История одной постановки Часть 2

 
         На фото сцена из спектакля

 В сентябре, как я надеялся, к репетициям  толком  не приступили.  То выезжали в подшефный совхоз  на картошку, то отвлекались на мероприятия Дворца культуры.  Кроме того,  некоторые артисты  нашего театра к сентябрю ещё не вернулись из своего продолжительного  северного отпуска.  В общем всё, как всегда.
 Более - менее пошла работа в октябре. Мы начали с того, что стали  придумывать  сцены из жизни сибирской деревни военного времени.  Придумывали и тут же  их играли.  Обсуждали сделанное и опять играли. Мы пытались погрузиться в жизнь небольшой таёжной деревушки  военной поры, как у Распутина.

   А  однажды  кто – то   притащил в театр  лошадиный хомут, который  повесили на стенке  в нашей  комнате.  Хомут вписался, будто, всегда тут висел.  Затем появилось  колесо от телеги,  притащили  откуда – то  старинный стол  с точёными ножками,  кто – то принёс патефон… Очень скоро  наше театральное помещение  стало напоминать то ли  деревенскую усадьбу, то ли  музей.  Все это происходило, как – то само собой.  По крайней мере, я не помню, чтоб  давал такое задание.
А спустя   какое – то время  у нас в театре появилась   Надежда  Ивановна Рафейчик.   Небольшого росточка, энергичная и очень живая пенсионерка,  в прошлом  - учительница.  Простая  и доброжелательная ,  она  очень   пришлась  «к нашему двору».  Была  она большой любительницей народного пения и стала учить нас старым сибирским песням.  И наша молодёжь с удовольствием  принялась   распевать  «Александровский централ», «Шёл солдатик из похода»,  «Последний нонешний  денёчек…», «Прощался парень с девушкой»…  Шёл 1976 - ой год, вокруг звучали совсем другие песни, идейные.  Мы же пели свои, мы погружались в жизнь прошлую, которую нам  предстояло воплотить на сцене. 
 
   Что удивительно,  ставили  мы спектакль  о  тяжёлом  военном времени,  о трагической судьбе,  ставшей нам близкой и родной  Настёны, но делали это как – то  легко.   И рыдали,  и душу,  и сердце  рвали, - а по - другому и быть не могло - и тут же  веселились, шутили, смеялись.   Может, потому что, молодые  были.
 
   К ноябрю уже распределили роли и вовсю  репетировали  сцены из спектакля.
В самом начале декабря приехал из Москвы художник Михаил  Рогинский, которого я пригласил  оформить наш спектакль.  У него от ВТО  была командировка в Иркутск,  и  мы договорились, что он заедет к нам. Стояли лютые морозы, и по прибытию художника, мы первым делом  отправились  в  «Сибиряк» -  в то время  популярный  в  Братске  магазин  мужской одежды на улице Мира.  Надо было купить шапку – ушанку.  Рогинский приехал в вязанной шапочке.  Не сразу, не быстро, - но шапку мы  ему нашли, подобрали.  Проблема была в том, что у  небольшого  ростом художника, голова оказалась  неожиданно  большой.   И девчонкам в магазине пришлось побегать,  поискать нужный размер.  Нашли на складе.  Наша гордость, наш «Сибиряк», не ударил лицом в грязь перед московским художником, и не просто художником, а  одним из основателей советского авангарда  в живописи. 
 
