил эти языки, - Фёдор почувствовал, как у него начинает гореть тело.
- Всё равно хорошо!  Ставлю тебя на довольствие и назначаю  оклад, как гражданскому чиновнику в 5 рублей 90 копеек ассигнациями. Да, самое главное, запрещаю тебе говорить кому-либо о том, что ты здесь слышал и видел! О походе на Хиву особенно! За разглашение этой особой государственной тайны можешь быть приговорён к пятнадцати годам каторги. Ты понял меня?
- По-по- понял, - заикаясь от ужаса, произнёс Валуев.
На следующий день недалеко от казармы Фёдор столкнулся с башкиром в пёстром стёганном халате со связкой овчинных шапок в руках.
- Торгуешь, любезный? - вежливо поинтересовался у него Валуев.
- Торгую! Покупай! - тот сунул ему прямо в лицо свой резко пахнущий товар.
- А малахая у тебя, часом нету? А? - на всякий случай спросил Фёдор.
- Есть! Но для тебя дорого уж будет! Тут у меня рухлядь разная смотри! - башкир снял с плеча набитый чем-то мешок и раскрыл его.
- Господи, чего же только у тебя тута нету?! - с удивлением выдохнул Валуев глядя на меха, лежащие в мешке, - вот этот малахай лисий. - Он вынул его из мешка и натянул на голову. - Тёплый!
- Тёплый! Красивый! Новый! - засмеялся башкир, - но не для тебя!
- Почему? - обиделся  Фёдор.
- Дарагой! Ох, какой дарагой! - продавец качал головой.
- Сколько хочешь за малахай! - нетерпеливо спросил Валуев.
- Двадцать пять копеек серебром! Ха-ха-ха! Откуда у тебя такой деньги? Ха-ха-ха.
- Ты, уважаемый, думаешь, что я бродяга какой? Да нет! У меня денежки водятся! - Фёдор залез в самую глубину своего кармана в штанах и вынул тощий кожаный мешочек.
 Поковырялся в нём и вынул серебряную монетку в 25 копеек. Вот держи!
- Ох! Ох! Ох! - нарочито восторженно запричитал башкир, - Какой ты богатый! Настоящий барин!
- Добрый малахай! У меня такого сроду не было! - Фёдор снял малахай,  погладил его и вновь натянул на голову.
  В воскресенье Валуев решил прогнать тяжесть из души, которая почему-то стала его мучить. После заутрени  он направился в трактир Твёрдышева, что находился на  улице Орской. Степун очень советовал в нём побывать:
- Сходи, перед дальним походом хоть душу свою согрей! Я бы составил тебе компанию, но жёнка будет серчать.
 « В храме господнем душу свою только что очистил, а теперь и взаправду согреть её надобно, тогда и тяжесть из неё вся выйдет,» - думал он, бодро шагая  по улице.
  В трактире было ещё малолюдно. Валуев сел за стол, стоящий в самом дальнем и тёмном углу.
- Милчеловек, принеси-ка ты мне полуштоф вина (В те времена простой люд называл водку вином. Примечание автора.) - попросил он полового в сером переднике.
- Кушать чё будешь? - зевая во весь рот, спросил тот.
- Не хочу ничего… Хотя капустки квашеной да хлебца можно, - задумчиво согласился Валуев.
   Минут через десять на столе стояла четырёхугольная бутылка толстого зелёного стекла, стопка с чуть треснутым дном, миска капусты, ломти хлеба.
 За соседним столом устроились четверо мужиков, с виду приказчики, и заказали самовар чаю, баранки, мёд, сахар.
  Фёдор наполнил стопку до самого верха, поднёс её к губам, выдохнул и опрокинул в рот. Огненная жидкость потекла в желудок. Внутри стало тепло… Валуев посыпал ломоть чёрного хлеба крупной серой солью и начал его медленно жевать.
  Потом  выпил ещё одну стопку. Тяжесть из души стала куда уходить…
- Касатик, не  выручишь? А касатик? - раздался хриплый старческий голос.
  Валуев поднял глаза. Перед ним стоял бородатый старик в козлином полушубке, надетом на голое тело. Поношенные штаны у него были заправлены в сапоги с заплатками. Бесцветные глаза умоляюще смотрели на Фёдора.
- Чем же я тебе могу помочь, добрый человек? - поинтересовался Валуев, наполняя стопку.
- Как чем, касатик? На душе у меня погано. Так погано, что выть хочется…
- Садись, добрый человек! - Валуев протянул старику уже наполненную водкой стопку.
 Тот резво выхватил её из рук Фёдора и одним движением, резко вылил её содержимое себе в рот.
- Господи, хорошо-то как! - улыбнулся старик.
  Валуев подозвал полового и попросил принести ещё один полуштоф и стопку.
- Кушать чё будете? - по привычке, наверное, спросил тот.
- Не, благодарствую…
- А ушица в энтом трактире знатная! - громко облизнулся старик.
-  Уважаемый, давай тащи уху для него и меня! - согласился Фёдор.
   Они выпили еще по одной стопке.
- Войско скоро будет в степь уходить, - вдруг сказал старик, - на Хиву. Много людей пропадёт там в степи энтой.
- А ты откуда это знаешь? - вздрогнул от услышанных слов Валуев.
- Так все энто знают, касатик! Войско большое готовится…. Провиант собирают, телеги строют, верблюдов  у киргизцев покупают. На Хиву пойдут, касатик. На Хиву! Зимой!
  Половой принёс полуштоф водки, стопку и хлеба.
- Уха уже готовится, - опять зевнул он и исчез.
- А Хива эта под заклятьем, касатик! Нельзя к ней подобраться…. Никак нельзя. Много солдатиков пропадут там в степи.. - старик выпил две стопки подряд и довольно крякнул.
- А ты откуда знаешь, что Хива под заклятием, добрый человек? - спросил Фёдор.
- Я энто всё вижу, касатик! Вижу! Сны мне видятся…. Вот опосля вспомнишь…
 Принесли уху. Она и правда была  огненно-горячей и обжигала внутренности похлеще чем водка.
  В казарму Валуев вернулся уже вечером. Позняк помог ему забраться на  нары.
  И снилась Фёдору степь, заметённая снегом, тощие верблюды, бредущие по ней, и мёртвые солдаты…
  Пашка Логвин уже на второй день после прибытия в Оренбруг узнал, что губернатор  Перовский собирает большой отряд, который пойдёт в поход на Хиву.
- Дай им, Господь, удачи! - крестились православные, - пора хивинцев наказать за беды, которые они нам наносят.
- Сдохнут урусы в нашей степи, как голодные собаки...- презрительно плевались хивинцы и бухарцы…
 Об экспедиции говорили на Меновом Дворе все. С утра до вечера…. Ходили  самые разнообразные слухи. Погонщики хивинских караванов шептались между собой о том, что хорезмшах соберёт сто тысяч смелых воинов, которые сотрут в пыль отряд кяфиров. Русские караванщики утверждали, что войско Перовского обладает секретным оружием «ракетами», которые сожгут всю Хиву и её жителей.
   У Пашки от этих услышанных разговоров тревожно замирало сердце. «Купец Мартьянов сказывал, что караван пойдёт на Астрахань…. А чё мне там делать, в этой Астрахани? Мне бы с нашими солдатами в Хиву попасть!» - мечтал он.
   22 октября люди из каравана купца Мартьянова вьючили верблюдов    товарами на Астрахань. Погонщики долго искали Пашку Логвина. Мальчишки нигде не было. Он пропал. Старый Албас горько плакал:
- Он мене, как сын был… Как сын! Где теперь он, Пашка?
  А Пашка Логвин уже прибился к киргизам -погонщикам верблюдов отряда подполковника Данилевского, который вышел из Оренбурга на Эмбу 21 октября. В этом караване шли 1128 гружённых верблюдов, которых сопровождали 234 пехотинца и 116 казаков.

    

