Абрахам

Часть 1. Старик
На открытой веранде санаторного флигеля, в велюровом кресле сидел старик и наблюдал, как штормовой ветер, пользуясь полным превосходством в воздухе (как бы сказали военные корреспонденты), гнал к берегу упругие пенистые валы. Ветер выталкивал валы на песчаную отмель, отсекал от живительной глубины моря и превращал в огромные хищные лужи.
Лужи расползались по отмели и мокрыми когтистыми лапами выскребали из береговой линии островки зелени. Некоторые, самые «хваткие», подкрадывались к опорным столбам санаторного флигеля, однако нарушить постройку не могли. Шипя и злясь, они отползали на глубину и вскоре в составе новой порции влаги вновь устремлялись к подножию веранды.
Старик сидел прямо, не касаясь опорной вертикали кресла. Старомодная джинсовая куртка, подхваченная порывами ветра, вздувалась за его спиной и превращалась в парус, заигрывая с непогодой. Старика звали Абрахам. Недавно ему исполнилось девяносто два года. Стоп! Что значит недавно? Любые подсчёты времени в отношении столь царственного возраста относительны и не точны. Для двадцатилетнего парня «недавно» – это пара недель назад. «Недавно» по Абрахаму потянет года на четыре.
Царственное число девяносто два! Старик помнил, как в детстве приходили они с отцом на этот затерянный в цепочке прибрежных лагун аккуратный и удобный для купания пляж. Приходили не купаться, но работать, и работа у них была особенная. Отец, обвешанный рыбацким снаряжением, заводил с кем-нибудь из отдыхающих весёлый разговор. Знакомился и, поговорив о рыбалке, любезно предлагал опробовать снасти. Все дружно шли к морю. А маленький Абрахам оставался около вещей и, как бы играя, чтобы не вызвать подозрений отдыхающих по соседству, вытряхивал всё ценное из пляжного скарба беспечных рыболовов.
Когда отец видел сына, стоящим в стороне от пляжа, у дорожки, ведущей в город, он весело прощался с новыми друзьями, дарил им на прощание какую-нибудь старенькую удочку и исчезал из вида.
После очередного богатого улова они примерно с месяц не возвращались на пляж и «трудились» где-нибудь в стороне. Когда же сообщение об их трудовом подвиге сползало с газетных передовиц, отец, выждав ещё неделю, снова шёл на этот маленький, но очень результативный Beach.
Однажды Абрахам не выполнил свою часть работы. Когда рыболовы, весело переговариваясь, отправились к морю, у вещей осталась маленькая девочка. «Пусть дети поиграют» - сказала женщина, уходя с мужем на рыболовное приключение. Девочка перебирала игрушки и доверчиво смотрела на Абрахама. Он же, улыбаясь в ответ, приступил к осмотру вещей. В какой-то момент его руки затряслись и перестали слушаться. Абрахам густо покраснел и впервые почувствовал стыд.
Никто никогда не сопровождал его работу доверчивым взглядом. Оттого он воровал деловито и с особым озорным удовольствием. Это была своего рода игра. Но сейчас он вдруг понял, что крадёт не только у незнакомой пары взрослых, но и у этой девочки, а она вместо того, чтобы сердиться, улыбается и верит всему, что он делает.
Абрахаму захотелось объяснить крохе, что он вынужден воровать, потому что дома остались два голодных брата-близнеца. Им надо принести еды. Но любимые братья были далеко, где-то там в городе, а незнакомая девочка – совсем рядом. И тогда мальчику действительно стало стыдно. Он отдёрнул руку от женской сумочки, крикнул девочке: «Ну, прощай!» и пустился бегом через пляж к условленному месту на дорожке, ведущей в город. Вскоре подошёл отец. «У них ничего не оказалось…» - сбивчиво доложил Абрахам. Отец посмотрел сыну в глаза, вздохнул и сказал:
- Пойдём, Абрахам, нам тут больше делать нечего.
После этого случая отец перестал воровать на пляже и переключился на что-то другое. Побыв несколько дней дома, вволю надурачившись с сыновьями и намиловавшись с женой (в доме бедняка всё на глазах), отец уходил в ночь и возвращался лишь на вторые или третьи сутки, как правило, сильно выпившим. Он не буянил, падал на диван в прихожей и спал до утра, как мёртвый. Мать шикала на детей, когда они, разыгравшись, бегали по дому и немилосердно кричали, надеясь разбудить отца и поглядеть на него живого.
