Камешки на бархате

 
 


 " Дневник.
 Июль, 18. Год 1989.
 Всё хорошо. Звонил Яков Алексеевич. Утром выезжаю в Ярославль. Оттуда в село с дивным названием Данилов. Ничего не загадываю, но почти уверен в правоте...".
 Бросив ручку, Антон Ильич встал из-за стола, и, пройдясь в противоположный угол комнаты, уставился на стену. Губы расплылись в довольной детской улыбке.
 " Завтра, завтра ". Уже стучали колёса, а сердце в такт пело дорожный гимн. Настроение человека было куда лучше, чем вчера, позавчера, и все двадцать лет тому назад. " Неудачник"! Я им покажу: "неудачник". Мужчина принялся трясти кулаком перед лицом воображаемого противника. "У-у, я вам".
 Причиной приподнятого настроения явился обычный телефонный звонок. Для всех остальных, ничего не смыслящих, заурядный. Но не для жильца дома по Воротниковскому переулку.
 - Антон Ильич, - вещал взволнованный голос. - Я её разбил случайно, а она синяя, абсолютно. Вы не отдаёте себе отчёта, Антон Ильич...
 На другом конце провода что-то пискнуло, и уверенные интонации, по- женски высоко, заявили " разъединяю ".

 * * *

 За день до описываемых событий, в отдалённой деревушке, что не удостоилась и места на карте лучшего масштаба, произошло то, что, по-праву, может считаться предопределённой случайностью.
 Аспирант кафедры геологии редкоземельных металлов Сомов Яков Алексеевич, 27 лет от роду, готовился к отъезду домой. Лето, как и всякое предыдущее, не явилось для него удачным, и собранная коллекция была далеко не той, какой хотелось бы видеть. Ни новых ожидаемых месторождений, ни подтверждения о давно открытых, ровным счётом ничего, что могло привнести радость, а с ней и оправданные средства экспедиции.
 Как часто случается в жизни, в хмурый её период, вдруг возник человек и сказал " поедем ", перевернув тем самым день вчерашний.
 Татьяна, женщина неопределённого возраста, потерявшая месяц назад корову, вошла потная и загорелая.
 - Поедем, геолог?
 - Куда? - донеслось из комнаты, напоминающей спальню.
 - Туда, куда не ходят поезда. И машины тоже.
 Яков Алексеевич взглянул на широкие крестьянские плечи женщины и пожал своими, хрупкими.
 - Поедем.
 - Ты таких мест не видывал, - заторопилась Татьяна, - ахнешь. Да не бери ты свою лапатку. Не пригодится. Я тебя с Ясыней познакомлю.
 Не успел Яков спросить, кто такая эта Ясыня, а колхозница уже шла по ржаному полю, высоко поднимая бронзовые ноги.
 Солнце, по родному, освещало синюю полоску горизонта, и ласточки, предвестники погоды, кружили приветливо и беспечно.

 Дорога заняла более, чем пол-дня, но уже к вечеру исходных суток, два совершенно разных человека сидели в покосившейся избушке в компании с третьим. Если бы не длинный тёмный подол старой юбки, Яков Алексеевич усомнился бы в половой принадлежности существа напротив.
 - Это и есть Ясыня, - прервав догадку, произнесла Татьяна-крестьянка, делая осторожный глоток.
 Старушка затрясла головой, видимо в знак согласия, но пока предпочитала молчать. Разговор между тем продолжался.
 - Это особая бабуля. Лесной дух. Сколько люди помнят, всё здесь живёт. Никому не мешает.
 - Как же она справляется? - удивился Яков Алексеевич.
 - Привыкла. А ну, принесите-ка мешок. Мы тебе по мелочи привезли, - пояснила тут же Татьяна, и, подхватив из рук неумелого мужика поклажу, добавила. - Где здесь погреб? Показывай.
 Ярославские леса правда удивительно красивы. Нет, в них не существует чего-либо из ряда вон выходящего, но кто бывал на границе двух северных областей, где треть земли составляют болота, тот сможет понять и человека, рождённого среди них.
 По небу разлился закат. Лесная обитательница принялась раскладывать одеяла на остывающей печи.
 - Мы что, уже спать?
 - Завтра рано подниматься, - отозвалась Татьяна, и, свернувшись клубком, замолчала.
 Ясыня была ещё менее многословна, поэтому гость предпочёл перевести взгляд за окно, где последний багровый огонь погас так, словно кто-то второпях затушил свечу.

