Георгий Победоноскер ушел с работы, чтобы сделать копию ключа от квартиры.
Недешево обошлось – двенадцать шекелей.
А Георгий Победоноскер был человеком, любившим бесплатное.
Воровал книги в библиотеках, обедал по гостям, на работе при всех властях прикидывался, что он что-то делает, и за это деньги получал, небольшие, но нечестные.
Он в Союзе учителем географии был, а в Израиле стал бухгалтером. Чужие деньги считал.
Не просто так бухгалтером стал, не оттого, что про дальние страны детям рассказывать скучно было, и не от безработицы в Израиле, а потому, что мечтой его жизни было секрет узнать, как люди из ничего деньги делают.
Это вроде как философский камень найти. Даже лучше.
И вот, один раз ему подвезло в жизни. Не в том, что на бухгалтера выучился, а просто счастливый случай подвернулся.
Отсюда и начнем рассказ. С начала и по порядку.
Итак, Георгий Победоноскер ушел с работы, чтобы сделать копию ключа от квартиры.
Как выяснилось позже, от квартиры, где деньги лежат. Там в серванте, таком, какие стояли в Союзе в богатых еврейских семьях, под белой салфеткой на верхней полке лежало несколько израильких и американских денежных знаков. Бумажных и металлических.
– Не столько, как там было, сами понимаете, – вздохнул Абрам Григорьевич, вверяя квартиру на хранение Георгию Победоноскеру, – но привычка у нас. Не можем мы с Мусей иначе, должны быть какие-то деньги под рукой.
За несколько месяцев до этого Абрам Григорьевич заговорил на улице с Георгием Победоноскером.
"Я, знаете, недавно, приехал, вижу, нужно с евреем познакомиться, а то я с одним соседом заговорил, а он меня спрашивает, еврей ли я. И это здесь в Израиле. Да!"
Победоноскер был стопроцентным евреем, и Абрам Григорьевич доверился ему.
Дела он по-прежнему ведет там. Небольшие, возраст не тот. Не повезло ему, вся жизнь при советской власти прошла.
Любил Абрам Григорьевич поговорить, и про умное побеседовать тоже, а для этого лучше Победоноскера, конечно, никого не было, он-то как раз про политику и историю поговорить любил.
А Абрам Григорьевич тем еще исключителен оказался, что у него Победоноскер решил жизненной мудрости учиться.
Сам Победоноскер человек был думающий, а Абрам Григорьевич – делающий. Серьезные дела в своей жизни Абрам Григорьевич проделывал.
Так вот, когда познакомились, подружились, начал Абрам Григорьевич Победоноскера со своей жизненной философией знакомить.
"Знаете, – говорил, – был такой философ, сказал, что, чтобы существовать, нужно мыслить, а я говорю, что, чтобы жить – думать надо. А чтобы красиво жить – соображать, голову на плечах иметь. Философ, тот и существовать может, а мы деловые люди, мы жить хотим".
Убедительно все звучало у Абрама Григорьевича, так, что даже Победоноскер, сам поговорить любивший, выслушивал. Учился, запоминал, обобщал.
И за то, что такой умный человек, как Победоноскер ("если б раньше познакомились, я б за вас дочку выдал") слушал его, Абрам Григорьевич доверился Победоноскеру и попросил за квартирой приглядеть, пока они с Мусей в Россию поедут на пару-другую месяцев.
– Мы поедем, у нас там дела, а вы пока пользуйтесь, – сказал Абрам Григорьевич, – вы, Георгий, еще молоды, вам нужно, на гостиницы у вас денег нету, а жена ваша очень достойная женщина, вы к ней домой девок водить не можете. Я моей Мусе никогда такого не делал. Мы очень уважаем друг друга. Еврейская семья, знаете ли, традиция наша... –
В Израиле Абрам Григорьевич стал в черной кипе ходить. Серые брюки, белая рубашка в светлую полоску, черная кипа. Выглядел солидно, походка энергичная.
Ключ, полученный от Абрама Григорьевича, Победоноскер повесил на вешалку возле двери, чтобы жена видела, что он всегда на месте, кроме как когда возьмет, чтобы проверить квартиру. Но перед тем, как повесить ключ на место, пошел и сделал себе за двенадцать шекелей копию, о чем уже сказано было.
Первые две недели пропали. Все времени не было. Работа, дела домашние.
Жена все время напоминала, что надо сходить квартиру проверить, но Победоноскеру туда одному идти гордость не позволяла, а привести кого-то не получалось.
Однажды вернулся домой раньше обычного.
На стоянке около дома Абрама Григорьевича увидел одного своего старого знакомого. Тот в машине сидел, будто ждал кого-то, обрадовался Победоноскеру, закричал:
– Привет, друг, тут у вас так все поменялось! Как живешь?
