Ты же умный парень, что ж ты такой дурной? Часть 3

               
   
   Витька - Шустрик тоже вызывал сомнения. Он отрезал горбушку хлеба, мякиш выковыривал, а на место мякиша накладывал мед - у них  дед Василь  держал пасеку. И когда   бабушка   требовала, чтоб Витька  показал -  сколько наложил меда - тот  спокойно показывал. Баба была довольна, что внук лишнего не берет - над горбушкой возвышался тоненький слой мёда - о выковырянном мякише она не догадывалась. Внук тоже оставался доволен, что обманул бабку.               
 
  А еще Витька «показывал фокус» - так он называл свою шутку. Он шел по улице и негромко себе под нос, матерно «посылал»  старушек, сидящих на скамеечке или на завалинке. При этом смотрел на них, улыбался и кланялся. Старушки в ответ дружно приветствовали такого вежливого и воспитанного паренька,  желали ему доброго здоровья и тоже кланялись. А Витька балдел от своей лихости.  Шустрик и в самом деле был лихой. Он как - то притаранил мне прямо домой снаряд  времён Отечественной войны. . « Смотри! В огурцах нашёл, во огурец!" - хвастается мой приятель и показывает боеприпас  из-под майки. Жили мы в селе на Украине, и после войны этого добра у нас хватало.               

  Мы сразу двинулись на речку. Прямо за огородами  протекала небольшая безымянная речушка, поросшая кустарником и лопухами.  Там  обычно мы и отирались. Ловили карасей, линей, краснопёрок, ершей и даже  небольших щучек, а чаще всего - пескарей и вьюнов. Ловили на удочку, ловили плетёными из лозы   люльками (узкими продолговатыми корзинами) и даже - руками. Был у нас и такой способ. Бродили по речушке, мутили воду. Рыба всплывала на поверхность, - видимо, ей не хватало кислорода и она появлялась над водой. Вот тут - то мы её и хватали, что называется, голыми руками. На вьюнов же мы просто наступали  во время своих хождений по реке.  Ходили  мы всегда босиком, так что, наступая, всегда чувствовали скользкого прохладного вьюна, который оказывался под ногой. И тут надо было аккуратно вытащить его из - под подошвы, чтоб  не ускользнул. Что и говорить, мы с детства были добытчиками. И бабушка всегда очень хвалила меня, когда я приносил домой пойманную рыбу. Всё - таки мой улов был приятным дополнением в нашем однообразном питании.   
               
  На речке мы первым делом развели костёр и сунули в него снаряд.  Он почему-то долго не взрывался.             
А тут, с колхозного двора потянулись на обед мужики, наши соседи. Некоторые ходили по тропе, на которой мы и развели костёр.  Снаряд  же мог рвануть в любой момент. Надо было что - то с этим  делать. Сами - то  мы спустились к речке  под обрыв, чтоб нас не зацепило. Пришлось рискнуть. Нашел палку подлиннее, и этой палкой аккуратно  выкатил снаряд из огня. Страху натерпелся - понимал, что в любую секунду может рвануть. Но чувство ответственности победило страх.
               
  Когда снаряд совсем  остыл, мы уже к нему попривыкли. Взяли да и  разобрали. То - есть, отделили болванку от гильзы. С речки пришлось уйти, всё  из - за тех же соседей - колхозников, направляющихся на обед. Не хотелось с боеприпасом  попадаться на глаза  взрослым.  Пошли в наш сад.  Когда разобрали, то обнаружили  блестящий металлический стаканчик с веществом похожим на мыло. А ещё там была маленькая блестящая штучка похожая на шляпку, с каким - то веществом, похожим на спрессованный зубной порошок.  Я Витьке сказал, что это - пирсалин (пироксилин). Взрывчатое вещество. Витька,  заспорил: "Нет, это не пирсалин".

  Я, чтоб доказать ему, стал поджигать спичкой вещество в шляпке. С первого раза у меня ничего не получилось, спичка прогорела, а вещество не загорелось. Зато со второго раза, всё получилось. Вещество в шляпке с каким - то реактивным звуком полыхнуло длинным, узким, как пика, синеватым языком, а через мгновенье - рвануло.
Посекло руки,грудь, лицо. Но главное: осколок попал мне в правый глаз. Главное, попал и торчит из глаза.  Мать в это время в хате белила стенку и стояла на скамейке. Вошёл Славик и сказал:  " Ма, а Кость в саду разбирает мину".
 
  В этот момент раздался сильный хлопок. Маме стало плохо, она упала со скамейки. Потом она прибежала в сад, увидела, что я живой и немного успокоилась. Она же попросила меня закрыть левый глаз, и стала спрашивать: что я вижу раненным глазом? Выяснилось, что я не вижу ничего.  Мама пришла в отчаянье и заголосила,запричитала. Потом, в больнице мне объяснят: в следствие, ранения произошло кровоизлияние в глаз, и я перестал им видеть.  Поскольку  дело было в саду, то народ сбежался моментально. Паника, крики, слезы. Там же в саду играли мои младшие сестренки-двойняшки. Они поначалу тоже сунулись к нам, посмотреть, но я их шуганул, чтоб не лезли, куда не положено. Еще и попугал: как жахнет, костей не соберешь! Они отошли подальше и  к счастью их не задело. Они-то и добавили рёву.
 