                ГЛАВА ШЕСТАЯ

                ПОХОД. Ноябрь 1839 года

 Утром 14 ноября газета «Оренбургские губернские ведомости»  вышла с декларацией генерала Перовского В.А. В ней говорилось о том, что хивинцы не прекращают совершать дерзкие наглые поступки по отношению к России. Для обеспечения на будущее время прав и польз  российских подданных не остаётся другого средства, как отправить военный отряд в Хиву.
  Декларацию Перовского специально назначенные чиновники вслух зачитывали народу на улицах.
  А на главной площади Оренбурга были собраны воинские части, которые должны были участвовать в походе на Хиву.
  Был солнечный день с лёгким морозцем. На брусчатке выстроились пехотные роты, кавалерийские сотни Уральского казачьего войска, Оренбургского казачьего войска.
- Смир-но-о-о-о-! - раздался чей-то громкий голос.
  Все штабные сотрудники корпуса вытянулись и замерли. Вместе с ними и Фёдор Валуев одетый в солдатское обмундирование с фуражкой на голове, но без погон на шинели и без ружья
.
- Слуша-ай-ай-ай! Прик-аз-аз!
  Валуев не видел человека отдавшего команды, но зато очень хорошо слышал все слова, которые он произносил.
- Товарищи! Нас ожидают стужа и бураны, и все трудности  дальнего степного  зимнего похода. Войска Отдельного Оренбургского корпуса в первый раз выступают в значительном составе против неприятеля. Россия впервые карает Хиву, эту дерзкую и вероломную соседку. Через два месяца, даст Бог, будем в Хиве и в первый раз в столице ханства перед крестом и Евангелием русские будут произносить тёплые молитвы за царя и отечество! Честь и слава всем, кому Бог привёл идти на выручку братьев, томящихся в неволе. Подписал генерал-адъютант Перовский, командующий отрядом.
 - Воль-но-о-о-о! Шапки долой-ой! На молитву-у-у!
    Ветерок понёс сладкий, дурманящий, запах ладана...И послышался мощный сильный и красивый голос:
- Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…
  От умиления и восторга у Валуева потекли слёзы из глаз. Он стал на колени и принялся креститься, повторяя за священником слова молитвы:
 - Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небе...
 Рядом с ним опустились на коленях Никитин, Степун, Васильев , фельдфебель…
  После молитвы части прошли церемониальным маршем по площади мимо генерал-адъютанта Перовского В.А.
  Во время прохождения с Валуева сошли семь потов. Он не попадал в ногу, отставал, «заваливая» шеренгу… Ну слава Богу обошлось! Ведь  все солдаты, надевшие усиленное тёплое обмундирование едва двигались… Первая колонна сразу же с площади направилась в степь. В её состав входили две роты второго пехотного линейного батальона, сотня оренбургских казаков с 2 горными орудиями, 360  киргизов — погонщиков и 1800  верблюдов.  Командовал колонной генерал-лейтенант Толмачёв.
 На следующий день из Оренбурга вышла вторая колонна под командованием полковника Кузьминского. В её состав входили две пехотных роты пятого линейного батальона,  батальонный  штаб, 100 оренбургских казаков, с 2 орудиями, 400 киргизов- погонщиков с  2000 верблюдов.
  16 ноября в степь вышла колонна номер три в составе пехотного линейного батальона номер четыре, дивизиона Оренбургского казачьего полка, сотни уральских казаков, с 2 орудиями, 6 мортирами и 4 пусковыми установками ракет Конгрива. Ещё в ней находился штаб отряда, команды ракетчиков, сапёров и их имущество, а также подвижной госпиталь, походная церковь. 700 киргизов-погонщиков следовали с колонной на  3000 верблюдах.  Командовал колонной полковник кавалерии Мансуров.
  17 ноября в поход отправилась колонна номер четыре. Она состояла из двух пехотных рот пятого пехотного линейного батальона, одной сотни оренбургских казаков с 2 орудиями, 360  киргизов-погонщиков, которые управляли  1800 верблюдами. Командовал колонной генерал-майор Циолковский.
  Таким образом общее число военных, составлявших экспедиционный отряд, вместе с гарнизонами укреплений Ак-Булак и Эмба, а также  колонн подполковника Данилевского и полковника  Бизянова, отправившегося  в поход 16 ноября с нижней Уральской пограничной линии,  составило  6650 человек.
  Отряд подполковника Данилевского, вышедший к Эмбе 21 октября насчитывал 1128 верблюдов, который шли в шесть «ниток» - рядов, каждая из которых транспортировала только свой груз. Пашка Логвин  управлял звеном из пяти животных. Он сидел на переднем, к седлу которого, с помощью верёвки длиной в четыре аршина, был привязан  верблюд, шедший сзади. А тот был  скреплён таким же поводом с верблюдом, следующим позади. Пашка, удобно устроившись в седле из толстой кошмы между двух больших горбов, умело управлял своим Великаном. «А чё за трудность быть погонщиком? - иногда думал Логвин, - мяготь ноздрей верблюда прокололи ещё в детстве да вставили туда из крепкого дерева оструганную палочку. К ней привязали бечёвку. Тяни за нею да и всё! Конечно надо знать как вьючить этих животных, как готовить им место для ночёвки, как поить, где и чем кормить. Но этому нехитрому делу я быстро научился… Вот бы ещё знать, как лечить верблюдов от разных болезней. Они ведь, как и мы, страдаем болячками разными...»
  Когда Пашка сбежал от купца Митяева, он пришёл к киргизам, которые вьючили своих верблюдов, чтобы выходить с отрядом солдат и казаков  в степь. Увидев старого киргиза с лицом изборождённым глубокими морщинами, он вежливо поздоровался с ним:
- Салам, сыйлаган!
- Салам! - коротко бросил тот, не обращая внимания на мальчишку.
- Мени жанына ал! (Возьми меня с собой), - выпалил Пашка, употребив  почти весь свой запас киргизских слов.
- Сен тео айданганды билесин? - старик внимательно осмотрел Логвина своими глазами-щелками, задержав свой взгляд на тощей котомке мальчишки.
- Ооба! (Да) -  ответил Логвин, уловив смысл вопроса о том, что старик поинтересовался об умении обращаться с верблюдами.
- Якши! - ответил старик и указал на верблюда лежащего перед ним.
- Якши! - улыбнулся Пашка и начал помогать деду вьючить животного.
  Увидев как мальчишка ловко стягивает сверху верёвки и завязывает их на узлы  для того, чтобы тюки не так сильно сжимали рёбра верблюдов, старый киргиз одобрительно закивал головой:
- Якши! Якши! Якши, бала (мальчик)!
  Так стал Пашка Логвин погонщиком у Алтая — старика с морщинистым лицом, который возглавлял одну «нитку». В подчинении у того было десятка два  молодых киргизцев. Пашка сразу же сошёлся с Кайдагулом, парнем лет восемнадцати с улыбкой на всё его круглое лицо и  его родственником Зугутом,  худым  молчаливым юношей с грустными глазами.
  Алтай, несмотря на то, что много лет водил караваны русских купцов, изъяснялся только по- киргизски. Зато Кайдагул и Зугут говорили по-русски хоть неправильно, но понятно.
- Верблюд быстро идти, когда его погонщик громко петь! Надо петь! - учил Кайдагул Пашку и показывал, как это надо делать:
- Ай-я-я-я-! Я-я-я-я…! У-у-у-у-у…. ю-у! - старательно завыл он.
  Логвин только рассмеялся. Кайдагул махнул рукой:
- Не верить мне! Посмотришь сам, бала!
  Пашку никто не называл по имени. К нему обращались «бала» - мальчик. «Бала, так бала! Чё на них внимание обращать на киргизцев! Не понимают,» - не обижался на них Логвин.
 Поднимались по сигналу кавалерийской трубы, в три часа утра…. Или ночи? Было темно. Разжигали костры и готовили еду. Алтай варил чай. После того, как закипала вода, он кидал в котёл кусок плиточного чаю, несколько пригоршней муки, соль, немножко мёда и бараний жир. Первый раз Пашку даже начало тошнить от вида и запаха этой бурды. Но есть -то хотелось! Через два дня он уже с удовольствием хлебал этот чай ложкой.
  Затем вьючили верблюдов, составляли их в звенья, а потом в «нитку». Крики киргизов, рёв животных, ржание лошадей продолжались часа два. Затем выступали…
- Ай- я-я-я-я! Я-я-я-… - сразу же запевал Кайдагул.
 Ему вторили другие погонщики, и весь караван, казалось начинал выть.
 Пашка восседал на Великане, за ним шла облезлая и вечно недовольная верблюдица  Зотиха.  Так он назвал животное памятуя о своей родной тётке с таким пакостным характером, что её ненавидела вся деревня. После Зотихи следовал молодой верблюд Весельчак, а за ним две верблюдицы: Варька и Смелка. «Киргизцы никак не кличат своих верблюдов. Но разве можно без имени жить? Ведь у животного есть душа, значит его и надо как-то звать! Да и сподручнее так,» - размышлял часто Логвин, слушая песни погонщиков.
  На каждом вьюке  висела бирка — кусок тонкой деревяшки с выжженным на нём словом. «Овёс» или «Мука»… «Вот это порядок! Войско русское всё-таки!» - подумал с гордостью Пашка, когда увидел их. Многие верблюды  «нитки» Алтая везли ядра для орудий  в ящиках. На вьюках виднелись бирки с надписями - «Я. 2 фунта», «Я. 4 фунта», а также патроны. Они, также, были обозначены по своему калибру. Вот только  верблюды Логвина везли  странные длинные ящики с бирками  «Рак.» «Чё это за слово такое рак? Раки? Да не может быть!  - иногда задумывался Логвин, - а чё же это может быть?»
  Только через несколько дней до Пашки дошло, что «Рак» - это сокращённо от слова ракета! «Как бы увидеть эти ракеты? Одним глазком…. Интересно!  На ярмарке на Меновом Дворе только и говорили о ракетах Конгрива. А кто он энтот Конгрив?»
  Вьючка артиллерийских и ружейных запасов, которые могли понадобится в любой момент, была тщательно продумана. Ящики с ними обвязывали верёвками только с боков и снизу. Сверху же не обвязывали для того, чтобы крышки можно было открыть, не развязывая вьюка и даже не развьючивая.
  В этот день, когда остановились на ночёвку, Пашка посмотрел по сторонам. Рядом никого не было, все занимались своим делами. Логвин одним движением приоткрыл крышку ящика и охнул от неожиданности. Перед его глазами матово отсвечивали длинные железные, остро заточенные с одного конца, поленья. Он на мгновение прикоснулся к одной ракете, ощутил её металлический  холод и тут же закрыл крышку. «Интересно, а как же они устроены? Спросить бы кого...» - Пашка  был очень любопытным. Ему всегда нравилось узнавать что-нибудь новое для себя. Логвин целых семь месяцев ходил в приходское училище. Умел  он читать и писать, правда очень медленно, а ещё складывать числа и вычитать их.
  Первого ноября пошёл дождь, а после него начало морозить. Логвин, натянул на себя всю одежонку, чтобы согреться, но это не помогло. Его трясло от холода. Пашка с завистью смотрел на киргизцев, которые были одеты в два стёганных халата, а сверху — ичик (меховая шуба), на головах — бараньи малахаи. Ноги в кожаных шароварах, заправленных в тёплые полусапожки ( чарык).
  Скорость каравана замедлилась из-за льда, покрывшего землю. Верблюды теперь шли осторожно...
- Замёрзла, бала? - начал смеяться до икоты Кайдагул, когда они остановились на ночёвку.
- Замёрз… - обиженно пробурчал Пашка, растирая синие от холода пальцы рук о старенький тулупчик.
- Держи, бала! Ха-ха-ха! - Кайдагул вынул из своего вьюка старый потёртый стёганный халат, - одеваться! Сдохнешь от мороза, бала!
  Логвин сразу же натянул на себя халат. Он был очень длинным: его подола волочились по земле, а рукава свисали до колен.
- Тёплый! Спасибо тебе, Кайдагул! - поблагодарил он.
   Развьючили верблюдов, задали им корма, напоили...
   Затем Пашка принялся долбить лёд лопатой, чтобы очистить землю для ночевки своим верблюдам. На это ушло около часа. Потом он постелил на чистую ото льда землю толстый слой сена. «Порядок!» - подумал Логвин и пошёл помогать другим киргизцам их «нитки» приготовить места ночлега для верблюдов.
  Алтай, как всегда, сам готовил еду.  Пока в большом медном котле варилась гречневая крупа, он острым кинжалом нарезал  крут -  малосольный овечий  сыр.
    Потом  все поели и забрались в войлочные маленькие джуламы ( кибитки). Прижавшись к другу, погонщики заснули на толстых кошмах.
- Та-ту- ту-ту-ту! - послышалось совсем рядом.
«Что это? Уже подъём играют? Кажется я совсем не спал. Только глаза закрыл и снова надо вставать,» - вздохнул Пашка.
   Было морозно. Ноздри слипались от холода. Вновь надо было вьючить верблюдов, складывать джуламы… А потом - бескрайняя степь,  морозец… Впереди и сзади   каравана пешком  шли солдаты. По  бокам его охраняли казачьи разъезды. Мороз усиливался, но Логвину было тепло. Стёганный тёплый халат спасал его от холода. Пейзаж вокруг был однообразным и грустным, а  от песен погонщиков Пашке стало на душе очень  тоскливо.
- Малец, а ну-ка глянь на меня! - вдруг услышал он русскую речь.
  Рядом  с Великаном появился уральский казак  на красивом гнедом жеребце.
- Здравствуйте, дяденька! -Логвин даже снял свою баранью шапчонку.
- Гляди, наш! - с удивлением произнёс казак, - а я смотрю малец на верблюде едет. В халате киргизском, а обличье наше, славянское. Ты откуда и куда, а малец?
- Из Оренбурга... Хиву покорять! - бодро ответил Пашка.
- Да ну… А чё ты с иноверцами делаешь, покоритель? - продолжал удивляться казак.
- Верблюдами управляю. Чё не видите? - Логвин рукавом халата махнул на Великана.
- Малец, а малец, покажи мне свои руки? - попросил казак.
- А зачем это тебе, дяденька? - спросил Пашка, задирая длинные рукава халата.
- Эх малец, малец! Хиву собрался усмирять, а руки голые. Отморозишь ты их в этих степях. На держи! - казак снял с себя тёплые пуховые варежки и протянул их мальчишке.
- Спасибо вам, дяденька! - поблагодарил Логвин.
- Покедова, малец! Меня Петром кличут, а  фамилия Рогожкин. Ещё свидимся! - казак отъехал в сторону.
  Впереди показались большие камни. «Это киргизское кладбище,» - подумал Логвин и  не стал на них  больше смотреть.
  Вдруг откуда не возьмись появился столб, а на нём висящий вьюк, замотанный в кошму, покрытую инеем.
- Эй, Кайдагул, чё это такое? - закричал, оборачиваясь, Пашка.
 Тот перестал петь и громко ответил:
- Это мертвяк висит! Из богатеньких киргизов. Умер, а родные хотеть его закопать  рядом, где лежат наши святые. А, однако, холодно по степи зимой шастать. Вот и подвесили они его до весны. Потом закопать. Ай-я-я-я-! Ай-ай…
- Сохрани меня, Господи! - Логвин перекрестился.
  12 ноября отряд подполковника Данилевского прибыл в Эмбенское укрепление.
  Валуев и все писари ехали верхом на верблюдах одного звена, навьюченными различными штабными документами отряда.»Это же надо сколько бумаги, да чернил с перьями изводят вместо того, чтобы погрузить что-нибудь надобное, - не переставал удивляться про себя Фёдор.
 Их третья колонна шла в двенадцать «ниток». Впереди, сзади и по бокам простиралась степь, слегка припорошенная снегом. Было плоско и безотрадно. По бокам лихо гарцевали на лошадях казачьи отряды. Их разъезды двигались впереди отряда в верстах трёх. В арьергарде шла пехота, а за ними —  на расстоянии двух вёрст казачья конница.
  Такого количества войска и верблюдов Фёдор видел впервые в своей жизни. «А когда все четыре колонны соединятся? Что же тогда будет? Всю степь от края до края займём?».
  За два часа до захода солнца «нитки» стали производить сложные манёвры. Погонщики громко переговаривались между собой. Казаки орали на них, солдаты, сидящие на верблюдах, крутили головами, не понимая что происходит.
  Оказалось, что колонна должна была образовать вытянутый четырёх угольник для лагеря, где будут ночевать. Для этого «нитки», где находились верблюды, гружённые тюками сена, коробами с сухарями, кулями с мукой должны были образовать внешнюю его сторону. Вьюки снимались с животных и из них создавалась защитная стена, которая пригодилась бы при возможном нападении неприятеля.
  В середине лагеря начали ставить кибитки корпусного командира со штабом, коновязь для лошадей, кибитки госпитальные и маркитантов, походная церковь. ..Погонщики-киргизы с помощью солдат развьючили верблюдов и погнали их на пастбище, а затем на водопой к колодцам. Тем временем артиллеристы устанавливали орудия по углам лагеря. Солдаты возле своих кибиток разжигали костры для приготовления пищи.
  Уже было темно, когда вернулись погонщики и стали устраивать места для ночлега своих верблюдов, а затем ставить и свои джуламы.
  От громкого, не стихающего шума, суеты и неразберихи у Валуева начала болеть голова. Он разложил огонь рядом со штабной кибиткой,  и они вместе с Степуном  принялись готовить кашу с бараниной. Фёдор заметил, что только некоторые киргизы расстилают коврики и совершают намаз.
- Ишь ты, а у нас в караване не все киргизцы то магометане! - удивился он вслух.
- Да это дело их! - махнул рукой Степун, - самое главное, чтобы они нас не предали. К хивинцам не переметнулись или, не приведи Господь, какой нибудь ночью не увели верблюдов с припасами. За ними присматривать надобно. Вот видишь им какое место определили? Никак не уйдут!
- Вижу, - согласился Валуев, - это всё правильно. Правильно, что казаки по бокам отряда идут и караулят киргизцев. Ненадёжный народец! Ох и ненадёжный!
  Писари поели быстро, а затем  забрались в кибитку. Улеглись одетыми на кошму и сразу же заснули. Только к Фёдору сон почему-то не шёл. Что-то беспокоило его...Он в очередной раз прочитал шёпотом молитву, перекрестился. Вспомнил, вдруг, Воробья. «Интересно свидимся ли мы с ним в Хиве? Это конечно как Господь даст...»
- Первый! Вто-ро-ой! Третий-й-! Чевёр-ты-тый! - перекликались  в ночи часовые.
  Валуев проснулся от грохота барабанов и пения кавалерийской трубы.
- Побудка! Уже! Хрен с перцем! - застонал Васильев, пытаясь сбросить с себя ноги Кузьмы Никитина, - Слышь, ты! Я же тебе не баба! Разлёгся на мне… - ругался он.
- Ха-ха-ха! - громко засмеялся Степун, показывая свои крупные зубы.
  Холодное утро. Темень… Погонщики стали вьючить верблюдов. Некоторые из них жалобно кричали и не желали подниматься. «Киргизцы обижают животину. Перегружают сильно, вот и жалуются верблюды,» - вздохнул Валуев, начиная разводить костерок для чая.
  В путь двинулись лишь тогда, когда над степью показался алый диск  холодного солнца.
- Утро красно по утру, казаку не по нутру! - громко вздохнул вахмистр на красивом вороном скакуне.
- Это точно! Так и на море сказывают, - согласился с ним Валуев.
  И вновь степь, ветерок и морозец…
  24 ноября все четыре колонны встретились у Караванного озера. Командир отряда Перовский В.А, объявил двухдневный отдых. Солдаты после караулов спали, киргизы всё время варили в больших медных котлах чай и с наслаждением его пили. Писарям же пришлось работать с утра до вечера. Начальник штаба подполковник Иванин М.И. заставил всех заниматься перепиской разных бумаг. Все дружно скрипели перьями. Даже Валуев корпел  над составлением списка личного состава. Ему пришлось стоять на коленях перед маленьким столом. От этого у Фёдора к вечеру стала болеть спина, но он не обращая на это,  продолжал выводить буквы. Высунув кончик языка и постанывая от усердия, он писал и писал… Всё равно получалось очень медленно.
- Ну ты и медлителен, Фёдор!  Настоящий страдалец! За целый день всего пять листов написал! А клякс сколько! Его высокоблагородие  подполковник Иванин тебя отправит верблюдов погонять! Ха-ха-ха,- громко и ехидно заявил Степун, рассматривая работу Валуева.
- Пусть отправляет! На всё воля Господа! - кротко ответил тот и с трудом поднялся на ноги, - пойду, пройдусь! Спину свело…
  Уже вечерело. . Несколько киргизов, устроившись на ковриках, совершали намаз, а другие, их было большинство, подняв глаза к луне, делали ей бату — произносили свои языческие молитвы.
 Утром вылезли из кибитки и обомлели: лагерь был занесён снегом.
- По колено! Вот такой  хрен с перцем! - хохотнул Васильев и начал натирать свои толстые щёки  снегом.
- Чего ржешь? Плакать надобно, - шмыгнул своим мясистым носом Степун.
«А животина что теперь  будет кушать? Верблюды не могут себе еду из-под снега добывать. Они же не кони!» - озабоченно подумал Валуев.
   На лицах у киргизов-погонщиков читалась тревога. Они громко переговаривались, плевались и размахивали руками...
 - Поганые дела, а земляки? - остановился возле их кибитки уже немолодой казак, - верблюд не лошадь, траву из-под снега добывать не может. Да и копыта у них не приспособлены  для этого... Хреново!
  27 ноября отряд двинулся по долине реки Илек. Колонны шли на расстоянии четверти дневного перехода друг от друга. Всё было как и в прошлые дни. Но в это утро писарей  разбудили не грохот барабанов со  звуками кавалерийской трубы, а крики и ржание лошадей. Все подскочили. Кибитка качалась от порывов сильного ветра… Кто-то совсем рядом яростно матерился… Валуев выбрался наружу, и задохнулся от снежного сильного удара в лицо. Ничего не было видно. Жуткий ветер, темень, крики и громкий плач верблюдов.
- Буран! Да  с морозом! Как бы нам всем в этой степи не сдохнуть… - с тоской в голосе сказал выползший из кибитки Степун.
- Лоша-ди! Ло-ша-ди-и-и-! Где лоша-ша-ди-и? - орал кто-то вдалеке.
- Сбёгли! Сбёгли! Сорвались с коновязей! Ушли в степь! Погибли там, наверное, - отвечал другой.
- Сколько? Сколько?
- Чаво сколько?
- Лошадей сбёгло?
- Посчитать надобно…
  Киргизы с солдатами начали вьючить верблюдов. Некоторые из них не хотели вставать и ревели. Валуев начал собирать кибитку с Васильевым и Никитиным. Степун куда-то исчез… О чае никто не думал…
  Забили зачем-то барабаны… Их дробь стала успокаивать людей…. Отряд начал двигаться  в снежной, клокочущей и свистящей пелене бурана. У Валуева куда-то подевалась маска, и он  теперь постоянно тёр щёки, нос, подбородок своим варежками.
-  Спаси, Господи и помилуй раба твоего Фёдора… - начал он в полный голос произносить слова молитвы.
  Буран истязал отряд до самого вечера, а затем стал стихать. Зато усилился мороз.
- 35 градусов. Сжигает! Вот такой хрен с перцем! - грустно заметил Васильев, когда они устраивались на ночлег в кибитке. ( Здесь и далее температура по Цельсию. Примечание автора).
- И правда сжигает, а не морозит, - печально согласился с ним Кузьма Никитин.
  На следующий день ветра не было, и температура поднялась до минус 15 градусов.
- В отряде уже есть солдаты с простудой, - сообщил Никифоров.
  У штабс-капитана было мрачное лицо и такое же настроение.
- Сегодня вечером будете писать. Появились неотложные документы, - задумчиво добавил он.
- Слушаемся, ваше благородие! - ответил за всех Степун.
  Встало солнце… Верблюды медленно шагали по заснеженной степи.
- Ай-я-я-я-! Ай-ай-я-я! - выли киргизы.
 У Валуева слипались веки, глаза закрывались… Он яростно тёр щёки, нос варежкой… Фёдор стал мёрзнуть. «Целый день на морозе сижу среди горбов верблюжьих, без  всякого движения. Холодно. Истомился уже. Да и спина «простреливает»  мочи нету...».
- Кто из вас Валуев? Валуев где? - возле штабного звена появился казак на коне. - Вы чё, земляки, оглухели?
- Я — Валуев. Чего орёшь -то ? - ответил Фёдор.
-Перелазь на лошадь! Вот для тебя веду. - Сзади  у казака шла привязанная к седлу мохнатая гнедая кобыла. - Смогёшь?
- Смогу! А кто меня кличет? - поинтересовался Валуев.
- Не кличет, а требуют! Давай подсоблю!
- Озябший Фёдор с трудом, на ходу, с помощью казака пересел на мохнатую кобылу.
  В одной версте от проходящего мимо отряда стояла группа всадников. Все в тулупах или шубах. На головах -овчинные папахи.
- Слезай, - обернувшись к Валуеву, тихо произнёс казак, а сам лихо спрыгнул с коня и, проваливаясь по колено в снег, подошёл к одному из них, лихо отдал честь:
- Ваше высокоблагородие, толмач доставлен!
 «Это же подполковник Иванин — начальник штаба отряда!» - вспомнил Фёдор.
- Приведите пленного! - приказал подполковник.
  Двое казаков подвели человека, у которого руки были связаны толстой верёвкой.
  «Высокий лоб, крупный, узкое лицо, нос, как у ястреба, тонкие губы, тёмные глаза. Туркмен! Точно туркмен! - догадался Фёдор, рассматривая человека стоящего перед ним, - да не бедный туркмен. На дорогой тёплый халат - дон надета новая каракулевая шуба -ичмек… Порванная, правда…. Но это, наверное казачкИ постарались, когда тащили его. В тёплых стёганных штанах и чёрной низкой бараньей шапке. На ладонях и пальцах мозоли. От лука  и стрел.»
- Валуев, спроси у этого хивинца как его зовут! - приказал Иванин.
- Ваше высокоблагородие, это  туркмен! Он не хивинец! - с уверенностью в голосе объяснил Фёдор.
- Ты уверен, Валуев!
- Так точно, ваше высокоблагородие! - вытянулся Фёдор, - думаю, что он  богатый человек, а скорее всего знатный военный. Туркмены  служат хивинскому хану в коннице. Навкарами зовутся.
 У Иванина и находящихся рядом с ним офицеров вытянулись лица от удивления.
- Так что ты, Валуев, хочешь сказать, что этот человек не говорит по -узбекски?
- Как не говорит? Должен говорить, ваше высокоблагородие! Это же не простой навкар! Я уверен, что — офицер! - заявил Фёдор и посмотрел в глаза Иванину.
- Тода спроси, как его зовут!
  Валуев перевёл пленнику вопрос на узбекский. Тот молчал с ненавистью смотря на переводчика. Фёдор повторил. Туркмен продолжал молчать. Когда Валуев в третий раз обратился к нему, то тот плюнул в лицо Фёдору.
- Вот погань какая! - непроизвольно вырвалось у возмущённого казака, который доставил сюда Валуева.
  Фёдор, не торопясь, тщательно вытер своё лицо варежкой.
- Господин подполковник, может поучить его нагайками? - предложил офицер, сидящий на красивом текинце рыжей масти.
- Не нужно! Стяните с него всю одёжу и оставьте на морозе! Всё тогда расскажет! - предложил Фёдор.
- Раздеть туркмена! - приказал Иванин.
  Двое казаков подошли, развязали верёвку и стащили с пленника шубу. Бросили её на снег и принялись снимать халат.
- Эй ты, урус, что хотят сделать со мной эти кяфиры? - с испугом в голосе спросил туркмен.
- Они тебя разденут и бросят здесь голого. К вечеру ты станешь глыбой льда, - пояснил Фёдор.
- А если я скажу, что они хотят?
- Тогда тебя отправят в наш караван, и ты будешь находиться там. Или хочешь умереть в степи голым? Это позорная смерть для благородного навкара, - тихо объяснил Валуев.
- Хорошо, урус, я буду говорить! Чего они хотят?
- Твоё имя? -  Фёдор сделал знак казакам, чтобы они перестали раздевать пленного.
- Курбан, - бросил туркмен.
- Ваше высокоблагородие, туркмена зовут Курбан. Что ещё нужно у него спросить? - доложил Фёдор.
- Валуев, пусть расскажет кто он такой и что делал в степи с вооружёнными всадниками, - Иванин с любопытством ожидал ответа.
 Фёдор перевёл.
- Я — Курбан, сотник  навкаров. Большой отряд  хивинской конницы идёт на побережье Аральского моря через Усть —Урт к заливу Каратамак, - сквозь зубы процедил пленник и плюнул на снег.
 Валуев перевёл. Лица у русских офицеров стали озабоченными…
- Зачем они движутся к заливу Каратамак? -  спросил всадник на рыжем текинце.
- Зачем ваше войско идёт туда?  - Фёдор окинул взглядом уже трясущегося от холода Курбана.
- Чтобы поднять племена киргизов — подданных великого хорезмшаха, да хранит его Аллах!
- Для чего поднять? - не понял Валуев.
- Для того, чтобы вырезать всех вас урусов! Всех кяфиров! Всех неверных! Слуги шайтана!  - у пленного потекла изо рта обильная слюна.
- Что с ним? Чего он кричит? - заволновался Иванин.
- Они идут к заливу, чтобы поднять все киргизских поданных хивинского хана, которые там живут, на борьбу с неверными. С нами, значит, - сделал деликатный перевод Валуев.
- Ну что же, господа… Всё становится ясным, - задумчиво произнёс полковник. - Сотника Курбана одеть, отвезти его в госпитальную кибитку и оставить там под усиленным караулом. А ты, Арьков, доставь переводчика туда откуда взял. Да, выдай Валуеву хорошую чарочку водки! Он заслужил! - приказал  Иванин.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие! - лихо козырнул казак и повернулся к Фёдору:
- Чего стоишь, штабист? Прыгай на коня!
- Что-то я замёрз…. Сам не влезу в седло. Подсобишь? - попросил Валуев.
- А чёво не подсобить? Подсоблю! Хлипкие вы все, штабисты! А пехота, та вообще ни на что не годится! Тридцать градусов мороза всего! Ветра нету! Солнышко греет… А он озяб! Ха-ха! -Арьков подтолкнул под зад Фёдора, и тот сел в седло мохнатой кобылы.
- Поехали, штабист! - засмеялся казак.
  Отряд стал на ночлег. Мороз усиливался. Стены в джуламе у писарей изнутри покрылись инеем.
- Готовы работать, лентяи? - внутрь зашёл Никифоров.
- Никак нет, ваше благородие! - вздохнул Степун.
- Почему? Что опять у вас случилось? - почти подпрыгнул от возмущения капитан.
- Так как можно писать, ваше благородие, если чернил то нету. В лёд превратились. Вот смотрите! - Степун протянул Никифорову бронзовую чернильницу.
- Да… действительно лёд, - сказал тот потряхивая её, - и что  теперь делать?
- Что делать? Топить надо помещение, тогда и чернила растают! - предложил Валуев.
- Как это топить? Костёр разложить в кибитке что-ли? - щтабс-капитан перестал ходить и остановился перед Фёдором.
- Ваше благородие, мне бы два ведра железных, да ножницы. Тогда я смастерю печь, - предложил Валуев.
- А что сможешь? - с недоверием в голосе спросил Никифоров.
- Не сумлевайтесь, ваше благородие! - заверил офицера Фёдор.
- Ну хорошо! Мчись тогда к сапёрам и возьми у них вёдра с ножницами. Скажешь, что я приказал!
- Слушаюсь, ваше благородие!
  Васильев и Степун с интересом наблюдали, как Фёдор разрезал одно ведро и сделал из него трубу, а другое приспособил под печь.
-  Боже мой! Холодно то как! Хрен с перцем!  - жалобно простонал Васильев, кутаясь в шинель. - Как ладно да быстро у тебя, Фёдор,  получается! Руки золотые.
- Нет, руки у меня самые обыкновенные. Просто Господь способностями разными наделил. Вот... сейчас трубу  через стену выведу и готова-то печурка! Давай опробуем!
  Не прошло и часа, а в кибитке  уже жарко пылала маленькая железная печь. От неё неслись  волны жаркого сухого воздуха. Все с наслаждением грели  возле неё свои окоченевшие руки.
- Ох, хорошо то как! - восхитился  вошедший в кибитку Никифоров и подошёл к печи.
  Осмотрев её со всех сторон, он приказал:
 - Валуев сделай для господ офицеров из штаба такую же! Не тяни! Начинай прямо сейчас, а остальные — писать документы. Я буду диктовать.
 
 

