Дни 1994

 Так часто бывает — ходишь один и некуда себя деть. Можно сходить на улицу Арбат к знакомым хиппи — да что толку. Им тоже скучно. Некоторое время они вдумчиво курят "Беломорканал" около кафе "Buskin Robbins", а когда безжалостный осенний ветер заставляет дрожать от холода, хиппи собирают свои изодранные рюкзаки и единым порывом идут греться в соседний магазин "Бублики", где официанты достаточно терпимы, чтобы не выгонять хоть и замерзших, но все равно не слишком уж желанных посетителей. Чашка горячего чая стоит 500 рублей, а кофе — 1000. Хuппи выходят время от времени попрошайничать. Когда их попытки увенчиваются успехом (а рано или поздно так и получается), высокий светловолосый хиппарь Рэнди собирает полученные деньги и пускает по кругу три-четыре купленные на них чашки чая. Потом объявляется перекур и все снова идут ко входу в кафе "Buskin Robbins". Иногда такое времяпрепровождение прерывает парочка детин из местного 5-го отделения милиции, и нескольких, наиболее подозрительных, уводят на часок разбираться.
Неторопливость этого замкнутого круга мне напоминает ожидание автобуса на полуночной остановке где-нибудь в Новокосино.
Вчера я очень много выпил. А еще раньше — точно не помню. Начало ноября — совершенно нечего делать и все, что хочется, — это поменьше думать о том, что дома тебя ждёт только телефон, все знакомые девушки — в обществе кого-то еще, а друзья забыли о твоем существовании и не узнают тебя в лицо.
Я уже почти специалист по местным торговым точкам. В гастрономе "Смоленский" продается закарпатское розовое вино (не портвейн) "Гроно" по 3.105 рублей за литр. А раньше оно стоило 3.500. Цены на вино почему-то падают. В соседних коммерческих ларьках продается красное сухое "Romanesty" по 3.200, оно лучше, но его только 0.7л. В общем, я все знаю.
Вчера ехал пьяным в метро и вышел почему-то на "Пушкинской". Что я там забыл, совершенно непонятно. Встретил двух панков — сигаретами угостили, вместе пива выпили. И на том спасибо.
Позавчера, меня угощала портвейном некая Наташа, безусловно положительная симпатичная девушка, кажется, из Царицыно. Не разобрал, хотя, нет, не так уж и важно всё это. После двух бутылок портвейна мне было уже всё равно, и я даже было полез к Наташе с братскими объятиями, но она отлетела от меня в угол (это в подъезде каком-то было) и дрожащим голосом сказала, что у нее есть парень. Я интеллигентно извинился и прилег на пол, подложив сумку под голову. Наташа тихонечко взяла свою сумку и осторожно ушла, надеясь, что я настолько пьян, что не увижу. Ха! Ну и не надо. Не слишком я огорчился. В конце концов, сама виновата, на хрена надо было тогда портвейном поить. Я еще немного полежал на лестничной клетке, потом с некоторым усилием встал и пошел в направлении "Бубликов". Что я там хотел найти — уж не знаю, но нашел немного выпивки — зазевавшийся посетитель оставил недопитую бутылку пива. Через час в магазин зашла Наташа. Увидев меня в углу у стойки, она вылетела пулей из магазина, и больше я ее пока не видел. Увижу ли ещё, вот интересно? Хотя, в общем-то, и это не так уж важно.
Я не особо огорчился, потому что мне, кажется, уже настолько всё равно, что всё-равнее уже и представить невозможно. Я просто сгреб свою волю в один комок утомлённой нервной системы и пошел, сунув руки в карманы, куда-то вдаль. Дошел до Остоженки и сам удивился, зачем пришел туда.
Возвращаюсь обратно по Гоголевскому бульвару. Уже темно. Добираюсь до площади Арбатских ворот: "Благодари Бога, придурок, что дошел досюда, не упав в какую-нибудь канаву, иначе бы назавтра долго определяли твой труп". Действительно, документов при себе нет: ну не вожу я их с собой. Пропью — мало ли?
В метро тепло. Домой ехать неохота. Особенно при таких мыслях вспоминаются долгие пять автобусных остановках от метро до дома. Может, вписаться на ночь у приятеля с "Савеловской"?
В конце концов я так и поступаю. Друг открывает дверь и недоуменно на меня смотрит.
"Здорово, старик. А мы тут пьем. Проходи". "Спасибо", — отвечаю я. "А что ты так резко — давно тебя не было видно, и зашел вдруг?" — "Да не знаю. И никто не знает", — отвечаю я и прохожу на кухню. Мне наливают. Я гордо выпиваю, потом сажусь на стул и, расслабленный водкой и теплом, засыпаю. Впрочем, хозяин бдителен: "Слушай, иди ложись спать туда, на диван". "Спасибо", — отвечаю. Я всегда говорю «спасибо».
