Под музыку солёного дождя часть II-5

Часть II, глава четвёртая: http://proza.ru/2024/03/22/1030

Глава пятая. Каждый о себе сам всё знает.

«Вечно сознавать, что кто-то пострадал по твоей вине –
это самая тяжкая кара, которая может постигнуть человека».
Агата Кристи)

Проводив Романа, Александра загрустила. Неприятно было осознавать, что целых двенадцать лет племянник ни разу не позвонил ей, не написал…
Не вспоминал, выходит, тётку свою родную… а приехав, словно чужой, поселился в гостинице.

Говорили они сегодня, вроде, как и душевно, но эти долгие годы разлуки незримо стояли меж ними. Больно душе, тяжко. Металась она суетно в бесплодных поисках оправданий, пытаясь свалить вину на кого и на что угодно, лишь бы себя обелить да не получалось. Чем глубже всматривалась в свою душу Александра, тем меньше находила в ней доказательств невиновности и ужасалась греховному её уродству.

А как можно ещё назвать чувство зависти к своей родной сестрице? Каким другим словом можно определить «скорбь человека о чужой радости и радость о чужой скорби»,* как ни душевным уродливым повреждением?

Ни на кого непохожей в своей семье родилась Олеся, где все женщины тяжеловесны и неуклюжи, лица у них широкие, брови низкие, глаза из-под них смотрят хмуро, недоверчиво, а главное – нрав, все, как одна, имели злобный, сварливый. И среди этой родовой некрасивости вдруг приходит в мир утончённой красоты девчушка. Радоваться бы, ан нет. Все позавидовали, даже мать родная, и дала полную волю старшенькой в недобрых чувствах искалечить своё душевное нутро на всю оставшуюся жизнь.

Едва взглянув на младшую сестрёнку, в сердце старшей тотчас поселились зависть с ревностью. Даже когда сестра с трудом выживала с младенцем на руках, не отозвалась душа Александры сочувствием. Однако, на каждом углу, якобы жалея и сопереживая, с пеной у рта осуждала она Олесю. Ей было абсолютно безразлично, что личная жизнь сестрёнки претерпела полный крах. Подумаешь, ворчала, горе великое, зато в отличии от неё, Олеська познала, что такое любовь. И сына родила от любимого… не как она… Невзлюбила тётка и племянника, который, по её мнению, во всём превосходил Севочку.

Вряд ли Шура до конца осознавала всю мерзость столь низких чувств, но… сколько бы сейчас она не выискивала оправдывай – это было именно так.

Даже осиротевшего Ромку взяла к себе не из любви и жалости, а вынужденно… кабы люди не осудили… И дёргала пацана по всяким пустякам по поводу и без, не давая мальчишке спокойно жить. А сердце ребёнка не обманешь, они ведь, как зверушки, чистоту отношений нутром чуют, да и в связке «ребёнок и родитель» всегда взрослый виноват. И на кого пенять, и стоит ли обижаться, что Ромка уехал, не простившись, и не писал, и не звонил?

А сколько она слышала в свой адрес проклятий за торговлю самогоном? Только, что несчастные матери и жёны камни ей в спину не кидали, хотя… окна разбивали часто…
После гибели Севки, оправдываясь, Александра уверяла священника, что кабы бы не она, так кто другой продавал бы. «Алкаш, – доказывала, – всегда найдёт, где выпить, а мне сыночка надо было поднимать».

Но священник неодобрительно покачивал головой и упорно своё талдычил, мол, кайся – грешна. Убеждал, что чужие грехи нас не касаются, отвечать за свои будем… и предупреждал, что горе ждёт того, через кого соблазны в жизнь другого человека приходят*.

Во очищение души много покаянных молитв наказал читать, не роптать и милостыню творить, да молиться об упокоении усопшего сыночка. Не особо верила Александра в Бога, но… изо всех сил старалась. Немало времени на коленях в молитвах простояла. Реки слёз пролила, гору свечей сожгла! И не сразу заметила, как на смену обидам, которые по сути являются невысказанной злостью, пришли понимание и смирение. Только вот нераскаянный грех за нелюбовь к сестре и племяннику в ожидании своего часа, оказывается, мирно покоился на дне её души.

Так происходит у многих, стоит лишь поглубже заглянуть в себя. О, сколько разной неправды отыщет человек в глубинной своей сущности! Такой ушат грязи может обнаружиться – не отмыться!