 Ночью, неожиданно для себя, геолог проснулся.
 - Татьяна, - позвал он.
 Ни шороха в ответ, ни вздоха.
 Яков Алексеевич приподнялся с огромного сундука, прикрытого объёмной периной и всмотрелся. Женщин в доме не было.
 Лучина ещё догорала, а гость уже шёл за исчезающими в ветвях силуэтами, храбро шагнув навстречу необъяснимой тревоге. Выросшая луна поглотила остатки шумов и звуков. Тая мерцающим светом, призвала она круговерть вспыхивающих искр, и те, послушные, принялись играть на чёрном сказочном бездонье.
 Шедший старался не дышать. Хруст веток и шорох травы под ногами, приводили его в оцепенение, и, ошибившись в очередной раз, он замирал, словно лесной зверёк, полностью сливаясь с ближайшим деревом.
 - Всё, пришли, - скрипом отозвался первый голос.
 - Не знаю, баб Ясынь, надо ли.
 - Гляди сама, неволить не стану.
 - Нет. Будем, - твёрдо проговорила Татьяна, и для верности, махнула рукой.
 Старуха огляделась по сторонам. Найдя лунную дорожку, она подошла к ней и кинула что-то на землю.
 Как разобрал издали Яков Алексеевич, высовывая голову из-за кустарника, предметом этим был чёрный платок или же малый отрез ткани, безмолвно опустившийся на влажную траву.
 Стрелки часов дрогнули, поползли к полуночи.
 - Раздевайся, - раздалось со стороны.
 Татьяна, сняв лёгкое платье, осталась в нижней рубахе, и теперь зябко передёргивала плечами.
 На мгновение геологу показалось, что жёлтый пергамент кожи Ясыни неотвратимо приближается к нему, но тот, скомкавшись, отвернулся.
 - Становись. Крест вынь.
 У босых ног легла маленькая иконка.
 Руками, скрывающими мелкую дрожь, Ясыня протянула горстку монет и распорядилась положить их под пятки.
 - Потом выкинешь или раздашь, - проговорила она медленно, и принялась молиться, отвернувшись от Татьяны и отрешившись от всего земного.
 Прошла минута. " Отче наш " возлетел к небу, а Ясыня начала наговаривать.
 - Представила?
 - Да, - прошептала виновница странной ночи в ответ, обвивая озябшее тело.
 - В поле зелёном роща стоит, в роще змея Скарабея лежит. Пусть Скарабея жалит сердце Анфисе, вынет душу, грудь не сушит, ко мне посылает. К моему порогу твоя дорога... Всё, одевайся, а то простынешь ещё.