Однажды отец ушёл и целую неделю не возвращался. Мать, как тень, ходила из угла в угол и тихо плакала. «Где папа?» - спрашивал её Абрахам. Она прибирала сына к себе, гладила его упругие каштановые кудри и повторяла: «Он вернётся, сынок, он обязательно вернётся».
Но отец не вернулся. Спустя неделю к матери зашёл старичок Адамс и долго шептался с ней в прихожей. В то утро мать постарела сразу лет на двадцать. И вообще, изменилась: стала замкнута, груба и немногословна. Уложив детей спать, она, как отец, уходила из дома и возвращалась под утро усталая, порой с синяками на лице и в разорванной одежде. Она надеялась, что дети спят, и её вынужденная отлучка останется в тайне, но Абрахам не спал.
- Мама, не уходи больше! – шептал он, боясь разбудить братьев.
- Ах, ты, горе моё…
Мать отстранялась от Абрахама, безвольно опускала руки и начинала раскачиваться телом, подвывая наподобие осенней портлендской вьюжки.
                * * *
Такая жизнь не могла продолжаться долго. Через пару месяцев мать заразилась где-то в порту чахоткой и слегла. Денег ни на еду, ни на лекарства не было. Вскоре она умерла. Родственники, которых Абрахам за всю свою короткую жизнь в глаза не видел, труп отвезли к похоронникам, детей сдали в монастырский приют, а дом продали с молотка.
В первый же год братьев-близняшек забрала из монастыря какая-то богатая барыня. Ей понравились дети своей абсолютной похожестью. «Какая прелесть! – всплеснула она руками. – Вечное приключение!»
Абрахам оставался в приюте до дня совершеннолетия. Он и дальше готов был жить на всём готовеньком, ведь это позволяло ему делать то главное, что с детских лет стало его любимейшим занятием – писать рассказы и пьески про людей. Даже испорченный клочок бумаги вызывал у него издевательское жжение в груди. Он выбирал бумагу из мусорного ведра, расправлял помятости и надписывал в нём неровным размашистым почерком (будто надкусывал с голодухи!) первую подвернувшуюся на ум фразу. Например, «Счастливым быть невозможно, если ты не знаешь смысла собственной жизни».
Однажды он украл у кастелянши целую кипу жёлтой обёрточной бумаги в листах. Проказа сошла бы Абрахаму с рук, но по наивности он тут же в келье уселся на продуктовый ящик, разложил на подоконнике драгоценные листы и принялся записывать историю про то, как в некотором городе жил один странный человек…
На вечернем обходе к нему в келью заглянул падре Остин, дежурный по монастырю. Увидев пропавшую стопку бумаг, он позвал надзирателей. Разбудили ксёндза Виталия, начальника обители, хмурого и немногословного поляка. Устроили импровизированный суд. «Что тут думать? – ксёндз закатил глаза к потолочной люстре. – Бог видит, Ему и решать». И единогласно постановили: «За вопиющий случай воровства отчислить питомца Абрахама из приюта, снабдив его продуктами и деньгами на первые две недели жизни».
Честно говоря, Абрахама в обители недолюбливали. Его вечно отстранённое выражение лица и нерадивость к хозяйственным поручениям раздражали учителей и наставников. Поэтому, воспользовавшись первым удобным случаем, педсовет от него попросту избавился.
Так Абрахам оказался на территории новой неведомой ему жизни. Продукты и деньги быстро закончились. Нужна была хоть какая-то работа, но юноша, к своему несчастью, оказался слишком щепетилен в выборе способа пропитания. Несколько раз ему случалось поступить на службу в муниципальные ведомства с неплохим гарантированным заработком, но по прошествии одного-двух месяцев он с отвращением покидал едва насиженное тёплое местечко ввиду его рутинной бессмыслицы и вновь становился голодным, свободным и неприкаянным.
Как-то нанялся он садовником к одной богатой барышне, имевшей вдобавок грешок литературной графомании. Узнав о том, что новый садовник не чужд литературных упражнений, мадам поручила ему вычитывать свои вольные вирши и писать на них благожелательные рецензии, которые она прикладывала к текстам и направляла в то или иное издательство. Две недели потребовалось Абрахаму, чтобы возненавидеть новое место службы. Озлясь, он накатал мадам такую разгромную рецензию, что вопрос о продолжении ботанической работы отпал сам собой.
