Тарасик

               
               
   Когда мы с Вилюйкой  спускаемся  гулять в овраг, то нас  за мостиком   всегда встречает  жулан  сорокопут.    Жестокий убийца с привлекательной   внешностью.  Верх – шоколадный, низ –  белый с кремовым оттенком – всё очень достойно.   Правда, через глаз идёт чёрная полоса,  как повязка  у  пирата.   Бог шельму  метит.
 И как  же  бывает в этой жизни!  Всякий раз,  когда  я  видел  на  сухой ветке   пернатого   злодея,  я   вспоминал  хорошего,  искреннего   человечка:  Толика – Тарасика.  Вернее,  одну  историю,  связанную с ним.
   
   Я учился в пятом классе.  Как – то мы  всем  классом    отправились   на  экскурсию  на  хутор  Заря,   где  находилось наше лесничество.  Хутор располагался в  4 -х   километрах от  моего села.  На хуторе местный лесник  показывал  нам  питомник, где  из  семян  выращивают    саженцы   ценных пород  деревьев,   рассказывал о деревьях,  растущих  в нашем  лесу,  предупреждал о том,  что нельзя     разводить костры,   потому  что может возникнуть лесной пожар.    На этом для всех моих одноклассников  экскурсия закончилась,  и пришло время возвращаться домой.    Меня  же пригласил в гости  мой одноклассник  Толя  Тарасик, который жил на хуторе.  Фамилия его  была  Тарасевич,  но поскольку,  он был  маленького  роста, то  все звали   его  Тарасик. 

   Тарасик появился у нас  в   классе  недавно.  У них на хуторе была своя  школа, в которой  дети учились с первого по четвёртый класс.  В пятый же  приходилось  ходить  уже  в село.  Так  он  и появился в нашем классе.    Мы с Толиком  оказались   за  одной партой.   Тогда и познакомились.   Выяснилось, что  Тарасик   - мой родственник.   Об этом мне рассказала моя бабушка Мария Ивановна.  Когда  я  сообщил ему  о том, что мы родственники, Тарасик признался, что он об этом знает.  Знал и молчал.  Гордый. Ярко рыжий,  маленький,  напоминающий  рыжика соснового,    Толик был   мальчишка  спокойный, серьёзный  и  самостоятельный.    И когда  после экскурсии  он пригласил меня в гости, то я,  конечно,   согласился.   Мы  с  Тарасиком подошли   к  учительнице   и  попросили, чтоб она разрешила мне остаться на хуторе,  потому  что мы с  Толиком  родственники,  и  его  мама  ждёт меня в гости.    Александра  Дмитриевна,  наш классный руководитель,   задала  нам несколько вопросов  и, получив на них ответы,  которые её устроили,  разрешила мне остаться.   

   Мама Толика  нас ждала.  Оказалась  она  приятной  и доброй женщиной  - такой, как о ней и рассказывали  моя бабушка и мама.  Принимала она родственника очень  радушно,  хотя,  было заметно, что живут они бедновато.   У них не так давно умер отец,  и  теперь  ей  приходилось  одной   растить  двух сыновей.   По этому поводу бабушка сильно сокрушалась и всё  выспрашивала  меня о Толике:  как он одет?  Что он ест на переменке?
 Старший брат Тарасика Иван, по прозвищу Кабанчик  -  такой   же  ярко  рыжий,  как и сам Толик,  тоже  невысокого роста,   но  плотный  и  коренастый   в этом году  закончил  восьмой  класс и поступил  в мореходку, вернее,  в училище речного флота.  «Будет учиться и жить на всём готовом» -  радостно сообщила  мне  женщина.  Ещё она радовалась, что сын её будет «плавать не по морям – океанам, а по реке».  "Как ты считаешь, Костик, я правильно думаю?  Ведь на реке безопасней плавать?" - поинтересовалась она моим мнением. Я тоже считал, что на реке - безопасней, о чём и сказал маме Толика. Мне хотелось сказать что - то хорошее и приятное этой доброй, искренней женщине.  Мы  с Тарасиком   жевали, что Бог послал и подавала на стол его  мама, а она  расспрашивала меня  о бабушке, о маме, об отце.   И тут же  всплакнула  о муже.  Толя её  попросил не плакать.  Вышло у него это, как – то по - взрослому  и по – доброму: в том смысле, что  мать  он понимает, но  просто,  при   госте - неудобно.   Мать успокоилась,  вытерла слёзы,  а мы с Толей встали из – за стола, я поблагодарил за угощение  и  мы   отправились в лес,  который находился у них сразу за огородом.

