Под музыку солёного дождя часть II-6

Часть II, глава пятая: http://proza.ru/2024/05/02/1534

Глава шестая. Привет.

«Твои дороги далеки,
Неумолимы расстоянья,
А я, рассудку вопреки,
Все жду случайного свиданья».
(Вероника Тушнова «Ожидания»)

На пешеходном переходе из открытого окна машины Лёля услышала песню, незамысловатый текст которой, остро цеплял самые глубинные струнки её души. Для кого-то это была заурядная грустной песенка о запоздалой встрече, а для Лёли, живущей надеждой, слова её звучали пророчески:

«Привет! Сегодня дождь и скверно,
А мы не виделись, наверно, сто лет.
Тебе в метро? Скажи на милость,
А ты совсем не изменилась, нет-нет.
Привет! А жить ты будешь долго,
Я вспоминал тебя вот только в обед…» – пел Максим Леонидов, и Лёля совсем поникла.
Она никогда не сомневалась, что где-то там – впереди – им обязательно уготована встреча, но будет она такой же пустой и безрадостной, как в этой песне:

«Привет! А дождь всё не проходит,
А я с утра не по погоде одет.
Должно быть, я уже простужен…»

«А простужена я», – Лёля поёжилась от холода и, опухшая от слёз да мокрая от дождя, вошла в аптеку, что построили ещё в начале прошлого века. Детворой они бегали в неё за аскорбинкой и гематогеном. Главным было – входить по одному, чтобы услышать при открывании двери нежный звук колокольчика. Аптеку давно модернизировали, заменив высокие из тёмного дерева витрины на стеклянные и зеркальные, поставили новые двери, а колокольчик оставили.

«Неужели это всё раскупается? – как всегда подумала Лёля, поражаясь изобилию лекарств. – Почему же тогда больных не становится меньше?»

Так же она всегда удивлялась и количеству торговых точек в городе, что росли, словно грибы после дождя, при сокращении численности населения, о которой постоянно сокрушался сытый и холёный мэр города, что-то при этом несбывшееся обещая…

Лёля, очарованная литературой душа, уходила от современных, слишком приземлённых реалий жизни в мир книг, и поэтому умудрилась избежать ловушки безумной меркантильности. Она научилась довольствоваться малым, привыкла экономить и искренне огорчалась оскудением потребностей человека, понимая, что вещи не несут в себе никакой духовной ценности, а напротив, своим количеством вытесняют их, вызывая серьёзную зависимость от покупок.

«Шопингом – слово-то какое противное, – морщила Лёля носик, листая рекламные проспекты, – снимается стресс! Это же надо такое придумать!»

Но как-то она сама поддалась влиянию подруги и оставила, отложенные на новый забор деньги, у торговцев на рынке. Накупила кофточек, платьица, пальто из твида и шубку из мутона, а дома… заплакала. Лишняя одежда появилась и потянула за собой новые потребности и расходы: шляпка, шапка, платочки, сапожки к пальто и шубе… а внутренние проблемы, как были, так и остались. Лучше бы за эти деньги они с сыном в Москву съездили. Ванька тогда крепко обиделся, он один среди всех своих друзей нигде не бывал… Устала она…

Нежно звякнул колокольчик, и Лёля, почему-то вздрогнув, резко обернулась. Мельком взглянула на входящего и, ни о чём ещё не успела подумать, как подкосились ноги от бессилия, куда-то вниз провалилось сердце и замерло дыхание – в аптеку входил Ромка. Узнала? Вряд ли, ведь всего на долю секунды встретились они взглядом. И совсем не похож был этот высокий худощавый мужчина, с большой кожаной сумкой на плече, на того задиристого парня, что жил в её памяти. Нет – не узнала. Скорее, почувствовала, а может… искорка негасимой любви взглядом долгожданным сердечко её опалила и вздрогнуло оно. Кто знает?

Испугалась! Себя застеснялась! Первой мыслью было бежать, хоть под прилавок спрятаться, лишь бы не встретиться! Забилась в угол ближе к выходу, вперилась взглядом в витрину, словно изучает что-то, а сама продумывает план бегства. Но на счастье у него зазвонил телефон. Рома остановился в дверях.

– Я уже возвращаюсь… тётя Шура, не волнуйся… пройтись захотелось…
Он вышел на улицу. Лёля выскочила следом и, не поднимая головы, юркнула за угол.
– Нет… к ним я завтра пойду… готовь ужин, я страшно проголодался… – успела она услышать, убегая.

Она поняла: «К ним» – это к ней с Ваней, больше ему здесь не к кому идти. Получается… захлебнулась мыслями, заметалась в переживаниях… никуда он не уехал и о ней не забыл. А значит… а значит, надо срочно себя в порядок приводить, дома прибрать… угощение придумать…

И всё, о чём думала минутами назад, начисто вылетело из головы. На дворе уж темно, а она планов наметила громадьё, и откуда только силы взялись.

По пути домой в парикмахерской кончики волос подровняла. После, до самого закрытия, в магазине от прилавка к прилавку переходила и полную корзину нужного и ненужного накупила.