   Узнав о приезде Рогинского, пришёл Кривомазов.  У них завязался разговор.  Говорили о Викторе Попкове, известном  и даже популярном  в те годы художнике.  В Братске его знали  как автора знаменитой картины «Строители Братской  ГЭС».  Художник не так давно погиб от  случайного выстрела инкассатора.  Николай  интересовался  подробностями случившегося.  « Дело  было  вечером, Виктор был пьяненький, -  Михаил Александрович так и сказал-«пьяненький» -  тот попросил, чтоб его подвезли  домой.   Инкассатор не разобрался, видимо, испугался и выстрелил. Как раз перед этим был случай, когда  грабители расстреляли инкассаторов и забрали деньги» -  так рассказывал  Рогинский.   Собственно, Кривомазов  и затеял разговор о Попкове в связи с тем, что ходили слухи,  будто, к смерти его имеет отношение КГБ.   Из рассказа Рогинского выходило, что КГБ здесь не причём.  Я не принимал участия в их разговоре,  но слушать мне было интересно.  «А как вы считаете,  почему сегодняшняя наша литература прирастает именно Сибирью?   Это и Шукшин, и Вампилов, и Распутин. Вы согласны со мной, что наши сибирские писатели  в последние годы громко заявили о себе?» - ставит вопрос собственный корреспондент  «собственной газеты »  (так он шутил)  журналист  Кривомазов.   Николай работал в областной газете «Советская  молодёжь».   Рогинский   с ним согласен, и они какое – то время обсуждают эту тему…

   После обеда мы с Рогинским  ездили  в  Кузнецовку.  Михаил  Александрович хотел посмотреть  сибирскую  деревню. Посёлок  находился в 20 –и километрах от Братска, можно сказать, рядом с городом. Правда - это не совсем то, что нужно Рогинскому, но чтоб показать ему старую настоящую  деревню, надо уезжать далеко, а времени  на это у нас нет. Дело в том, что ближние посёлки попали в зону затопления во время строительства Братской ГЭС. Теперь все они на дне моря. Вот и решили, особо не заморачиваясь,  съездить  в Кузнецовку,  где  сохранились несколько домов старинной постройки.  Сообщили нам об этом в городском краеведческом музее.   Там и адреса  дали  двух нужных домов.  Отправились мы на своём служебном автобусе.  Когда приехали  в  посёлок и нашли первый дом, то выяснилось, что хозяева ещё на работе.  Соседи подсказали.  Было около четырёх часов дня.
 
   Отправляемся  искать вторую  усадьбу. В музее  нам дали два адреса.   Когда нашли  нужный дом,  попытались  прямо с улицы вызвать хозяев.  Инициативу взял в свои руки наш водитель Серёга. Рослый крепыш в овчинном полушубке, в ондатровой шапке  он, пожалуй, выглядел повнушительней  нас с Рогинским.  Серёга  подошёл к калитке,  позвякал  щеколдой  и зычно позвал:  «Эй, хозяева! Выйдите на минутку! Алё! Есть кто живой?   Хозяева! 
 
   Мы прислушивались,  ждали,  в надежде, что кто – то   появится.  Но никто не выходил.  Серёга какое –то  время  ещё продолжал свои попытки вызвать хозяев,   но всё безрезультатно.
 - Может, и здесь нет никого, может, тоже на работе? – высказал  предположение Рогинский.
 - Сейчас узнаем, - бросает Серёга и решительно заходит во двор, направляется к дому.  Мы с  Михаилом Александровичем остаёмся на улице, ждём,  что - дальше.  Полагаемся на Серёгу.  Тот  заходит в дом - входная дверь оказалась не заперта, - а через минуту появляется и приглашает нас.
 – Входите, всё в порядке.  Хозяйка дома!
   
   Когда  мы  вошли в избу, то увидели  старуху, которая сидела у стола на старом деревянном стуле с гнутыми ножками.   Сам  стол  стоял у окошка,  которое смотрело на улицу. Судя по всему, старуха видела нас возле калитки,  видела, как Серёга  дёргал  калитку, как гремел щеколдой, как звал хозяев,  но не отзывалась. Мы поздоровались.  Старуха ответила сухо и сдержано.  Она была нам не рада.  Она молча  смотрела на нас,  ни о чём не спрашивала.
 - Бабка, это вот режиссёр, а это художник,  с Москвы приехал, - придав голосу  значительности  и  важности представляет нас с Рогинским  Серёга.   Он  сразу даёт  бабке понять, что пришли к ней  не абы - кто, а серьёзные, важные  люди.      
 - Из Москвы  художник приехал. Понимаешь?  Они ставят спектакль, на сцене выступать будут.  Им надо посмотреть твою избу.  Утварь какую, деревенскую. Осталась у тебя?  Есть что - нибудь такое?  А, бабка?  Покажи людям, что есть, – солидно и строго, согласно важности  происходящего,  толкует бабке  Серёга.  Но та, видать, не прониклась, не осознала   значимости  момента.
 – Цо показывать?  Нет ницо, - сказала, как отрезала  старуха - и замолчала, поджав губы.   
 