   Для меня всё это было удивительно.  Лес я любил, к тому же,  бабушка  поощряла мои походы за грибами, но ходить мне приходилось далековато.   Правда, я  в основном ездил на отцовском велосипеде.  Вначале ездил «под рамой» – «через раму» ноги не доставали до педалей.  А когда подрос, то уже нормально ездил,  на раме.  Велосипед   прятал во рву, который отделял колхозное поле от леса.   А здесь – всё рядом.   Тут тебе дом, тут тебе и лес. Толик показывал мне места,  где зимой   ставит петли  на  зайцев.   Рассказывал, как он это делает.   Ему, как и мне, было 11  лет.  Он был добытчик, он был надёжный помощник своей матери.   
 В одном месте  я  обратил внимание  на   свалившееся на землю   птичье гнездо.  Я стал его рассматривать,   пытался  определить – чьё это гнёздышко?  Как оно оказалось на земле?  Было  оно не маленькое, но и не сказать,  чтоб   очень  большое.    Толик заметив  мой интерес к находке,  сказал:  «Это я его сбросил.   Помучился я с ним.  Видать, цепляет он его там – будь здоров».

   Я  просто опешил  от услышанного.  Тарасик разоряет птичьи гнёзда?  Я знал придурков, которые этим  занимаются  и  получают от этого удовольствие.   Но,  чтоб Толик?!  Я не мог в это поверить!  Я  не понимал!  Как такое может быть? Но, вот оно,  гнёздышко - разорённое,  растерзанное.  К тому же, он и сам не отрицает  этого,   ещё и гордится…    «Ты зачем это сделал?» -  вырвалось  у меня.  Внутри, что – то  пробуждалось    нехорошее по отношению к Тарасику.  Он  мне стал  казаться  каким – то   чужим  и неприятным.   Толик  всё понял.   Он  попытался   успокоить  меня - улыбнулся  и  сказал:  «Да это же гнездо сорокопута».  То,  что  это гнездо сорокопута  - для меня мало что значило  и никак не объясняло  его поступка.     Я знал  многих  птиц,  даже  умел их ловить;  обращался с птахами я  бережно.  Какое – то время  птичка жила у меня дома  в клетке,  которую я сам и смастерил,   потом  я  её выпускал в полном здравии.   Я   знал,  что есть  такая птица  сорокопут.  Я слышал, что эта, в общем – то небольшая птичка,  очень жестокая и кровожадная.  Но я, почему – то в это не верил.  Возможно оттого, что  в   поле,  где я  каждое лето  пас  свою  корову,  от  приятелей, таких   же   пастухов,  я наслушался  столько   всяких   побасенок – страшилок  о встречах с русалками, с  коварными    лоскотухами,  которые   завлекут, уведут  и  защекочут до смерти.  Приводились    конкретные случаи:  дядя  Лаврентий искал потерявшегося телёнка  и   встретил «её» в пшеничном поле,  и началось  такое…, что он только чудом остался жив.

   Рассказчик  делал большие  испуганные глаза, божился, что говорит истинную правду,  и  наконец,     складывал  крестиком  указательные пальцы и  трижды их чмокал,  что должно было снять все сомнения  в правдивости  его  истории.    Но я в эти сказки – страшилки  не верил.  Я  был пионер,   я  много читал,     верил в  науку  и   в   победу коммунизма во всём мире.    Все   разговоры   о  кровожадности   сорокопута   я  считал   такой  же   выдумкой , как   сказки  о  коварных и  жестоких   русалках  и лоскотухах.   Так что  слова  Тарасика: «…это же гнездо сорокопута»  -  меня  никак не убеждали.  Толик, видя моё  сомнение,  стал   рассказывать, что сорокопут – гад.  Что он нападает на  небольших птичек, и даже ворует птенцов из гнёзд,  убивает  их ,  а затем  накалывает  свою жертву на колючку или сучок, где потом  и  клюёт  беднягу. Я  не мог  поверить  в  сказанное  Толиком:  уж  очень всё   было   похоже на страшилку,   которых я столько    наслушался.  К тому же, я  не  представлял:  как  это небольшая  птичка   может насадить на колючку другую птичку? 
  - Да ты специально всё  сочиняешь, всё выдумываешь, чтоб оправдаться за то,  что сделал! -   бросил   я   ему.   
  - Ничего я не выдумываю!  Ничего я не сочиняю!   Нет у меня такой привычки!  -  неожиданно твёрдо и жёстко  ответил  мне   Тарасик.
 