Юноша снова оказался на улице, и снова ему улыбнулась удача. Прохаживаясь под окнами известного в Портленде издательского дома «Blue Springfield», он увидел, как на мужчину, переходившего дорогу, напала свора голодных городских псов. Стая из десяти-двенадцати озверевших тварей набросилась на человека и едва не повалила его на булыжник мостовой.
Абрахам поспешил на помощь. Схватив по дороге огромную ветку, отколовшуюся от дерева, он стал отбрасывать от человека лающих животных. Собаки, уже торжествовавшие победу, не ожидали нападения извне, "растерялись" и, поджав хвосты, бросились наутёк. Абрахам подал мужчине руку и помог перейти дорогу.
- Не знаю, как вас благодарить, - сказал пострадавший, продолжая вздрагивать от страха и потирать расцарапанные ноги, - зайдёмте ко мне, выпьем чаю.
Они вошли в подъезд издательского дома. Абрахам заметил, как вытянулся портье, когда пострадавший мужчина брал у него ключ. Поднялись на второй этаж и по ковровой дорожке зашли в просторный кабинет, на двери которого красовалась табличка «Главный редактор». «Ого! - подумал Абрахам. – Не иначе, как моя судьба озверела и накинулась на этого главреда!»
За чаем герой поведал не слишком весёлую историю своей жизни и, волнуясь, вытащил из сумки рукопись первой законченной книги. Главред обещал взглянуть, затем вежливо проводил гостя до порога и уже попрощался, как вдруг спросил:
- Куда же вы сейчас?
- Не знаю, - ответил Абрахам, - наверное, схожу в порт, там много всякой работы, что-нибудь да подберу.   
Главред вернулся к рабочему столу и написал пару строк на фирменном бланке издательства.
– Вот что, дорогой Абрахам, это адрес моей виллы за городом, а это записка к управляющему. Поезжайте, устраивайтесь и приступайте. Надеюсь, разборка редакционной почты вас не слишком утомит? С сегодняшнего дня вы приняты на должность моего удалённого секретаря по работе с корреспонденцией. Вы согласны?
Абрахам не верил своим ушам. Вот так, запросто с улицы он попал в святая святых – литературную цитадель города! Не сказав «спасибо», даже простого «ага», он помчался вниз по лестнице.

Часть 2. Гений
Юноша взялся за сортировку редакционной почты с увлечением и засиживался над кипой конвертов и бандеролей с рукописями порой до поздней ночи. Коробки с отсортированной корреспонденцией он передавал посыльному, и тот увозил в город. Главред наведывался на виллу редко. Отчасти это было связано с тем, что за ворохом дел ему никак не удавалось даже мельком взглянуть на оставленный Абрахамом текст. Наконец в один из вечеров он закрыл кабинет на ключ и, прихватив рукопись, исчез в неизвестном направлении.
Главред отсутствовал два дня. Третьего утром, вместо того чтобы явиться в кабинет, перед которым уже собралась внушительная толпа просителей и сослуживцев, он остановил на улице экипаж и направился в своё загородное поместье.
Абрахама главред застал за обычным утренним занятием, тот разбирал свежую корреспонденцию и, как можно было видеть со стороны, делал это с удовольствием. Живая фантазия юноши представляла в каждом пакете нечто личное, отправленное им самим в редакционный отдел самого престижного в Орегоне издательского дома «Blue Springfield».
- Слушай, дружище! – воскликнул главред, переступая порог. – А ты мастак, тысяча штормов меня подери! Прочитал я твою былицу, можно сказать, проглотил, как утренний парной сэндвич!
Редактор заходил по комнате, пересказывая накопившиеся дорогой мысли. Вдруг он остановился и вытянул вперёд руку, будто хотел проткнуть своего секретаря, а потом вложить в зияющую рану палец и убедиться, подобно Фоме неверующему, кто перед ним: Бог или человек?
- Абрахам, знаешь, кто ты?
Не успел юноша сообразить, чтобы такое ответить, главред расхохотался.
- Э-э, милый Абрахам, я думал, ты такой, как все, а ты оказывается вона какой! Экий ты тихоня!
