Три мерные крохи

Утро

Сегодня в ночь случились первые заморозки. Утром, я долго не мог подняться, мёрз, кутался в одеяло и с опаской глядел в окошко, стараясь не вслушиваться в жалобное поскуливание собаки за дверью. Отлежав последнюю меру, всё же встал, накинул на плечи телогрейку, сунул ноги в приготовленные с вечера валенки и вышел на крыльцо.
Меня встретила… Красота.
– Как вы долго! – улыбнулась она, сдувая ветер с протянутой мне навстречу ладони.
- Простите, Ваше величество! - ответил я, целуя божественное запястье.
Исполнив утренний церемониал, я спрятал в воротник улыбку, взял собаку на поводок и зашагал к околице.
От неряшливой старушки-осени не осталось и следа. Всюду, насколько хватало глаз, деревенское разнотравье, походившее ещё вчера на куски прелой нечёсаной шерсти, покрыла серебристая льдинка инея. Непроезжая околица, размусоленная осенними ливнями, предстала передо мной как огромная молчаливая зала старинного замка, в прошлом весёлого и хлебосольного, а ныне покинутого владельцами.
Солнце неспешно скользило над лесом, оплавляя верхушки сосен в подобие витражей средневековой европейской готики. Сусальное золото, потревоженное ветром, сползало с дырявых придорожных крон и рассыпалось на отдельные листья-золотинки. Из вороха золотинок солнечные лучи (как начищенные пастой ГОИ шампуры огненного мангала!) выхватывали отдельные блёстки и кружили их в воздухе, пока те поодиночке или сцепившись черенками не припадали к земле. Перекатившись пару раз по спинам притихших сородичей, золотинки мирно засыпали в обнимку друг с другом.
Пёс нагулял аппетит и льнул к ногам. Я взволнованно вздохнул и повернул к дому.


Три мудреца
 
Три мудреца в одном тазу
Пустились по морю в грозу.
Будь попрочнее старый таз,
Длиннее был бы мой рассказ.
       "Мелодии Матушки Гусыни"
       (английская потешка 1765г.
        русский перевод Маршака)

Тучи толклись над морем, спрессовывая прослойку воздуха между небом и поверхностью воды в ураганный ветер. Сквозь пенные гребни волн скользил странный предмет овальной формы, похожий на таз для стирки белья. Три человеческие фигуры, сгрудившись, будто обняв друг друга, сидели в нём. Длинные седые бороды и высокие остроконечные капюшоны атрибутировали морских скитальцев как трёх затейливых мудрецов, которые (несмотря на штормовое предупреждение!) с вечера вышли в море. Трудно сказать, зачем они это сделали. Может быть, желание пытливого ума испытать катарсис в смертельно опасную минуту оказалось сильнее брутальных предсказаний синоптиков. Кто знает. Или таз (будем так называть овальное плавсредство героев) по случайному стечению обстоятельств сорвался с привязи именно тогда, когда мудрецы расселись для беседы, выстелив дно бамбуковыми циновками. Впрочем, нет. Высокая логика не знает понятия «непредвиденный случай». Случайное в рассуждении философа возможно только как системное исключение из установленного правила.
Что ж, пользуясь привилегией литературного сочинителя, предлагаю читателям подсесть к мудрецам на борт философского «пароходика» и послушать их тихую беседу, ведь под грозовым балдахином житейской бури наверняка льётся разговор о вечном...
                * * *
- Как долго мы в пути?
- Ты хочешь знать количество предстоящего?
- О нет, количество предстоящего всегда одинаково! Я исхожу из того, что факт рождения и смерти тождественен для любого биологического организма, а значит, и количество жизни между крайними точками любых двух житейских интервалов по прошествии времени практически одинаково. Время – категория бесконечная, относительно бесконечности константы не отличимы друг от друга. Не так ли?
- Брат, ты полагаешь: сколь схожи наши бороды, столь схожи и наши судьбы? Не кажется ли тебе, что бороды - следствие, но никак не первопричина!
- Ты шутишь, брат. По температуре тела эскулап судит о глубине поражения человеческого организма. Значит, температура – первопричина профессиональных действия эскулапа. С другой стороны, ты прав, когда говоришь, что температура – следствие внутренних процессов. Значит, с точки зрения эскулапа, температура – первопричина, а со стороны заболевшего – следствие. Причинно-следственная связь налицо! И наш спор не имеет ни малейшего смысла: там, где мы ищем причину, – находим следствие и наоборот.
- Хорошо. Но вернёмся к количествам. Если количество бытия само по себе не имеет смысла, то объясни, как понимать закон перехода накопленного количества в новое неизвестное прежде качество? Ведь в этом переходе заключена логика развития любой жизненной формы!
- Кстати, о количествах. Не сочти, брат, за шутку, но количество воды на палубе нашего корабля заметно прибавилось. Скоро к нам пожалует целое море!
— Значит, нас ждёт новое качество!
- И то правда. Постичь силу закономерности можно только разглядев её слабое место. Вспомним, что говорил наш великий современник Павел Флоренский: «Я сознательно ищу изъян этого мира. И там, где спрессованная в точку вертикаль даёт простой арифметический сбой, наблюдаю Бога».
- И то правда.
- И то пра...