 Яков Алексеевич, зачарованно глядевший на собирающихся женщин, очнулся, и, поняв свою ошибку, бросился обратно к домику.
 Вбежав в тёмную и единственную комнату, он второпях зацепился за выступ, и, схватившись за стол, чтоб удержаться на ногах, опрокинул какой-то предмет. После этого, с завидной быстротой, руки побросали сомнительные осколки в рюкзак, а тело свалилось на холодную постель с мыслью избавиться от неожиданной ноши.
 Через несколько минут вошла хозяйка.
 - Дремлет, как кот твой ге...
 - Геолог, Ясыня. Это тот, кто по земле ходит, да полезные ископаемые ищет. Газ там, золото, нефть, торф.
 - А чего его искать? Поди на болото, да бери. Всякое лето горит. Тьма тем.
 - Ты его бабуля не ругай. Он, вроде, ладный.
 - Пустобородый, - кивнула Ясыня, пойдя за печку.
 Утро осветило комнату, бросив луч яркого солнечного света на выцветшую половицу.
 Яков Алексеевич открыл глаза и невольно удивился. Вчерашний беспорядок и теснота исчезли, уступив место умеренному простору и ухоженности.
 День, изумрудный от листвы и чуть прохладный от протекавшего вблизи ручья, разгорался. Геолог вышел за порог и, преодолев шагов десять, оказался у воды. По ширине можно было догадаться, что слева, уходящая голубая лента только берёт своё начало, и, где-то за тяжёлыми серыми ивами, скрывается сам чудо-родник.
 - Пробудился?
 От неожиданности Яков вздрогнул. По другую сторону воды стояла Ясыня, любовно обнимая лукошко с ягодами, прикрытыми сорной травой.
 - Да.
 Хозяйка пристально посмотрела, отчего сидевшему на корточках , стало не по себе, и отправилась в дом.
 - Чего у неё изба такая кривая? - спрашивал учёный муж повеселевшую Татьяну, - того гляди, развалится. Вросла в землю, как мошка в янтарь.
 - Вот и поправил бы.
 - Поправишь, - усомнился Яков. - Сам дом переделывать надо. На одних подпорках держится. Кто за старуху в ответе? К какому она собесу относится?
 - Собес? Ну, уморил. Ну, деревня-матушка, - не унималась женщина.
 Якову Алексеевичу стало неприятно и он замолчал.

 По дороге в Ярославль, геолог вспомнил разбитую плошку, и нащупав дно рюкзака, потянул осколок. Им оказался не черепок тарелки, а кусок старого кувшина совершенно кустарной работы, лишённой выдумки и мастерства.
 Повертев в руке обломок, Яков отвёл глаза. Мысль недолго созревала догадкой. Ваза была сделана из синей глины. Не коричневой, не бурой, а именно синей. Дыхание Якова Алексеевича зашлось.
 Секунду спустя, кусок лёг на место, а рюкзак зашнуровался так быстро, как никогда за всю свою недолгую жизнь.
 

 * * *

 Ярославль встретил Антона Ильича равнодушно: серыми тучами, безликим зданием вокзала и остановившимися на старой постройке часами.
 Приятных лиц было мало, а весёлых и того меньше. По всему, Антон Ильич, взволнованный и чуть растерянный, не захотел знакомиться с красотами города, а сразу направился к кассам.
 - На Данилов когда отходит поезд?
 - Смотрите расписание. Электричка в двадцать тридцать.
 - В двадцать тридцать, - повторил столичный гость, оглядываясь в поисках таблицы.
 К вечеру, измученный дорогой человек, осматривал пустой сельский вокзал и удивлялся, как получилось, что он, учёный, бросился по звонку и теперь вынужден сидеть, словно выгнанный пёс, в ожидании знакомого.
 - Простите, простите, Антон Ильич.
 Мужчина проснулся оттого, что кто-то тряс его настойчиво и аккуратно.
 - Это я, Антон Ильич, Яков.
 - Ах, Яша. Где же Вы, дружок были? Я выглянул, а кругом леса, леса...
 - Нам ведь здесь придётся побыть, - начал извиняться ученик, и, предотвращая негодование, поторопился закончить. - Я вот зачем Вас вызвал.
 Дальнейшие предрассветные часы промчались тройкой по верхушкам деревьев и растаяли туманами.
 Антон Ильич всё ещё держал в руках доказательство своей теории и говорил, говорил взахлёб.