Он обнял юношу и прижал к себе.
- Мальчик мой, ты гений. Понимаешь? Гений! Вот какое дело, дружочек. Пойдём скорей!
Он повёл его на второй этаж в приёмную залу. Усадив юношу за огромный овальный стол, сам плюхнулся в кресло напротив и достал из портфеля рукопись.
- Вот это, - главред потряс рукописью в воздухе, - бомба. Самая настоящая американская бомба. Если она шарахнет, а она, ставлю сто против одного, обязательно шарахнет, не только законопослушному американскому буржуа, но и прогнившим европейским денди несдобровать. Тысяча штормов, несдобровать!
- Я не понимаю вас, сэр, …
- А тут и понимать нечего! - редактор поднялся, отшвырнул ногой кресло и, нацепив на глаза очки, стал листать рукопись. – Это ты написал?
- Я…
- Я и говорю. Неизвестный никому молокосос накатал классный бестселлер, роман века! Да тебе за каждую главу не грех Нобеля дать! Каждая глава – это самостоятельный Нобель, будьте любезны!
Главред оттёр платком испарину со лба и уставился на Абрахама немигающими глазами.
- Откуда ты всё это знаешь? – произнёс он после долгой паузы. – тебе же нет и двадцати. – Кто, кстати, твой отец?
- Вор, его нет в живых, - коротко ответил Абрахам.
- Прости, я почему-то примерно так и подумал. Из благополучного гнезда такие орлята не вылетают, это точно. А мать?
- А что мать? – с оттенком равнодушия сказал юноша. – Слава богу, не утопила, не подкинула, заботилась, пока не померла. Я и сейчас ей желаю добра.
- А на что ей сейчас твоё добро?
- Как это?
- Ты же говоришь, она померла?
- Ну и что, что померла. Разве мёртвые нас не слышат?
«Ага, - подумал главред, - начинается то самое!»
- А скажи мне, друг Абрахам. В твоём романе простой парень и Портленда избирается президентом Америки, затем добровольно оставляет этот великий пост и становится простым орегонским странником… Разве такое возможно? А потом-то потом! Снискав любовь и признательность обывателей делами религиозного милосердия, он уступает воле народа и вновь баллотируется в президенты. И побеждает самого Уитмена! Как так?!
- А что тут такого? – переспросил Абрахам, искренне удивлённый волнением главреда. – Разве жизнь не свободна в выборе своего продолжения? Мы ей не указчики и не сочинители, мы - волонтёры!
- Тогда скажи, как следует планировать бизнес, вести социальные программы, выстраивать семейные линии, если всё в жизни, как ты говоришь, может случиться с точностью до наоборот?
- Да, дело обстоит именно так. Но есть исключения. Не потому, что они хороши сами по себе, просто на них порой падает выбор времени. Для полноты картины исключения из общего правила необходимы, вы же знаете это, сэр.
Брови на лице главреда стремительно поползли вверх. Он хотел что-то ответить и не смог. Его охватила давно забытая интеллектуальная робость перед большим и грозным собеседником.
- Я-то знаю, - наконец выдавил он, - но откуда это знаешь ты, восемнадцатилетний уличный шаромыга?..
- Ваш секретарь не может быть уличным шаромыгой, сэр, - улыбнувшись ответил Абрахам.
Главред обхватил руками голову и, покачиваясь телом, прошептал:
- Я всё понял. Это судьба!..
В залу вошёл садовник Ролли и, задыхаясь от вынужденной спешки, обратился к главреду:
- Хозяин, вас требует толпа каких-то безумцев! Я едва успел захлопнуть ворота, но, клянусь, эти разбойники вот-вот начнут штурмовать ограду. Они вооружены палками и очень агрессивны!..   
- Скажи, я сейчас к ним выйду.
Главред под впечатлением разговора с Абрахамом ещё некоторое время продолжал улыбаться.
- Давняя история, - он уточнил, повернувшись к юноше, - они требуют опровержения одной не очень, мягко говоря, удачной публикации. Это мой грех. Но я не хочу за него платить репутацией нашего издания. Я пробовал с ними как-то договориться, увы, они не хотят ничего слышать!
- У них, видимо, то же проблема с репутацией? – спросил Абрахам.
- Ещё какая! – усмехнулся главред. – Зуб за зуб – вот что им надо. А я не хочу отдавать свой золотой зуб за их гнилые корни!