                ГЛАВА СЕДЬМАЯ

                Укрепление Ак-Булак. Декабрь 1839 года

   У поручика Кольчевского декабрь начался с того, что утром  первого числа он попытался откусить сухарь, но не смог. Резкая боль пронзила зубы. Он вынул из кармана носовой платок, тщательно вытер им пальцы и дотронулся до верхней десны. Она была опухшая и какая-то странно рыхлая. Затем  Кольчевский надавил на передние зубы. Ему показалось, что один из них слегка шатается. «Неужели цинга,» - с ужасом подумал он.
    Диарея,  простуда и цинга изматывали гарнизон Акбулакского укрепления уже третий месяц. В полуверсте от бруствера появилось кладбище с 24 деревянными крестами.
- Господа, без боевых столкновений с неприятелем мы  каждую неделю  теряем по два человека! Это — трагедия! - с отчаянием сказал накануне Кольчевский своим товарищам-офицерам. - Надо предпринимать самые серьёзные меры, чтобы предотвратить цингу и диарею.
- Какие же, поручик? - устало спросил  штабс-капитан Трофимов, тридцатилетний мужчина с серой нездоровой кожей  лица и красными белками глаз. - Делаем всё, что можно.
  Прапорщик Уздечкин промолчал. В штабной землянке было тихо и сыро.
- Сбитень варим и раздаём солдатам каждый день. Лук и чеснок тоже. Свежее мясо по фунту выдаём тоже каждый день. Делаем всё как нужно, а цинга не уходит. Может быть причина в серной воде, которую мы пьём? Но увы, другой у нас нет. - Трофимов встал с нар, прошёлся ладонью по двухдневной щетине. - Бриться вот  буду, - к чему-то сообщил он, очевидно для того, чтобы поменять тему разговора.
  Это было вчера, а сейчас  Кольчевский почувствовал, что он действительно заболевает. «Как-то быстро и неожиданно,» - с отчаянием вздохнул Сергей.
  Что-то не появлялся его денщик: рядовой Тимофей Козлов. Сорокалетний солдат -  опрятный смекалистый и честный. Тимофею можно было поручить любое дело, и тот всегда его выполнял. А самое главное, что денщик денно и нощно ухаживал за своим командиром. Стирал обмундирование, умудрялся как-то его высушить, топил печь в землянке, готовил еду… Иногда  Кольчевский думал, а когда же спит его денщик?
  Кто-то деликатно закашлял за дверью землянки.
- Входи, Козлов! Чего мнёшься там? - крикнул поручик.
- Разрешите, ваше благородие? - в землянку вошёл унтер-офицер Сладков.
- Заходи! Двери закрывай!  Холодно на улице? - спросил Кольчевский.
- Буран начинается ваше благородие. Я пришёл, чтобы доложить, что у Козлова понос. Лежит на нарах, жалуется на то, что силы у него теряются.
- Скверно! Ах как скверно! - воскликнул поручик. - Срочно Тимофея в лазарет! Срочно! Что ещё? Кто ещё заболел?
- У рядового Иванова кровища из дёсен идёт и передние зубы выпали. Утром сегодня встал и выплюнул их себе в руку…
- Скверно! Отправь к лекарям Иванова! Да, следи за всеми, чтобы хрена побольше ели! Да чеснока! Ты меня понял, Сладков?
- Так точно, вашблагородие! Только это… как его… - унтер- офицер замолчал, смотря в земляной пол.
- Говори, чего молчишь! - раздражённо сказал поручик и вдруг почувствовал, что его рот наполняется чем-то солёным. «Странная слюна какая-то,» - подумал он и проглотил её.
- Ваше благородие, хрен нужно  уже давно выкинуть. Мусор это..
- Почему мусор? - во рту у Кольчевского стала вновь собираться странная солёная слюна.
- Пересушили хрен, когда готовили его. Щас он, как сено . Силы в нём целебной никакой нету, - Сладков посмотрел в глаза своему командиру.
- Я понял! Ступай! После завтрака построишь мне взвод!
- Слушаюсь, вашблагородь! - попытался лихо козырнуть Сладков, но у него этого не получилось из-за большого количества  надетой тёплой одежды.
  Кольчевский достал платок и плюнул в неё солёную слюну. Это была кровь. Много крови… «Цинга… Цинга!» - с отчаянием понял поручик.
 Кольчевский вышел из землянки. В лицо ударил порыв ветра со снегом. Затем ещё один, ещё… Не было видно  ни брустверов, ни редута. Землянки засыпало снегом. «Сегодня я должен выделить десять солдат на рубку тальника для топки печей. Надо, конечно, это отменить,» - думал он, шагая к штабной землянке.
  Ветер сбивал с ног. Мороз моментально забрался под полушубок, и спина стала зябнуть. В глаза било снегом…
  В штабной землянке стояло облако сизого дыма.
- Тяги в печи нет! Надо бы её переложить, - заметил штабс-капитан  Трофимов. - Поручик, на сегодня отменяются все работы.  Не забудьте, что вы заступаете дежурным по укреплению.  Погодные условия ухудшаются. Сами видите, что буран набирает силу, поэтому прошу вас  лично проверять караулы и менять часовых каждый час.
- Слушаюсь! - козырнул Кольчевский и почувствовал, как во рту вновь собирается кровь.
- Не медлите поручик! -  Трофимов дал понять, что ему уже нечего сказать.
  Кольчевский вышел из землянки и выплюнул на снег сгусток крови.
  В лазарете было жарко и душно. В углу, над столом лекаря, горела свеча.
- Не надо докладывать! - предупредил поручик. - Скажи, как себя чувствует мой денщик, Козлов?
- Всё руках Господа! - вздохнул лекарь, невысокий мужчина в потёртом,  с латками на локтях, кителе.
- Ясно… Я пройду к нему? - спросил Кольчевский.
- Как вам будет угодно, ваше благородие! - лекарь стал чесать свои красные от бессонницы глаза.
  Тимофей лежал на нарах животом вниз и, едва слышно, стонал…
- Козлов, здравствуй! Тебе совсем худо? -  поручик потрогал солдата за плечо.
- О-о-о-о-о, - раздалось в ответ.
- Слушай, Тимофей, что тебе принести? Может быть винца чарочку?
- О-о-о-о, - продолжал стонать Козлов.
- Ладно, брат, держись! - вздохнул Кольчевский и отошёл от больного.
- Скажи мне, как я могу облегчить его муки? Может быть еду специальную приготовить? Или водки побольше?  - спросил он у лекаря.
- Не надо ничего, ваше благородие…. У нас тута всё есть. Надо просить только Господа, чтобы он даровал Козлову выздоровление, - тихо произнёс лекарь.
  Вернувшись к себе в землянку, Кольчевский зажёг масляную лампу и начал рассматривать свои дёсны в зеркале. Они были опухшими  и кровоточили. Сергей притронулся пальцем  к одному зубу, затем к другому.  « Не шатаются ещё … Но положение моё становится скверным, Очень скверным!» - от охватившей поручика досады, он ударил ногой по нарам. Такое с ним происходило крайне редко…
 Кольчевский   закипятил воду в маленьком походном чайнике. Кинул  туда три ложки тяжёлого загустевшего мёда. Тщательно размешал. Добавил стручок красного сухого перца, крошечный кусочек имбиря, один лист лаврового перца и палочку корицы. Получился сбитень. Горячий с резким ароматным запахом и омерзительным вкусом.
    Сергей налил  его в кружку и принялся пить напиток маленькими глотками. «Какая всё таки дрянь этот сбитень! А некоторые просто без ума от него. Конечно многое зависит от воды, а она здесь отвратительная. Один запах протухшего яйца чего стоит! Что же теперь поделаешь? Нравится или не нравится — надо пить... Как там моя любимая Катенька? Нет от неё никакой весточки. С полковником Геке ещё летом послал ей несколько писем, но ответа нет. Несколько раз прибывали «почтовые» киргизы с письмами и документами из Оренбурга. С ними тоже отправил Катеньке штук пять писем. И нет ответа до сих пор! Здесь страшные морозы, бывают дни когда даже ртуть в термометрах застывает, да степные бураны. Мы отрезаны от всего мира, живём в землянках в Ак-Булаке и болеем, и умираем».
 За дверью послышался кашель.
- Сладков, заходи! Смену привёл?
- Так точно ваше благородие! - измученным голосом ответил тот.
- Тогда пойдём!
 Они шли вдоль бруствера, по колено утопая в снегу. Ревел ветер, стараясь опрокинуть их на землю. Часовые выглядели, как толстые бабы на базаре: одетые в короткие полушубки, на которые они натянули свои шинели и шинели товарищей, в сапогах, под которыми были валенки и несколько пар шерстяных носков. Дурацкие меховые фуражки с квадратными козырьками,  назатыльниками  и наушниками не  спасали  головы от холода.
- Иванов, ты как? Озяб? - пошутил Кольчевский, когда увидел, что рядовой прыгает на месте, засунув руки в рукава шинели. - А ружьё где твоё?
- Ту-ту-ту-та, - прохрипел солдат и нагнулся, чтобы подобрать ружьё, лежащее в снегу, но потерял равновесие и рухнул ничком.
 - Сладков поднимите его! - приказал поручик. - Иванов следуй за нами! Не отставать! Упадёшь и замерзнешь прямо на территории укрепления! Вот тогда будет позор! Убыстрить шаг!
  В редуте было холодно, но здесь не было жуткого ветра. Часовые стояли на своих местах и даже пытались вытянуться по стойке смирно при виде офицера.
- Сладков, а почему часовые без масок? - спросил Кольчевский.
- Так оно лучше без них, ваше благородие. От этих масок морда только быстрее леденеет да обмораживается, и глаза режет…
- Ясно!  - ответил поручик. - Отведи солдат в караульную землянку. Через час прибудешь ко мне со сменой! Вместе пойдём!
- Слушавашблагодь, - быстро выдохнул унтер-офицер.
  Сбитень давно остыл. Кольчевский поставил чайник на печку, где ещё тлело одно полено. « Я мечтал принимать участие в сражениях. Идти в смертельные атаки с саблей в руках и вести за собой солдат… Какая наивность, Боже! А  судьбой мне уготовано сидеть в укреплении в степи, засыпанном снегом и страдать от цинги. Господи, дай мне умереть, как подобает русскому офицеру: от пули или сабли! Но только не от диареи или цинги! Прошу тебя, Господи!»
  Невзирая на жуткий вкус и запах, сбитень быстро согрел поручика. Глаза стали слипаться. Кольчевский вынул из кармана круглые  часы - луковицу на толстой серебряной цепи. «До смены часовых ещё двадцать три минуты. Надо прочь выгнать сон...».
- Сме-ну-у-у! Сме-ну-у-у! - вдруг послышалось в вое бурана.
« Примерещилось?» -  у Кольчевского мгновенно исчез сон , и  он начал вслушиваться.
- Сме-ну-у-у-у! Сме-ну-у-у! - вопил кто-то.
« Это у бруствера, напротив редута… наверное. А может быть и в другом месте? Кто его знает!  Ветер уносит,» - поручик быстро надел  тулуп, папаху и выскочил из землянки.
- Вью-ю-ю-ю-ю -у-у! Вью-ю-ю-юю-у-у-! - рычал буран.
  Впереди была сплошная белая темень. В лицо сильно бил колючий снег. 
- Сме-ну-у… - вновь раздался уже слабеющий крик.
« Точно, это возле редута!» - решил Кольчевский и бросился  бежать туда.
- Где же? Где же этот пост? - шептал он, пытаясь разглядеть что-нибудь в снежных вихрях.
- Сме-сме.. - вдруг послышалось совсем рядом, шагах в трёх.
- Часовой, ты где? Я поручик Кольчевский! Ты где? Отзовись!
- Это я… - кто-то совсем тихо прохрипел внизу у самых его ног.
  Кольчевский нагнулся. Нащупал тело, стал перед ним на колени и всмотрелся.
- Хоренков? Ты что ли?
- Я, ваш ваш благор…. Нет мочи более… застыл весь… ноги не держат.. - простонал солдат.
- Ладно, Хоренков , терпи! Ружьё где?
- Тута, у меня … в руках, вашебл..
- Держи ружьё, Хоренков! Держи! - крикнул Кольчевский и, схватив рядового за воротник шинели, поволок по снегу.
  Солдат оказался лёгким, тащить его  по снегу было не очень тяжело. Иногда Хоренков всхрапывал, как загнанная лошадь, а потом сразу же затихал.
  Кольчевский втянул солдата в свою землянку.
- Держись! Сейчас я с тебя шинели с полушубком сниму, - произнёс он и услышал деликатный кашель за дверью.
- Сладков, входи! Да быстрее! Входи!
  Унтер-офицер почти вбежал и резко остановился, увидев лежащего на полу Хоренкова.
- Вашблагор, а чё это с ним? Неужели помёр? - Сладков наклонился над солдатом, - не! Не помёр! Дышит ещё! Слава тебе, Господи! - унтер-офицер размашисто перекрестился.
- Хоренкова, в лазарет! Я сам разведу часовых! - приказал Кольчевский.
- Слушавашблагодь! - вытянулся Сладков.
  Буран прекратился также неожиданно, как и начался. Через день на небе сияло яркое солнце. Голубое чистое небо без единого облачка...
- Райский день прямо! - воскликнул штабс-капитан Трофимов, подставляя лицо солнечным лучам.
- Да, конечно… Если не считать, что сегодня утром замёрзла ртуть в термометре. Мороз- жуткий! - заметил поручик Герн-Гросс.
- Да, вы правы холод знатный! - согласился с ним штабс-капитан  Трофимов, - но службу никто не отменял. Кольчевский, возьмите людей и осмотрите скирды сена. Есть ли  потери после такого ветра.
- Слушаюсь! - козырнул Сергей и пошёл искать унтер-офицера.
  Сладков проверял смазку ружей у солдат.
- Смир-но-но! - заорал он, увидя приближающегося командира.
- Вольно! Сладков, строй взвод с оружием. Будем выходить из укрепления.
- Слушаюсь, вашблагородь! - вновь заорал унтер-офицер.
  Проваливаясь по пояс в снегу, солдаты пробирались к скирдам сена, которое было ими накошено ещё летом. От мороза  у всех перехватывало дыхание…
 -Вашблагородь, смотрите, энту наполовину развалило, а вдалеке ещё одну. Остальные  скирды выстояли! -  показал пальцем Сладков.
  Кольчевский приложил руку ко лбу, чтобы не слепило солнце и внимательно осмотрел скирды.
- Сладков, пошли толкового солдата к его благородию штабс-капитану Трофимову. Пусть скажет, что я прошу человек двадцать с вилами. Будем сено собирать.
- Слушьвашблагородь!- отдал честь унтер-офицер.
  Размётанное сено вмёрзло в снег. Его сначала приходилось выкапывать, а затем метать в скирду. Дело продвигалось очень медленно. Солдаты вспотели, снимали с себя шинели, которые им мешали двигаться, а некоторые даже и полушубки. Работали молча, разговаривать не давал мороз…
  Кольчевский почувствовал, что во рту у него собирается кровь. Он отвернулся и сплюнул её на белый снег. Поручик с  прошедшей ночи страдал от ноющей боли в дёснах. « Каждый день и сбитень пью, и мясо свежее  ем, и чеснок с луком, а состояние только ухудшается,» - вздохнул он.
- Сладков, скажи солдатам, чтобы когда отдыхают, надевали на себя шинели и застёгивали их!  Если заболеют, то я с тебя спрошу. Да, и Коноваленко ко мне!
- Слушьвашблагородь! - почему-то улыбаясь, ответил  унтер-офицер.-
- Ваше благородие, рядовой Коноваленко! - к нему подошёл самый старый солдат его взвода.
  Этому солдату- коренастому, рассудительному, неторопливому в мыслях и делах исполнилось уже сорок три года. Служить Коноваленко оставалось всего несколько месяцев.
- Слушай, братец, ты же знаешь, какая у нас беда с Козловым приключилась? - Кольчевский внимательно посмотрел в серые умные глаза солдата.
- Так точно, ваше благородие! Беда… - с грустью ответил тот.
- Слушай, Коноваленко, я не хочу тебя неволить. Это дело, так сказать, добровольное.. Пока Козлов не поправится, не хотел бы ты быть моим денщиком. Говори честно! Не хочу, чтобы мой доверенный человек делал всё из-под палки.
  Коноваленко молчал.  Он снял фуражку, вытер рукавом шинели пот на лбу… Надел её…
- Ну а почему нет, ваше благородие! Можно! - наконец произнёс он.
- Спасибо, Коноваленко! Очень рад, что ты согласился! Сегодня после обеда приходи в мою землянку. Дел для тебя уже накопилось много.
- Слушаюсь, ваше благородие!
  Вернувшись в укрепление, Кольчевский зашёл в лазарет. Козлов был без сознания…
-  Сил у него не осталось… Не кушает ничего… Отощал сильно,  - объяснил лекарь.
- Плохо! - с горечью бросил поручик и вышел наружу.
  Козлов умер через два дня на рассвете…
   До полудня могилу для него долбили  в промёрзшей земле, но всё равно получилась она узкой и неглубокой.
   Личный состав гарнизона Акбулакского укрепления был построен перед  кладбищем.  Тело Козлова положили на шинель, расстеленной на пустых ящиках из-под патронов.
  Ефрейтор Чудаков быстро, шепеляво, прочитал над телом покойного молитву. Затем четверо солдат завернули умершего в шинель и опустили в могилу.
  Начали закапывать...
- Клац, клац, клац … - забились друг об друга мёрзлые комки земли.
«Брат, у Тимофея живой был. В деревне живёт в Пензенской губернии. Они, правда, с тех пор, когда Козлова в рекруты взяли никогда не виделись. Но это неважно … Когда в Оренбург вернёмся, я обязательно брату его письмо напишу. Сообщу, что Козлов Тимофей погиб, как герой на поле брани,» - подумал Кольчевский.
  Разъезд уральских казаков  под командованием вахмистра  Успенцева выехал из укрепления ещё до восхода солнца. Ждали их к вечеру. Но около двух часов пополудни казаки на рысях вернулись.
- Ваше благородие, в верстах пятнадцати к югу видели мы сотни две хивинской конницы! - доложил вахмистр штабс-капитану Трофимову.
- Точно? Ты не ошибаешься? - встревоженно уточнил тот.
- Своими глазами видели, ваше благородие! Сотни две … шагом шли. Они нас не заметили, мы как раз на холме оказались, а они по низу продвигались.
- Построить личный состав гарнизона! - приказал Трофимов - Господа офицеры. Прошу следовать за мной!
   Штабс-капитан быстро распределил участки укрепления, которые  офицеры должны будут защищать со своими подразделениями.
- Господа офицеры, каждый солдат обязан знать своё место и то, что и как он будет делать во время нападения неприятеля. Прошу вас начать обучение своих подчинённых прямо сейчас! Немедля! - Трофимов ещё сильнее сжал свои тонкие губы.
  Поручику Кольчевскому досталась половина западной части укрепления. Сергей сначала проверил состояние бруствера. «Нигде земля не осыпалась, стрелковые ступеньки — прекрасны!»
- Сладков, закричал он, - тревога!
   Часа два, уже в темноте, при свете яркой луны он учил солдат, как продвигаться к брустверу. Показывал каждому его место. Сам бегал вместе с солдатами.
- Вижу, что поняли! Свободны! Сладков, можете ужинать! - приказал Кольчевский.
  Ночью у поручика стали ломить кости, появился сильный жар, он обильно потел.
- Это вы захворали, ваше благородие! Пропотели то во время беготни, а затем промёрзли, - вздохнул Коноваленко. - Беречь  вам себя надо! Ох, Господи! Щас я вам, ваше благородие, чайку с мёдом сделаю. Потом шинелью и полушубком укрою. Хворь должна с потом выйти. Если не получится, то тогда чарку винца с солью дам.
- Хорошо… едва прошептал поручик. У него началась лихорадка…
- У-у-у-у-у! У-у-у-у-у! У-у-у-у! - Кольчевского разбудил страшный вой. «Что это? Что?» От этого непонятного громкого воя в голове возникла резкая боль, которая начала спускаться к глазам.
- У-у-у-у-у! У-у-у-у!
- Да что же это такое? -прошептал поручик. - Коноваленко! Коноваленко! - позвал он.
- Тревога-га-га! Тревога-га-га! Все по своим местам! Господа офицеры, не медлить! Не мед-лить… - доносился топот, крики и бряцание ружей снаружи.
  - Бам-бум-бам! Бам-бум-бам! - загрохотала дробь барабанов.
 Кольчевский с трудом поднялся. Оделся.
- Бах! Бах!Бах! Бах! - слышались оружейные выстрелы.
- Бух! Бух! - ударили пушки.
«Это хивинцы! Точно хивинцы! Да где-же Коноваленко?» - Кольчевский выбрался из землянки и, пошатываясь от слабости, побрёл к западной стороне укрепления.
- Поручик, вы куда? Вы же больны! - послышался сзади голос прапорщика Уздечкина.
- Что происходит? - не отвечая на вопрос, спросил Кольчевский.
- Хивинская конница! Неожиданно подошли к укреплению. Говорят, что численностью до трёх тысяч человек.
- Трёх тысяч?! - не поверил Кольчевский.
  В семь часов утра 18 декабря  хивинские навкары рысью подошли к Акбулакскому укреплению с юго-западной стороны. Русский пикет, стоявший в степи на расстоянии одной версты от него, вовремя успел сняться и укрыться за бруствером.
  Тогда конница неприятеля разделилась на несколько частей и одновременно  бросилась на штурм укрепления с  западной, восточной и с северной сторон.
  У русских не было паники. К 134  солдатам присоединились ещё 30 больных, находившихся в лазарете, но способных держать в руках оружие.
- Сладков, как дела?  Потери есть? - изо всех сил крикнул Кольчевский.
- Никак нет, ваше благородие? Вы же больной ваше благородие! Вам лежать надобно!
- Нет, Сладков! Я должен исполнять мой долг перед государем и родиной! Для этого  и живу! - поручик поднялся на стрелковую ступеньку бруствера.
  На них лавиной мчались хивинские навкары с саблями и пиками в руках. Они были похожи быстро наплывающую грозовую тучу. Кольчевскому показалось, что всадники растянулись до самого горизонта.
- Ала-а-а! Ала-а-а-а-! Ала-а-а-а-! - орали они.
- У-у-у-у-у! У-у-у-у-у! - утробно трубели огромные медные трубы хивинцев.
- По неприятелю пли! - Кольчевский достал свой пистолет и, не целясь, сделал выстрел.
- Бах! Бах! Бах! - раздалось со всех сторон.
 Сизый пороховой дым с запахом гари окутал русские позиции.
     До Сергея доносились громкие команды офицеров:
- Заряжай! Пли! Заряжай! Залпом пли!
  Перед глазами у Кольчевского всё «плыло», но он стрелял и стрелял. Не целясь. «Куда-то пуля и попадёт! Ведь впереди - сплошная стена из коней и всадников...» - думалось ему.
- Бух! Бух! Бух! - били орудия.
 Артиллеристами командовал поручик Герн Кросс.
 Хивинцы, не выдержав шквального оружейного и орудийного огня, повернули назад своих лошадей. При этом, на высокой скорости, столкнулись  первые  и последующие ряды нападающих.
  Ночью хивинцы попытались сжечь скирды сена, но были  выбиты уральскими казаками.
  Наступило холодное утро, и вновь началась атака. Но на этот раз только с одной стороны. Беспорядочная конная лава пошла на южную часть Акбулакского укрепления, но была остановлена картечью орудий.
  К обеду хивинские навкары бесследно исчезли. Сотни людских и лошадиных трупов остались лежать вмёрзшими в снег. В  гарнизоне не было  ни раненых, ни убитых. Только поручик Кольчевский находился на грани жизни и смерти: у него  был высокий жар. Он метался на нарах и бредил, выкрикивая:
 - Катя…, Катюша…. Катюша...

 


                ГЛАВА ВОСЬМАЯ
               
                ПОХОД. Декабрь 1839 года


 В щтабной кибитке ярко горели маленькие поленья в железной печке. Возле неё примостился Кузьма Никитин. Его трясло от холода.
- Опять! Тьфу! - раздражённо шептал Степун, тряся в руках бронзовую чернильницу.
- Что случилось? - Васильев затачивал гусиное перо.
- Чернила за день пути снова стали куском льда. Сейчас надо ставить чернильницы возле печки. Пустяковое дело, а неудобства создаются…
- Конечно неудобства! Сегодня опять ртуть в термометрах замёрзла. Вот тебе и хрен с перцем! - вздохнул Васильев, - что ты хочешь от чернил?
- Думаю, что надобно чернила винцом разводить, - задумчиво предложил Валуев.
- Светлые у тебя мысли, Фёдор! - не скрывая своего восхищения произнёс Степун. - Тебе бы быть офицером генерального штаба, тогда бы…
- Можно к вам, штабисты? - в кибитку, нагнувшись забрался  Арьков.
  Он погладил свои усы, покрытые слоем инея, почесал пятернёй небритые щёки и гаркнул:
- Доброго вам здоровьица, господа начальники!
- Доброго …. доброго! - ответил Степун, расставляя чернильницы возле печки.
- Фёдор, я твою награду доставил! - казак протянул  ему манерку.
- Что это? - не понял Валуев.
- Как что?  Его высокоблагородие подполковник Иванин приказал тебе чарочку большую налить. Забыл?
- А-а-а-а-а … Ну давай чарочку!
- Так я тебе и даю! Только к себе в манерку перелей!
- Сейчас! - Фёдор пошёл доставать свою манерку.
- А тебя чего трясёт? Молодого, сильного и  красивого! - громко рассмеялся Арьков, показывая пальцем на Никитина
- Хо-хо-хо…. - попытался что-то ответить  Кузьма, но не смог.
- А вам казакам я смотрю мороз ни почём! - заметил Валуев.
- Почему не почём? Мы же не пехота! Это у вас одёжка зимняя — одна срамота! А у нас, уральских казаков, одёжка другая. Ха-ха-ха... Вот смотри! - Арьков, не стесняясь, стал снимать с себя одежду. Вот завидуйте, штабники! Поверх нательной рубахи у меня надета фуфаечка стёганная из верблюжьей шерсти. Сверху полушубок из мерлушки. Поверх полушубка — тулуп, а сверху него доха из конской шкуры. А вот штаны нательные, потом ещё одни - стёганные из верблюжьей шерсти. Сверху них у меня - кожаные киргизской выделки. А сапоги — огромные! Почему? Да потому что портянок шесть аршин намотано! Видели? А вы заметили, что у нас, казаков, зимой стремена деревянные? Для чего? Для того, чтобы ноги не промерзали! Да, а шапка! У нас, окромя неё имеется башлык, а когда мороз шибко крепкий я ещё и малахай сверху натягиваю… - Арьков уже одевался, наблюдая за тем, как вытянулись лица у штабных солдат.
- Вот это да… - вздохнул от зависти Степун.
- Хрен с перцем! Почему я не казак уральский? - Васильев подошёл к Арькову и  пощупал пальцами его кожаные штаны киргизской выделки.
- А у нас шинелки, а под ними полушубки, покрытые белым холстом, суконные шаровары да сапоги с длинными голенищами, для того, чтобы в валенках в них влезать. А ещё фуражки, которые не греют. С наушниками да назатыльником, -теперь  уже Степун мял  своими тонкими длинными пальцами казачий полушубок из мерлушки.
 - Чё же поделать? Пехота! - хохотнул Арьков.