Трудно Лёле собраться с мыслями. Поговорить бы с кем, да некогда и привыкла она самостоятельно решать все свои дела. «Лучше б я ничего не слышала!» – никак не получается у неё овладеть собой, нервы совсем расшалились.

Но, как известно, лучшее средство от любой хандры и нервотрёпки – это работа. И до глубокой ночи Лёля наводила в доме порядок, но взглянула на всё со стороны и расстроилась. Много сил и средств вкладывала она в обустройство своей усадьбы, которой гордилась и очень любила, но дел не убавлялось. Реально не хватало мужских рук, и особенно бросалось это в глаза именно весной.

«Да уж, как есть», – подумала Лёля и отправилась на кухню заняться собой. Тихо включила магнитофон и под музыку осветлила, потемневшие после родов волосы, бровки подкрасила, сделала маникюр. Новый тюль на окошко повесила и много разных дел переделала, а после никак не могла уснуть, всё пыталась встречу представить.
Как войдёт он, улыбнётся и просто скажет ей: «Привет!» …
А больше ничего на ум не приходило.
«Привет».
«Привет» … и всё …
Она узнала его, а он её – нет… в душе пустота.

Выгорела она за сегодняшний вечер. Так бывает, особенно у женщин. Натура у них непостоянная, противоречивая, потому, как мыслят они объёмно, многомерно. Чувствуют глубже, острее. Сильнее боль ощущают. У них шире диапазон эмоций и жизнь они воспринимают многограннее, и в силу этого быстрее, чем мужчины, эмоционально выгорают.
Выгорела, но не погибла.

В доме тихо. Все давно уснули. Нагоняя сон, с улицы доносятся вкрадчивые убаюкивающие шорохи, по стенам гуляют узорчатые ночные тени, но Лёля не спит и на душе её удивительно спокойно. Она больше не тревожится, и предстоящая встреча её не волнует. Душа утешилась, переродилась и обрела свободу. Лёля вдруг ясно почувствовала, что стоит на пороге больших перемен. И как бы не развивались дальше события – придёт Роман или не придёт, что скажет и как поведёт себя, прежней жизни уже не будет.

Налетела грусть и неожиданно стало жалко былое, в котором, несмотря ни на что, она по-своему была счастлива. Это она чётко поняла сейчас, а ещё подумала, до чего же сладостны ожидания, и как грустно с ними прощаться.


По-своему счастлива… Да, конечно… сын, работа… и никакой личной жизни. Перечеркнув беззаботную молодость, в семнадцать лет стала одинокой мамой. После родов располнела, но невысокая, фигуристая, полногрудая – она нравилась мужчинам постарше, что сплошь и рядом были женатыми. Унизительны для Лёли их ухаживания и двусмысленные намёки. Один лишь Влад испытывал к ней серьёзные чувства и даже хотел жениться, но Лёля не отвечала ему взаимностью настолько, чтобы пойти замуж за него против воли его родителей.

И никогда об этом не пожалела, а годы бежали день за днём всё быстрее и быстрее, и не заметила, как сын подрос, как вступила она в пору расцвета женской привлекательности и как придавило её со всех сторон холодное колючее одиночество.

Женихов не осталось – все давно окольцованы, а разведённые… так хороших мужиков не бросают – за них держаться. Их холят, лелеют да оберегают. Все замужние подруги в гости Лёлю не зовут, как и других одиноких женщин.   

Так и прожила Лёля почти до тридцати лет, не зная, что такое любовь ответная, близость тела с родством душ соединённая, и мается она временами от беспредметной неизбывной тоски. По тому, о чём представление имеет только из книг ею прочитанных. Как же мечтала она почувствовать мужскую заботу о себе, чтоб слышали её и понимали. До истомы жаждала ласку испытать, тепло любящего сердца да сильных рук. Хотела слабой стать, порой глупой, иногда капризной и не работать, как ломовая лошадь. Так ведь бывает… у кого-то… Но всё равно… по-своему, она была счастлива.

Мрак ночи, угасая, засветился синевой, с улицы потянуло прохладой и промозглой сыростью. Лёля плотно закрыла, оставленную приоткрытой на ночь форточку, ещё немного понежилась в постели, прогоняя в забвение ночные думы, и встала.

Вышла на крыльцо. В лёгком тумане полупрозрачного утра поднимался новый день – день рождения Севки – день долгих утомительных поминок. Лёля устала от них, и даже обрадовалась, что заболела. Изматывали душу одни и те же разговоры, воспоминания и невыносимо тяжко было сидеть на кладбище возле пустой могилы. Пусть сегодня Роман с тёткой и в церковь сходит, и на кладбище, а ей надо выздоравливать, на работе ждут, но с утра опять поднялась температура.

Переусердствовала она нынче, перенервничала сильно. Преодолевая слабость, Лёля покормила бабушку, помянули все вместе Севку, проводила в школу Ваню – первый день после болезни пошёл, и прилегла на чуток, обняв кошку, на диване, и крепко-накрепко заснула под мирное целебное её мурлыканье.