Грустно Александре, тревожно. Досадно до слёз и то, что сейчас, как никогда, пребывала она в полнейшем умиротворении. Жизнь в любви к Ванечке и Лёле обрела смысл, и вот на тебе… привет из прошлого… Конечно, счастлива она, что Ромка жив и несказанно рада, что всё-таки пришёл к ней, но всплыла вместе с его приходом залежалая муть со дна души и, словно нарыв, вскрыла хранилище былых недобрых мыслей и деяний. Как поступить Александре? 

Безумный страх потерять внука, эгоизмом любовь подменяя, в два уха нашёптывал: «Молчи, дура старая, молчи… откроешь тайну – Ванечку потеряешь! Заберёт Ромка Лёльку с сыном в Москву и… поминай, как звали… останешься помирать здесь одна, никому не нужная…»

«Одна… никому не нужная…» – что есть страшнее в старости?
Но не поддалась она искушениям, справилась с приступами малодушия и всю правду Ромке, как на духу, выложила. И будь, что будет, но совесть свою она больше не заточит в темницу греха, не отдаст на растерзание адским мучениям. Тяжко ей там, больно, и нет лекарства от душевных мук, кроме, как чистая совесть. 

Печёт Шура блинцы и постоянно выглядывает в окно, ожидая возвращения племянника. Шипит на сковороде жидкое тесто, заворачиваясь по краям хрустящим ажуром, и растёт на праздничном фарфором блюде горка тончайших ароматных блинчиков. Севка и Ромка любили её стряпню, любит и Ванечка… 

«Не уедет Лёля! – утешает себя Александра. – Не бросит она свою бабушку Лиду!»
И не знает, что лучше.
Несколько раз после ухода Романа порывалась она позвонить Лёле, но что-то останавливало её. Подумала, пусть сами разбираются.

Но зато не промолчала администратор из гостиницы. Ромку она узнала сразу – учились в параллельных классах, и как только закрылась за ним дверь, тут же позвонила Лёле. С нею они немного дружили. И выложила всё: и когда Роман приехал, и когда выписался.

– Только, что ушёл. Похоже, на вокзал. Зачем приезжал – не знаю. – тарахтела подруга. – Одет с иголочки и представляешь, прописка московская! Важный, серьёзный, слова не вытянешь, а улыбнётся – дух захватывает! У нас таких не встретишь, а главное, Лёлька, он не женат. Я специально посмотрела…

Она что-то ещё рассказывала, но Лёля больше ничего не слышала. Новость настолько ошеломила – умереть, казалось, легче, чем принять то, что Ромка вчера и сегодня ходил по улицам её города, дышал с нею одним воздухом. Живой, оказывается, и невредимый… успешный и красивый. На артиста Хабарова похожий, как сказала подруга. Рядом был, а о ней… не вспомнил…

Подкосились ноги, закружилось всё вокруг, мысли завертелись хороводом. Бросила трубку, не дослушав, и спешно засобиралась на улицу. Услышанное надо было переварить и успокоиться. Нельзя, чтобы бабушка и Ваня заметили её смятение. Это она так подумала, а по сути – побежала от самой себя! Она ведь все эти годы ожиданиями жила. Памятью о нём держалась, ею и спаслась… Ни одной минутки не верила, что погиб, потому, как чувствовала его живым.

Бессонными ночами рисовала в воображении встречи, исчисляя годами часы мысленных разговоров с ним. Рассказывала о себе, о сыне, но время, ни на секунду не останавливая бег, неслось вперёд, унося всё дальше и дальше назад прошлое, разбивая в сердце пустые надежды.

И пришло время, когда раскрывать правду стало уже ни к чему. Поздно, ибо её «неправда» укоренилась глубоко и прочно. Сейчас каждый в городе знает, что отец Вани – Севка. Она ж с упоением исполняла роль вдовы и создавала сыну образ отца-героя… О любви их великой сказки сочиняла и ему рассказывала… Зачем? Но если у мальчишки нет отца, так пусть будет хоть память о нём со слов матери. Так она думала и горы лжи наворотила-накрутила – не распутать! Так, что… хорошо, что не пришёл, не позвонил и… уехал, а то, не дай бы, Бог, вскрылась правда.

Подошла к зеркалу и грустно усмехнулась своему отражению, вспомнив, как подруга восхищалась внешней красотой Романа: «А я на кого стала похожа?! Чучело огородное! Корова толстая! Увидел бы меня сейчас Ромка – не узнал…»
Рыданиями сдавило горло. Едва сдержалась, чтобы в голос, по-бабьи громко и надрывно не завыть.   