 - Нет, подумайте, Яков Алексеевич. Случайность и результат долгих лет. Хотя, если вспомнить, Кимберли - тоже случайность. Теперь бы убедиться, что она здесь, эта трубка.
 - Я не уверен, уважаемый Антон Ильич. Может быть, кувшин привезён и кимберлитовой породой здесь не пахнет.
 - Какой Вы учёный! - вдруг закричал пожилой человек, покрывшись тёмными пятнами. - В очевидное не верите. Я говорил двадцать лет назад и сейчас повторю; в Ярославской земле есть алмазы. Можете мне отрезать язык. А теперь и с головой.
 - Нет, просто разочаровываться не хочется.
 Яков Алексеевич теперь сожалел о скоротечных выводах.
 - А пироп? Вы, может быть, видели гранаты?
 - Нет, Антон Ильич.
 Учёный замолчал. Уголки его усталых губ поползли вниз, и сам он вмиг опустился и расслабился.
 - Я просто не осматривал то место, Антон Ильич, и кувшин увидел лишь в электричке.
 - Ну, хоть речка там была?
 - Ручей.
 - И то хорошо. Постойте, Яков Алексеевич, - Кашуба смотрел на ученика, словно видел того в первый раз, - а что это Вы в таком виде?
 - Здесь все так ходят.
 - Рваные? - учёный указал на дыру, наградой светящуюся на груди геолога.
 - И не заметил, - махнул рукой тот, сняв испорченную вещь.

 Взяв карту Ярославской области, и указав " сюда", геолог устремился в северо-восточный угол к знакомой оранжевой кайме.
 - Мы до Любима, - пояснил молодой человек, - оттуда попутками вот сюда.
 - Если я правильно понимаю, здесь плохая дорога?- Антон Ильич сощурился.
 - Лучше сказать, её вовсе нет. Но лето жаркое, доберёмся.

 * * *

 Стрелки часов указали на 15.00., кода путешественники встали на дороге, пытаясь поймать попутку.
 - Боюсь, придётся идти пешком, - отозвался Яков Алексеевич, беря из рук учителя надутую сумку.
 Водитель, весёлый молодой парень, с непонятного цвета глазами, остановился, подняв на дороге столб пыли, и, проговорив : " садитесь ", ни о чём не спрашивая, двинулся дальше на север.
 - Я до Покрова, - бросил он, включив погромче " Музыку в пути".
 - Хорошо, оттуда мы пешком доберёмся.
 - Эх, разгульное село, много сказок ведало, - затянул шофёр, подпрыгивая на колдобинах.
 Дорога,- зеркало цивилизации, - изгибалась местами, как могла. Поля сменялись лесами, зелёные полосы - летним цветом, а овраги резко обрушивались на речушки и нависали над ними, скаля безобразные пасти.
 - Фальклеристы? Иль топографы?
 - Ни те, ни другие, - заговорил отошедший от полуденного солнца Антон Ильич. - А что, у вас больше фальклеристы бывают?
 - Всех хватает, - ответил водитель, с присущей его профессии , простотой.
 Путь, думавший рано или поздно закончиться, остановился среди редких домов, с навалившимися друг на друга штакетниками. Вот и заколоченные ставни остались позади.

 - Через час, уставшие мужчины благодарили добрую и заботливую Татьяну за кров и тёплое густое молоко.
 - К Ясыне?
 - Как ты догадалась?
 - Да так,- Женщина пожала плечами и улыбнулась. - Передай ей, Анфиса пришла. Сегодня.
 - Ладно, - промычал человек в круглой оправе, вспомнив события недавнего времени.
 - Дорогу знаешь, - напутствовала крестьянка. - Не заблудишься.
 Слова мягко отлетали от стен, исчезая за печной заслонкой и растворялись в наступающей мгле.

 * * *

 - Какое странное имя, Ясыня. От ясеня что - ли?
 - Не знаю, Антон Ильич. Но старуха, сразу скажу, ненормальная. Уставится и смотрит, смотрит. Я даже при полной темноте не мог в её сторону повернуться. Да и вообще, думал, не встретимся больше.
 - Назвался груздём - полезай в кузовок, - Антон Ильич сделал шаг вперёд и скрылся по пояс в траве. - Вот глухомань, поди и телевизора нет.
 - Конечно, нет, Вы ещё спрашиваете.
 - Здесь должен быть пироп, - некоторое время спустя говорил Антон Ильич. - Взгляните. - Он ловко нагнулся и сгрёб пальцами желтоватую землю.
 - Да, - ученик огляделся по сторонам, повёл учителя к изгибу ручья. – Вон там.
 Через минуту мужчины стояли возле перекошенной двери и совершали нечто среднее между попыткой всмотреться в окно и постучаться.
 - Бросьте, Антон Ильич, фамильярности. Ей лет сто, а может все двести.
 - Мы же образованные люди, - Подождав и сделав над собой усилие, пожилой человек двинулся вглубь дома.

