Глава VI. Друзья-композиторы

Петербургские гастроли Рихарда Вагнера


Глава VI.
ДРУЗЬЯ-КОМПОЗИТОРЫ

Несмотря на воскресный день, встретить Рихарда Вагнера на Балтийском вокзале собрались десятки музыкантов Петербургского филармонического общества. Их оказалось гораздо больше, чем пассажиров в вагоне. Каждый пытался протиснуться к Вагнеру – поприветствовать его лично. Неподдельная радость на лицах оркестрантов, да и сам факт того, что практически все они оказались немцами, воодушевили маэстро. А когда фанфаристы достали инструменты и исполнили лейтмотив рыцаря из «Лоэнгрина», тот и вовсе забыл и про утомительную поездку, и про свои ещё недавние страхи.

Он стоял на забитом до отказа перроне с блаженной улыбкой на лице, пожимая музыкантам руки и подбирая для каждого из них особые слова благодарности. Все пребывали в чудесном настроении, словно встретившиеся после долгой разлуки родственники, и Рихард с удовлетворением отметил: «Разве Российская империя не мечта для композитора? Здесь нашего брата принимают с подобающим почтением, не то что в старушке Европе!»
 
В какой-то момент Вагнеру стало не по себе от сильного мокрого ветра, постоянно срывающего берет с головы и придающего коже рук (он подозревал, что и лица тоже) цвет молодой свёклы. Толстая меховая шуба, за аренду которой он заплатил огромные деньги, категорически отказывалась защищать от мороза. Какое счастье, что вскоре музыканты схватили его под руки и буквально донесли до закрытого экипажа, где было не намного теплее, но, по крайней мере, не ветрено.

Валторнисты Арвид и Людвиг обрадовались как дети, когда маэстро разрешил им заплатить за него извозчику и поднести багаж, и отправились вместе с Вагнером к дому 38 по Невскому проспекту. Там филармония арендовала для гостя меблированные комнаты в немецком пансионе. По пути юноши засыпали дирижёра вопросами о его первых впечатлениях от Петербурга по видам из окна экипажа. Вагнер отвечал единственным словом «прелестно», а затем, постукивая зубами от холода,  сам заботливо обратился к своим попутчикам: «Скажите, мои юные друзья, как же вы, такие прекрасные люди, можете жить в этом ужасном климате? Мне обещали тёплую гостиницу. Если не обманут, то в любое время заходите ко мне погреться, когда продрогнете».

Оставшиеся оркестранты поспешили занять свободные экипажи на привокзальной площади и последовали за маэстро. По Невскому проспекту промчался самый настоящий филармонический кортеж. Подъехав к гостинице, музыканты чуть ли не полностью перегородили небольшую Михайловскую улицу в месте её пересечения с Невским. И опять раздались звуки из вступления к «Лоэнгрину» в исполнении фанфар, привлекшие внимание не только прохожих, но и городового. И снова все пытались прорваться к Вагнеру – пожать руку и попрощаться до назначенной на вторник репетиции. Эта церемония не закончилась бы никогда, не появись в дверях пансиона невысокий худощавый человек с копной растрёпанных волос. Он грозно обратился к собравшимся: «Господа, надобно и меру знать! Отпустите, наконец, мсьё капельмейстера! Неужели вы не видите, что он совсем продрог на морозе!»

Вагнер обернулся, узнал в своём спасителе композитора Александра Николаевича Серова, широко улыбнулся и бросился к нему сквозь толпу:

- Александр, друг мой! Неужели это вы? Сколько же лет прошло с нашей последней встречи? Видят боги: я всю дорогу размышлял, как бы мне вас отыскать сразу же по прибытии. А вы тут как тут!

Друзья обнялись и расцеловались.

- Рихард, дорогой друг! Разве могу я в этот день, самый счастливый в моей жизни, находиться где-нибудь ещё? – в голосе Серова слышались одновременно и радость, и волнение. – А теперь прошу вас, откланивайтесь скорее, и пойдём внутрь, пока вы совсем не околели.