- Сэр, вы уверены в правоте своих действий? – спокойно, даже несколько задумчиво спросил Абрахам.
- Если бы...
Видно было, что вопрос секретаря вверг главреда в непростые размышления.
- Вы готовы им уступить? – спросил Абрахам.
- Скоро год, как я воюю с этими чистоплюями! Честно говоря, мне всё это до чёртиков надоело. Надо жить дальше, а тут…
- Если позволите, я выйду к ним и попробую уладить тяжбу.
- Абрахам, ты их не знаешь. Это такое…
- Я знаю одно: они люди.
Юноша сбежал по лестнице на первый этаж и, пока главред не остановил его, поспешил выйти на крыльцо, перед которым, по словам садовника, бушевали, гонимые ветром злобы, валы Житейского* моря.

Часть 3. Старик и море
Старик сидел в мягком велюровом кресле и вслушивался в нарастающий рёв прибоя. Им владело ощущения перехода. Небо, кресло, песчаная отмель были всё ещё осязаемы и чувственны, но что-то уже отделило его от прежней земной жизни. Казалось, он видит перед собой лишь образы физических событий, к которым когда-то был причастен.
Припомнился день: он, Абрахам, молодой, стремительный, промчался мимо растерянного садовника Ролли и, перемахнув через невысокие въездные ворота, окунулся в море неутолённой человеческой страсти. Что он тогда говорил, кричал, хрипел в ответ на толчки и удары наотмашь палками, разве теперь вспомнишь! Точно в таком положении пару месяцев назад оказался главред, атакованный сворой бешенных псов. Единственной защитой юноши была начальная фраза его собственного романа: «Злоба, даже превосходящая в численности, всегда уступает в силе». О, это было не потешное приключение! Лоскуты разорванного на груди рабочего жакета уже не напомнят, сколько ссадин и ран оставили на теле Абрахама обезумевшие человеческие руки. Точно так, никто не скажет, сколько следов оставляют на песке в часы прибоя когтистые лапы огромных, растекающихся по отмели луж? И всё-таки он выстоял! Толпа отпрянула, сжигая собственную злобу внезапным ощущением творящейся несправедливости. Какая-то женщина первой подошла к осевшему на палисад Абрахаму и, стянув с головы платок, повязала его разбитую в кровь голову. Следом подошли другие. Наконец стронулись мужчины. Они подняли Абрахама на руки и как поверженного в бою победителя понесли к ближайшему пункту помощи, куда уже побежали дети, крича на всю улицу: «Помогите ему, помогите!»
Главред и садовник Ролли как два изваяния из глины, смотрели поверх неразрушенных ворот на уходящую толпу человеческих спин. Каждый думал по-своему. Ролли жалел о случившемся и плакал: «Какое несчастье!» Главред впервые стал свидетелем не литературной, но живой невыдуманной жертвы. Он физически ощутил, что значит добровольно взойти на крест и возложить на себя муку согласия с действиями зла. Ведь воюя со злом на равных, победить его невозможно. Если лекарь, сражаясь с чумой за жизнь человека, коснётся его своим целительным прикосновением, он сам тотчас станет источником заразы. Снаружи зло не победить. Год противостояния с кучкой безумцев научил главреда этому простому правилу. Выходит, лишь изнутри можно разрушить злобное месиво. И Абрахам только что это доказал. Главред припомнил однажды слышанную фразу: «Вы можете меня убить, надругаться над памятью обо мне, но вы не можете причинить мне зла». «Вот так Абрахам…» - подумал он. 
                * * *
Старик попытался встать. Странное дело, кресло будто вросло в него и не отпускало от себя. «Мы оба засиделись до неподвижности» - пошутил он и хотел что-то добавить, но в этот миг огромная волна сшиблась с отвесным выступом прибрежной скалы, забрасывая берег тысячами мельчайших корпускул моря. Несколько капель упали на лицо старика. Не ощутив прохлады, Абрахам подумал: «Ну и что? Разве прикосновение будущего обязательно должно быть прохладным?»
Он взглянул на узкую тёмно-лиловую полоску горизонта и перестал противиться времени.



*Фразеологический оборот «Житейское море» (Устар. Книжн.) - Жизнь с её волнениями, заботами и т. п.