 - Ну что же, до вечера будете там стоять?
 Доктор встретился со сгорбленным существом, поверх плечей которого был накинут тёмный платок с аляповатыми цветами.
 " Наверно, тот самый ", - подумал Яков Алексеевич, и вздрогнул, услышав властное обращение к себе.
 - Что ж ты про мою утварь ничего не сказал?
 - Я хотел, баба Ясыня, да уж поздно было.
 - Никак отдать пришёл? Да сродник ни к чему, не кусаюсь. На верёвках крысьи хвосты не сушу, желаний не возжигаю, грех на душу не налагаю тоже. Аль уврачевать кого надо?
 - Нет, нет, - вмешался Антон Ильич, присаживаясь к столу и вглядываясь в морщинистое лицо хозяйки. - Мы по другому делу. Яков Алексеевич, достаньте.
 Куски синего кувшина ложились на поверхность, а доктор продолжал.
 - Вас как по отчеству?
 - По отчеству? Зачем? Ясыня, так и есть от рождества.
 - И всё-таки, - не унимался гость.
 - Дед Сысоем был, отец - Талей.
 - Странное имя, не русское, вроде.
 - Не размыкай уст, - ответила Ясыня, и от искр в зелёных глазах Якову Алексеевичу стало не по себе. - Суетный ты какой-то. Таля - одно, что Проталион. От проталины имя берёт.
 - Ясыня Проталионовна, извините, что мы Вас потревожили , дело вот в чём. - Тут Кашуба замялся, не зная, как объяснить тёмной, дремучей женщине всю серьёзность и деликатность совпадений.
 Та молчала.

 - Можно мы какое-то время у Вас побудем? Места осмотрим, да и поможем, чем сможем. Хоть крышу залатаем.
 - Татьяна велела передать, - молодой в очках вытащил пакеты с провизией.
 - Ещё что сказала?
 - Что Анфиса пришла.
 - Вернулась, так вернулась. Оставайтесь.
 Старуха отвернулась и занялась поклажей. Из пакета вынырнули банки, хлеба, сушёные фрукты и большая горка спичек, каким Ясыня очень обрадовалась.
 Дни шли. Подбоченившийся домик приобрёл жилой вид, а мужчины всё продолжали искать малиновые и фиолетовые зёрнышки, просиживая у ручьёв и рек до вечерних зорь.
 В один из таких вечеров, немногословная Ясыня, оттаявшая под вниманием людей, поведала историю синего кувшина.
 - Стало быть здешний?
 - Тутошний, - соглашалась старушка, беря осколок в руки, - дед Сысой делал. Старался. Почитай, века два назад.
 Было ли это преувеличением, горожане затруднялись сказать, но и оспаривать не хотели. Пусть будет два.
 - А не встречал Сысой вот такие камушки?
 Ясыня взглянула на протянутую к себе ладонь, и, сощурив глаза, внимательно посмотрела. Блики солнца упали на небольшие зёрна, зажглись в них рубиновыми искрами.

 - Это пироп. Такие иногда встречаются вблизи ручьёв.
 - Нет, ни к чему ему такие.
 Антон Ильич понурил голову, и ссыпал "капитал" на стол. Искорки разбежались и погасли.
 Старушка, аккуратно сложившая остатки посуды в холщовый мешок, вытащила из кармана широкой юбки-солнца какой-то предмет, и, улыбаясь лукавыми морщинками, подала его гостю.
 - Это кольцо?
 - Да. Тоже Сысой делал.
 - Яков Алексеевич, взгляните. Вот он.
 - Антон Ильич, это же... алмаз.
 - Верно. Адамас, - кивнула старушка.
 - Ясыня, как же это может быть? Мы ищем, а Вы вот так достаёте его из юбки и спокойно говорите "адамас". Вы хоть понимаете, что это такое?
 Старушка мгновенно нахмурилась.
 - Что я, алмаза от вашего песка не распознаю?
 Ответ явился настолько карикатурным, что Антон Ильич не выдержал и рассмеялся.
 - Боже упаси меня, милая Вы наша.
 Весь следующий день Кашуба веселился, пританцовывал, брал перстень в руки, долго смотрел на него, поворачивая на свет и вновь отдавал Ясыне.
 - Случилось, Яков Алексеевич. Двадцать лет, двадцать лет! Всё. Теперь конец. Ясыня, дорогая, где Сысой нашёл его?