Хозяйка пансиона, обрусевшая дородная саксонка по фамилии Кунст, оказалась женщиной приветливой и заботливой. Заметив, что Вагнер весь дрожит, она провела его в тёплую залу с роялем и мягкими диванами, усадила в кресло у растопленного камина и принесла маленькую рюмку с пахучей жидкостью, попросив Александра Николаевича уговорить своего друга выпить залпом.

- Это какая-то травяная водка, а водку я совсем не пью, – начал противиться Вагнер, понюхав содержимое.

- И я водку не пью. Да только какая ж это водка? Это, друг мой, лечебная микстура, – сдерживая улыбку, парировал Серов.

Мадам Кунст подала такой же напиток и Александру Николаевичу, стараясь не глядеть на него, чтобы не рассмеяться. Серов же взял стопку двумя пальцами, поднял её вверх, и, оценивая пристальным взглядом тёмно-коричневый цвет напитка, увлечённо продолжил:

- Мы называем эту микстуру «Ерофеич». Аптечными пипетками по капелькам наполняем ею маленькую, как у вас сейчас, рюмочку под названием «муха». Чувствуете первые признаки простуды? Шестьсот капель «Ерофеича», а это ровно две «мухи», обязательно залпом – и болезненные ощущения как рукой снимет!

Вагнер слушал внимательно, кивая головой, но через несколько секунд отставил рюмку в сторону, закрыл лицо руками и расхохотался во весь голос.

- Что случилось, Рихард? – недоумевал Серов.

- Ловко же вы попытались обвести меня вокруг пальца, друг мой!

- Простите, я ничего не понимаю.

- Зато я понимаю. Думаете, я поверил вашим сказкам о микстуре? – Рихард продолжал смеяться. – Ни на минуту! Александр, я знаю, что такое «Ерофеич»! Меня им поил Михаил Бакунин на баррикадах в Дрездене пятнадцать лет назад. После одной, как вы её назвали, «мухи» не рукой снимет – с ног свалишься в беспамятстве! А смеюсь я от внезапно осенившей меня догадки: если бы не «Ерофеич» – дрезденского восстания в 1848 году в помине бы не было! И полиция не гонялась бы за мной по всей Европе!

Серов и хозяйка пансиона тоже залились смехом, а Вагнер успокоился, выпил содержимое рюмки залпом и произнёс вполне серьёзным тоном:

- Госпожа Кунст! Любезно прошу вас принести ещё две «мухи» за счёт Его Превосходительства господина Серова!

Тот пытался протестовать, но Вагнер продолжил:

- Прямо сейчас, и обе – ему! И прошу прощения, что сразу же не представил вам своего друга. Александр Николаевич – самый известный, уважаемый и грозный критик в Российской империи. Вы не станете возражать, если время от времени он будет заходить, чтобы разделить со мной трапезу в вашем заведении? Первое, о чём мне сегодня при встрече поведали немецкие музыканты местного филармонического оркестра, – о вашей превосходной кухне!

Обрадованная похвалой мадам Кунст улыбнулась и поклонилась Серову, чин которого вызвал у неё благоговение. Правда она не до конца поняла значение должности «критик», но подумала, что услужить этому важному человеку не помешает.

- Нисколько не стану возражать. Наоборот, для меня будет великой честью, если Его Превосходительство почтит своим вниманием нашу скромную столовую для гостей. Осмелюсь надеяться, что мы не дадим ему ни малейшего повода написать в газетах что-либо плохое о нашем пансионе.

- Если вы пообещаете, что во время трапезы никто не будет исполнять на этом инструменте, – Рихард указал на рояль и подмигнул развеселившемуся Серову, – творения господина Мендельсона, или господина Мейербера, то я клянусь: отзывы будут исключительно положительными!

- А не изволят ли милостивые государи отужинать прямо сейчас? Вы, мсьё Вагнер, наверняка проголодались с дороги. Обычно мы готовим для всех одинаково, но вдруг сегодня вам захочется чего-нибудь особенного?

- Непременно захочется, госпожа Кунст, – Вагнер не дал Серову ни малейшей возможности отказаться, или согласиться на общую для всех постояльцев еду. – Когда мы с женой жили в России четверть века назад, она готовила мне русский салат с омаром и блинчики с икрой. Мне бы очень хотелось испробовать их вновь, особенно блины, если вас это не затруднит, конечно же. И подаёте ли вы молодое вино в кувшинах?