- Держи, добрый человек! - Валуев протянул пустую манерку казаку. - Будет время заходи! Винца выпьем! Поговорим!
- Винца? Так это я хоть сейчас! Не-а-а-а... Сейчас не могу! Дела! - немного подумав, произнёс с сожалением Арьков  и вздохнул, а затем пожал всем руки, и вышел из кибитки.
    Кулеш  на ужин перед кибиткой  готовил Валуев. Степуна вызвал штабс-капитан Никифоров. Никитин  молча  сидел у печки, которая от жара стала малинового цвета. Васильев, устроившись на коленях за  низким столиком, при свете свечи писал какую-то бумагу…
 Открылся полог кибитки, внутрь ворвался холод.
-  Это ты, Степун? Заходи быстрее! Выстудишь… - недовольно пробурчал Васильев.
- Был у штабс-капитана. Приказано всё бросить и переписать  этот приказ генерал-адъютанта Перовского в четырёх экземплярах для зачтения в колоннах, - каким-то странным голосом сообщил Степун, протягивая лист бумаги Васильеву.
- Длинный приказ? - зашевелился у печки Никитин.
  Степун не ответил. Васильев поднёс  бумагу поближе к свету свечи и принялся   читать.
- Хрен с перцем! Хрен с перцем… Не может этого быть! - закричал вдруг  Васильев.
- Что там? Что там?
- Кулеш готов! Давайте садитесь, остынет… - в кибитку с котлом в руках сильно согнувшись забрался Валуев. - Чего случилось? Орёшь!
- Расстреляли… расстреляли… расстреляли… - шептал Васильев, не отрывая своего взгляда от листа бумаги.
- Кого расстреляли? Да что случилось? - не выдержал Фёдор.
-  Часовой ночью покинул свой пост, бросил ружьё и сбежал, - тихим голосом начал рассказывать Степун. - Утром нашли. Циолковский сначала его избил, а затем убедил Перовского, что в целях поддержания в отряде дисциплины надо бы этого солдата расстрелять. Генерал-адъютант сначала, правда, не хотел, но потом согласился. Совсем недавно расстреляли…
 Валуев поставил котёл на кошму, начал креститься, шепча молитву. Остальные молчали.
- А почему солдат пост оставил? - прошептал Никитин.
- Не знает никто… Одни говорят, что он падучей страдал. Приступ вот с ним случился… Другие говорят, что от мороза  в голове  у солдата  помутнение произошло… - Объяснил Степун.
- Вот оно как… - Никитин всхлипнул и начал тереть кулаками глаза.
- Ты что, баба? Что слёзы льёшь? Жизнь это наша солдатская… Люди то мы казённые. Себе не принадлежим, - начал стыдить его Степун.
 6 декабря 1839 года, на стоянке в урочище Биш-Тамак, командир отряда генерал-адъютант Перовский объявил день отдыха по случаю тезоименитства государя.
  Личный состав отряда был выстроен для благодарственного молебна. Стоял жуткий мороз.  Сколько градусов ниже нуля? Никто не знал, ведь ртуть в термометрах вновь замёрзла.
- На молит-ву-ву! Шапки до-лой-ой-ой!
  Валуев быстро стянул свой малахай, взяв его в левую руку. Остальные сняли свои меховые фуражки с квадратными козырьками. Наступила полная тишина, которая «взорвалась» громкими словами полкового священника, у которого ряса была  надета поверх длинной шубы:
- Слава Святей и Единосущной, и Животворящей, и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков….
  Дым ароматного сандала тонкой струйкой тянулся вверх к синим морозным небесам…
  Дьякон с длинной бородой, превратившейся в  большую белую сосульку, заревел  глубоким басом:
- О еже милостиво нынешнее благодарение, и мольбу нас, недостойных рабов Своих...
  Валуев чувствовал, как у холод морозил его голову, затем через воротник шинели забрался внутрь. Спина становилась ледяной, застывали пальцы ног.
  У Никитина, стоящего рядом, вместо слов молитвы из-рта вылетали облачка белого инея.
     Мясистый нос у Степуна сделался красным, как морковь..
   После благодарственного молебна нижним чинам была выдана двойная норма водки, а офицеры скупили всё шампанское у маркитанта Зайчикова.
  По случаю такого торжественного события Валуев достал свою манерку с «наградной» водкой.
- Вот, для обчества! -  положил он её на кошму.
 Писари сначала выпили двойную норму, полученной водки, а затем стали наливать в кружки из манерки Валуева. Закусывали  сухарями и тонко нарезанными ломтиками лука.
  К вечеру господа офицеры упились шампанским и приказали артиллеристам давать праздничный салют в честь государя — императора.
- Бух! Бух! Бух! - били куда-то  в степь орудия.
- Ура-а-а-а-! Слава императору российскому Николаю Первому! - кричали офицеры.
  На следующий день отряд продолжил продвигаться  в заснеженную и замороженную степь.
  Сначала шли вдоль ручья Исанбай, затем вдоль верховьев реки Тык-Темир. Снег, оледеневший от мороза, с хрустом ломался под ногами.
 Лучи яркого солнца, отражающегося от него, так слепили глаза, что у Валуева текли слёзы. Он решил их просто закрыть, чтобы больше не мучиться. От сильного мороза  у Фёдора застыли пальцы на ногах: « Не спасают  ни носки шерстяные вязаные, ни валенки в сапогах. Мочи уже нет терпеть…  Спрыгнуть  с верблюда  да пойти пешком? Может быть согреюсь? Нет, повременить надо...»
  Впереди, на чистом голубом небе, показалось маленькое белое облачко чем-то похожее на головку ангела. Киргизы стали озабоченно переговариваться, показывая пальцами на небо. «Наверное буря будет,» - догадался Фёдор.
  Через час облачко превратилось в чёрную тучу, которая неумолимо приближалась к отряду.
  Ударил резкий порыв ветра… Ещё один… Потом пошёл снег.
 Киргизы стали останавливать верблюдов.
- Нельзя идти! Нельзя идти! Становиться надо! Смерть впереди! Смерть! - кричали некоторые из них по-русски.
 - Прекрати-ить-ить движе-ние-е-е! - раздались голоса.
- Разбить... бива… - сильный ветер уносил куда-то слова команды.
  Отряд начал останавливаться. Солдаты и казаки расчищали снег для того, чтобы поставить кибитки. Буран усиливался… уже шагах в двадцати ничего не было видно. Вокруг свистели только снежные вихри.
  Киргизы стали очищать землю для того, чтобы бросить на неё кошмы или сена, а затем положить верблюдов. Часть солдатов отряда помогала погонщикам, а другая ставила кибитки.
- Урус… А урус... помогать, -  обратился к Валуеву маленький сгорбленный киргиз, который уже  положил своих пятерых верблюдов на кошмы, но никак не мог развязать верёвки вьюков.
  Его окоченевшие пальцы  только трепали узлы.
-  Давай! -  Фёдор начал возиться с веревками.
   Верёвка обледенела. Валуев  возился долго, сорвал ногти на пальцах, но узлы развязал.
- Ты, почему коклюшками не пользуешься? А ? - спросил он слизывая кровь, стекающую с его пальцев. - Удобно! А с узлами только мучиться?  Привяжи коклюшки, уважаемый магометанин!
- Рахмат, урус! Рахмат сыйлаган! Рахмат! - запричитал погонщик.
- И тебе рахмат! Пошёл я! - Валуев хлопнул киргиза по плечу.
  Буран к ночи только усилился. Кибитки сотрясались от мощных порывов ветра. На улице находились только караульные, которых сменяли каждый час, да животные. Верблюды, укрытые тёплыми попонами лежали на сене, камыше или кошмах, пережёвывая жвачку.   
  Писари сидели  в полумраке штабной кибитки возле печки и слушали Степуна. К удивлению Валуева, тот оказался человеком много видевшим и испытавшим. Рассказывал он интересно,  много привирая, конечно. Валуев заварил чай. Разлил его по кружкам товарищей. Степун продолжал очередную историю.
- Как-то раз, давно уже  это было, угораздило меня наняться приказчиком к одному купцу -караванщику. Вышли из Астрахани. Июнь месяц. Жара такая было, что лучше умереть, а не двигаться по этой проклятой пустыне… - Степун сделал глоток чаю
- Слушай, дружище, а куда шёл ваш караван? - встрял Васильев.
- Как куда? В Бухару! Я разве не сказал? Ну ладно, верблюды шагают. Я сижу меж горбов одного из них. Вокруг песок. Целый день идём, а к вечеру останавливаемся у колодца. У караванщиков так и рассчитано. Дневной переход должен заканчиваться у колодца. Ну надо молиться  Богу, чтобы в нём была вода. Если её мало или  вообще нет, то верблюдов не поят, а мы считаем каждую каплю из наших запасов. Да бывают колодцы с такой дрянной водой, что у меня от одного только  её запаха кишки уже выворачивало. Шли медленно, а когда на пути встречались аулы киргизцев, то мы останавливались надолго.
- А зачем? - спросил Никитин и зашёлся  сильным кашлем.
-  Кузьма, ты чай не захворал? - забеспокоился Валуев.
- Вроде бы нет, - ответил  Никитин и пожал плечами.
- Как зачем? Надо же было исполнять обычай «Бер -тугыз», который означает обязанность дарить местным правителям девять различных предметов одежды или материалов для них. Например сукна, меха…
Делаешь подношение бию, а иногда аксакалу. Он долго рассматривает подарки. Мнёт их в руках, рассматривает на свет, даже нюхает. Потом произносит: «Якши», и нас начинают угощать чаем. Вот так и теряется день. А аулов этих на караванной дороге к Бухаре великое множество.
- А если не сделать подношения? Что тогда будет? - Васильев с любопытством посмотрел в лицо своему товарищу.
- Как что? Караван не пустят! Появятся лихие киргизцы и разграбят его до нитки, а нас в Хиву продадут. Вот как с Фёдором было!
- А мне сказывали, что при каждом караване охрана сильная была? - произнёс Валуев.
- Охрана то была! Но только от случайных бандитов. Если шайка в десять- пятнадцать человек, то охрана справится….. А если появится сотни две киргизцев? То какая охрана поможет? Правильно! Никакая! Вот бывало…
 Громкий  надрывный кашель Никитина прервал рассказ Степуна.
- Кузьма, давай я тебе бульончика сварганю? А? Если  хочешь —  то медку положу в кружку  чаем… - предложил Фёдор.
  Никитин не отвечал. Его трясло от кашля. Он начал задыхаться…
- Братцы, давайте мы его уложим, да укроем! - Валуев быстро поднялся и подошёл к Кузьме.
- Да ты весь огнём горишь, брат! Плохи дела! - он приложил свою широкую ладонь ко лбу своего товарища. - Сейчас я тебе свою шинель на кошму брошу. Мы тебя на неё положим. Да сверху чем-нибудь прикроем…
  Буран стих только к вечеру следующего дня. Никитину становилось всё хуже и хуже.  Валуев купил манерку винца у маркитанта Зайчикова и напоил больного  водкой размешанной с солью. Давал несколько раз Кузьме мёд с горячим чаем и травами, которые у него были с собой. Ничего не помогало…
- Надо в лазарет его отнести! - грустно предложил Степун.
- А что эти лекари смогут сделать? У них там десятки больных! Я сам буду за ним ходить. Побольше знаю, чем лекари! У меня бабка знахарка была. Когда я ещё юнцом был, она многому меня научила.
- А как мы его завтра повезём? Кто-то из нас ещё с Никитиным на верблюда сядет? Нельзя! Подполковник Иванин запретили, а сам Кузьма на верблюде не удержится? - закричал Степун, хлопая себя ладонью по высокому и широкому лбу.
  Делать было нечего. Писари положили Никитина на шинель и отнесли в лазарет.
  В три часа заиграла кавалерийская труба. Потом послышалась барабанная дробь. Ясное  небо… Луна, звёзды и жуткий мороз. Никто уже и не спрашивал сколько градусов ниже нуля, было и так ясно, что не меньше сорока.
  Жалобно кричали обессиленные верблюды, которые не могли встать из-за перегруза вьюков. Обозлённые киргизы-погонщики, громко ругаясь, лупили их палками. Ржали кони… Раздавались  приказы унтер-офицеров. Разводились костры, над которыми подвешивали закопчённые медные чайники…
- Васильев, ты не забыл в чернила водки добавить? - озабоченно поинтересовался Степун, складывая в ящики толстые книги, документы.
- Разбавил…. Разбавил, - недовольно ответил тот. - Вот хрен с перцем! Голова у меня сильно мёрзнет! Морозище! Хрен с перцем!
- Как сейчас чувствует себя Кузьма? - вслух спросил Валуев, - может я быть сбегаю в лазарет? Справлюсь?
- Некогда, Фёдор! Джуламу надо складывать, чай пить, да помогать киргизам верблюдов со штабным имуществом вьючить! Потом! - Степун повесил на ящики замки.
  Отряд вышел после восьми  часов. На стоянке осталось штук пятнадцать верблюдов. Они не смогли подняться, и погонщики бросили их умирать.
  В авангарде двигались уральские и оренбургские казаки. Они пускали своих коней несколько раз по одному тому же месту для того, чтобы пробить дорогу для верблюдов в глубоком снегу. По бокам «ниток» пешком шли пехотинцы и в случае необходимости помогали погонщикам подтягивать ослабшие верёвки вьюков. В арьергарде вели обессилевших верблюдов, за которыми следовали казаки.
- Ай-я-я-я-я… Ай-ай-ай, - выли погонщики.
- Как на горке, на горе! На горе! Да на горе, - вразброд пели казаки.
- Стой-ой-ой! - послышалось где -то впереди.
  «Нитка»,  в которой находилось звено с писарями и штабным имуществом, остановилась.
- Чё там, у вас случилось? - закричал Степун.
- Верблюд упал. Щас на нового перевьючивать будем! - ответил чей-то голос.
  Минут через пятнадцать вновь двинулись. «Как там Кузьма? Молодой совсем парень! Застенчивый, не испорченный и уважительный. Сейчас таких и не сыщешь,» - всё время думал о своём товарище Валуев.
- Сто-ой-ой! Стой! - вновь закричали снова, но уже совсем рядом.
«Нитка» замерла. Фёдор привстал на верблюде и посмотрел вперёд. Солнце мешало увидеть что происходило. Он приложил ладонь к глазам. В шагах восьмидесяти впереди лежал верблюд. Погонщик кричал на него. Потом стал бить тяжёлой палкой. Верблюд в ответ только жалобно кричал. Появились двое киргизов с другим верблюдом и начали перевьючку. К ним подбежали трое солдат и принялись им помогать.
- Трогай—ай-ай! - раздалась команда.
Ослабший худой верблюд лежал, подогнув под себя ноги, и жалобно кричал:
- Я-я-я-я! Я-я-я-я!
 Вдруг рядом  с ним появился киргиз. Вынув свой кинжал из-за пояса, он воткнул лезвие прямо в бок верблюду и начал вырезать кусок мяса.
- Я-я-я-я-я!!! - животное попыталось встать, чтобы убежать, но сразу же завалилось на бок.
 К нему подскочили ещё несколько киргизов и принялись вырезать куски мяса из живого верблюда.
- Басурмане! Нехристи! Аспиды! - заорал Валуев. - Вы что делаете? Над живой животиной измываетесь!
 Он хотел было спрыгнуть с верблюда, на котором ехал, да разогнать киргизов, но передумал.
«Поздно! Уже не поможешь! Азияты! Вечно голодные! Басурмане... Только бы и жрали с утра и до вечера!»
  Около трёх часов пополудни отряд остановился. Началась развьючка верблюдов, установка кибиток…
- Слушай, Степун, я быстро сейчас сбегаю в лазарет. Кузьму проведаю. Можь что-нибудь надо ему, а потом уж кулеш буду варить, - Валуев бросился к лазарету.
- Эй, добрый человек, - обратился он к высокому широкоплечему санитару с пришитым красным крестом на рукаве шинели, - где  у вас Никитин Кузьма лежит?
- Это молодой писарь что ли? - усталым голосом уточнил санитар.
- Он самый? Где? Мне его проведать надо! Как он? - торопил его Фёдор.
- Да помер он, - вздохнул санитар.
- Как помер? Когда помер? Не может этого быть! Как… - у Валуева перехватило дыхание, он ничего не мог понять….
- Помер когда? Ну, наверное, часа два назад. Тело уже закоченело . А помер так, как все помирают. Кто хоронить будет? - санитар, закрыл одну ноздрю корявым грязным пальцем и громко высморкался.
- Я буду хоронить, - прошептал Фёдор.
- Дзинь, дзинь, дзинь, - стонали лопаты, вгрызаясь в мёрзлую землю.
  Валуев рубил её, не чувствуя усталости. «Совсем молодой ещё был! Совсем! Ему бы жить да жить, а он помер… Господи!»
   Вместе с ним копали могилу Васильев и двое топографов. Они иногда останавливались, чтобы покурить и  обменяться фразами.
  Стемнело… вышла полная луна и осветила заснеженную степь ровным и тусклым светом.
- Слышь, Фёдор, может хватит? - робко поинтересовался Васильев.
- Нет, ещё  маленько надо!
- Да хватит уже! У нас  кулеш, наверное, уже сварился, - в один голос сказали топографы и стали надевать шинели.
  Пришёл Степун с дьяконом. Валуев завернул в шинель уже заледеневшее тело Кузьмы. Втроём они медленно  опустили Никитина в могилу. Дьякон, размахивая кадилом, прочитал молитву, а затем, подобрав полы своей рясы, быстро ушёл
  Валуев, Васильев и Степун быстро забросали могилу комками мёрзлой земли.  Перекрестились. Вздохнули.
- Пошли кулеш готовить! - сказал Степун.
-  Я потом… Крест сейчас сделаю и установлю его. Не пристало христианину в могиле без креста лежать, - произнёс Фёдор.
- Дело твоё, - вздохнул Степун.
  Валуев, улучив момент, когда весь отряд принялся есть, а часового рядом не было, оторвал от одного из ящиков две доски  и сделал крест. «Написать бы на нём фамилию да имя… Да нечем.  Самое главное, что Господь знает, кто лежит в этой могиле».
  Отряд Перовского продолжал продвигаться к Эмбенскому укреплению. Дни были похожи один на другой. Из-за обилия снега  уже невозможно было  выгонять верблюдов на пастбища, когда отряд становился на ночлег. Животным выдавали всего по пять фунтов сена. Верблюды слабели ... Каждое утро погонщики оставляли десятки ослабленных животных, которые вскоре умирали от голода и холода. По приказу Перовского для верблюдов дополнительно  стали выдавать ещё по четыре -пять фунтов муки. Но вечно голодные киргизы -погонщики забирали её себе для еды.
- Так мы вскоре останемся без верблюдов! Ведь киргизы получают такой же паёк, как и солдаты. На день фунт мяса, сухари, крупу, чай. Этого вполне достаточно! - возмутился Перовский и приказал навести порядок с рационом для верблюдов.
  Но увы… приказ так и остался лишь приказом.
   Командир отряда генерал-адъютант Перовский, после совещания с начальниками колонн, приказал упразднить Акбулакское укрепление. Основной причиной такого решения  стала, вода, имеющая отвратительный вкус и запах тухлых яиц, в реке Ак-Булак. которую употребляли  для питья и приготовления пищи. Перовский отдал приказ, чтобы корма для животных оставили там под охраной минимального количества личного состава  гарнизона, а всех больных и  ослабленных людей с частью имущества доставили в Эмбенское укрепление.
  Для исполнения приказа Перовского 13 декабря  в  Акбулакское укрепление был послан отряд в составе неполной первой роты первого линейного  батальона в количестве  140 человек пехоты и 70 уральских казаков.. Обоз состоял из 40 повозок и 230 верблюдов. Командовать отрядом был назначен поручик Ерофеев.
 Этого офицера любили всего его подчинённые. «Наш Суворов! - называли они Ерофеева.
 А поручик действительно был не только физически похож на легендарного полководца, но славился своей храбростью и решительностью. А сам же  Ерофеев наизусть знал биографию Суворова и его знаменитые фразы.
 20 декабря отряд под его командованием остановился на ночлег всего в семнадцати верстах от Акбулакского укрепления. Никто и не мог и подумать, что  за ними наблюдали разведчики из хивинской конницы, которая накануне потерпела поражение при штурме Ак-Булака.
  Солдаты принялись устанавливать кибитки. Погонщики  нашли место, где росла сухая прошлогодняя трава, и не было снега. Туда сразу же отогнали верблюдов и лошадей. Казаки занялись поиском веток для разведения костров.   В это время на холме появились навкары.  Первым делом, с гиканьем они бросились к пастбищу, для того чтобы угнать с него верблюдов и лошадей.
- Барабанщик! Тревогу! - закричал поручик Ерофеев.
- Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! - загудела барабанная дробь.
- Ребята! Строй укрепление! Занимай круговую оборону! - невысокий щуплый поручик без шинели, только в мундире и  киргизском малахае на голове, быстро перемещался с одного места на другое!
- Сюда вьюки бросай! Молодцы! Туда повозки ставь! Хорошо, ребята! Вали кибитки, к чёрту! Делайте из них бруствер! Ребята, занимай оборону! Круговую, ребята! - Ерофеев вынул саблю из ножен и стал посередине «укрепления».
 Со всех сторон на малочисленный отряд уже галопом мчались тысячи хивинских навкаров. Казалось, что через несколько мгновений эта лавина сметёт русских.
 - Ала-ала-а-а-а! Ала-ала-ала! - кричали туркменские всадники.
- Прицельно... залпом… Пли! - закричал поручик.
 - Бах! Бах! Бах! Бах!
 Первая линия навкаров «разломилась». Кони ржали, вставали на дыбы… Вторая линия наткнулась на первую.. Суматоха, сутолока… Крики десятников и сотников…. Хаос…
- Прицельно… залпом…. Пли! - Ерофеев махнул саблей.
- Бах! Бах! Бах! Бах! - позиции русских окутались сизым пороховым дымом.
  Когда он рассеялся, все увидели, что хивинцы отошли на вершину холма.
- Ребята! Воюют уменьем, а не числом! - заорал в восторге Ерофеев. - Барабанщик, чего застыл? Давай!
  С холма вновь пошла на лагерь конская лава. Русские произвели два залпа… Хивинцы отступили.
  Наступила ночь и по снегу, к расположению русского лагеря, поползли какие-то тени. Их было много…
- Пешие крадутся… Хотят нас  врасплох взять! Не выйдет! - шептал Ерофеев, прислушиваясь, как в саженях двухстах от «вала» из кибиток, поскрипывает снег. -  Позняк, передай по цепи, чтобы примкнули штыки!
- Слушаюсь, ваше благородие! - также шёпотом ответил ему унтер-офицер.
  Ерофеев вдруг встал во весь рост, маленький, щуплый в дурацком малахае на голове  и заорал:
- Ребята! За мной! Пуля — дура, а штык молодец! Коли их, ребята!
  Поручик с саблей в руке легко перепрыгнул через сваленные кибитки и бросился вперёд.
- Ура-а-а-а-а! - кричал поручик!
- Ура-а-а-а-а! Ура-а-а-а-а! - орали в каком-то восторге солдаты, нанизывая на штыки тела неприятеля.
  Ночь выдалась напряжённой… Мороз крепчал… Диск луны спрятался за тучами. Тишина прерывалась какими-то странными звуками, которые исходили со стороны неприятеля.
- Ямы роют, - сообщил Ерофеев, - точно ямы!
  Начало светать…
  Хивинцы за ночь,  на расстоянии около ста саженей от русских позиций, выкопали несколько неглубоких ям. Самые меткие их стрелки залегли в них и начали обстрел русского лагеря.
- Вью! Вью-ю-ю! Вью-ю-ю… - шмелями жужжали пули.
- А! Попали! А-а-а-а! - послышался вскрик. За ним другой…
- Позняк, есть раненые? - не отрываясь от подзорной трубы, спросил Ерофеев.
- Так точно, ваше благородие! Двоих ранило, - доложил унтер -офицер.
- Плохо! Невзирая на то, что хивинцы самые никчемные стрелки, каких я только видел, они нам могут причинить большой урон. Давай-ка Позняк, закрой нас со всех сторон верблюдами  и лошадями, которые есть в лагере.
- Слушаюсь, ваше благородие, - унтер-офицер, согнувшись, побежал выполнять приказ командира.
-  Поставил животных, ваше благородие!  Но их мало! Видите только на три стороны хватило, - Позняк не смотрел в лицо поручику.
- Мало говоришь…. Ну что же, тогда ….тогда… Тогда бери человек двадцать и в штыки ударьте с этой стороны по хивинцам! Давай, унтер! Чего замялся? - Ерофеев встал во весь рост и заорал:
- Ребятушки, есть добровольцы штыком поработать? К Позняку! Давайте, молодцы вы мои!
- Ваше благородие, ложитесь! По вам все хивинцы стреляют! - попросил поручика унтер-офицер.
- Кто напуган — наполовину побит! А нас не запугаешь! Верно ребятушки? - продолжал орать Ерофеев, не обращая внимания на свистящие вокруг него пули.
    Двадцать пять солдат встали в полный рост и с криками «Ура!» двинулись к хивинским позициям.
  Неприятельские стрелки не успели ни убежать, ни зарядить свои древние ружья, как были заколоты русскими штыками.
 - Молодцы, ребятушки! Богатыри! - бесновался Ерофеев, бегая вдоль  «вала» с саблей в руках.
- Ваше благородие, даже и не знаю, как вам докладывать… - подошёл к поручику Позняк.
- Докладывай, родной мой! Докладывай! - в сильном возбуждении кричал Ерофеев.
- Ваше благородие, во время штыковой атаки пропал рядовой Чумаков.
- Как это пропал? - резко перешёл на шёпот поручик, - Как это произошло?
- Никто не видел, ваше благородие. Я тоже. Трое ранены, убитых нет, а Чумаков пропал. Это моя вина, ваше благородие! - вздохнул Позняк.
 -Не вини себя! Никогда не вини… Это война! А мы люди военные. Найдётся, я думаю,  солдатик!- с уверенностью произнёс Ерофеев.
  Наступило затишье…
- Позняк, прикажи, чтобы огонь разложили, да чайники подвесили! Время к обеду, а мы ещё и чайку не пили!  У моих солдат — храбрецов не должно быть пустых животов! Так ребятушки? - кричал поручик.
- Так точно, вашблагородь! - весело отвечали солдаты.
- Что это? Что это? - забеспокоился вдруг барабанщик, показывая рукой на холм.
  Оттуда на лагерь медленно двигалось стадо из верблюдов и лошадей, которые были угнаны у русских вчера вечером. За ними шли пешие хивинцы.
- Ишь, что удумали?! - удивился Ерофеев, - нехристи! Позняк, возьми добровольцев, зайдите к ним с фланга и уничтожьте огнём! Ты понял?
- Так точно, ваше благородие!
 Человек двадцать  солдат быстро зашли к наступающим с левого фланга и сделали несколько залпов.
   Закричали раненые хивинцы.  Испуганные верблюды остановились и начали громко реветь... Лошади повернули назад, и давя идущих за ними хивинцев, стали убегать в степь.
- Ох, хорошо! Как хорошо! Ребятушки! Да как ладненько! Давайте чайку попьём! Всем по чарочке сначала! Заслужили, богатыри мои! - по грязному лицу поручика стекали струйки пота.
 Он вытирал их свои малахаем, плевал на грязный снег и счастливо смеялся.
  Все пили чай с сухарями… Неприятеля не было видно… светило солнце…
- Хорошо, а! - Ерофеев опрокинул ещё одну чарку водки и вздохнул.
  Его усталые голубые глаза стали закрываться. Поручик боролся со сном: тёр свой маленький острый носик, кусал некрасивые губы…
- Ваше благородие, вы бы поспали немножко? - предложил Позняк.
- Да, надо бы отдохнуть. Да и солдатушкам-  ребятушкам тоже… Неизвестно, какая ночь нас ждёт…
 Раздался топот копыт На расстояние трёхсот саженей к лагерю приблизились человек пять всадников. Это были киргизы. Они по очереди, очень громко, начали что-то орать.
- Чего это они? - удивился Ерофеев.
- Обращаются к своим единоверцам киргизам и татарам, которые с нами здесь. Призывают бросить русских и перейти на их сторону. Угрожают карами Аллаха, если они этого не сделают, - объяснил Позняк.
- Ишь какие хитрые! - у поручика сразу же пропал сон. - А ну-ка пусть стрельнут по ним! А за нашими киргизцами  присмотреть бы надобно.
- Бах! Бах! Бах! - стали упражняться в меткости стрелки отряда Ерофеева.
  Двое всадников упали  с коней, а остальные на рысях ушли за холм.
День клонился к вечеру…
- Пусть костры разводят, да кулеш готовят! К нему ребятушкам надо по чарочке налить! - распорядился Ерофеев. - А где же хивинцы? Что-то замышляют, наверное ? Коварство какое-то...
   Стало темнеть. Со стороны неприятеля не было слышно даже шорохов.
- Хорунжий, а ну-как отправь за холм разъезд казачков! Пусть посмотрят, куда эти нехристи подевались! - приказал поручик командиру уральских казаков.
- Слушаюсь, господин поручик.
  Разъезд из шести человек, делая широкий круг рысью ушёл в сторону холма.
 На небе появилась луна...Тусклым светом мерцали звёзды...Тишина… Ото всюду разносился дым  крепкого табака. Солдаты курили и о чём-то перешептывались ...
- Завтра температура спадёт, - задумчиво произнёс Позняк.
- Да-а-а-а.. - протянул Ерофеев.
- Шоп-шоп-шоп -шоп, топая по снегу, появился разъезд.
- Ваше благородие, - закричал приказной, не слезая с коня, - хивинцы счезли!
- Как это счезли? - подпрыгнул на месте Ерофеев. - Куда исчезли?
- Не знаем, вашблагородь! Следы показывают, что ушли на северо-восток. Все ушли! Их тута было, не меньше двух тысяч… А может и три.
- Да ну-у-у! - засомневался поручик, - столько всадников и удрали?
- Вашбалгородь, удрали!
  Действительно, хивинские навкары неожиданно исчезли, бросив около 200 убитых. С собой они угнали 40 верблюдов и столько же лошадей, отбитых у русских.
  В отряде Ерофеева были убиты 5 солдат и ранено 13.  Обезображенный труп рядового Чумакова был найден  в яме в хивинском стане. Русского солдата зверски пытали, подвесив над костром.
- Басурмане, проклятые! Вот что сделали! Это же надо, это же надо… - у Ерофеева сорвался голос и он заплакал.
   Солдаты молча смотрели на жуткую картину. Многие ладонями смахивали с глаз слёзы...
-  Похоронить  всех павших героев… Потом ставить кибитки и спать! Караулы усилить! Менять каждые два часа. Выдвинуть на версту пикеты! - приказал Ерофеев. - Завтра, рано, надо выдвигаться к Ак-Булаку. До него рукой подать…
  19 декабря отряд Перовского подошёл к Эмбенскому укреплению.  Пути он находился 32 дня. В дороге умерли 34 человека, 24  тяжелобольных были отправлены назад в Оренбург. На момент прибытия в отряде было более 200 больных.
  В гарнизоне Эмбенского укрепления, за всё время нахождения от цинги, кровавой диареи, горячки скончались 70 человек. В последние три недели ситуация с болезнями там обострилась. Среди киргизов-погонщиков началась эпидемия оспы.
  Все четыре колонны расположились лагерями на расстоянии одной версты от Эмбенского укрепления.
  Сразу же выяснилось, что  пастбища рядом с ним оказались уже уничтоженными  животными отряда подполковника Данилевского. Запасы же кормов для верблюдов и лошадей следовало беречь для продолжения похода. В связи с этим генерал Перовский приказал отогнать всех верблюдов на пастбища, которые располагались на расстоянии двадцати пяти вёрст от укрепления. Там было много травы, почти не покрытой снежным покровом.
  Пашка Логвин устраивался в кибитке с киргизами- погонщиками на ночлег. Уже больше двух месяцев он находился в Эмбенском укреплении. Пашка давно уже стал маяться от тоски. «Я то думал, что пойдём на Хиву… Будем по дороге сражаться с их войском… Мне дадут ружьё. Но оказалось совсем не так… Спокойная, сытная и очень унылая жизнь. Вот пришёл  весь отряд. Я уж думал, что двинемся на Хиву. Опять нет! Завтра или послезавтра, сказали, что надо будет гнать всех верблюдов аж за двадцать пять вёрст на пастбище и находиться там. Потом поступит приказ. Какой приказ?» - у мальчишки закрывались глаза.
 Вдруг Алтай резко поднялся и  вышел из кибитки. Спустя некоторое время вышел и Зугут « Странно, - подумал Пашка, - такого никогда не бывало ещё. Старый Алтай если забрался в кибитку, то до утра из неё не вылезал».
 Логвин прислушался. Где-то совсем рядом разговаривали. Он слышал хорошо, но смысла не понял. Кто-то говорил  очень быстро. 
- Якши! Якши! - отвечал Алтай.
- Потом в кибитку, по-очереди, вошли три человека и улеглись на кошме, потеснив уже спящих. «А кто этот третий? Почему он у нас ночует?» - подумал Пашка и провалился в сон.
 Проснулся он неожиданно, как от толчка. «Этот незнакомый сказал, чтобы киргизы забирали своих верблюдов и  расходились по своим  аулам. Аллах всех их накажет если они этого не сделают. А что же он ещё сказывал? Чё ещё? - Логвин стал думать, вспоминать киргизские слова. - Что-то говорили про Ак-Булак. Чё? А что там хивинцы уничтожили всех кяфиров. Русских это значит. Гарнизон уничтожили! Вон оно значит, чё!» - Пашка поднялся и на четвереньках пополз к выходу.
- Бала, сен кайда кеттин?  (Мальчик, ты куда пошёл?) - приподнялся Алтай.
- Ичим оорут жатан! Брюхо скрутило, - тихо ответил он.
- Дяденька часовой, а где кибитка Рогожкина Петра? - спросил он у уральского казака.
- Ты почему не спишь, Пашка? - удивился тот.
  В Эмбенском укреплении  все  хорошо знали этого рыжего шустрого мальчишку.  Разговаривали с ним, угощали всегда чем-то,  вспоминая своих детей, оставшихся дома.
- Сказать надо  ему что-то очень важное! Очень важное! - добавил Логвин.
- В третьем ряду, четвёртая! Да шапку надень! Простынешь! - часовой потрепал мальчишку по волосам.
- Дяденька Рогожкин! Дяденька Рогожкин! - позвал он, засунув голову в кибитку.
- Чево тебе? Ты кто? -  встрепенулся Пётр.
- Это я - Пашка Логвин. Дело у меня до вас, дяденька Рогожкин!
- Щас, вылезу! - буркнул тот.
  Логвин быстро передал разговор киргизов.
- Ясно! Лазутчики появились! Мутить стали киргизцев…. Ясно… Иди спать! Я щас доложу начальству!
  Утро началось с того, что толпа киргизов-погонщиков с криками ринулась к кибитке Перовского. Часовые не могли их остановить.
- Башкы! Башкы! - орали они.
- Для чего вам нужен башкы (начальник) Перовский? - перед толпой стал адъютант генерала капитан Дебу.
- Говорить с башкы! - орали киргизы.
- Что надо, уважаемые? - из кибитки вышел генерал-адъютант. - Что случилось? Пусть говорит  только один! Дебу, срочно сюда взвод вооружённых солдат!
- Слушаюсь, ваше превосходительство, - козырнул  адъютант.
- Слюшать башкы Перовский! Мы не хотеть больше итть! Скоро будет здесь войско хорезмшаха!  Много тысяч навкаров! Они убьют вас и нас! Мы хотеть жить! - путано объяснил  старик- погонщик.
- Так уважаемые, слушайте внимательно! Меня послал сам государь и я должен выполнить его волю. Вас послали в этот поход ваши башкы. Вы также обязаны выполнить их волю. Вам всем дают солдатский паёк, а также платят очень хорошие деньги.  Хивинское войско очень маленькое и плохо вооружённое. У нас есть пушки и хорошие ружья. Не надо бояться угроз хивинцев! Идите  и займитесь своими делами! -  уверенным голосом  медленно и громко объявил Перовский.
 Киргизы загалдели, размахивая руками. В это время под командованием прапорщика Кобрина прибыл взвод пехоты и окружил погонщиков. Увидев солдат, киргизы смолкли и начали расходиться. Только человек семь самых агрессивных смутьянов остались стоять перед кибиткой командира отряда.
- Мы никуда не ходить! Мы уходить в наш аул! Перовский дай нам еду на обратный путь! - бесновались они.
- Прапорщик, разрешаю вам стрелять по этим смутьянам! - у генерала побледнело лицо.
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - отдал честь Кобрин. - Взвод, ружья в руку! Заряжай! По зачинщикам смуты пли!
 - Бах! Бах! Бах! - на земле остались лежать двое киргизов, а остальные ринулись бежать к своим кибиткам.