 – Бабуля, а баньку, баньку твою посмотреть можно? Мне бы надо глянуть,-загудел своим невероятным басом Рогинский, чем,видать, напугал старушку, которая и без того смотрела на нас подозрительно.      - Покажи нам баньку,пожалуйста, надо мне посмотреть. Понимаешь, я для этого издалека приехал. Пожалуйста,-всё рокотал бородатый художник. Он пытался её убедить, говорил разумно и толково-но она его не слышала. Был он какой - то не здешний, не тутошний, а значит - подозрительный. Художник, и в самом деле, напоминал: то ли суровый библейский персонаж, то ли сказочного гнома. Одним словом - странник. 
-  Цо там смотреть?  Неца там смотреть. Банька, как банька. Цо  смотреть?  -  недовольно  проскрипела  старуха и вжалась в  свой, порядком обшарпанный  стул с фанерной спинкой.   Она давала   понять, что  с места не сдвинется и ни в какую баньку с нами не пойдёт.  Мы не внушали ей доверия.  А что тут скажешь - непрошенные гости.  Надо было уходить. Дальше уговаривать старуху смысла не имело, да и неловко было настаивать. 
 
 - Ну, ладно, бабуся, не станем мы  тебя беспокоить.  Сиди, старая, отдыхай.  Сами посмотрим  твою  баню.  Можно?  -  Серёга расплылся  в  неотразимой  улыбке,  пытаясь понравиться  бабке, заслужить её расположение.  Но та молчит, только исподлобья  зыркает  в нашу сторону.   И ладно.  Молчание знак согласия – так  трактует происходящее наш Серёга. 
- Ну, вот и ладненько!  Сиди,  бабуля, отдыхай,  а мы  пойдём.  Будь здорова и не кашляй, - шутит он на прощание и предлагает нам следовать за ним.  Как – то само собой получилось, что  Серёга стал нами  верховодить.  Мы с Михаилом Александровичем  не против.  Серёга  сам  из таёжного посёлка. Там родился, там вырос - и здесь, в Кузнецовке,  он в родной стихии.  Мы  выходим из избы  и вслед  за Серёгой  направляемся к  бане, которая  виднеется  в  конце огорода.   
 
   Михаил Александрович  с интересом  рассматривал , изучал  старухину   баньку,  Сергей ему, что – то объяснял.   Меня  тоже интересовала баня, но куда  больше  заинтересовала  хозяйка  этой самой бани,  несговорчивая старуха.  Вернее,  её говор.  «Цо там смотреть? Банька, как банька.  Неца там смотреть» - так она  отвечала  на нашу просьбу показать баню.   Вместо  «ч» она произносит   «ц».  Так же разговаривает  в повести Распутина  и  Семёновна, свекровь  главной героини Настёны.   Когда  Семёновна узнаёт, что невестка  беременна, то обзывает её:  «Шуцка,  шуцка!»(сучка).    Затем,  в надежде  спрашивает: «Ты,  может, врёшь? Может, нет нице?»  Семёновна  «цокает», как  и наша старуха.  Я  слышал, что по Ангаре в некоторых местах  так разговаривают.  Но до сих пор  встречаться  с таким говором мне  не приходилось.   А тут, как по заказу!  Взялся ставить «Живи и помни», приехал по этому делу в ближайший к городу посёлок – и вот она, во всей красе , в натуральном виде – «цокающая» старуха!  Может это знак?