Лицо Серова выразило неудовольствие. Он подумал, что заказанные его другом блюда – верх расточительства. Как бы оплачивающее пансион филармоническое общество не отказалось покрывать расходы Вагнера на изысканные ужины! Но мадам Кунст быстро развеяла его опасения своим безоговорочным согласием.

- У вас прекрасный гастрономический вкус, мсьё Вагнер. Мы тотчас же займёмся приготовлением ужина. Молодое вино мой муж выписывает прямо из Франции. Вам, господа, наверняка захочется побеседовать после трапезы, я могу подать вино или в этой зале у камина, или же принести его прямо в апартаменты. Если вы уже достаточно отогрелись после мороза, позвольте, милостивые государи, я покажу вам комнаты, арендованные для господина Вагнера Русским музыкальным обществом. 

Душевные встречи, весёлые разговоры, «Ерофеич», жарко натопленное помещение и предвкушение деликатесов за ужином прекрасно дополняли ожидаемый гонорар за концерты в две тысячи рублей серебром. А после того, как Вагнер осмотрел свои комнаты с высокими, выходящими на широченный проспект окнами – уютные, с просторной гостиной для приёма гостей и огромным письменным столом для работы, он подумал, что был бы не прочь задержаться в Петербурге подольше. Даже питерская погода полностью реабилитировалась в его глазах.

- Мсьё Вагнер, это Степан, рассыльный, он всегда будет к вашим услугам. Просто позвоните в колокольчик у двери, если потребуется отправить письмо, вызвать извозчика, или появятся другие надобности, – указала мадам Кунст на раскланивавшегося в дверях молодого человека, доставившего в апартаменты вагнеровский багаж. – Юноша он прилежный, добросовестный, только недавно вернулся с армейской службы, немного говорит по-немецки, а слова «письмо», «экипаж», «вода» и «вино» так и вообще знает на всех языках мира.

- Мсьё Штефан, принесите мне, пожалуйста, бумагу, чернила и конверты. Завтра с утра я хочу отправить несколько писем, – вежливо попросил Рихард юношу, а затем обернулся к мадам Кунст. – Даже не верится, насколько здесь всё прелестно, просто какой-то райский уголок! Теперь же скорее проводите нас с Александром Николаевичем отведать кулинарных шедевров ваших поваров.

Все вышли из апартаментов, хозяйка отеля показала гостю путь в столовую. Степан отошёл в сторону, достал из кармана небольшую тетрадку и сделал в ней запись: «11 февраля – действительный статский советник А. Н. Серов, визит».

За ужином, нахваливая блины с русской икрой,  Вагнер признался своему другу, как не хватало ему все эти годы их весёлого общения с шутками и взаимными розыгрышами. Он  предложил уговор: сегодня вечером – ни единого слова о музыке, только о жизни.

- А мы так сможем? Ведь музыка и есть наша жизнь, – с искоркой в глазах ответил Александр.

- Узнаю! Узнаю господина Серова! Нисколько не изменился, разве что поседел. Всё так же остёр на язык, но при этом – настоящий романтик! Позвольте мне попробовать вино из кувшина, можно ли его пить? – Рихард плеснул немного напитка в свою рюмку, сделал глоток и с видом знатока вынес свой вердикт. – С «Ерофеичем», конечно, не сравнится, но я такое люблю. Молодое, сухое, кислое как алыча и, надеюсь, не очень дорогое!

Друзья приступили к распитию вина, и Вагнер поведал Александру Николаевичу о своих страхах перед поездкой в Россию. Тайный побег из Риги в молодости, давняя дружба с Бакуниным, симпатия к Польше, даже приснившаяся ему беседа с русским жандармом – всё вызывало у него состояние тревоги и ожидание неизбежного ареста в Санкт-Петербурге. Боязнь была настолько сильной, что даже двух виолончелистов филармонического оркестра, ринувшихся встречать его в поезде, он принял за агентов тайной полиции.