Рассказал все Победоноскер. Ключ показал.
Друг выслушал и сказал:
– Я тебе один телефончик дам. Русские девочки! Классные! Всего сто шекелей за полчаса. Тебе разве больше надо? Не надо. Мы же рабочие люди. Занятые.
Тут как раз жена Победоноскера из подъезда вышла.
– Квартиру твою, – говорит, – проверяла. Разве на тебя Абрам Григорьевич положиться может.
– Может, может, – вмешался приятель. – Очень даже может. Квартира в полном порядке.
Потом вызвался жену Победоноскера до центра города подбросить, так как ему все равно по дороге.
– А ты, – сказал Победоноскеру, – действуй.
Позвонил Победоноскер. Подумал, что Абраму Григорьевичу его решительность понравилась бы. Пришла костлявая, русая девица. С порога потребовала:
– Деньги вперед!
Он дал ей сто шекелей, а она запросила еще сто – типим (так на иврите и сказала). Так положено, – объяснила.
Победоноскер стал спорить, а она говорит:
– Твое время идет, мне все равно.
Постояла у двери, подождала. Не было у Победоноскера еще ста шекелей, она обозвала его опять-таки на иврите тембелем и ушла.
Больше Победоноскер телефоном этим пользоваться не стал.
Вспомнил, что на работе одна сотрудница жаловалась, что в других учреждениях, в газетах пишут, пристают к женщинам, к сожительству принуждают, непристойные действия допускают в рабочее время, а у них – никто никогда.
Прессу обругала. Это, то есть то, что про прессу она сказала, Победоноскеру очень понравилось. Вспомнил про нее, подошел, пригласил с ним на его вторую квартиру съездить.
У нас, объяснил ей, взаимопонимание с тобой, и про прессу напомнил. Она расцвела вся от радости, согласилась.
На его машине поехали. Победоноскер от возбуждения левый фонарь расшиб на стоянке.
Зашли в квартиру, она целоваться полезла, сразу разделась.
Но только увидел ее дряблые бедра и потные подмышки, сказал себе, что ему и виагра не поможет, и для нее вслух то же повторил.
А она ответила, что ей и так хорошо и что готова каждый день приходить, потому что у них взаимопонимание.
Лучше он ничего не придумал, признался, что квартира не его, и даже приврал, что только на сегодня ключ ему дали.
Еле отделался. Поехал в гараж фонарь чинить.
Дорогой думал о том, что общность интересов и даже взаимопонимание в любви не всегда в помощь. Особенно в любви тайной, мимолетной, бодрящей, какая сейчас Победоноскеру нужна была.
С тех пор заходил в квартиру эту один, воду в кранах открывал, пыль вытирал, думал, кого бы еще привести. Смотрел телевизор, в фильмах много разных ситуаций показывают, надеялся научиться чему-то. Не научился. Ситуации в фильмах какие-то нежизненные были.
Очень жалел, что Абрама Григорьевича нет, чтобы посоветоваться. Так прошло еще три месяца из жизни Георгия Победоноскера.
Перед приездом хозяев смял постель в спальне. И мебель в квартире подвигал. Чтобы перед Абрамом Григорьевичем стыдно не было за бесцельно прожитые месяцы, пусть тот думает... Вернул Абраму Григорьевичу ключ, висевший на вешалке у дверей.
Со вторым не знал, что делать. Раньше думал, как квартиру использовать и не придумал, теперь про ключ размышлял, и тоже безуспешно.
Просто выбросить, – жалко.
Отдать Абраму Григорьевичу, так тот удивится: "Второй-то для чего? Зачем вам такие сложности понадобились? Вы что, квартиру посуточно сдавали, что ли?"
Боялся таких вопросов Победоноскер.
Абрам Григорьевич похвалил бы за такое, но свою долю в доходах потребовал бы.
Поди объясни ему, что не сдавал...
И только когда Абрам Григорьевич сказал, что едет он с Мусей в Эйлат на три дня, придумал Победоноскер.
Проводив их, взял тот самый второй ключ, открыл дверь квартиры Абрама Григорьевича, подошел к серванту, вытащил двенадцать шекелей.
Оттуда пошел к себе домой, напильником испортил ключ, чтобы им никто воспользоваться не смог, и выбросил на улице в мусорку.
Пошел веселый прогуляться, доволен собой был, все-таки, без убытка с ключом обошелся.
Не зря с Абрамом Григорьевичем дружит – научился чему-то.
Двенадцать шекелей, можно сказать, из ничего сделал. Из дружбы, из доверия, из несчитанности чужих денег...
Из чего-то такого, нематериального, чего руками не потрогаешь...
Отсюда и до философского камня уже недалеко.
Илан Рисс