Житейская Лакримоза

Набросив поверх штормовки дырявый дедов бушлат, я сидел в сыром, мартовском пятистенке, пил водку и… слушал божественную Лакримозу. Чадила печь, на столе горела свеча. Слева от рюмки (я правша) посверкивал экран ноутбука и звучала музыка.  Грандиозный Амадеев минор, как меч Александра(!), терзал свалявшуюся в Гордиев узел паутину моей молчаливой и малозначительной жизни. Я спрашивал себя: «Мог бы ты совершить нечто, подобное Моцарту, например, взлететь в небо? – и отвечал, стыдливо отводя взгляд от ноутбука. – Нет, не мог б. Никак, ну, никак не мог б-с…»
В упрёк моим сиротствующим бла-бла-бла Лакримоза от такта к такту всё стремительней восходила в небо и на верхних уровнях партитуры звучала с такой умопомрачительной силой, что силиконовая оболочка моего коллективного бессознательного не выдержала, треснула и… я взлетел вослед Лакримозе в вечерние предгрозовые сумерки. Взлетел также стремительно, пробив острием лба потолок, стропила крыши и особо прочный, если верить фабричному свидетельству о качестве товара, кровельный лист.
Неведомая сила антигравитации подняла меня на высоту, с которой Земля видится как средних размеров валун с заваленными краями. Здесь не летают даже птицы, а волнистая гряда облаков исчезающе мала и похожа на овечье стадо, гуляющее где-то внизу по пастбищам предгорья…
Вдруг видение исчезло, и я вновь оказался в сыром, не оттаявшем после зимы пятистенке, перед дисплеем, в гуще Амадеева минора.
«Стоп! – я поставил музыкальный файл на паузу. - Что происходит? Мой полёт прервался, потому что зашёл слишком далеко? Или я попросту испугался высоты?»
Вспомнились куцые очертания Земли.
- Да какая разница, Боря! – воскликнуло растревоженное эго. – Ведь ты едва не долетел до ноосферы!
Чувство благодарности к Лакримозе освободило меня от желания разобраться в обманчивой причинно-следственной связи великого с ничтожным. Я ткнул «Создать документ» и накатал (подобно Моцарту, без единой помарки!) вот такой хвалебный верлибр:
О, божественная Лакримоза!
Как сорвавшийся с горы сель,
бегущий по перепадам акведука,
Ты переливаешь из такта в такт
зелье неведомой гармонической силы.
В твоих хоровых минорах
присутствуют отголоски
прошлых, настоящих и будущих
 человеческих судеб.
          Твоя партитура - иероглиф бесконечности...
                * * *
Довольный словесной - эк! - верлибристикой, я снял Лакримозу с паузы и вновь ощутил (минуты не прошло!) «охоту к перемене мест». Но… Последний хоровой вздох растаял в сумраке вечера и наступила плотная, наполненная гулким послезвучием тишина.
- Концерт окончен. – с грустью атрибутировал я случившееся. 
Сложив ноутбук наподобие папки с партитурой, я оглядел залу моей милой деревенской консерватории. Взгляд задержался на зеркале с резным подзеркальником, томящимся в простенке низких рубленых окон и почти полностью задёрнутом узорчатой паутинкой тюлевых занавесок.
- Даже отражение в паутине! – расхохотался я над самим собой, переливая оставшуюся в бутылке водку в крохотную хрустальную рюмку - сколько же я их выпил!
В зеркале шевельнулась рука. «Ну, надо же! – подумал я, вглядываясь в каждую из двух отделившихся друг от друга зеркальных поверхностей. – Выходит, жизнь не кончается с окончанием Лакримозы!»