Покачивая головой, Серов выслушал приятеля и отреагировал спокойным голосом:

- Да за что ж вас, Рихард, арестовывать? Немедленно выкиньте эти мысли из головы! А вот наблюдение тайной полиции просто примите как неприятную, но вынужденную необходимость. Такие уж порядки в моём отечестве: следить за всеми приезжающими иностранцами. Вам это может показаться диким, но наше государство проявляет неподдельный интерес ко всем, кто живёт по-другому, мыслит иначе, или одевается не так, как обычный русский человек. 

- Так что же, и за мной будут следить? На самом деле? Неужели им так интересны мои бархатные береты и шёлковые шейные платки? – Вагнер  едва не выронил из рук бокал с вином.

- Я не удивлюсь, если будут. По моему мнению, то пустая трата государственных средств, лучше бы они на эти деньги купили у вас права на постановку «Лоэнгрина». Но что есть – то есть, особенно сейчас, когда в Царстве Польском опять беспокойно.

- Беспокойно? Да там кровь льётся рекой! Наши газеты рапортуют, что всё ваше общество эту бойню поддерживает, а Император Александр  мирные инициативы европейских правительств, так и пишут, «с достоинством отвергает». Только причём здесь я? – лицо Рихарда было полно возмущения.
 
- Давайте не будем говорить о политике, друг мой. Я сознательно дистанцируюсь от этого грязного дела, в котором мало что понимаю. Скажу лишь одно: не придавайте слишком большого значения официальным заявлениям. Русский человек по натуре своей миролюбив, и не все в нашем обществе так уж безоговорочно поддерживают происходящие в Польше события. Выполните свою благородную миссию – растопите сердца нашей девственной публики своими музыкальными драмами. Всё остальное как-нибудь образуется.

- Да я и сам далёк от политики, и никак не хотел бы с ней соприкасаться. Просто жалко мне и польских солдат, и русских, отдающих жизни свои вместо того, чтобы жизнью наслаждаться.

Оба друга вздохнули, допили вино, сердечно поблагодарили подошедшую к ним мадам Кунст за отменный ужин и попросили принести ещё один кувшин вина в вагнеровские апартаменты. Там и продолжили беседу. С заботой в голосе Вагнер обратился к приятелю:

- Не о польском восстании хотел поговорить я с вами, Александр. Есть нечто, беспокоящее меня гораздо больше, – это ваши худоба и бледность. Здоровы ли вы, мой старый, добрый друг? Достаточно ли уделяете времени отдыху и самому себе? Вы как будто и следить за собой перестали: куда делась некогда шикарная причёска в стиле нашего общего друга Франца Листа? 

- Да что ж я буду жаловаться в такой-то радостный день встречи! К вашему концерту причешусь непременно.

Смущённый Александр Николаевич почувствовал в тоне Рихарда искреннее участие, которое к нему редко кто проявлял, и решил выговориться. Он рассказал, как непроста жизнь у брата-композитора в России. Приходится постоянно думать о хлебе насущном. Одними лекциями и критикой на жизнь не заработаешь. Его первая опера «Юдифь» сулит и признание, и материальный успех, но их ещё требуется заслужить. Поэтому приходится изнурительно трудиться над партитурой целыми сутками, и времени на сон, отдых, здоровье, не говоря уже о том, чтобы следить за внешним видом, не хватает катастрофически. Серов признался, что гастроли немецкого друга – редкий шанс для него воспрянуть духом.

- Юдифь? Библейская Юдифь? – живо заинтересовался Вагнер.

- Да. Опера в пяти действиях. Даже не опера – музыкальным драма, наподобие ваших. Премьера в Мариинском театре запланирована на май.

- Так это прекрасно! Как жаль, что я уже уеду к тому времени. Сделайте одолжение, принесите мне завтра партитуру – я её с удовольствием посмотрю. То, что муза вас не покидает, это замечательно! Но надо, надо, друг мой, и о здоровье беспокоиться. Я гораздо старше вас, и знаю, о чём говорю. Начните с не требующих особых усилий «рецептов»: регулярных прогулок на природе и красного вина – они благоприятно воздействуют на сердце, восстанавливают силы и придают коже лица свежести.

- Ваш приезд не оставляет мне выбора – все эти лекарства невольно придётся принимать ежедневно. Не скрою, это доставит мне огромное удовольствие, – промолвил Серов с улыбкой на устах. – А есть ли у вас, Рихард, рецепт, как совместить творческое вдохновение и насущную потребность зарабатывать деньги?