         
                ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

                ПОХОД. Январь 1840 года
 


 

  Для поддержания боевого духа, а также чтобы в душах солдат не возникло уныние, Перовский приказал производить различные учения. Как дневные, так и ночные. Построение по тревоге, оружейные и орудийные стрельбы. Когда садилось солнце, в темноте, солдатам показывали, как нужно подавать световые сигналы, сжигая пороховые заряды.
 Шло время, а отряд не мог начинать движения к укреплению Ак -Булак из-за отсутствия нужного количества верблюдов. Нет, число этих тягловых животных составляло около 7900  голов. Но очень многие верблюды были ослаблены от голода и болезней. Они нуждались в длительном отдыхе и хорошем питании.
  Тогда генерал Перовский приказал начать движение к Ак -Булаку с облегчёнными вьюками. Большая часть груза, в том числе  многие вещи офицеров, оставлялись в Эмбенском укреплении.
  Первая колонна с облегчёнными вьюками вышла 31 декабря. Командовал её Бизянов — полковник Уральского казачьего войска. Через несколько дней к Акбулакскому укреплению направилась вторая колонна, которой руководил полковник Кузьминский.
  С первого же дня прихода отряда на реку Эмба, недалеко от редутов укрепления, была поставлена походная церковь, которая, несмотря на сильные морозы, во время служб заполнялась набожными военнослужащими.
 Приближался великий христианской праздник: Крещение Господне. На реке Аты -Джаксы были сделаны две проруби -иордани.
  6 января почти все  солдаты и офицеры отряда, находящиеся  в Эмбенском укреплении, пришли  сюда на водосвятие. Стоял изумительный солнечный день с температурой около 13 градусов мороза.
 Возле  маленькой иордани, выше по течению реки, прямо на льду, стоял полковой священник, в полном богослужебном облачении, расшитом золотыми и серебряными нитями, с крестом в руках. Позади него дьякон и небольшой хор певчих из солдат.
 - Во Иордане крещающуюся-я-я- Тебе Господи-и-и-и …— начал читать молитву священник
   У Валуева на сердце сделалось  спокойно и торжественно. Он крестился, шёпотом повторяя слова:
… извествоваше словесе утверждение. Явлейсе Христе Боже, и мир просвещей, слава Тебе-е-е-е.
  Фёдор не заметил, как подошла к концу эта служба. Ему показалось, что прошло лишь мгновение.
  Полковой священник встал на колени, опустил крест в прорубь- иордань и, прошептав короткую молитву, с трудом поднялся:
- Можете  отсюда воду святую набирать! - сообщил он, - а в другой, что побольше и ниже по течению, желающие могут смыть свои грехи.
   Военнослужащие чинно, соблюдая очередь, стали подходить к иордани. Становились на колени и набирали святую воду из реки в свои манерки, вёдра, кружки.
  Смывать грехи, почему-то, не находилось желающих.
- Ребята, вы мне подсобите? - спросил Валуев у Степуна и Васильев.
- В чём тебе помочь? - спросил Степун, зябко пожимая плечами.
-  Чувствую надобность  грехи свои смыть! - Валуев расстегнул ремень шинели.
- Фёдор, ты шутишь? - вздрогнул Степун, - или и вправду дурак.
- С верой, брат, не шутят! - обиделся на своего товарища Валуев.
- А ты может передумаешь? - Васильев с испугом посмотрел на прорубь.
- Чтобы грехи свои смыть, надо в ердане три раза окунуться. Выйдешь тогда очищенным! - Фёдор перекрестился. - Да вы, ребятки, не пугайтесь! Я окунусь, а вы меня за руки и вытащите. Не сподручно здесь самому-то. А?
- Давай! - в ужасе махнул на него рукой Степун.
  Подошли к проруби — иордани. Валуев быстро снял шинель, полушубок. Скинул сапоги, валенки и принялся стягивать штаны. Несколько человек, увидев это, приблизились. Среди них был и рыжий  вихрастый малец с веснушчатым лицом, одетый в длинный киргизский халат и старенький полушубок.  Свою овчинную шапчонку мальчишка держал в руках.
  Фёдор снял и нательное бельё.
- Сегодня можно при народе в ердане появляться голяком! Это не грех! Сегодня  Крещение Господне! - объяснил он и, перекрестившись, ногами вниз нырнул в прорубь.
- Ой-й-й-й! - тонким голосом, как щенок, заскулил от увиденного Пашка Логвин.
- Какая вера должна быть у человека! - с восторгом произнёс высокий рябой солдат и начал осенять себя крестными знамениями.
-  Щас он в сосульку превратится! - с ужасом прошептал Логвин, - Господи, не дай помереть человеку! - мальчишка принялся неистово креститься.
  Валуеву тисками сжало грудь. Ноги и руки сковало огнём страшного холода.
- Вытягивай, братцы! - Фёдор протянул руку.
  Степун и Васильев вытащили его на лёд.
- Дяденька, а тебе не холодно? - Пашка с ужасом смотрел на мокрого человека, стоящего на льду.
- Величаем тя, Живодавче Христе, нас ради ныне плотию крестившигося от Иоанна в водах Ерданских! - едва смог прошептать трясущимися губами Валуев.
  Перекрестившись, он вновь сиганул в прорубь.
- Мать моя родная! - охнул рябой солдат.
- Ну даёт, землячок! - закричал от восторга невысокий круглолицый ефрейтор.
  Логвин ничего не смог сказать. Его круглые глаза с ужасом смотрели на прорубь.
- Тащите братцы! - Валуев протянул две руки.
 Его вынули… Он синий и трясущийся стоял на льду и пытался прочитать слова молитвы…
- Фёдор, давай окунайся в третий раз и пойдём! Нельзя тебе с мокрыми  ногами на льду стоять! Примёрзнут! Как пятки-то отдирать будем? - хрипло произнёс Степун.
  Валуев кинулся в прорубь в третий раз.
  Когда его вытащили, он сразу начал одеваться. Никак не мог попасть ногами в штанины. Логвин стал перед ним на колени и помог ему их надеть.
- Спа- спа- спа… ма-ма лец! - едва смог произнести Валуев.
 Одевшись,  Фёдор перекрестился и бегом рванул в кибитку.
- Во даёт дядька! Во-о-о-о…, - с восторгом протянул Пашка.
-  Велика вера и сила духа у этого человека! - с уважением сказал рябой солдат.
- А если заболеет? - расстроенно вздохнул Степун, - тогда что?
- Помрёт! Дурак! - хотел было плюнуть Васильев, но удержался.
  9 января на Ак -Булак вышла колонна номер три. В ней находился штаб отряда, а также почти все орудия и боеприпасы. Пашка Логвин с грузом ракет вел своё звено верблюдов во второй «нитке». Командовал колонной генерал-майор Циолковский.
-  Кайдагул, ты чё так насупился? А? - обернувшись назад, крикнул Логвин.
- Сдохнем мы все… Старый Алтай, иметь больше пятьдесят лет, сказал так. Сказал, что никогда не видеть такой зимы, как эта, - прокричал в ответ молодой киргиз…
  Действительно старожилы этих степей не помнили такой снежной и холодной зимы. Да ещё и с сильными буранами…
  Снега насыпало по пояс человеку. Впереди  «ниток»  шла казачья конница и протаптывала  верблюдам дорогу. По бокам, «ниток», утопая в снегу, медленно шагали пехотинцы. Через каждые минут пятнадцать раздавалось:
- Стой-й-й-й! Сто-й-й-й-!
  Это означало, что-то в какой-то из «ниток» обессиленный верблюд лёг на землю и не хотел вставать. Погонщики с помощью солдат снимали с него вьюки. Подгоняли другого  - свежего и вьючили его.  Затем «нитка» обходила лежащего без сил верблюда и уходила дальше. Каждый день  в степи бросали умирать около ста верблюдов.  Казачьи лошади  шли без потерь. Ведь их хозяева ухаживали за ними, как за своими детьми. Сами не ели печёный хлеб, а своим коням его давали. Укрывали попонами, регулярно чистили их…
- Конь подо мной, то и Бог надо мной! - говорили казаки.
 Каждый  день простужались и заболевали десятки пехотинцев. Ведь шли они пешком, помогали  погонщикам вьючить и развьючивать верблюдов. Сильно потели, а потом промерзали. Погонщики уже не выли своих протяжных песен, ехали молча. А казаки бывало затягивали:
- Славно, братцы, пришло время
  Мы идём все на Хиву;
  Истребим хивинско племя
  Наживём себе хвалу...
   Когда колонна останавливалась на ночлег, то офицеры посылали своих унтер-офицеров собирать данные о том сколько человек заболело и умерло за день, сколько пало верблюдов. Все эти списки приносились в штабную кибитку, и потом писари до глубокой ночи корпели, чтобы записать всё в толстые книги. Также  штабс-капитан Никифоров требовал подготовить донесения для Иванина, Циолковского и Перовского. Степун и Васильев скрипели до поздна перьями, а Валуев занимался хозяйством: топил печь, готовил еду и чинил одежду свои товарищам.
- Фёдор, это ты придумал разводить чернила водкой? - каждый вечер задавал один и тот же вопрос Васильев.
- Ага!
- Плохо придумал! - ухмылялся Степун своими тонкими губами.
- Почему плохо?
- Цвет у чернил слабый становится от водки. Не синий, а бледно-голубой. Придумай что-нибудь дельное! А то мы так скоро глаза попортим. Ничего не видно, - с укоризной говорил Васильев.
- Хорошо, я подумаю, - просто отвечал Валуев.
 Он не обижался на своих товарищей, ведь они говорили так, чтобы хоть как-то выговориться. Уж очень тяжело молчать целый день, а потом и весь вечер.
 Пашка Логвин сомлел от лучей яркого солнца. Глаза сами закрывались. Можно было, конечно, вздремнуть сидя на верблюде, но не стоило этого делать. Ведь можно или упасть, или что-нибудь отморозить. Солнце зимнее очень коварное…
  Его верблюды были сильны и здоровы. Ведь они два месяца отдыхали и паслись, так как колонна подполковника Данилевкого прибыла в Эмбенское укрепление ещё в ноябре. Пашка ухаживал за своими верблюдами, как за людьми. Разговаривал с ними, старался овса добыть и угостить животных. Отдавал свою часть лепёшек, которые пёк старый Алтай. Каждый вечер тщательно готовил место для ночлега верблюдов. Рубил днём камыш и бросал на очищенную землю. « Побольше надо! Побольше, чтобы не простудили внутренности свои!».  И животные отвечали ему своей привязанностью. Великану нравилось подойти к Пашке и тереться своей головой об его халат. Варька и Стрелка, увидев Логвина радостно кричали, а Весельчак улыбался. Одна Зотиха всегда оставалась недовольной и при каждой возможности норовила куснуть то за руку, то за плечу своего погонщика.
  А ещё Пашка подсмотрел, что делают казаки. Все они, при малейшей возможности, выкапывали из-под снега кустики засохшей полыни, верблюжьей колючки, типчака или солянки. Верхнюю часть отдавали свои коням, а корни прятали в сумах, для костра. «Поэтому и лошади у казаков все гладкие, здоровые и сильные! А киргизы думают только о своём брюхе. Набить бы его, да спать завалиться. Им до верблюдов большого дела нет!» - вздыхал Логвин, наблюдая за тем, как на глазах слабеют верблюды погонщиков.
  Морозы, снег… Колонна медленно продвигалась к Акбулаку. До него от Эмбенского укрепления было всего сто шестьдесят вёрст. Но в день удавалось проходить не более десяти. Верблюдам давали всего по пять фунтов сена. От такого питания животные не могли идти сами, не говоря уже о том, чтобы нести на себе тяжёлые вьюки.
  На седьмой день  Кайдагул оставил сразу двух своих верблюдов, а Зугут одного. В некоторых звеньях их «нитки» оставалось по два верблюда. Но ни Алтая, ни погонщиков это не волновало.
- Башкы, верблюдов новых давай! Давай! Наши подохли! - требовали киргизы у Циолковского.
 Генерал, командир колонны, гнал их прочь, обзывая самыми последними словами, а затем вымещал свою злобу на солдатах.
- Часовой, ты почему честь отдаёшь с ленцой? Меня, генерала, не признал? - орал он, лично проверяя ночные караулы.
- Никак нет! - браво отвечал солдат.
 - Что никак нет? Дурак! Дубина! - срывался на визг Циолковский и принимался избивать нагайкой  часового.
   Громкие крики несчастного разносились по всей степи.
- Прям шайтан этот башкы Циолковский, - испуганно шептали киргизы в своих кибитках.
- Ох недобрый человек генерал! Не христианин! - с глубокой печалью шептал Валуев, слушая, как  зверствует  Циолковский.
- Кривую стрелу Бог правит! - возмущались казаки.
  На десятый день пути, утром, Зотиха отказалась вставать. Она только жалобно хрипела.
- Зотиха, красивая! Умница ты моя, поднимайся! - увещевал её Пашка, - я тебя вечером лепёшкой угощу. Поднимайся, родная! У тебя же вьюк совсем лёгкий… Вставай!
  Подошёл Кайдагул:
- Бросать её надо! Так Алтай приказал. Пусть издыхает тута. Ты слышать, бала? Алтай так сказать!
- Иди ты! - крикнул Пашка, -сейчас она встанет и пойдёт. - Зотиха, я тебя так сильно люблю…. Зотиха, вставай!
  Верблюдица лежала.
 «Нитка» уже была готова к выступлению.
- Почему не двигаемся! Чего у вас тут случилось? - подъехал на коне Рогожкин.
- Не хочет вставать! Не больная вроде бы… И не ослабела… - ответил Логвин, - Зотиха, поднимайся! Пойдём! Я тебя без вьюков возьму. Пошли! - мальчишка обнял верблюдицу за шею.
- Слышь, малец! Если сюда щас Циолковский пожалует, то несдобровать тебе! Да и мне достанется! Давайте, снимайте с неё вьюки, вон другой верблюд стоит! Свежий. - Вздохнул Рогожкин.
 Кайдагул и казаки сняли вьюки с Зотихи и навьючили на худющего верблюда, у которого  дрожали ноги от слабости.
- Трогай-ай-ай! - закричал Рогожкин, и «нитка» медленно двинулась вперёд.
- Зотиха, вставай! Я тебя буду каждый день лепёшками кормить! - Пашка сидел и гладил верблюдицу по шее.
- Я-я-я-я! - глухо закричала Зотиха, и у неё из глаз покатились крупные слёзы.
- Зотиха, прощай! - Логвин вскочил и, не оборачиваясь, побежал к своему звену, ушедшему уже шагов на пятьсот.
- Я-я-я-я-! Я-я-я-я! - громко кричала ему вслед верблюдица.
  До самого вечера Пашка плакал. Всхлипывая, он растирал варежками слёзы по своим веснушчатым щекам и повторял:
- Зотиха! Эх, Зотиха! Зачем ты это сделала? Ты же сильная и крепкая, и красивая… Эх, Зотиха!
- Не плачь малец! Привыкай! Это военный поход. Дальше ещё хуже будет. Если собрался Хиву усмирять, - то и будь мужиком! Слёзы твои никому здесь не нужны… Да и не помогут! -  успокаивал его Рогожкин, ехавший рядом с ним на коне.
   16 января генерал-адъютант Перовский отправил на Ак-Булак последнюю колонну — четвёртую  под командованием полковника Геке, и 17 января, в  возке, запряжённом сильным конём в сопровождении небольшого отряда Оренбургских и Уральских казаков, выехал сам.
    В последнее время его терзало тяжёлое предчувствие страшной беды... 
  Отряд быстро продвигался по дороге, усеянной вмерзшими в снег верблюжьими трупами, которых поедали лисы и волки.
 Обогнали четвёртую колонну. Тощие верблюды едва шагали, рядом  с ними устало брели пехотинцы.  Догнали колонну генерала Циолковского. Та же картина: измождённые верблюды, пошатывающиеся от изнеможения солдаты.  Все лазаретные сани были забиты больными.
   Накануне  своего отъезда из Эмбенского укрепления  Перовский получил известие о том, что посланный им ещё в ноябре корнет Айтов для сбора верблюдов в киргизских аулах между рекой Урал и Ново-Александровским укреплением находится в плену у хивинцев. Об этом поведал преданный российскому императору киргиз, которому удалось  добраться к основным силам отряда.
- Башкы Айтов собрал 538 верблюдов. Мы пришли в Ново-Александровскую крепость. Там взяли много вьюков, которые привёз туда русский корабль и вышли на Эмбу. Появились несколько хивинцев и уговорили погонщиков выдать башкы Айтова им. Погонщики так и сделали, а потом забрали груз и на верблюдах вернулись в свои аулы. Я убежал… - молодой киргиз, несмотря на свою смертельную усталость, объяснял неторопливо и очень толково.
- Когда это случилось? - Перовский смотрел в глаза киргизу.
- 8 числа, башкы Перовский! Я сел на моего коня и удрал от них. Гнал коня так, что он чуть не издох. И я тоже! - киргиз стал медленно оседать на землю.
- Капитан,  - накормить этого человека и его лошадь. Дать отдохнуть, а потом выдать ему пятьдесят рублей серебром! - приказал Перовский своему адъютанту.
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - вытянулся капитан Дебу.
  И вот сейчас, видя своими глазами, как обессилели верблюды, что их осталось очень мало и, зная, что уже не будет свежих сильных животных, что запасов корма для них почти нет, у Перовского сжалось сердце.
- Теперь успех похода на Хиву зависит только от Господа! - прошептал генерал и перекрестился.
  Третья колонна генерал-майора Циолковского прибыла в Ак-Булак 25 января.
   Штабс-капитан Никифоров приказал писарям занять свободную землянку для размещения к ней штаба отряда. Валуев взвалил на себя самый тяжёлый ящик и понёс его. Спустился по ступенькам в землянку. В нос ему сразу же шибануло жуткой вонью. У Фёдора даже в голове на мгновенье помутилось.
  «Что это такое?  - он поставил ящик на пол, настежь отворил дверь землянки  и принялся осматриваться. - Боже мой! Что это такое?» - он ковырнул пальцем синюю вонючую слизь, толстым слоем покрывающую стены.
- Тухлыми яйцами воняет! Ох и дух тяжёлый! - вслух сказал он и вышел.
- Ваше благородие, нельзя там под землёй сидеть! Все бумаги сгниют и мы вместе с ними. - Доложил Валуев штабс-капитану.
- Да-а-а-а! - задумчиво произнёс Никифоров, рассматривая стены, - странная какая-то слизь. Похоже на селитру с магнезией с запахом серы. Валуев, а эта дрянь присутствует во всех землянках? Ты часом не узнал?
- Узнал, ваше благородие! Во всех, есть даже хуже. Солдаты мне сказывали, что от этой слизи хвори начинаются. Вы сам видели, что гарнизон здешний весь какой-то квёлый.
- Молодец ты, Валуев! Из тебя бы хороший щтабной унтер-офицер получился. Может в рекруты взять тебя, а Валуев?  А может и не взять? А что если взять? - вслух,   в своей манере очень быстро говорить, размышлял Никифоров, брезгливо изучая   вонючую слизь. - Слушай мой приказ! Поставить кибитку! В эту нору ни ногой! - понял?
- Так точно, ваше благородие! - вытянулся Фёдор.
  Вскоре выяснилось, что и вода в реке Ак -Булак тоже воняет тухлыми яйцами и  на вкус солона.
- А если прорубь сделать на середине реки, может там получше будет? - подал идею генерал-майор Циолковский и приказал одному молоденькому подпоручику выдолбить в толстом льду дыру побольше.
 Подпоручик взял двух солдат и вместе с ними отправился на Акбулак.  Сам офицер остался на берегу, а солдаты принялись ломом ковырять лёд.
- Буц! Буц! Буц! - неслось по округе. - Буц-Буц!
- Подпоручик, сделали прорубь? - откуда не возьмись появился Циолковский.
- Никак нет, ваше превосходительство! - вздрогнул от ужаса офицер.
- Что-то долго возитесь! Очень долго! Наверное хотите прапорщиком стать? Или вообще унтер-офицером? - угрожающе заметил  генерал.
- Скоро закончим, ваше превосходительство! - вытянулся подпоручик!
- Надеюсь…. А вообще я сам сюда зайду и водицу попробую, - протянул Циолковский и ушёл.
- Давайте быстрее! Чего стали? -закричал  подпоручик солдатам. - Долго ещё?
- Никак нет ваше благородие! Уже готова! Надо чуток расширить! - весело ответил один солдат, - ой! Ой! Утоп! Утоп!
- Кто утоп? - не понял подпоручик.
- Лом утоп, ваше благородие! - солдаты легли на лёд и стали шарить внутри проруби руками. - Нету, ваше благородие! Утоп!
- Дураки! Дураки! Сейчас генерал Циолковский придёт и что тогда будет? - у  подпоручика от страха затряслись губы, и исчез румянец со щёк.
- Чё тута  случилось, ваше благородие? -  подъехал на своём коне Рогожкин.
- Лом двое дураков утопили! Сейчас явится Циолковский…. Боже мой, что тогда будет! - подпоручик стянул с головы папаху и стал мелко креститься.
- Так я вам лом щас достану, ваше благородие! - весело заржал Рогожкин.
- Ты правду, говоришь? - подпоручик с недоверием посмотрел на казака.
- Половина штофа вина, ваше благородие! - Рогожкин спрыгнул на землю.
-  Служивый, я целый тебе дам! Давай только быстрее! -подпоручик даже стал подрыгивать на месте.
  Рогожкин быстро разделся до нога  и ногами вниз с трудом влез в прорубь. Затем погрузился в неё.. Через мгновение  над полыньёй показались его руки с ломом, а потом голова.
- Держи струмент, пехота! - крикнул он солдатам.
- Вот спасибо тебе, казак! Вот спасибо! - заорал от радости подпоручик, - скажи куда тебе доставить штоф с водкой. Я солдата пошлю.
- Рогожкин моя фамилия, ваше благородие! Меня все казаки знают. - Рогожкин быстро оделся и, с размаху, прыгнул на коня.
  Вода из проруби оказалась омерзительного вкуса и запаха.
  Пашка Логвин с тоской смотрел по сторонам. Ни травы, ни тальника. Вокруг только скалы. « Вот тебе и Ак-Булак! А говорили, что здесь и трава есть, и сена заготовили много… А где оно?»
 Когда же Пашка набрал воды из  реки, понюхал её и  начал плеваться.
- Тухлыми яйцами прёт! Пить тута нечего! Проклятое какое-то место! У меня от этой водицы брюхо болеть будет, а верблюды сдохнут! - начал он громко возмущаться.
- А ты, малец, снег растапливай, да пей! Вода, и правда, здесь плохая, - посоветовал, проходящие мимо него  Валуев.
- А... дяденька Фёдор… Здравствуйте!  - Пашка протянул ему свою руку.
- Здравствуй, малец! Заходи  сегодня вечером в гости в штабную кибитку. Я тебя чаем напою. Хорошим! А сейчас некогда…
- Спасибо, дяденька Фёдор! Зайду! Обязательно зайду!
  Прибыв в Ак-Булак, генерал Перовский приказал полковнику Бизянову произвести разведку дороги на Усть-Урт. Тот, взяв с собой 150 уральских казаков,  немедленно отбыл.
  Вернулся Бизянов через несколько дней.
- Ваше превосходительство, впереди лежат снега по брюхо лошадям. Идти невозможно. Пастбища закрыты снегом. - Доложил полковник.
  В своей кибитке Перовский собрал  военный совет. Присутствовали все генералы и штаб-офицеры ( старшие офицеры). Докладывал начальник штаба отряда подполковник Иванин М.И.
- Господа, мы прошли половину пути до Хивы. Каково состояние дел в отряде на сегодняшний день? Из числа 2750 нижних чинов пехоты, вышедшей из Оренбурга, в строю остались 1856. Наши потери: 236 человек умерли. 528 — больны, 130 - составляют гарнизон Эмбенского укрепления.
  По верблюдам. При выходе из Оренбурга в отряде имелось около 11000 верблюдов. На сегодняшний день их осталось всего 5188. Только при переходе Эмба- Ак-Булак мы потеряли  1958 верблюдов. Свежих вьючных животных ждать не откуда. Как вы все знаете, корнет Аитов был пленён продажными киргизами и отвезён в Хиву. Верблюды его отряда были возвращены их хозяевам в аулы.
 На сегодняшний день самыми боеспособными являются казачьи части Уральского войска. За всё время похода у них заболели  15 человек и потеряно всего 8 лошадей.
 Но казачьи части без пехоты и обоза не смогут решить поставленной перед отрядом задачи — взять Хиву.
  Ситуация с кормами для верблюдов критическая. По данным разведки участок пути на Усть -Урт завален глубоким снегом. У меня всё. Доклад окончен.
   В кибитке повисла тишина. Все молчали, понимая, что продолжать поход нельзя.