Выбежала в коридор, небрежно собрала волосы в пучок на затылке, старой шалью голову покрыла.
– Ты куда? – встревожилась Лидия Петровна.
– В аптеку…   
И в резиновых сапогах по грязи и лужам быстрым шагом пошла вверх по улице к центру. Лишь бы куда, лишь бы чувствовать себя живой, ведь в душе – полнейшая опустошённость. Её нет, она словно растворилась в пространстве – остановится, казалось, и рассыплется на молекулы… Уж запыхалась, спина мокрая, а она всё идёт… идёт, не разбирая дороги… отгоняя пугающие мысли, что сегодня всему, чем жила, пришёл конец!

«Вот и всё… всё кончено… и как мне теперь жить? Без надежды? Как? – повторяла вновь и вновь, сознательно нанося себя новые раны, с целью погасить старые, и тут же с мольбой поднимала взор к небу. – Господи, помилуй! Но мне ж надо как-то оправдаться перед ним, повиниться, что чувства чистые без всякого умысла, случайно, ложью опорочила».

Разрывалась душа её меж благоразумием и любовью в пользу разума, но… как больно, что не прижмётся она уже к груди его доверчиво и не расскажет, как ждала и как устала! Не сознается в любви своей несбывшейся, ведь не вправе она разрушить то, что с таким трудом слепила и построила. Нет… Никогда и ни за что она уже ничего не расскажет Ромке, и не в чем ей виниться перед ним – оба виноваты…
 
«Эх, Ромка, Ромка… если бы ты знал…» – вздохнула Лёля и, присев на краешек скамейки, беззвучно залилась слезами, и вместе с нею мелким дождём тихо заплакало небо. Уныло заморгали, словно всхлипывая, блёклым светом фонари. На землю опустилась вечерняя мгла, туманом сохраняя тепло, но Лёльке зябко, лихорадит её. В теле жар, огнём пылают щёки. Скинула на плечи шаль и подставила лицо дождю.
Горечью скованная, она плохо сейчас представляла, как ей жить дальше. Как и не знала тогда – двенадцать лет назад…

Мать бросила её в тот роковой год, махнув рукой: «Живи, как знаешь, и не жалуйся! Но впредь запомни: прежде, чем исполнить свои «хотелки», сто раз подумай, к чему это может привести».

И улетела домой – в Канаду. Рождение внука демонстративно не заметила, но первое время неплохо помогала деньгами, а вскоре сама начала просить…
Хвалёная ими канадская медицина равнодушно поставила обследование и лечение тревожных симптомов недомогания в очередь, конца которой не было видно. Пришлось искать спасение в соседних государствах, но пока собирали деньги – опоздали. Ушли из жизни в один год и мать, и отец за нею, не пережив потерю. Сестру забрали органы опеки и следы её затерялись. Вот так грустно закончились и родительские «хотелки» красивой жизни, которой они особо то не вкусили, вопреки воле всех родных.

Бабушка слегла в год рождения Вани, а он настолько беспокойным рос, что Лёлька с ног порой валилась от усталости, ухаживая за малым и старым одновременно. И кабы бы не Александра, вряд ли справилась.   

Ой, какую же вину носила в своём сердце Лёля перед тётей Шурой – словами не передать! Ведь Севкина смерть на её совести лежала.
Долго он ей снился с красным шарфом в руке… Чистый, честный, смешной, на плюшевого медвежонка похожий.
Парнишка проваливался под лёд, и Лёля с криком просыпалась, задыхаясь в астматическом припадке. Врачи называли это состояние нервной одышкой на фоне острого стресса, и это было правдой, потому, как чувство вины поглотило её тогда полностью.

Не нашла Лёля, догадавшись о беременности, в себе мужества честно рассказать обо всём Роману. Жгучим стыдом и страхом захлестнуло её и, в бессилии да панике, она делала всё, чтобы он – мальчишка неразумный – догадался сам. Психовала, капризничала, всеми способами внимание к себе привлекала, а Ромка вдруг начал её избегать.   

На дне рождения Севы Лёлька совсем голову потеряла… вот и погиб из-за её дурости не тот, на кого чувства свои она изливала, а другой – невинный вовсе. Доигралась, получается! И кто виноват?

А потом пришлось ложью спасать Севкину мать.   
Нет, не думала она тогда о себе, просто ещё одной смерти испугалась до жути, а спустя некоторое время вдруг поняла всю выгоду этого обмана и для себя. Молва людская быстро переиначила осуждение в жалость и начала восторгаться её стойкостью, и силой любви к погибшему парнишке.