   Сказал -  как отрезал.    Было заметно, что его сильно   задели мои слова о том, что он хитрит и выкручивает.     Его  лицо  стало бледным, глаза   увлажнились и заблестели.  Для меня его болезненная реакция была неожиданной.   От его обычной  сдержанности  и следа не осталось.   Толик, заметно волнуясь,   стал  называть   мне конкретных птичек,  называть  деревья,  на которых  те  раньше  гнездились, выводили птенцов, а теперь, после того, как появился  здесь сорокопут – они все пропали.   Одних он убил и сожрал, а другие  из этих мест улетели.   Рассказывая  о пропавших птицах,  он всё больше распалялся…  От волнения  речь его стала неровной  и сбивчивой. Чтоб справиться с этим,  Толик стал напирать на согласные - выговаривал их он очень старательно  и твёрдо, будто во рту жернова ворочал.   Я  не узнавал  Тарасика.  « А тты зннаешь скколько вредителей  ппрёт   из леса на наш огород?  И  ползут, и налетают?  Раньше пттички   этих  врагов  полззучих  собирали на  огороде,  а теперь   все  они  отсюда улетели.  А некоторые вообще погибли. И какой  там  будет урожай?  А ты жалеешь сорокопута…».

   Я молчал…  Меня тронули его эмоции,  меня удивили   слова    об огороде, о вредителях,  об урожае.  Я никогда об этом не задумывался.   Об этом думали взрослые – бабушка, родители…  Я понял, что получилось, как – то, не хорошо.  Толик очень обиделся. У него даже слёзы на глазах…  Он поэтому и отворачивается, чтоб я не заметил.  Я не хотел обидеть Толика, а  вышло так, что  обидел. «Пойдём покажу» - решительно  произнёс  Тарасик  и направился в глубь леса.  Я поспешил за ним.  Я не знал,  что  тот  собирается мне показывать, но ослушаться его я не посмел.  Это было что – то новое в наших отношениях.  Обычно лидером был я.  Но  теперь   всё изменилось.  Очень скоро он остановился,  ткнул  вверх рукой и каким – то  незнакомым мне тоном  произнёс:  «Смотри!  Смотри, что творит твой сорокопут!»   Вверху, на  дереве,  на коротком остром сучке, торчащем из сухой ветки ,   висело  что – то продолговатое,  с несколькими  торчащими     пёрышками.  Приглядевшись, я понял, что это  обглоданный  скелет  птички.  Уже порядком обветренный   и  подсушенный,   на котором, каким – то образом,  сохранились  некоторые  маховые  перья.  Ещё несколько пёрышек  присохло  к  скелету. Эти были  мелкие, пуховые.    Несколько таких же  пуховых  пёрышек,  каким – то образом зацепились   на  сухой ветке, из которой торчал злополучный сучок.    Они держались там и не падали.  И даже свежий ветерок их не сдувал,  а   только  слегка  пошевеливал  их  мягкие опахала.
 
   Я понял, что  Толик  ничего  не выдумывал.  Я напрасно на него  окрысился, не поверил…  Моё благородное негодование оказалось  глупым,   пустым  и  обидным для хорошего  человека…  Чувствовал  себя  я отвратительно…  Меня в гости пригласили…   Так  искренне,   так радушно  принимали…  Я не решался посмотреть Тарасику в глаза, я не знал, как мне  теперь  с ним разговаривать.

   Мы шли через  хутор  по единственной  его  дороге.  Толик  провожал меня, как и обещал Александре Дмитриевне.   Шли мы молча.  От этого молчания, от всего случившегося,  было  тягостно  и неловко.    Всё это становилось  невыносимым, и  я  сказал  Толику, что  дорогу  знаю и  дальше  провожать  меня не надо.   Кивнул на прощанье головой и прибавил ходу, будто хотел убежать.    Тарасик по инерции ещё какое – то время шёл сзади, затем я понял, что он остановился.  Я  оглянулся - Толик стоял в выбитой грузовиками колее. Маленький рыжий, в рыжей глиняной колее  он казался ещё меньше.  Он стоял боком ко мне, будто стал разворачиваться, чтоб идти домой, но засомневался и остановился в пол  оборота...  Голова его была опущена  и немного развёрнута ко мне, но смотрел он не на меня,  а немного мимо. Будто опасался встретиться со мной взглядом.   Гордый Тарасик был потерянный   и  несчастный... И  что - то накатило на меня, что - то сдавило грудь и стало так муторно, так тоскливо, что я резко    махнул  на прощанье рукой  и  ринулся прочь,  не оглядываясь.    Вскоре  я  вышел из хутора и оказался на поле,   где дорога была мне, в самом деле, знакомая, и откуда   уже виднелось вдали моё село.

   Дома   бабушка и мама всё расспрашивали меня о походе на хутор.  Я  в подробностях  рассказывал  об экскурсии, о том что был  в гостях у родственников,    об  угощении, о  своём хорошем  впечатлении  от мамы Тарасика.   Но я ни словом не обмолвился  о  том, что  произошло у нас с Толиком.  Я не мог  этого  рассказать.   Чувствовал себя я неважно.   Я понимал, что  случилось  что - то  нехорошее,  по моей вине, по моей глупости.  Как  же так получилось?   Я ведь  плохого  не хотел, я хотел только правду отстоять…