 Старуха пожала плечами. Она утомилась от долгого разговора и теперь мельтешение двух незнакомцев в её доме, наводило мысль об отдыхе.
 - Не ведаю, где. У ручья извилина..., - зевнула Ясыня, отвернувшись к стене. - Извилина.
 Как-то вечером, когда веер солнца падал вниз, бросая малиновые перья на облака, лесная жительница, долго смотревшая на стволы сосен, украдкой вздохнула и отправилась к сундуку.
 Перемещались, перестукиваясь, коробочки, взметался ворох белья, воздух запах пылью. Когда крышка с тяжестью упала на место, а Ясыня подошла к старенькому столу, Антон Ильич зажёг лучину.
 В руках древней женщина оказалась серая, тугая тряпица. Лоскут за лоскутом, как ребёнка, разворачивала хозяйка своё главное богатство. Слезились глаза, дрожали пальцы, отыскали в глубине бархатный кусок.
 - Принеси лампу, - тихо проговорила Ясыня.
 Керосинка пугливо разгорелась и разлила мягкий белый свет по деревянным поленьям. Мужчины замерли. Они переводили взгляд с усталых рук на чёрный бархат, открывающийся небосводом. Ещё миг, и разлетелись огни: красный, жёлтый, синий. Меркли, вспыхивали, пугали.
 Тишину не нарушал никто. Баба Ясыня взяла щипчики и принялась разбрасывать живые проблески.
 - Каждый день вижу ясное небо.

 После минуты созерцания, Антон Ильич поднялся.
 - Я, значит, прав, - заговорил он дрогнувшим голосом. - И никто меня в этом не переубедит. Огни Сысоя?
 - Они. - Полюбовавшись в волю, женщина бережно замотала своё наследство, и, отнеся его за иконку, победно взглянула на гостей.
 - Не могу поверить. И огранял он? Да что я спрашиваю.
 - Как Вам удалось, Ясыня? - впервые заговорил человек в очках. Он всё ещё протирал стёкла, дыша на них часто и взволнованно. - Ведь советская власть...
 Яков Алексеевич не договорил, взглянул на учителя.
 - Мой коллега недоумевает, как удалось сохранить такую красоту.
 - Князь мира берёг, - тут старушка поднялась, и, повернувшись к "Георгию" лицом, проговорила, кланяясь. - Крест - креститель, Христов хранитель, крест- красота, крест - церковна высота, крест - ангелам слава, крест- царю держава.
 - А не страшно так одной жить?
 - Не убоюся, что сотворит мне человек. Немирность, ненависть в пагубу себе, в лютое томление.
 - Непостижимо, - крутил головой Яков.