И жизнь Лёлина стала двуликой: одна сторона лицевая, вторая – изнаночная. С лица – праведная, правильная, а с изнанки… ненавидела себя за ложь, которой обрастала, словно веригами, с каждым годом всё больше и больше, вовлекая в ловушку неправды сына и всех остальных. 

Училась, работала и подрабатывала, огород сажала. Когда Ване исполнилось три года, продала квартиру и купила дом. Тётя Шура все свои сбережения на это пожертвовала – лишь бы внуку было хорошо. Всё успевала Лёля: и сына растить, и за бабушкой ухаживать, и тётю Шуру вниманием одаривать. На себя только ни времени, ни сил не оставалось.

С годами, став матерью, поняла, что сама стала жертвой родительского равнодушия и, как вся молодёжь того времени, заложником крушения нравственных устоев в обществе. Бесчестье не осуждалось, нравственность порицалась, а юность чувственна, поверхностна и слепа. На чужих ошибках не учится, живёт не умом, а эмоциями, а тут любовь, вроде, как настоящая случилась. Хотя, часто думала Лёля, не известно, выдержала бы эта любовь – останься Ромка здесь, все трудности раннего материнства и отцовства…

И не жалела она, что отпустила Романа на все четыре стороны. Не испортила ему жизнь, привязывая к себе насильно, и сохранила в душе светлую память первой любви, о которой каждый миг её жизни напоминал сын. Ванька, подрастая, всё больше походил на отца: и внешне, и характером. 

Но очень хотелось Лёле, чтобы Ромка не думал о ней плохо и так же тепло вспоминал её, а он, выходит, о ней и не думал, и не вспоминал, иначе бы, хоть когда-нибудь, да объявился…

«Ну, что ж, – успокаивала она себя, – что ни делается – всё к лучшему!»
И с мыслями, что давно уж пора на волю отпустить прошлые страдания и начать жить без оглядки, она накинула на голову шаль и, на ходу вытирая слёзы, медленно побрела в аптеку.

Так же неспешно, возвращался из гостиницы к тётке и Роман. Шли они с Лёлей параллельными улицами и думали об одном и том же.

Ромка впервые в жизни признался сам себе, какой выгодой обернулась ему Лёлькина ложь. Главное – она освободила его от ответственности, и именно поэтому он упорно отказывался прислушаться к мнению Бориса Андреевича в отношении Лёлиной беременности, лукаво изображая из себя оскорблённую невинность. И не стоит искать оправданий, ибо каждый знает выгоду обиды – она всегда выступает обоснованием для бездействия. Поэтому и бежал он, словно крыса с тонущего корабля, из города.

Чего греха таить, ведь только от одного представления, что ребёнок мог быть от него, Ромку тогда бросало в жар. Лёля Роману нравилась, он страстно желал её, но ни ранняя женитьба, ни тем более ребёнок не входили в его планы. И когда Лёля назвала отцом своего ребёнка Севку, испытал с одной стороны облегчение, а с другой – взыграла типично мужская ревность. Задели его мужское чувство собственности – моё, не прикасайся! Сам не гам, но и другому не дам! Этакая собака на сене.

Сомнения в недрах души его шевелились, но он упорно их подавлял, потому, что так ему было выгодно. Ужасало, что и сострадание к Лёле он, в угоду себе, точно так же давил. И задавил полностью. Спустя некоторое время он уже не сомневался в Лёлькиной измене. 

Крайне неприятно сейчас Роману осознавать, что все эти годы он жил в плену своей нечистой совести. Поэтому и маялась, и тревожилась его неприкаянная испорченная душа. Стыдно перед девочкой, которую обидел, перед сыном, которого бросил.

«Какой ужас! – воскликнул он. – Ведь я ж подонок, ничтожество! Под напускной гордостью, трусость прятал! И чем я лучше своего отца? Тот хоть не знал о моём рождении».

Он вновь почувствовал неприятные перебои в работе сердца и остановился, пытаясь успокоиться.
«Нет, – подумал, – никогда я сына не брошу, как бы Лёля меня не встретила. На коленях буду у неё прощение просить».

И отправился в аптеку.


* «Зависть - это скорбь о чужой радости и радость о чужой скорби» – Архимандрит Рафаил

** «17:1Сказал также Иисус ученикам: невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят;
     17:2 лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих» –  Евангелие от Луки.


Продолжение: http://proza.ru/2024/05/03/66