Вагнер искренне признался, что и  сам бы хотел узнать этот рецепт, если он существует в природе, ибо зарабатывать он не умеет совсем. Творить – да, с вдохновением пока сложностей не было. «Тристан» завершён и ждёт постановки на сцене. Работа над «Нибелунгами» продвигается – то труд на годы. В мыслях основательно укрепилась идея положить на музыку «Мейстерзингеров». Вот только где они, благородные люди, которые профинансируют эти планы?

- Проклятые деньги! – воскликнул Вагнер с какой-то детской обидой в голосе. – Без них в наше время совершенно не обойтись! Я сейчас говорю даже не о том, что композитору требуются комфортные условия для творчества. С голоду бы не умереть! Жену Минну содержать надо: хоть и живём мы с ней порознь, все её расходы, в том числе на лечение слабого здоровья, лежат на мне. Представьте себе, друг мой, прямо перед отъездом в Петербург вынужден был освободить квартиру – за неё было нечем платить. Вещи свои отдал мебельному торговцу, ещё и должным ему остался. Кредиторы прямо следуют по пятам – даже на мои книги наложили арест. Вот, шубу и муфту не смог себе позволить купить, взял напрокат, и для этого пришлось дать концерт в Вене.

- Тогда мне грех жаловаться, друг мой: жить мне есть где, семьёй я пока не обзавёлся и долгов не накопил. Дирекция Императорских театров обещает неплохой гонорар за «Юдифь», но оперу ещё поставить надо. А если у вас такие затруднения, отчего ж вы к нам раньше не приезжали с концертами? Я всё время ждал вас. Наши бюрократы, конечно же, ослы полные, но если обещают – платят исправно. 

- Не смог я тогда приехать. Помните генерала, который руководил дирекцией ваших театров? Он ещё обещал мне аванс за партитуры «Голландца», «Тангейзера» и «Лоэнгрина»?

- Конечно. Сабуров. Он тогда обиделся, что для постановки «Тангейзера» вы предпочли Париж Санкт-Петербургу, а потом жаловался, что не получает ответа на свои письма.

- А обещанный аванс он не пытался отправить? Дело в том, что в то время мне не хватало денег даже на почтовые марки!

- Друг мой, надеюсь, вы сможете забыть про эту печальную историю, которая и меня сильно расстроила. Я уверен, что нынешние гастроли облегчат ваше материальное положение.

- Мне бы очень этого хотелось. Постановка «Тристана» в Вене и, соответственно, гонорар постоянно откладываются. Теперь единственная моя надежда – на петербургские концерты. Два уже согласованы, и пока никто не берётся предложить мне дополнительных ангажементов. А они пришлись бы очень кстати, помогли бы, наконец, обзавестись собственным домиком в Биберихе. Маленьким, но достаточным, чтобы пригласить вас, мой друг, в гости. 

Александр Николаевич задумался. Если бы он только смог помочь своему другу с ангажементами! Но его независимое, отстранённое, а подчас и враждебное отношение к собратьям по музыкальному искусству, способным замолвить за Вагнера слово в Дирекции Императорских театров, не оставляли ему никаких шансов быть услышанным. А реалии российской жизни таковы, что без протекции в высших кругах даже самый талантливый мастер будет обречён на забвение.

Внезапно Серова осенило:

- Рихард, скажите, что вы знаете о Великой княгине Елене Павловне? Она ведь немка по происхождению.

- Как любопытно, Александр, что вы упомянули это имя, – оживился Вагнер. Я ведь тоже хотел расспросить вас про княгиню, сейчас объясню почему. Моя знакомая Мария Калерджи, пианистка, говорит, что Елена – знатная меценатка и покровительница талантов. И я подумал, не попросить ли у неё аудиенции? Денег её мне не нужно – всего лишь помощь с дополнительными ангажементами в Петербурге. Я уверен, что впечатлю Великую княгиню своими трудами.