 * * *

 Месяц спустя, Антон Ильич всё вспоминал "небо в алмазах" и странную непонятную женщину.
 Тогда, вечером, Яков спросил: - Что же Вы так бедно живёте? Вам 25% в награду от государства полагается. 25% народных алмазов.
 - Суетный ты, Яша, непроходный, - отвечала Ясыня. - К чему мне 25%, я и слова такого не знаю. А они не народные, как ты молвишь, мои камушки. Это слёзы мои. Не разумей оплошно.
 - Ну, продавайте по одному. А то ведь живёте, в сказке не придумаешь, - не унимался мужчина. - Зарабатываете заговорами. Так хоть голодать не будете. Не понимаю, какой смысл держать состояние и общаться с болотными кикиморами?
 - Понравились алмазики? Вижу, приглянулись. Чистые. Это ты человек гневливый, не в силу тёмный. Диамантов - палестины, поди, набери в хотенье своё, а мне моего оставь.
 - Не понимаю, не понимаю, - хватался за макушку Яков Алексеевич и метался из угла в угол.
 Пытливо смотрела старушка, недобро. Или света в избе было мало, но пробегала тень по жёлтому лицу, светились седые волосы, скреплённые наспех шпильками, и становилось не по себе от её лесного вида. " Что пытаешь, что ведаешь? Не зарься на чужое".
 Бежал ручей по камням, бился в края, гасло небо в алмазах...
 Антон Ильич встал из-за стола и раздвинул шторы. Августовское утро занялось дождём и с календаря упал день 21 - й.

 * * *
 - Антон Ильич, Антон Ильич, - ревел Яков Алексеевич, протискиваясь в парадную дверь, прикрытую двумя высоченными, бесшеими людьми.
 - Пропустите, пропустите его, - кричал в твет учёный, хватаясь за протянутую руку. - Это ко мне.
 Протиснутый и каким-то чудесным образом спасшийся от толпы мужчина, хлопнул дверью с табличкой.
 - Раздевайтесь, Яков Алексеевич. Проходите.
 Хозяин квартиры, запыхавшись и приложив руку к сердцу, расположился в кресле.
 - Ну что, как Вам нравится?
 - Тяжёл посох славы.
 - Э-э.
 Зонтик вскочил в стойку, фетровая шляпа слетела с одутловатого лица и проводило то намокшим взглядом.
 - Дождь.
 - Что дождь, дорогой мой. Я выйти не могу. Второй день под окнами дежурят. Невообразимо.
 Яков Алексеевич потряс головой, и капли упали на плечи новенького костюма.
 - Откуда они узнали, не пойму.
 - Я ничего не рассказывал, - испугался пришедший и покраснел так густо, что серые глаза превратились в отсвет марева.
 - Да не в Вас дело, милый, - махнула рука. Она протянула пачку вчерашних газет и улеглась на подлокотник. - Не в Вас. Эти принесли. Очень любезны.
 Яков Алексеевич посмотрел в сторону двери и наугад открыл первые страницы. На всех листах огромные чёрные заголовки подпирали любительские фотографии. " Доктор с друзьями ", " Кашуба за работой ", " Алмазный принц ", " Дело о кимберлитовых пробирках ".
 - Какие пробирки? - по ходу читая, пробурчал Яков Алексеевич.
 - Трубки. Вероятно, девчонка какая-нибудь писала. Ей что трубки, что пробирки, разница небольшая, а то и вовсе никакой. Самое интересное, даже на доклад заявку не подал. Каким образом?
 - Я тут подготовил, что Вы просили, - начал ученик, когда в прихожей раздался звонок.

 Вошедшие, похожие на одно лицо, как сиамские близнецы, представились кратко. Они не стали раздеваться и задерживаться, по всему, не собирались.
 - Нам хотелось бы поговорить с Кашубой. Вероятно, это Вы?
 - Чем могу? - насторожился пожилой человек.
 - Вот и прекрасно.
 - Чем могу быть полезен? - нервно спросил Антон Ильич, глядя на отражение в зеркале. Посетители не казались людьми симпатичными.
 - Только одним.- Первый скользко улыбнулся и снисходительно взглянул на учёного. Его маленькие чёрные глазки на лоснящемся личике перебегали с ботинок " коллеги " на свои ручки с отшлифованными ногтями.
 - Прошу вас.
 Голос в прихожей глухо падал на ковёр. Многого аспиранту не удалось расслышать, а когда внезапные посетители прошли на кухню, звуки и вовсе смолкли. Так продолжалось минут десять.
 После их прошествии, в полном молчании гости ушли, а Антон Ильич, глубоко дыша и закрывая время от времени мутные глаза, вернулся в комнату.