  Кто-то из соседей предлагал тихонько вытащить осколок. Но бабушка жестко осадила советчика: ничего не надо вытаскивать! И мне, ласково, так, успокаивающе: «Не бойся, сынку, глаз у тебя не вытек. Осколок трогать не надо, а надо срочно искать машину, и ехать в город  в больницу».  И сегодня слышу её   голос, в котором - твёрдость, уверенность и никакой паники. Она одна знала - моя мудрая, моя неграмотная бабушка, - что надо делать. И чётко отдавала распоряжения. Бабушка распорядилась принести чистую косынку, сложила ее в несколько слоев и аккуратно приложила к раненому глазу.
 
  Сказала, чтоб я ее придерживал рукой, но так, чтоб осколок не выпал, иначе глаз вытечет. Вскоре подъехал колхозный грузовик, и я в кабине в сопровождении нашего фельдшера, Петра Оксеньтевича, по прозвищу  «елки зелёные», отправился в районную больницу.  Мне повезло. Врачи оказались на месте. Операцию решили делать не откладывая. Меня переодели в полосатую больничную одежду, отвели в операционную и положили на стол. Затем меня полностью, с головой накрыли простыней с дыркой, дырку расположили как раз над раненым глазом. Я уже не видел что происходит, но слышал и чувствовал. Мне показалось, что мой раненный глаз поддели каким - то прибором и вытащили наружу.

  Я слышал разговор докторов - это были две женщины. Одна была, как я  успел заметить до того как мой зрячий глаз закрыли простынёй, тёмненькая, не высокого роста, немолодая. Она, видимо, была главная.  Вторая - повыше ростом, молодая, как мне показалось, очень красивая и с удивительным, мелодичным голосом. Старшая сказала, что надо аккуратно пинцетом вытащить осколок. Младшая спросила: не вытечет ли при этом глаз? "Нет, не должен,-сказала старшая. - Тащить только надо очень аккуратно, и поскольку он у нас лежит навзничь, спокойно, то должно всё пройти нормально".

  Потом мне зашивали глаз. Самым натуральным образом - будь- то дырку на штанах.  Я при этом  чувствовал тупую боль, хоть мне и сделали два или три укола возле глаза перед операцией. Зашивали глаз ниткой, наверное, какой - то специальной. Наверное и иголка у них была, какая - то специальная. Я не видел.  Нитки,   через какое - то время, мне из глаза выдернули пинцетом.

  Я не видел, но я всё слышал и докторам доверял безгранично.  Операция прошла удачно. После операции я лежал  с завязанными глазами и ничего не видел. Как раз в это время в больнице появился мой старший брат Славик. Он пришёл проведать меня, узнать как мои дела. Увидев через окно, что я лежу на кровати с завязанными обеими глазами он прибежал домой и сказал, что я, видать,  ослеп на оба глаза. Вечером , после работы на мотоцикле примчался в больницу отец. Больница была уже закрыта и его не пустили. Он барабанил в окно палаты и кричал: "Доктор Царенко, доктор Царенко" - так звали старшую, которая делала мне операцию и которая, почему - то в это позднее время как раз  находилась  в больнице.

  Оказалось, что отец её знает.  "Я служил с вашим мужем в авиационном полку. Доктор Царенко!" - всё кричал он в окошко.  Отец ещё недавно служил в авиационной части, он был парашютист,  теперь же  работал в  колхозе. "Доктор Царенко, скажите мне ради бога: почему у него завязаны оба глаза? Он что, совсем ослеп?"  Ему пытались объяснить, что всё нормально, так положено после операции. Но поскольку отец плохо слышал или плохо понимал, то включились в это дело все, и все говорили одновременно - и доктор Царенко, и санитарка, и даже соседи по палате, что конечно делу не помогало.

  В конце концов, как - то, с грехом пополам, разобрались, и отец уехал.  Я   неделю лежал с завязанными глазами, обеими. Кормил меня с ложки мой сосед слева, дядя Володя. В палате было человек восемь, все взрослые мужчины. Некоторые  были фронтовики. Дядя Володя тоже был на фронте и я его попросил рассказать, как он воевал. -Да я не воевал, - сказал он мне как - то растерянно и виновато.- Я на фронте санитаром был. Раненых выносил. А после того, как меня ранило, я лежал в госпитале; и после того как подлечили, там же при госпитале меня и оставили. Так что сам - то я не воевал.
 
  А через три недели в  кабинете с зашторенными окнами, в полумраке  мне снимали повязку с раненого глаза, показывали пальцы и спрашивали: сколько? Я отвечал! «Два! Три!»
 
  Я видел! Мой правый глаз прозрел! По этому поводу я сочинил стихи: «Спасибо вам врачи, глазного отделения, за то, что вы вернули мне, покинувшее меня зрение!» Были еще строки про то, как я «свет увидел вновь» и как «у меня проснулась, ко всем врачам любовь».
  Стихи повесили на стенку в глазном отделении. Я ходил гордый.