 - Господа, я принял решение возвращаться в Оренбург. У меня всё! - решительно объявил Перовский.
   
   Первого февраля личному составу отряда был зачитан приказ Перовского.
 «Товарищи! Скоро три месяца, как мы выступили по велению государя императора в поход с упованием на Бога и с твёрдой решимостью исполнить царскую волю.
  Почти три месяца кряду боролись мы с неимоверными трудностями, одолевая препятствия, которые встречаем в необычайно суровую зиму от буранов и непроходимых, небывалых здесь снегов, заваливших путь наш и все корма.
 Нам не было даже отрады встретить неприятеля, если не упоминать о стычке, показавшей всё ничтожество его.
 Невзирая на все перенесённый труды, люди свежи и бодры, лошади сыты, запасы наши обильны. Одно только нам изменило: значительная часть верблюдов погибла, и мы лишены всякой возможности поднять необходимое для остальной части похода продовольствие.
  Как ни было больно отказаться от ожидавшей нас победы, но мы должны возвратиться на сей раз к своим пределам. Там будем ожидать новых повелений государя императора; в другой раз будем счастливее.
  Мне утешительно благодарить вас всех за неутомимое усердие, готовность и добрую волю каждого при всех перенесённых трудностях.
  Всемилостивейший государь и отец узнает обо всём».




                ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
               
                В  ХИВЕ

  1 Зу-ль-када 1255 Хиджры, в день аль-Ахад (5 января 1840 года от Рождества Христова) сразу же после утреннего намаза,в покои Алликули, на коленях вполз толстый диванбеги.
- Великий хорезмшах, да будет тебе мир! Да хранит тебя Аллах! Накажи меня, как ты захочешь за то, что  я посмел нарушить ход твоих созидательных идей и мыслей! Но дело очень срочное и я…
- Говори, что случилось? - услышав слова «срочное дело» Аллакули даже слегка вздрогнул. «Что стряслось? Неужели какие-то большие неприятности?»
 - Прибыл срочный гонец от ясаулбаши с важным посланием! - сообщил диванбеги, избегая смотреть на Аллакули, чтобы не вызвать гнев хорезмшаха.
 - Где донесение!? - резким рывком встал с подушки  правитель Хивы.
- Вот оно, великий хорезмшах! Да хранит тебя Аллах! - диванбеги вынул из-за пазухи какую-то грязную тряпку.
- Встань и зачитай мне! Да быстрее! Чего тянешь? - у Аллакули возникло желание пнуть   начальника канцелярии ногой в его толстый живот.
  Диванбеги сначала стал на четвереньки, а затем, сопя, с трудом поднялся на ноги. Развернул грязную тряпку. В ней, в куске шёлка, лежал  свёрнутый в трубочку лист бумаги. Диванбеги расправил его и принялся читать:
- Великий и мудрый хорезмшах! Выполняя твоё повеление, я привёл три тысячи навкаров к урочищу Чушка- Куль, что у реки Ак-Булак. Здесь урусы  из земли соорудили своё мерзкое  крысиное логово, которое они называют крепостью.
  Великий хорезмшах! Да хранит тебя Аллах! Мои лазутчики доносят, что кяфиров в этой норе очень много. От 600 до 800 человек. Но твои верные навкары, завтра или послезавтра, уничтожат их, как ядовитых скорпионов. Обещаю тебе, самый великий на свете полководец, доставить в твой дворец  несколько сот пленников и головы остальных кяфиров.
  9 Шавваля 1255 Хиджры (15.12.1839 года от Рождества Христова. Примечание автора)
 Твой преданный слуга и раб Аллаха.
 - Двадцать дней назад? - вытянулось лицо у Аллакули. - Двадцать дней это послание добиралось ко мне? На черепахах? Где этот гонец? Я хочу увидеть, как ему отрубят его тупую голову!
 - Великий хорезмшах! - задрожал голос у диванбеги, - гонец умер. Перед тем, как уйти в мир иной, он успел поведать мне, что их было трое. Двое  гонцов замёрзли в пути. Тот, кто доставил послание имел уже гнилую руку и чёрное лицо.  Гонец сообщил также, что такой зимы не помнят даже самые древние старики. Степь завалена снегом по шею коню. Птицы от сильных морозов издыхают
в полёте и падают на землю.
- А вон оно что… Да холода сильные в этом году. Очень сильные. Хива тоже страдает от них, - немного подумав, успокоился Аллакули. - Иди! Жди, когда я тебя призову!
- Слушаюсь, великий хорезмшах! Да прославится твоё имя во все времена! - диванбеги, низко согнулся и попятился к выходу.
 «  Аллах хранит Хиву! Это по воле Аллаха наступили сильные морозы! Это по воле Аллаха степь утонула в глубоком снегу! Слава Аллаху! Меня предупреждал дервиш об этом… Правильно я сделал, отказавшись принять у себя других кяфиров — инглисов ещё весной. Да, совсем недавно, Камран-шах - хозяин Герата - прислал письмо, в котором просил принять и уделить внимание капитану… Как его? Капитану….А! Капитану Абботу! Доверенному человеку посланника инглисов при Камран-шахе. Как же зовут этого посланника? У всех кяфиров такие дурацкие и смешные имена…. Помню, что майор. Майор… Майор Тодд! Вспомнил! Я отказал хозяину Герата. Я не хочу, чтобы нога неверного ступала по полам моего дворца! Да и вообще, кяфиры не должны посещать Хиву! Надо издать фирман (указ), в котором запретить всем кяфирам приближаться к границам Хорезма.  Я сам в состоянии разобраться с урусами без  помощи инглисов. Мне  противны все кяфиры- свиноеды»
  Жарко пылали печи, покрытые изразцами. Аллакули ходил по толстым коврам и размышлял, как он будет встречать своих победоносных туркмен - навкаров. «Придётся всем им выплатить награды! Это снова деньги! Хотя зачем? Ведь навкары — это мои подданные туркмены. Служить мне и воевать за меня — это честь для них!»

 28 Зу-ль- када 1255 Хиджры (1 февраля 1840 года от Рождества Христова) в чайхане, которая находится возле столичного базара Хивы, собралась компания старых друзей: Усман, Хал-хаджи — учитель медресе и известный мудрец, Ильтузер — купец, Сеид — богатый караванщик.
 Сидели на тёплых стёганных одеялах вокруг сандала, от которого исходило благодатное тепло.
  Друзья пили прекрасный зелёный чай и слушали известного во всём Хорезме бахши Рахима — сказителя.
  Никто не смел мешать этим уважаемым людям. Сам хозяин чайханы  тихо входил в комнату с чайником или с горячими ярко-красными углями в чугунном горшке.
  Хозяин, с виноватой улыбкой на лице, заваривал чай. Затем поднимал толстое одеяло, которым был накрыт квадратный стол над ямкой, вырытой в земле, где тлели угли. Это была печь - сандал. Хозяин добавлял в него тлеющих углей из горшка и на цыпочках удалялся.
  Бахши негромко, с выражением, то ли пел, то ли рассказывал дастану (поэму) «Рустамхан», аккомпанируя себе на двухструнной дутаре. Слушатели наслаждались великолепным исполнением. Бахши закончил.
- Уважаемый Рахим, садись за наш стол! Просим тебя! - обратился к сказителю Сеид, высокий худой человек лет сорока, с большим безобразным шрамом на левой половине лица. - Раздели с нами трапезу!
- Спасибо, уважаемые! -  не скрывая радости, согласился бахши и, оставив  в стороне свою дутару, устроился  за сандалом.
  Хозяин чайханы принёс большое блюдо только что приготовленного плова, а также лепёшки и самсу.
  Хал -хаджи, маленький щуплый мужчина лет пятидесяти, с благообразным лицом, седой бородкой клинышком, сложил  ладони вместе, поклонился и произнёс:
- БисмиЛлях!
- БисмиЛлях! - повторили за ним все остальные и принялись брать пальцами рассыпчатый горячий рис золотистого цвета.
- В этой чайхане готовят лучший плов в Хорезме! - с видом знатока произнёс Ильтузер - высокий сорокалетний мужчина с большим брюшком и такими толстыми щеками, что не было видно глаз. Лишь две щелки  чёрного цвета  сверкали с двух сторон плоского носа.
 Наступила тишина. Все сосредоточенно утоляли голод. Наконец Усман, сытно отрыгнув, обратился к учителю медресе:
- Уважаемый Хал- ходжи, я хотел бы тебе задать вопрос, который меня очень мучает. Но я не знаю, можно ли спрашивать это за едой?
- Чрезмерная учтивость обращается в льстивость, брат мой! Конечно спрашивай!
- Я уже давно думаю совершить хадж и посетить благородную Мекку и лучезарную Медину, Дом Аллаха Каабу.
- Раз думаешь - то должен исполнить! Усман, ты же знаешь, что совершить хадж должен каждый мусульманин, чтобы исполнить свой долг перед Аллахом! - Хал -хаджи вновь сложил ладони вместе и поклонился.
- Я тоже не раз думал об этом, но уж очень сложный путь в Мекку и Медину, - задвигал своими толстыми щеками  Ильтузер.
- Да, брат мой, это так! Но все паломники, традиционно, избегают жалоб  на сложность пути, потому что преодолении всех трудностей воздастся им благом.
- Да, это правильно, учитель! - быстро согласился с ним Ильтузер.
- Хал -хаджи, согласно закону нашей веры правоверный обязан совершить хадж хотя-бы один раз в своей жизни, но если для него нет препятствующих тому обстоятельств. Так вот я не знаю,  что это такое «препятствующие обстоятельства», -  спросил Усман.
- Правильно ты сказал, брат мой! Это очень важное уточнение, и многие о нём не знают. Паломничество разрешается совершить только тем, кто может сделать это самостоятельно, не прибегая к помощи посторонних, - поднял указательный палец вверх Хал- хаджи.
- Это как, учитель? - не понял Усман.
- Паломник должен быть физически здоров и обладать необходимыми деньгами, чтобы внести плату за свою еду, кров, а также делать подаяния нищим.
- Быть здоровым это ясно! А  деньги ведь можно занять на хадж, а потом вернуть, - Ильтузер вытер свои жирные губы рукавом нового стёганного халата.
- Хадж, братья мои, делается только на свои деньги! Запомните это навсегда и объясните другим. Почему? А если паломник погибнет и оставит долг? Кто его тогда оплатит? Это вопрос чистоты нашей веры! - Хал -хаджи поднял указательный палец вверх.
  Хозяин тихо вошёл  с чайником и  тут же удалился, унося  пустое блюдо из-под плова.
- Уважаемые, я хотел бы вам исполнить эпическую поэму «Бозиргон», спешно поднялся со своего места сказитель.
- Остановись! Не спеши! Выпей с нами чаю! - остановил того Хол- хаджи.
  С улицы послышались крики, грохот конский копыт, лязг железа. Это было так странно слышать в  тихой и мирной Хиве.
- Что это? - побледнел Ильтузер.
- Не знаю? - пожал плечами Усман.
- Сейчас посмотрю! - сказитель быстро поднялся и выскочил из чайханы.
   Шум нарастал. Ржали кони. Кто-то очень непристойно ругался, проклиная хорезмшаха  и всех его вельмож. Раздался выстрел.
  У Хал -хаджи стали дрожать пальцы рук. Он хотел что-то произнести, но не смог.
   Усман поднялся  и вышел наружу. По улице лёгким шагом проезжали туркмены - навкары хорезмшаха. Но это были какие-то очень странные всадники, В рваных тулупах,  закутанные  до самых глаз в  обрывки  каких-то шкур. А их знаменитые аргамаки были похожи на конские скелеты, которых не будут жрать даже голодные волки.
 У сказителя, очевидно, от страха началась рвота. А может быть от невыносимо тяжёлого запаха, который исходил от всадников:  смеси нечистот и гниющего человеческого тела.
  Выскочил хозяин чайханы и замер в ужасе, молча наблюдая за вереницей проезжающих мимо навкаров.
- Откуда это они? - наклонясь к самому уху хозяина, тихо спросил Усман.
- Из степи, - прошептал тот. - Уважаемые, не надо вам здесь стоять и видеть всё это! У меня и у всех вас могут быть большие неприятности , давайте зайдём внутрь.
  Все вновь уселись за сандалом. Бахши попытался начать поэму, но не смог. Его голос срывался, а одна струна на дутаре, вдруг, лопнула.
- Мудрец избегает всякой крайности! - с серьёзным выражением лица произнёс Хал -хаджи.
 И все поняли, что им надо немедленно расходиться.
- Хвала Аллаху, накормившему меня этим и наделившему меня этим! - сложив ладони вместе, торжественно сказал Хал- хаджи.
 Усман, Ильтузер, Сеид и бахши повторили, а затем быстро покинули чайхану.
  Аллакули прижался к изразцам печи. Сначала по спине, а потом по ногам поползло тепло, согревая озябшее тело. «Солнечный день сегодня. После обеда мне надо будет выехать в город. Посмотреть да и голову освежить. Она что-то от постоянных мыслей и забот стала очень часто болеть.  А может это старость? Да нет! Мои жёны мной довольны, значит я ещё не стар…
- Великий хорезмшах! - раздался голос начальника дворцовой стражи.
- Что случилось? Заходи! - оторвался от своих мыслей Аллакули.
  В комнату, согнувшись пополам, вошёл высокий мускулистый мужчина лет тридцати, в высокой чёрной бараньей шапке  на голове, длинном тёплом халате, саблей на левом боку и  кинжалом — на правом.
- Великий хорезмшах, да хранит тебя Аллах! Да сохранится твоё мудрое имя во все века! Прибыл ясаулбаши с войском! - не поднимая глаз, сообщил начальник дворцовой  стражи.
- Так давай зови его ко мне! - восторженно воскликнул Аллакули. - Наконец -то это первая хорошая весть за многие дни!
  Начальник стражи по-прежнему, не поднимая глаз, молчал.
- Чего ты стоишь! Веди  ясаулбаши! Ты что оглох?
- Нет, я хорошо слышу тебя, великий хорезмшах… Но ясаулбаши не заслуживает чести разговаривать с тобой, - выдохнул начальник дворцовой стражи и выпрямился. -  Посмотри сам, в окно, мой повелитель и ты сразу же всё поймёшь!
  Аллакули быстро, почти бегом, подошёл к окну. «О, Аллах, перед его дворцом стояли худые полумёртвые кони, а на них сидели навкары. Нет, это не были его знаменитые на весь мир туркменские всадники! Перед окнами находилась толпа одетая в  драньё, с перевязанными грязными тряпками рукам  и лицами. И было их всего несколько сотен. А где пленённые урусы? Где мешки с головами кяфиров? Где?» - у хорезмшаха задрожало внутри…
- Веди ясаулбаши сюда! Веди! Чего стоишь? - заорал Аллакули на начальника стражи.
  В комнату на коленях вполз мужчина в рваном бараньем тулупе, с перевязанной левой рукой…
- Это ты, ясаулбаши? Что-то я не узнаю тебя? - Аллакули поморщился от невыносимой вони, исходившей от человека, лежащего ничком на ковре.
- Великий и могучий хорезмшах! Да хранит тебя Аллах!  Я привёл войско навкаров. Мы выполнили твоё повеление… - начал говорить ясаулбаши, а потом, неожиданно, замолк.
- Я жду! Рассказывай!  Говори! - заорал Аллакули, и у него стала дёргаться левая щека.
- Великий хорезмшах! Твои верные и славные навкары три дня и три ночи атаковали крепость урусов на Ак-Булаке. Но кяфиров оказалось не 800… В земляных норах сидели 1500, а может  даже и 2000 человек! У них было 20 пушек. Мы мчались на них на наших быстрых ахалтекинцах, а урусы расстреливали нас из пушек. Потом твои храбрые навкары ходили  в атаку пешком на кяфиров, но не смогли их одолеть. Великий хорезмшах! 2000 человек и 20 пушек,.. многие погибли…
- Ясаулбаши, а где хоть один пленник? А? - Аллакули подошёл к лежащему ничком начальнику войска и из всех сил ударил его сапогом в бок. Потом ещё. Потом ещё...- получай! Лжец, тупица и трус! Почему ты не погиб во время атаки? Мерзкий облезлый пёс!
А где мешки с головами урусов? Их тоже нет!
  Ясаулбаши молчал и только хрипел….
- Мы взяли одного уруса в плен, но пришлось его пожарить на огне. Он  ничего не хотел говорить, - наконец тихо произнёс ясаулбаши.
- Скажи мне, трусливый полководец, сколько человек погибло?
- Великий хорезмшах,  500 навкаров погибли, как герои, во время штурмов, а 2000 замёрзли вместе с лошадьми на пути в Хиву. Снег местами достигал пылким ахалтекинцам до шеи. Сильный мороз…. Мы шли и шли… И умирали, великий хорезмшах, Мы умирали для того, чтобы выполнить твоё повеление. Мы сделали всё, что смогли! - ясаулбаши вдруг громко зарыдал.
- Покинь мой дворец! Тебя с твоими навкарами  отведут на отдых! - брезгливо поморщился Аллакули.
- Да прославится имя твоё в веках! Да хранит тебя Аллах, великий хорезмшах, - захлёбываясь от плача, произнёс ясаулбаши и задом пополз к двери.
- Ишан раиса ко мне! Живо! - распорядился Аллакули.
  Главный блюститель порядка прибыл через несколько минут.
- Да пребывает мир с тобой! Да хранит тебя Аллах, великий хорезмшах! - почтительно согнулся в дверях ишан раис, сорокалетний, худощавый, среднего роста, с хищными глазами и тонкими губами мужчина.
- Слушай внимательно! Размести навкаров, которые пришли только что в Хиву.  Пусть зарежут сотню, две или три сотни баранов и кормят их несколько дней. Кормят так, чтобы они не могли ни только ходить, но и думать. Понятно?
- Да, великий хорезмшах!
- Усиль охрану моего дворца! К нему никого не подпускать! После того, как навкары отожрутся, их вежливо следует выпроводить из города. Пусть едут в свои  аулы. Скажешь этим туркменам, что хорезмшах  думает о том, как их наградить.
- Я понял, великий хорезмшах!
- И последнее! Ясаулбаши опозорил меня и Хорезм… Ты понял меня?
- Да, великий хорезмшах!
- Ступай и действуй!
- Да хранит тебя Аллах, великий хорезмшах! - ишан раис направился спиной к двери, постоянно кланяясь своему повелителю.
  На следующий утро у постоялого двора, в самом центре Хивы, был найден труп ясаулбаши. Кто-то очень умело задушил его с помощью шёлкового шнура.
  А через четыре дня из города выпроводили всех навкаров, пообещав им выплатить вознаграждение за поход на урусов.
  Аллакули не мог спать… Его мучила мысль. Одна только очень тяжёлая: что делать? « До весны урусы будут сидеть в своих крепостях и не высунутся… А потом? А потом я что-нибудь придумаю!» - решил наконец хорезмшах.
   Этой зимой Серёга Воробей, он же мусульманин Сардор, страдал как никогда в своей жизни. Было холодно, очень холодно! Несколько раз в Хиве выпадал снег… Но это являлось не самым мучительным… Хуже самого страшного мороза была его жена, персиянка, которую ему подарил Усман-ага. Худющая, как бездомная старая собака, опасная, как гадюка и крикливая, как голодный осёл. Звали её Фатима… Сколько ей было лет Сергей так и не дознался. Усман-ага, ехидно улыбаясь, сказал что Фатима персиянка и ей около двадцати годков. «Сбрехал, конечно, шакал поганый! Ей скоро пора подыхать от старости! Хотя зубы как у молодой. Жрёт днём и ночью. Не прокормишь! Да и на холод жалуется. Требует, чтобы печка днём и ночью горела. А где я этой змее дров напасусь? Делать ничего не хочет! Зубы свои белые только скалит да и спать не даёт, утех требует. Какие утехи, когда я еле живой от усталости домой возвращаюсь? Господи, за что мне такое наказание?» - Воробей перекрестился, а потом вздрогнул и посмотрел по сторонам. « Никто невзначай не видел? Я же теперь мусульманин, а продолжаю крестное знамение делать! Ох и жисть!»


                ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
                ВОЗВРАЩЕНИЕ
 
   Перовский впал в жуткую меланхолию. Ему не хотелось есть. Да какой там есть! «Для чего мне жить после такой катастрофы и личного позора? Это пятно теперь не смыть до конца  моей жизни! А есть ли мне вообще смысл жить?» - генерал надевал и снимал с раненого пальца напёрсток. Снова снимал и вновь надевал. У него в последнее время невыносимо болела грудь. Он не спал уже несколько суток … «Из-за сложной ситуации, в которой мы оказались, начался разброд в офицерской среде. Одни  из них поддерживают Циолковского, который в открытую, уже давно, призывает прекратить поход и немедленно вернуться в Оренбург. Другие же разделяют мнение Молоствова, что необходимо двигаться вперёд на Хиву.  Он говорит, что для этого у нас есть ещё силы и запасы.. Я недавно разговаривал с Владимиром Порфирьевичем. Он честно высказал мне своё мнение о том, что мы слишком рано сдались. Храбрый генерал! Но я  твёрдо убеждён, что необходимо возвращаться… Жаль, что Владимир Порфирьевич неожиданно заболел! Очень жаль!  А генерал-лейтенант Толмачёв  Афанасий Емельянович простыл и это сказалось на его ногах. Едва ходит,  но продолжает прекрасно держаться в седле и выполняет все мои поручения.  Но насколько его хватит? Ох, беда то какая! »
- Разрешите, ваше превосходительство? - в кибитку вошёл адъютант капитан Дебу.
- Да!  Входите! Что-то случилось?
- Никак нет ваше превосходительство! Готов ваш обед. Повар сейчас вам его доставит.
- Нет, капитан, спасибо! Я не голоден… сильный приступ боли пронзил грудь Перовского.
- Ваше превосходительство, я вас прошу….  Уже который день вы отказываетесь принимать пищу!? Так нельзя…
- Почему нельзя? - равнодушно спросил Перовский.
-  Если вы заболеете, то командовать отрядом будет генерал-майор Циолковский, как самый старший по чину, остающийся в строю. Ведь  генерал-лейтенант Толмачёв сильно простужен.  В таком случае отряд ждёт полная катастрофа.
- Почему катастрофа?
- Каждый день Циолковский жестоко избивает солдат и унтер-офицеров. Даже не за провинности, а потому, что у него плохое настроение. Солдаты начинают роптать, ваше превосходительство. Почти все офицеры совершено открыто говорят, что невероятная жестокость Циолковского может привести к …, - капитан замолчал, стараясь подобрать нужное слово.
- Я вас понял, капитан. Вы можете быть свободны! Найдите мне штабс-капитана Никифорова!
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - адъютант вышел из кибитки.
« Дебу абсолютно прав:  ничем неоправданная жестокость Циолковского может закончиться очень  и очень скверно».
- Порфирий, а ты почему ты улыбаешься? Есть причины? - спросил Перовский у вошедшего Никифорова.
- Так точно, ваше превосходительство! Иду к вам, прохожу мимо казачков и слышу, как они печалятся о вас, ваше превосходительство! Говорят, что «енерал Перовский такой орёл, а впал в мрачную настроению. От еды отказался. Уморить себя голодом хочет. А мы как без него? Мы за ним на хивинца шли и обратно в Оренбург пойдём. Он же нам, как отец родной!»
- Порфирий, прямо так и сказали? - Перовский с недоверием посмотрел в лицо штабс-капитану.
- Так и сказали, ваше превосходительство! - не отводя глаз, подтвердил Никифоров.
 «Это хорошо! Очень хорошо!» - обрадовался про себя Перовский и сказал:
- Я хочу у тебя спросить, что..
- Сволочь! Скотина! Быдло! - раздались, совсем близко, громкие крики. - Я тебя, скотина, насмерть забью!
- Ваше превосходительство… Ай-а-й-й-, - было слышно что, кто-то кричит от невыносимой боли.
- Капитан! - позвал Перовский своего адъютанта.
 В кибитку вошёл Дебу.
- Капитан, выясните, что там за крики! Что вообще происходит!
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - козырнул Дебу и ушёл.
  Перовский не успел возобновить разговор с Никифоровым, как вернулся его адъютант.
- Ваше превосходительство, генерал-майор Циолковский  избивает нагайкой какого-то фельдфебеля. Так избивает, что я боюсь, чтобы он его насмерть не запорол, - доложил Дебу.
- Никифоров, можете быть свободны! А вы, капитан, пригласите ко мне Циолковского. Пусть явится, не мешкая! - приказал Перовский.
  - Звали, генерал? - недовольным голосом, не здороваясь, спросил Циолковский, рывком врываясь в кибитку.
На нём был надет засаленный полушубок.  Из-под старой папахи на плечи падали длинные  нечёсаные волосы. К  неухоженной бороде Циолковского прилипли несколько стебельков сухой травы. В руках он держал кнут.
- Здравствуйте, генерал! - любезно поприветствовал его Перовский.
- И вам доброго здоровья, Василий Алексеевич! - угрюмо ответил тот, зло сверкнув своими маленькими злыми глазками.
- Станислав Фомич, что происходит? До меня доносятся крики и вопли какого-то человека.
- Ни какого-то, а фельдфебеля Есырева. Я лично наказываю этого мерзавца! - Циолковский поднял и показал нагайку.
- А в чём собственно провинился этот фельдфебель, что его порет сам генерал? - ехидно поинтересовался Перовский.
- Этот сукин сын был очень не расторопен, выполняя мой приказ. Вот я и решил всыпать ему 250 плетей! - криво улыбаясь, объяснил Циолковский.
- А не много ли 250 плетей за нерасторопность? - возмутился командир отряда.
- Генерал, не надо мне задавать ненужных вопросов! Я сам знаю! - заплывшие глаза Циолковском зло блеснули.
- Слушайте, Станислав Фомич, вы неоправданно жестоки с вашими подчинёнными! Нижние чины начинают уже роптать. Вы не наказываете своих подчинённых, а вымещаете на них своё зло. Это очень недостойно…
- Слушайте, генерал Перовский, оставьте свои элегантные манеры для светских салонов Петербурга. Мы в  находимся в степи, в тяжёлых условиях похода, который, благодаря вашему талантливейшему руководству потерпел полное фиаско! Вы же меня не послушали, что в степь надо выходить только весной. Думали, что это будет легко, как на манёврах… Ха-ха! Не вышло! Слушать надо было меня и всех, кто вам не советовал отправляться в этот поход зимой. - Циолковский громко ударил рукоятью нагайки по своей ладони.
  У Перовского от гнева к горлу подступил комок. Он почувствовал, как горит его лицо.
- Послушайте, генерал, я назначен государем командовать этим походом. Только он имеет право упрекать меня и требовать объяснений. Но никак не подчинённые! Вы меня поняли? - тихо произнёс Василий Алексеевич.
- А чего ж не понять? Понятно! Так и вы, Перовский, не лезьте в мои дела! Я делаю так, как хочу и считаю нужным! А вы занимайтесь отрядом и чем хотите! Я пошёл! - Циолковский повернулся, собираясь покидать кибитку.
- Стойте, генерал -майор! Слушайте мой приказ! Я вас отстраняю от командования! Требую, чтобы вы прекратили издевательство над солдатами. В противном случае я отправлю донесение самому императору.
  Циолковский молча вышел.
- Дебу! - позвал Перовский.
- Слушаю, ваше превосходительство!
- Капитан, принесите мне еды и коньяк. Коньяк купите у маркитанта Зайчикова.!
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - радостно козырнул адъютант и бегом выскочил наружу.
 Унтер-офицер Позняк выполнял приказ командира: изничтожал продовольственные припасы: солдаты под его присмотром развеивали муку по ветру, закапывали крупу и бараний жир в землю…
  За этим занятием и застал его Валуев.
- Антон! Неужели ты? Я слышал, что ваш батальон выступил на Эмбу, потом на Ак-Булак. Затем писари писали донесение, которое диктовал штабс-капитан Никифоров в Петербург о нападении хивинской конницы на полуроту поручика Ерофеева. Я тогда и услышал, что твоё имя было упомянуто в донесении для самого императора. - Валуев обнял Позняка и, не отпуская от себя, говорил и говорил.
- Что это правда, что меня упомянули? - оторвался наконец от Фёдора унтер-офицер.
- Вот тебя крест! - Валуев размашисто перекрестился, - а ещё и рядового Чумакова, зверски замученного проклятыми басурманами, и поручика Ерофеева и барабанщика, который, не кланяясь  вражеским пулям, выбивал дробь ..
- Спасибо тебе, Фёдор! Хоть какое-то радостное событие в мой жизни за последние месяцы. Страдаю я сейчас...Очень страдаю! Видишь чем занимаемся? - Позняк показал рукой на клубы мучной пыли, разлетающейся вокруг.
- У самого душа болит, видя это! Мужики растили пшеницу, затем убрали её, смолотили… А мы их труд по ветру пускаем...- тяжело вздохнул Валуев и, сняв свой малахай, провёл ладонью по слипшимся длинным волосам.
- А что сделаешь?  Приказ…. Верблюдов нет на перевозку. Должны забрать с собой самый минимальный запас, а остальное уничтожить.
- Позняк! - подошёл поручик Ерофеев, с грустными глазами и растерянным взглядом, - пошли несколько человек, чтобы из двух вот этих землянок двери вырвали, косяки да балки откопали.
- Каких землянок, ваше благородие? - вытянулся перед командиром Позняк.
- Да вот этих! Вот видишь…
  Валуев тихо отошёл, чтобы не «мозолить» глаза офицеру.
  В укреплении разламывали и уничтожали всё, что невозможно было забрать с собой на Эмбу. Пылали жаркие костры из дверей и потолочных балок. Киргизы начинали готовить еду с утра и ели до захода солнца. »И куда в них  всё это вмещается?» - с ужасом думал Пашка. Он проводил целые дни с своими верблюдами, стараясь получше подкормить, чтобы у них были силы для возвращения на Эмбу.
   Поручик Кольчевский к радости его солдат и друзей не умер. Но нельзя было сказать, что он выздоровел. Да, у Сергея, благодаря стараниями его денщика Коноваленко, ушёл жар,  и он даже уже мог спокойно спать без бреда, метаний во в сне. Но от страшной цинги у поручика выпали все зубы. Молодой и сильный  он стал похож на немощного старика:  страшно худой с впалыми щеками, безучастными глазами...  Без посторонней помощи  Кольчевский не мог вставать и ходить. Находясь в состоянии полной подавленности, поручик не хотел   никого ни видеть, ни  разговаривать...  Молча сидел или лежал на нарах.
   Перовский знал, что отряду нельзя будет останавливаться в Эмбенском укреплении. Ведь там свирепствовала цинга и оспа. А вокруг, валялись трупы верблюдов и лошадей вмерзшие в снег. При  первой же оттепели они начнут разлагаться, что повлечёт возникновение других страшный заболеваний. Кроме этого там уже были уничтожены пастбища и вырублен камыш и тальник.
  Василий Алексеевич послал генерал-лейтенанта Толмачёва и подполковника Иванина с сотней казаков на Эмбу, чтобы они подобрали место для лагеря.
- Прошу вас, добраться туда, как можно быстрее и выбрать его не далее, как в 30 верстах от укрепления. Основные условия вы знаете, но я напомню: изобилие подножного корма для верблюдов и лошадей. Большое наличие топлива: камыша, тальника, возможно какого-то кустарника.
- Всё понятно! Будет сделано! - не задавая лишних вопросов, ответили Толмачёв и Иванин.
   Уже через три часа они покинули Ак-Булак.
  Рано утром 3 февраля сапёры взорвали бочки с порохом в землянках. Взрыв был такой мощности, что киргизы от страха попадали на землю и потом долгое время не хотели вставать. Затем первая колонна  начала выдвигаться к Эмбе. В ней была «нитка» верблюдов Алтая. Среди солдат, а особенно, казаков царило уныние. Двигались молча, без песен и разговоров. Люди едва шли, а верблюды  десятками  во время движения ложились на землю и  уже больше  не вставали. Терялось много времени на перевьючивание животных. Ослабевших животных бросали и продолжали идти. Через два дня пути усилились морозы.  По утрам вокруг солнца виднелись круги цвета радуги.
- Сегодня, наверняка, ниже сорока градусов! Точную температуру узнать невозможно, опять замёрзла ртуть в термометрах, - цедили сквозь зубы офицеры.
  Пашка Логвин стал снова мёрзнуть. Его уже не спасал длинный стёганный халат. От мороза покалывало даже в пальцах рук, одетых в варежки. Ноги стыли…
 Он ехал на Великане. Этот молодой верблюд ещё имел силу, чтобы тащить на себе два тяжёлых вьюка и погонщика. Великан шагал размеренно, не убыстряя и не уменьшая своего шага. Ближе к вечеру Пашка почувствовал, что верблюд начал почему-то беспокоиться. Он крутил головой, подрагивал и, Логвину показалось, что даже стонал.
  Когда остановились на ночлег, Пашка начал осматривать его. Всё было хорошо, но Верблюд начал вдруг хрипеть. Логвин стал перед животным на колени и принялся ощупывать его ноги. Они оказались в каких-то странных мозолях. «Чё это за напасть такая? У верблюда мозоли? Да не мозоли это вовсе! Это Великан обморозил свои ноги! Ничего себе! А как же Весельчак? А верблюдицы? У Варьки оказалось треснутым одно копыто. «Это же от морозища проклятого!»  - ужаснулся Пашка и бросился бежать к Алтаю.
- Кайдагул! Зугут! Где Алтай? - спросил он у погонщиков, которые разжигали костёр.
- Не знать я ? Зачем он тебе? - Кайдагул никак не мог высечь искру из кресала.
- Зугут, где Алтай? У моих верблюдов ноги обморожены! Что делать? Их же спасать надо!
 Зугут молча посмотрел на Логвина своим печальными глазами и пожал плечами.
- Это же верблюд поморозить, а не ты, -  у Кайдагула появилось уже маленькое пламя, - вишь, чё я делать? Жрать надо готовить! Жрать хочеть, в брюхе у меня холодно.
  Пашка бросился искать Алтая.  Наконец-то он нашёл старика, который степенно беседовал со своим знакомым киргизом из третьей «нитки».
- Алтай! Алтай! Алтай! - бросился к  нему Логвин. - Верблюды ноги отморозили! У верблюдицы копыто треснуло! Что делать, Алтай? Скажи! Пожалуйста! Я не знаю!
  Старик раздражённо посмотрел на мальчишку и плюнул на землю
- Ты, бала, не мешай, когда уважаемый люди говорят! - крикнул на Логвина  киргиз, собеседник Алтая, - уходи отсюда, урус!
 « Проклятые басурмане! Чтоб у вас самих пятки от мороза полопались, и ухи отвалились!» - зло подумал Пашка и побежал искать казаков.
- Видать сам Господь не хочет, чтобы мы вызволили из неволи наших братьев-христиан, - грустно размышлял уже пожилой казак с висячими усами, раскуривая большую самокрутку.
- Да, брат, твоя правда!- вторил ему другой, тоже уже в годах, доставая свой кисет из кармана полушубка.
- Дяденьки казаки, доброго вам вечера! А где дяденьку Рогожкина можно найти? - подбежал к ним Логвин.
- А это ты, малец! Нету Рогожкина! С Толмачёвым и Иваниным несколько дней назад на Эмбу ушёл. А на что он тебе? - ответил мальчику пожилой казак.
- У меня с верблюдами беда приключилась! Не знаю, чё и делать! - у Пашки из глаз покатились слёзы. Он едва сдерживался, чтобы не зарыдать.
- Сказывай, малец! - хором произнесли казаки.
  Логвин обстоятельно поведал о ранах, которые он нашёл на ногах своих верблюдов.
- Погано… Но может быть ещё и не поздно. Пошли со мной, малец! - казак с кисетом в руках провёл Пашку к себе в кибитку.
- На держи! Намажь им ноги сейчас и утром! Хорошо намажь! Не жалей этого сусла, у нас его навалом. Может и спасёшь своих верблюдов! - он протянул Логвину кусок вонючего  то ли жира, то ли сала, - да, ещё, сшей им обувку из мешковины или тряпья какого-нибудь. Шить то умеешь, а малец?
- Благодарствую, дяденька! Бога за вас молить буду! - Пашка пулей выскочил из кибитки.
  Логвин  сусла не пожалел. Долго втирал это вонючее зелье в ноги своим верблюдам, а Варьке ещё и в копыто. Затем поел каши, которую сварганил с бараньим жиром Алтай, и разрезал свой длинный халат ножом на две части. Верхнюю, совсем короткую, которая ему едва достигала до пояса, оставил себе, а из нижней части всю ночь шил верблюдам то ли валенки, то ли короткие сапожки. Полов халата, конечно, не хватило. Тогда Пашка взял без  разрешения Алтая пол дюжины пустых рогожных мешков и употребил их в дело. Рано утром он вновь намазал суслом ноги своим верблюдам,  а затем надел на них «валенки».  Одна только Варька, сначала, сопротивлялась, даже, укусила Логвина за плечо. Но потом смирилась…
- Бала, ты не спать, а сапоги делать! Дурак ты, бала! - ехидно хохотал утром Кайдагул, показывая пальцем на обутых верблюдов.
- Ох и смекалистый ты малец, Пашка! - восхитился Валуев, когда увидел верблюжьи валенки. - Молодец! - он похлопал мальчишку по плечу. - Стой, а ты где халат на обувку для них взял?
- От своего отрезал, дяденька Фёдор, - признался Логвин.
- Это хорошо, что животину ты любишь! Очень хорошо… Но и самому оставаться раздетым нельзя! Простудишься, заболеешь… Нельзя! Вот надень! - Валуев, снял с себя тулуп и накинул его на Логвина. - Большой? Ну ничего! Когда станем сегодня на ночёвку, приходи ко мне в штабную кибитку, я его тебе пригоню.
- Благодарствую, дяденька Фёдор! А вы как же? Морозище какой стоит! - Пашка с удовольствием ощутил на себе тяжёлый и тёплый тулуп.
- А ты за меня не волнуйся! Я человек штабной, у штабс-капитана Никифорова попрошу другой. Ну давай! Мне тут списки надо собрать, а ты своих верблюдов давай вьючить!
  В этот день больше сотни верблюдов не смогли идти из-за обмороженных ног и трещин в копытах. Штабс- капитан Никифоров приказал всем киргизам-погонщикам сшить «валенки» для своих верблюдов, как это сделал Логвин. Но было уже поздно: бОльшая часть животных имела серьёзные обморожения и была брошена.
  9 февраля разыгрался сильнейший буран. Срывало кибитки, людей валило с ног. Лежащих на земле верблюдов заметало снегом заживо. Сильный ветер свирепствовал до утра. Всю ночь не спали и люди. Утром буран стих, и колонна двинулась дальше. Люди шли из последних сил … Изнурённые верблюды жалобно кричали и падали от  слабости и голода…
   На десятый день пути показались земляные редуты Эмбенского укрепления. Но колонна миновала его и на следующий день стала лагерем при впадении реки Сага — Темире в Эмбу. Другие колонны отряда остановились при впадении ручья Тагеле в реку Эмбу. Эти места выбранные генералом Толмачёвым и подполковником Иваниным для лагерей находились в тридцати верстах от Эмбенского укрепления.
 По дороге сюда из Ак-Булака  от болезней умерли 39 человек.  Погибли и были брошены в пути  1780 верблюдов.
- Бала! Бала! - услышал крик Кайдагула Логвин.
   Пашка  в это время осматривал Великана.
- Какой ты сильный! Какой ты крепкий, Великан! Ноги были у тебя обморожены, а ты дошёл! Молодец! И Весельчак пришёл, и Варька со Смелкой… Казак мне хорошую мазь дал. Надо будет найти его и спросить из чего они её делают. Пригодится..
- Бала, я тебя звать, искать… - появился Кайдагул.
- Чё звал? - Пашка подошёл к Варьке, не обращая внимания на киргиза.
- Бала, наши все верблюды издохли! Мы забираем твоих… Алтай говорить, что ты ему больше не нужен. Вот твои вещи! - Кайдагул бросил на снег тощую Пашкину котомку. - Да, бала, Алтай сказать, что ты вор! Украсть мешки! А воров надо убивать. Алтай сказал, чтобы ты пошёл вон!
- Кто вор? Я вор? Да я мешки взял, чтобы верблюдов ваших спасти! Басурманин проклятый! - Логвин подбежал к Кайдугулу и с разгона врезал ему кулаком прямо в нос.
- Ай-ай-ай! - громко завизжал Кайдагул, - ай-ай-ай…
- Вы хуже волков! Басурмане! - Пашка ударил киргиза ещё раз, потом ещё, ещё…
  Кайдагул упал спиной на снег и принялся громко вопить.
- Бала! Бала! - появился Зугут с увесистой  палкой в руках.
 Он всегда хорошо относился к Логвину. Они даже разговаривали с ним. Но сейчас, всегда спокойный и тихий, Зугут  совсем не был похож на себя. Он дрожал от нервного возбуждения. Лицо Зугута стало красным, тёмные глаза превратились в узкие щелки. Он замахнулся  палкой и изо всех сил хотел ударить Пашку. Логвин увернулся. Зугут приблизился и снова сделал широкий замах. Пашка изловчился и пнул нападающего ногой в живот. Тот упал… Вдруг страшный удар опрокинул  Логвина на землю. Это был Кайдагул…
- А ну пошли отсюда! Пошли! - послышался крик Валуева.
  Он схватил за воротник халата Кайдагула и швырнул того в сторону, затем приподнял одной рукой, поднявшегося с земли Зугута:
- Убегайте, басурманы! Головы, как баранам вам отрежу! - гневно произнёс Валуев.
  Через мгновение киргизы исчезли.
- Малец, что тут случилось? Чего дрались? - Валуев помог встать Пашке на ноги.
- Выгнали меня, дяденька Фёдор! - Логвин вздохнул, - Выгнали…
- Не переживай, малец! Пойдём к нам жить! В штабную кибитку. Думаю, что мои товарищи не будут против, да и штабс-капитан Никифоров согласятся.
- Нам работник нужен! Мы будем писать, а ты Логвин еду готовить да Валуеву помогать. Ты стряпать умеешь? - Степун с искренней жалостью осмотрел мальчика.
- Щи варю, кашу, капусту могу квасить… - начал перечислять Пашка…
- Молодец! Нам такой и нужен! - вмешался Васильев.
  Перовский прибыл на новую стоянку отряда морально подавленным.  В состоянии крайнего отчаяния он написал своему другу:
«Необычайно холодная и снежная для этих мест зима сорвала все мои расчёты. Надежда на верблюдов, как на хорошую тягловую силу не оправдалась.
  Предвижу суждения, которым подвергаюсь. Чтобы извинить, чтоб оправдать неудачу, необходима жертва, и этой жертвою мне нельзя не быть.
  Смиренно преклоняю голову и не стану противоречить толкам...»
  Кольчевский проснулся от жутких криков. Прапорщик Уздечкин, который лежал у другой стене кибитки,  ругался страшными словами.
- Што шлушилось? Што такое? Прапоршик! - шепеляво, из-за полного отсутствия зубов, попытался громко спросить Кольчевский, но  из рта у него вырвался едва слышимый шёпот.
 Тогда поручик, постанывая от боли, сделав огромное усилие, поднялся со своей лежанки из камыша, подошёл к Уздечкину и потряс того за плечо.
- Что? Что такое, поручик? - подскочил тот.
- Вы громко кришали, прапоршик… - объяснил Кольчевский.
- Прошу прощения, поручик! Сон дурной привиделся.
- Нишего, бывает!
  Ещё два дня назад Кольчевскому не хотелось жить. Слабость, ноющая боль в груди, которая не давала ему дышать, выматывали его. Но больше всего его мучила неизвестность. «Почему не пишет Катя? Как она там? Кто родился? Как её здоровье? А может произошло что-то нехорошее?» - эти беспорядочные мысли вызывали полный хаос в его голове. Сергей даже стал подумывать о том, чтобы застрелиться и таким образом покончить со своими страданиями.
  Но вчера всё изменилось! Прибыл «почтовый» киргиз с полной сумой писем. Среди них были и от Екатерины. И не одно или два, а целых двадцать пять!
  Кольчевский читал эти письма целый день. Теперь он знал, что Катенька родила дочь, что у неё всё хорошо, но она очень тревожится за него. Не спит ночами и думает о нём. «Дурак ты, Кольчевский! Думал застрелиться! Тебе есть ради кого жить и для чего жить!» - Сергей был счастлив.
 Ему хотелось читать и читать письма от жены, но он не зажигал свечи, чтобы  не беспокоить славного парня Уздечкина, с кем он жил в маленькой кибитке (джуламейке).
   20 февраля по приказу Перовского стали собирать караван для отправки тяжело больных офицеров и гражданских лиц, в которых уже не было надобности, в Оренбург.
- Валуев, как ты уже знаешь, в Хиву мы не идём! Переводчики и знатоки тех мест нам теперь не надобны. Поэтому можешь оставить отряд и с караваном ехать в Оренбург. Спасибо тебе за службу! - сказал штабс-капитан Никифоров.
- Рад стараться, ваше благородие! - как настоящий солдат, ответил Фёдор, а потом добавил, - ваше благородие, а мальца можно с собой забрать?
- Забирай, забирай! - разрешил Никифоров.
  Караван должен был отбывать 24 февраля, а накануне, случилась беда: денщик Кольчевского  рядовой Коноваленко , вдруг, схватился за живот.
- Ох… Ох… ох и скрутило меня братцы, - сказал он своим товарищам и через несколько минут скончался.
- Валуев, поручаю тебе ухаживать за поручиком Кольчевским до самого прибытия в Оренбург. Знаю, что ты человек честный, добросовестный. Уверен, что справишься! - приказал штабс-капитан Никифоров.
- Есть, ваше благородие! - вытянулся Фёдор по стойке смирно.
 - Молодец, Валуев! Зайди к казначею и получи своё жалование за поход.
 Сопровождал караван из 425 верблюдов дивизион оренбургских казаков. Шли медленно… Верблюды тащили сани с больными. Здоровые шли пешком, а когда уставали садились в сани или на верблюдов. Останавливались на ночлег рано, несмотря на то, что день уже был гораздо длиннее, чем в декабре. Ставили кибитки, готовили еду. Пашка помогал и киргизам - погонщикам, и Валуеву.
  Фёдор же возился с больным Кольчевским, как со своим  самым близким родственником.
- Ваше благородие, бульончик готов! Сейчас я туда сухариков покрошу, чтоб сподручнее вам было, жевать-то.. - Валуев поставил миску на перевёрнутое ведро. Вот и стол готов! Вы уж не серчайте! Не трактир…
- Шпашибо, Фёдор! - благодарил его поручик.
- А как грудь? Ноет, ваше благородие? - постоянно интересовался Валуев.
  Стоило Кольчевскому сказать, что болит, и Фёдор начинал заваривать разные травки, которые у него были и потчевать поручика  целебным настоем.
  Состояние  здоровья у Сергея не улучшалось. Он едва ходил, вставал  всегда с помощью Валуева или Пашки. Но настроение у поручика было бодрым, и он, иногда, даже пытался шутить: 
- Приеду вот домой, а жена не ушнает! Шкажет, што подменили мужа. Ушёл на Шиву молодым, а вернулся штариком. Беш шубов и шедой веш.
- Да какой вы старик, ваше благородие! Молодой  совсем мущина! Подлечитесь и вновь — в строй! - улыбался Валуев, а сам с болью в сердце смотрел на немощного поручика, который действительно выглядел, как древний дед.
  В двадцатых числах марта, когда караван уже приближался к Оренбургу, наступила оттепель. Снег превратился в грязное месиво.  Днём солнце припекало так, что все снимали тулупы и шубы. Только Кольчевскому было всё время холодно…
- Озябли, ваше благородие? Давайте на вас накину ещё один тулуп? - заботливо предлагал Валуев.
- Давай, брат! Давай! - соглашался поручик.
  Верблюды с трудом тащили  сани по жидкой грязи.
  Вдалеке показалась серая громадина Менового Двора.
- Всё, братцы! Доехали! - радовались казаки и крестились.
   Навстречу каравану выехал какой-то хорунжий в сопровождении троих казаков.
- Господа, передаю вам приказ начальства! Все военные направляются в казармы на карантин. Больные в лазарет. Гражданские лица могут следовать куда пожелают, - сообщил он.
 Когда караван достиг Менового Двора, раненых стали пересаживать на санитарные повозки.
- Фёдор, Пашка, шпащибо вам за шаботу! - Кольчевский попытался обнять Валуева, но не смог.
 Тогда он пожал им руки.
- Вот, вошми! - он протянул Фёдору несколько ассигнаций.
- Нет, ваше благородие! Не возьму! - резким тоном отказался Валуев.
- Я прикашиваю, нет… не прикашиваю… Я прошу тебя, бери! Как брата прошу, - попросил тот.
- Ну если, как брата… Тогда благодарствую, ваше благородие!
- Прошайте, братшы! - сказал Кольчевский, когда санитарная повозка уже отъезжала.
- Прощайте, ваше благородие! - дружно закричали Валуев и Логвин.
- Ну, Пашка, теперь нам надо добраться в город! Сейчас я договорюсь с кем нибудь.
   Их взялся довезти на своей телеге  бородатый мужик с большим красно-сизым носом, который приезжал на Меновой Двор купить платки для жены и дочери.
 Как только он узнал, что Валуев и Пашка возвращаются из степи и были в отряде самого енерала Перовского, мужик забросал их вопросами. Фёдор, шепнул на ухо Логвину:
- Молчи! Никому и ничего!
  Мальчишка понятливо кивнул головой.
- Сказывают, шось погиб то весь отряд енерала Перовского? - мужик обернулся  и внимательно  посмотрел на своих пассажиров.
- Брешут, как псы поганые! - уверенно заявил Валуев, - ты же, добрый человек, сам знаешь, как любят у нас языки почесать.
- Не-е-е-е, сказывают, шось все до единого полегли тама в степи! - мужик закрыл пальцем левую ноздрю и принялся громко сморкаться. Затем правую…
- Как это до единого? А мы с мальцом? - ехидно спросил Фёдор.
- А вы? Да … конечно… Дак вы живые! Да и солдат тама, на Меновом, я видел из отряда енерала Перовского. Тоже живые! - вслух, искренне,  удивился мужик, - и правда брешут!  Вот собаки!
 После заснеженной и унылой степи Оренбург показался огромным  красивым городом. Пашка шёл по улице, рассматривая булыжную мостовую, окна домов, пролётки, проезжающие мимо…
- Дяденька Фёдор, а куда мы щас идём?
- Зайдём, Пашка , в лавку да одежонки купим! Тебе и мне! Стыдно среди людей по улицам в рванье вонючем ходить. А затем в баньку! Потом в трактир — пообедаем! А вечером в церковь!
- Всё у тебя, дяденька Фёдор, понятно. Знаешь когда и чё делать будешь, а я вот маюсь часто. Думаю, думаю..
- Ты, Пашка, малец умный и сам уже сейчас должен решить, что в жизни своей делать будешь. По какой дороге пойдёшь. Негоже жить, как ковыль в степи: куда ветер подует, туда он  и клонится.
  Зашли в лавку, где продавали одежду.
- Дяденька Фёдор, а у меня же только пятак! Чожь мне делать то? - вдруг испугался Логвин.
- Пашка, у меня деньги есть. Его благородие поручик Кольчевский дал, да и оклад я свой за поход ещё в отряде получил. Нам с тобой хватит! - успокоил его Валуев.
 Купили самой простой, но добротной одежды, в том числе исподнее бельё, а потом пошли в баньку. Там попарились, помылись. Цирюльник их подстриг, а Валуева ещё и побрил.
- Дяденька Фёдор, а ты оказывается ещё молодой! А я всё время думал, чё ты уже старик! - засмеялся Логвин, рассматривая Валуева.
- А ты, малец, на себя в зеркало погляди! Ребёнок ещё! Курносенький, да рыженький с голубыми глазками! Ха-ха-ха!
 Был великий пост, поэтому в трактире они попросили, чтобы им принесли  постные щи, кашу с конопляным маслом, да пирог капустный.
- Ты, Пашка, что дальше думаешь  делать? - вдруг спросил Фёдор, отодвигая от себя пустую миску.
- Я? Делать? Не знаю…. С караванами, наверное, ходить — задумчиво ответил Логвин.
- А домой возвратиться не хочешь?
- А зачем, дяденька Фёдор?
 - Ну ты даёшь! Мать твоя по тебе с ума сходит, а ты говоришь «зачем»!
- Папка с мамкой у меня померли давно, я у тётки жил, а у неё  самой пять ребёнков. Я же уже взрослый, почти мужик!
- Сирота, значит! - вздохнул Валуев, - а я ведь тоже сирота. Ни родных, ни дома у меня нету… Слушай, Пашка, а может вместе дальше! А ? Я тебе, как брат буду? Или дядькой родным? Ты парень умный, работящий, не балованный и не испорченный. А? Как думаешь?
  Логвин, вдруг, положил деревянную ложку и громко, не скрывая своих слёз, зарыдал.
- Правда, дяденька Фёдор? Я хочу! Очень хочу, чтоб ты моим дядей был! Я тебя слушаться буду, правда… слу-слу... — мальчишка плакал, вытирал кулаком своё лицо в крупных веснушках.
- Ну вот и хорошо! Теперь у меня есть на этом свете родной человек! Ты не плачь! А то нас уже люди все глядят! Не плачь! - Валуев гладил мальчика по голове своей широкой грубой ладонью…
  В конце марта в лагерь доставили 850 новых верблюдов, собранных у киргизов по всей округе. Принялись мастерить сани, шить войлочные  сёдла сумы для вьюков.
  Часть верблюдов запрягли попарно и тройки в сани. В них поместили больных офицеров и юнкеров. Другие верблюды были навьючены. С эти караваном, в сопровождении одной сотни  уральских казаков, выехали в Оренбург Перовский и Молоствов.   За командира отряда остался генерал-лейтенант Толмачёв, который уже полностью оправился после болезни.
 12 апреля караван прибыл в крепость Ильинскую, что стояла на пограничной линии по реке Урал и остановился там. Перовский и Молоствов в этот же день отбыли в Оренбург, где их встречали 14 апреля.
 Тем временем в лагерь на Эмбу пригнали отару овец в одну тысячу голов. Солдаты и казаки ели каждый день не меньше одного фунта свежего мяса. В степи появились ростки дикого чеснока, который стали тоже употреблять в пищу. Но цинга и простудные заболевания продолжали почему-то увеличиваться. Так на 22 апреля 1840 года в лагере насчитывалось 937 человек с цингой и 151 с горячкой.
 Кроме этого появились ещё две странные болезни: люди сходили почему-то с ума и вскорости умирали, а у некоторых появлялись сильные боли в районе живота, и они, не долго страдая, также отходили.
  По приказу Перовского собирали свежих верблюдов, для того, чтобы эвакуировать отряд.
 Наконец 1 мая 1840 года в лагерь на Эмбу прибыли 2180 верблюдов. Там оставалось в живых ещё 1300 животных.
    17 мая было взорвано Эмбенское укрепление, а на следующий день отряд, двумя колоннами, выступил в Оренбург, куда прибыл 8 июня.
  Так закончился второй (Зимний) поход на Хиву.