- Моё мнение о Елене Павловне небеспристрастно, слишком уж критически настроен я по отношению к её деятельности. Но, должен признать, никто не помог русской культуре больше, чем эта прекрасно образованная и не стесняющаяся постоянно учиться женщина. Она всегда поддерживала в трудные минуты и художников, и писателей, и музыкантов. А есть у вас рекомендации, чтобы быть представленным Великой княгине?

- Пока нет. Мария обещала замолвить обо мне слово перед господином Рубинштейном, который, говорят, заведует у Великой княгини музыкой. Мой венский доктор Штандгартнер знаком с личным врачом Елены и тоже обещает помочь с рекомендацией. Но на это у меня надежды мало: вряд ли коронованная пациентка будет слушать мнение доктора о композиторе.

- Да уж, на врача рассчитывать не стоит. Хотел бы я предложить себя в качестве «посредника», но Великая княгиня и Рубинштейн меня не будут слушать и подавно. Мы с ними, если можно так выразиться, идейные враги. Если же других решений нет, я готов поступиться своими принципами и пойти к ним с покаянным поклоном хоть завтра. Главное, чтобы это не навредило вам, друг мой.

В этот момент раздался стук в дверь. На пороге появился посыльный Степан с конвертом на подносе. Он изо всех сил старался выговорить по-немецки: «Письмо господин Вагнер срочно». Рихард взял конверт и поблагодарил юношу знакомым ему с молодости русским словом «шпазиба». 

Вагнер бегло прочёл письмо, оно гласило:

«Милостивый государь, мсьё Рихард Вагнер! Имею честь покорнейше Вас просить пожаловать в четверг, 22 февраля (пятницу, 6 марта) в Михайловский дворец в 21:00. Примите уверения в совершеннейшем моём почтении и преданности. Эдита Раден».

Не до конца поняв значение написанного, он потянул листок другу. Серов также прочитал, от удивления лицо его вытянулось, а глаза расширились:

- Признайтесь, Рихард, вы умеете управлять мыслями на расстоянии?

- Только когда посылаю восторженные взгляды прекрасным молодым  барышням в кабачках. А что?

- Мне казалось, что я тоже не умею. Да и по кабакам я не хожу. Но, чует моё сердце, мы оба плохо знаем собственные скрытые способности, – ответил Александр, продолжая пребывать в состоянии полного изумления.

- Не томите меня, пожалуйста, – я уже сгораю от любопытства. Кто такая эта госпожа Раден?

- Эдита Раден – фрейлина и правая рука Её Императорского Высочества Великой княгини Елены Павловны.

- Вот новость, так новость! Я, похоже, теряю дар речи.

Друзья помолчали какое-то время, пытаясь  осознать произошедшее. Первым нарушил тишину Александр Николаевич, искренне обрадовавшийся исполнению желаний своего друга самым чудесным образом. Он заверил Рихарда: за оставшееся до 22 февраля время непременно поведает ему и о раскладе в русских музыкальных кругах, и о роли, которую играет в них Великая княгиня, и о личных качествах Елены Павловны. Расскажет и об Эдите Фёдоровне – неординарном и всеми уважаемом человеке.

- Как бы мне ни хотелось, чтобы наши увлекательные беседы длились бесконечно, – промолвил он, – я считаю своим долгом дать вам возможность хорошенько отдохнуть после долгого путешествия. Завтра я буду в вашем распоряжении целый день, и мы всё подготовим к первой репетиции оркестра.

- Сердечно благодарю, друг мой, за то, что вы рядом. Одним своим присутствием вы уже внушаете мне уверенность в успехе моего петербургского предприятия. А ваши доброта, открытость и искренняя забота создают ощущение, будто я не в далёкой стране, а дома, – ответил ему Рихард, и, после короткого раздумья добавил. – Я вспомнил ещё одно русское слово «на пазашок»!

Серов рассмеялся. Довольные друзья выпили по последнему глотку вина и крепко обнялись.

Затворив за Александром Николаевичем дверь, Вагнер принялся пританцовывать по комнате, размахивая письмом-приглашением в Михайловский дворец. Тем временем, на выходе из пансиона Серов заметил, как посыльный Степан, что-то записывает в тетрадку. Запись гласила: «11 февраля – Баронесса Э. Ф. Раден, приглашение».

Продолжение следует