Зато Роман, впервые за много дней, этой ночью выспался. В аптеке молоденькая фармацевт, в нарушение всех инструкций, не только продала ему рецептурные препараты, но и порекомендовала много чего полезного. Выпил он вечером все таблетки, настойки, блинчиков наелся и перед сном, едва ворочая языком, всё-таки поинтересовался у тётки, почему она не показала ему ни одной Лёлиной фотографии.   

– А у меня их нет, – не моргнув глазом, соврала Шура, боясь племянника разочаровать. В моде нынче барышни худосочные, а Лёлечка – пышечка, кровь с молоком – вдруг не понравится. Вживую-то она намного краше.

Проснулся Рома с рассветом. Тётка, собираясь в церковь, позвала его с собой и он, не раздумывая, согласился. Он вообще плохо соображал, что с ним происходит в последнее время. Словно не с ним и ни в этой жизни…

В церковь, случалось, Роман иногда заходил, но не более, чем на пять минут. Свечку поставит, перекрестится, денежки в ящик для пожертвований опустит и достаточно. А сегодня впервые в жизни ему пришлось присутствовать на Богослужении от самого начала его и до конца, и даже на панихиде.

Он абсолютно не понимал действия, не знал, где надо креститься и кланяться, но особо не заморачивался – он силился понять, о чём поют и о чём молятся люди. Запах ладана успокаивал, песнопения укачивали. Временами на глаза наворачивались слёзы, сердце обволакивало горячей аурой любви. Она словно витала в воздухе. К своим, чужим, к тем, кто стоял рядом, и Роману вспомнились все: и живые, и мёртвые – все, кто сердцу дорог, кого любил и любит.

Удивила его ещё атмосфера сплочённости и единства молящихся. «Как в армии перед боем, – вспомнилось ему, – когда все, как один, все за одно и каждый друг за друга, как и те трудники, что встретились ему в поезде».

Когда вышли из храма, тётка одобрительно похлопала его по спине: «Молодец, не ожидала… ишь, как душа твоя откликнулась…»

Ромка и сам от себя не ожидал. Он вообще в растерянности пребывал с тех самых пор, когда в беспамятстве лежал и матушка ему видением явилась, и всё его сознание перевернула. Сказала: «Поезжай, сынок, домой», он и поехал, словно заколдованный. А может не привиделась, и всё случилось наяву? Но разве такое возможно в реальном мире?
«Мистика, какая-то! – терялся в догадках он и ничему не сопротивлялся. – Пусть будет так, как идёт, мать ведь плохого не посоветует».

– Что ж, – прервала его размышления тётка, – дальше я сама, а ты иди к Лёле. Вам есть о чём поговорить…

Назвала адрес и пояснила: «Как дойдёшь до большой усадьбы, где на пригорке, высокий белый особняк стоит, а на каменном заборе висит объявление о его продаже, так сразу за ним и увидишь Лёлечкин дом. Он в глубине сада прячется. Раньше это всё Петрашевским принадлежало – жили у нас такие воротилы. Никто не работал, а все на машинах ездили, жили, как баре. Жулики, одним словом. В перестройку уехали и большой дом сразу продали, а старая бабка их обитала в доме, что Лёля купила, так вот она наотрез отказалась переезжать. Так и жила в нём до самой смерти. Померла, слава Богу, у них в Москве, али где ещё, не знаю, но как дом выставили на продажу, Лёлька прямо загорелась вся! Хочу, говорит, моим будет – и купила! Кредит, правда, пришлось брать, но ни разу не пожалели».

Ромку уже трудно было, чем-либо удивить, но то, что в доме, где когда-то мальчонкой бегал его отец, сейчас подрастает внук этого отца, казалось поистине невероятным.

Улица, где жила Лёля тихая, тенистая. Многоэтажек не предвидится – за околицей озёра, карьеры, которые давно превратились в живые, полные рыбы, водоёмы.
Вот и заветный дом. На фоне соседских, довольно-таки богатеньких усадеб, её участок смотрелся скромно, но необыкновенно уютно.
Большой сад, за ним теплица и огородные грядки. Под раскидистыми яблонями резная деревянная беседка.   

Сердце бешено заколотилось. Сколько лет он ждал этой встречи! Как долго мечтал о ней! И вот пришёл этот момент, наверное, самый счастливый момент в его жизни, и ему захотелось сказать: «Остановись, мгновенье…»

Как поднимался по ступенькам деревянного крыльца, как звонил в дверь – не помнил, как открылась она – тоже…

Они стояли и молчали, завороженно глядя друг на друга. Он тонул в её рыже-карих глазах. По-прежнему красивых, притягательных и… родных. И сжималось сердце – взгляд в них не искрил, как прежде, он потухшим был, каким-то беспомощно-усталым.

– Привет, – прошептал, пересохшими от волнения, губами.

Она, заспанная и взлохмаченная, слегка улыбнулась и подняла руки собрать распущенные волосы, как тогда, ответила просто, словно вчера он ушёл: «Привет!»

И только халатик на ней был не тонким и не коротким, а длинным и тёплым…

Продолжение следует.