                ЭПИЛОГ
 

  В середине мая Василий Алексеевич Перовский выехал в Петербург. 3 июня он прибыл в столицу и на следующий день был принят военным министром Чернышёвым.
  Чернышёв разговаривал с Перовским холодно, сквозь зубы.
- Государь сейчас очень занят и я уверен, что долгое время не сможет вас принять, - так ответил он на вопрос Василия Алексеевича об аудиенции у императора.
  Перовский набрался терпения и ждал. В свете не показывался, чтобы не вызвать неприятных ему пересудов и осуждений.
  Прошёл месяц и, наконец, генерал-адъютант получил приглашение  к разводу в Михайловском манеже.
  Здесь Перовский стал в стороне строя высших офицеров Российской империи.
- Генерал-адъютант Перовский прошу вас занять место в общем строю! - напомнил ему Чернышёв.
- Прошу прощения, но я жду решения императора. Позволит ли он мне стоять в этой  шеренге? - ответил Василий Алексеевич.
  Прибыл Николай Первый. Увидев Перовского, он сразу же подошёл к нему. Расцеловал и увёз к себе во дворец.
  Развод принял великий князь Михаил Павлович.
  В беседе с императором, которая длилась много часов, Перовский обстоятельно поведал о причинах неудачи похода на Хиву,  о невероятных морозах и снегопадах, о терпении и самоотверженности русских солдат…
   Свидетели утверждают, что Николай Первый плакал, слушая Перовского…
  Василий Алексеевич вышел из императорского дворца прежним фаворитом и уехал управлять Оренбургским краем.
   Согласно официальным данным во время зимнего 1839-1840 года похода  на Хиву умерли 11 офицеров и около 3000 нижних чинов.
  Только за первые три месяца похода заболели:
- в линейных пехотных батальонах 1 из 2;
- в кавалерии Оренбургского казачьего войска 1 из 3;
- в кавалерии Уральского казачьего войска 1 из 27.
  За первые три месяца похода умерли:
- в линейных пехотных батальонах 1 из 14;
- в кавалерии Оренбургского казачьего войска 1 из 30;
- в кавалерии Уральского казачьего войска 1 из 200.

  За время похода погибли больше 11000 верблюдов и около 200 лошадей.
  Все оставшиеся в живых нижние чины получили денежные награды, а некоторые были награждены Знаком Военного ордена (Георгиевскими крестами) и медалями «За усердие».
  Валуев Фёдор был представлен к награждению серебряной медалью «За усердие» .
  Унтер-офицер Позняк был произведён в прапорщики.
   Штабс-капитан Никифоров был награждён орденом  Святого Владимира четвёртой степени с бантом и произведён в капитаны.
   Поручик Ерофеев был награждён орденом Святого Владимира  четвёртой степени с бантом и произведён штабс-капитаны.
   Поручик Кольчевский был награждён орденом Святой Анны третьей степени с бантом и произведён в штабс-капитаны. В августе 1840 года он подал прошение об отставке по состоянию здоровья. Прошение было удовлетворено.
   Генерал -лейтенант Толмачёв был награждён орденом  Святого Владимира второй степени с бантами.
   Генерал -майор Молоствов был награждён  орденом Святого Станислава первой степени.
Генерал-майор Циолковский  был награждён орденом Святой Анны первой степени и отправлен в отставку без подачи прошения.
  В 1842 году в своём имении в селе Спасское, Оренбургской губернии, Циолковский был убит своим личным поваром за чрезмерно жестокое обращение с ним.
  После похорон труп Циолковского дважды вынимался из могилы местными крестьянами и подвергался наказанию плетьми. После чего родственники  Циолковского захоронили его на городском кладбище города Оренбурга.
  Хан Алакулли уже который день пребывал в тяжёлых думах: «Да, сам Аллах спас Хорезм от неверных урусов, засыпав степь глубоким снегом и напустив на этих свиноедов сильные морозы. Ну а что будет дальше? Ведь мои лазутчики только говорят о военном могуществе России. Когда они мне начинают перечислять количество пушек и солдат, которые имеет русский император, то я не могу даже представить эти цифры! Всё население Хорезма, даже вместе с рабами, меньше, чем солдат в русской армии… Что делать?»
  Аллакули  посоветовался с самыми мудрыми дервишами, которые видели будущее, и наконец-то принял решение. Основой его стали слова великого Пророка Мухаммеда о том, что «любой международный договор, заключённый с государством неверных, может быть нарушен владетелем мусульманского государства, если это нарушение приносит пользу этому государству, поскольку клятва в отношении неверного НЕ имеет обязательной силы для мусульманина».
  Корнет Аитов, уже который месяц томившейся в страшном зиндане, был выпущен оттуда и был объявлен  почётным гостем самого хорезмшаха.
  Теперь Аллакули приглашал русского  офицера к себе во дворец и беседовал с ним, как с послом российского императора.
  Аитову удалось убедить хорезмшаха, чтобы тот первым сделал шаги к налаживанию отношений между Хорезмом и Российской империей.
   Наконец 20 Джумада аль-уля 1256 Хиджры (19 июля 1840 года от Рождества Христова) Аллакули подписал фирман в котором, говорилось следующее:
 «Слово отца побед, победителей и побеждённых — Хорезмского шаха.
   Повелеваем подданным нашего Хорезмского повелительного двора, пребывающего в райских весёлых садах, управляющим отдельными странами, начальствующим над  туркменскими народами, всем храбрым воинам, биям и старшинам народа киргизского и каракалпакского и вообще всем блистающим в нашем царствовании доблестными подвигами, что по дознании о сей нашей высокой грамоте  о том, что мы вступили с великим Российским Императором в дело миролюбия, с твёрдым намерением искать его высокой дружбы и приязни.
  Отныне никто не должен делать набеги на русское владение и покупать русских пленных. Если же кто, в противность сего высокого повеления нашего учинит на русскую землю нападение или купит русского пленного, тот не избегнет нашего царского гнева и должного наказания, о чём сообщается сим всемилостивейшим нашим повелением».
   Приложена личная печать шаха Хорезма.
  Аллакули освободил принадлежащих ему лично  русских пленников  и приказал сделать это всем своим подданным.
  Русские должны были явиться к корнету Аитову и зарегистрироваться. После составления точных списков русских пленников, находящихся в Хиве, Аллакули приказал выдать каждому из них по одной золотой тилле и по  мешку муки в дорогу, а также по верблюду на двух человек.
  Первым в Оренбург отбыл корнет Аитов. Он вёз личное послание хорезмшаха российскому императору, в котором говорилось о том, что Аллакули готов выполнить и другие требования  российского государя.
  Через несколько дней из Хивы вышел караван с 416 российскими подданными — бывшими пленниками.
  Сергея Воробьёва среди них не было. Он решил остаться  в Хиве навсегда.
  На огромном пространстве от Оренбургской пограничной линии до Хивы наступило неустойчивое и обманчивое перемирие.
  Азиатский хищник затаился и ждал удобного момента, чтобы вновь выйти на охоту...
 

      Июнь 2021 года.