Снова снов не видел никаких. Наутро уехал от него до ужаса рано, в пять утра, и, ни с кем не попрощавшись, вкрадчиво щёлкнул английским замком. Оставил записку: "Спасибо ещё раз. Сегодня впишусь у себя. А вообще, если буду нужен, — Кате звони. Всего хорошего".
Увы, Катя не знает, где я. Когда она звонила в последний раз, ей опять пришло в голову укорять меня в неизбежности, а я это очень не люблю. Ну, зачем это? Зачем она мне постоянно звонит, то есть, дозванивается? Все, расстались. И давно. Что теперь поделаешь? Ну да, положим, мне жалко ее. Ну и что дальше? Мы же психи. Нам дай надежду — мы в нее вцепимся, и себя угробим, и других, но ни за что ее не отдадим, пусть она хоть тысячу раз врёт. И я такой. И Катя. Поэтому я стараюсь не надеяться, но не потому, что надеяться не на что, а потому что некому, простите. Из этого дерьма вокруг я не вытащу сам себя за уши, а другим я такой радости просто не дам. И слава Богу. Я уже давно нравлюсь себе больше всего тогда, когда меня нет поблизости.
Надоело все. Вчера я встретил ее на Маяковской. Бисер она покупала. И хрен с ней, и с ее бисером тоже. Но ведь успела увидеть меня и опять взяла за глотку, стала пудрить мозги про то, как я опустился, какой мог из меня получиться хороший поэт, музыкант там и как я безжалостно гублю свой талант. Я, конечно, молчал, даже уже не злился. Ну, крикнул бы я ей в лицо: "Какой из меня, на хрен, поэт? Зачем мне быть кем-то кроме того, кто я есть? Это не нужно никому и, в первую очередь, мне! И чего стоит весь этот гробаный талант, если он заставляет выражать словами и музыкой мою боль настолько точно, что она передается другим? Кому это надо?". Какой смысл? Я знаю, что сдержу себя и никогда так не сделаю, потому что, несмотря на то, что я не люблю ее уже, Катя для меня остаётся символом бесцельно ускользнувшего прошлого. А потому нехорошо поливать грязью её убеждения. Ведь она совершенно искренне верит, что то, что у меня в голове, в состоянии перевернуть мир. Не в состоянии. Это я точно знаю. Переворачивал не раз — а толку-то?
А вообще, я только в последнее время живу как в проруби. Раньше горячечный бред бытия облекал мое вялое существование в самые необычные и неожиданные формы, и все их проявления я пытался фиксировать. Чаще всего это было в кафе Центра детского творчества, который находится в десяти минутах ходьбы от моего дома.
Я покупал чашечку кофе, в те времена стоившую 300 рублей, садился за столик, доставал тетрадь и ручку. Через час-полтора, выпив кофе, я мог увидеть результаты проецирования моего сознания на плоскость клетчатой тетрадной бумаги. Результаты, как правило, нельзя было назвать хорошими или плохими: мое существование, кажется, вообще не переносило каких-либо качественных оценок. Это был я, и всё тут.
Но любой вечер приближался неотвратимо. Кафе закрывалось в шесть, и тогда я пытался навестить своих близживущих друзей и знакомых. Чаще всего подобные попытки как начинались, продолжались — так и заканчивались, то есть: пьяными прогулками по Волгоградскому проспекту и прилежащим районам, малопригодными для опорожнения мусоропроводами новостроек, сном в обнимку с унитазом, а иногда и ночевкой в отделении милиции или даже вытрезвителе. Так-то.
Я, конечно, пытался все объяснить Кате, и даже не раз. Она внимательно слушала мою бестолковую речь, а потом тихо и мило спрашивала: "Может, тебе помочь как-нибудь?" Я в ответ, конечно, взрывался каскадом ругательств. Хотите узнать, почему? Охотно отвечу.
Есть такое выражение, которое просто выводит меня из себя. Это — что называется "давить на жалость". Можно сказать и другими словами, суть останется той же. Я не "давлю на жалость"! Оставьте вашу жалость при себе! Если вы хотите меня понять (правда, зачем это вам, я не знаю), я пытаюсь говорить с вами (и нисколько этого не боюсь) совершенно откровенно! А ваши идиотские мнения на мой счет меня совершенно не интересуют!
С Катей я провел почти полдня. Потом занял у нее три с половиной тысячи и поехал на Арбат. Там купил бутылку "Гроно", а на сдачу — пачку "Беломора". Вино выпил в самоуглубленном одиночестве в каком-то загаженном подъезде.
Что было потом, — не помню. Не знаю, как домой попал, — впервые за эти дни. Хорошо отложился в памяти торопливый поиск ключей и попытки сунуть нужный ключ в замочное отверстие при свете спички.
Утром проснулся так же одиноко, как в любое предыдущее утро. В холодильнике нашел кусок черствого хлеба, сковородку вермишели, полбутылки водки, три пряника и наполовину пустую банку растворимого кофе. Сейчас за окном идет снег — словно саван для времени. Наверняка будет такой же бессмысленный и идиотский день, как и все предыдущие дни. Пока погреюсь дома. Часов до четырех. А там видно будет...