 Он ничего не объяснял, только повторял нелепые бессмысленные фразы. Человеку в золочёной оправе показалось, что пингвинье тело учителя, переместившись на диван, вот-вот опрокинется, как переполненный сосуд.
 - Двадцать лет. Двадцать. Паразиты. Завтра же будет доклад. Завтра же! У Вас всё подготовлено , Яша? - тяжело встав, Антон Ильич уставился на глупую настенную картинку.
 - Да, будьте спокойны.
 - Спасибо, друг мой. На кого ещё надеяться, если не на единомышленников? Государство разработает эту трубку, и все мы будем богаты, Яша. Вы, я… Я больше не буду писать на обложках, больше не буду просить денег взаймы, это стыдно, Яша, так стыдно, - человек опустил глаза. - Я ещё знаю, - вдруг словно вспомнил и по-мальчишечьи схватив за рукав, потащил Якова к разостланной на столе карте.
 - Здесь, по старой углеческой, - Блеснувшие стёклышки остановились на двухсотой отметине. - Улейма. Вот сосредоточенье. Глубокое залегание фундамента, залежи алюминия, магматические... всё говорит о том, что и здесь есть алмазы. В это просто никто не верил. А кто верил, не искал. Не только алмазы, конечно, - воодушевлялся Антон Ильич, переходя с шепота на крик. - Что, перестали быть нужными редкоземельные элементы? " История геологического строения бассейна Волги ", " Неотектоника древних платформ ", " Минералы под ногами ", это что? - Антон Ильич хватал с полки рукописи и бросал пачки на кресло. Листы взлетали, сыпались испещрённые главы.
 После хозяин осел, взирая нерадостно на взрыв злости.
 - У меня даже на машинку денег не было, - грустно улыбнулся он и пошёл из комнаты прочь. - Завтра, Яша, завтра.

 * * *

 Но назавтра ничего не произошло.
 Туманному дню предшествовала удушающая ночь, с непонятной тишиной и каким-то общим ожиданием недобра.
 Предчувствие плохого в воздухе ощущал и Антон Ильич. Он усердно работал до первых петухов, не прекращая пить воду из стакана, помешивая её перед тем, словно и не вода это была, а чай, индийский " с брёвнами " и с сахаром. Иногда, отрываясь от бумаг, взор скользил по полосатым стенам, вдруг просыпался и, оглядывая потускневшую действительность, блек.
 - Всё. Готово, - мужчина посмотрел на золочёную оправу и удовлетворённо улыбнулся. - Вот где они будут с их предложением.
 - Что за предложение, Антон Ильич? - интересовался Яков.
 - А-а, так, ерунда.
 Предыдущие дни голубой экран надрывался новостями о кимберлитах. Крупицы известного обсасывались всеми на всех каналах. Но то, что Кашуба счёл назвать ерундой, вылилось совсем в другое русло, с иным течением.
 - Аэрофотосъёмка. М-43 и М-44.
 - Хорошо, хорошо, Яков Алексеевич. Знаете, мне что-то не по себе. Волнение, верно. Вы бы позвонили в институт.
 ИМГРЭ молчал. Гудки уходили в безмолвие и не возвращались обратно.
 - Никто не берёт трубку, - пожал плечами Яков Алексеевич, изумлённо уставясь на хозяина тридцати квадратов.
 - Плохой признак. А ну-ка я.
 Часы с боем пробили десять раз и замерли.

 Выглянув на улицу, Яков не увидел ни привычной толпы любопытных, ни охраны. Дом словно опоясался невидимой красной лентой с надписью " не подходи, опасно ".
 Ничего не понимающий пожилой господин, по - привычке включил телевизор. Сухой бесстрастный голос, лившийся с первого канала, обмолвился о главном.
 - Кашуба - стало нарицательным именем лже - учёного. Академик Совко утверждает, что нет и быть не может того, о чём совсем недавно заявил бывший доктор наук, а ныне выживший из ума пенсионер.
 - Я ничего не заявлял. Я и доклад ещё не делал, - проговорил человек, мгновенно бледнея. Губы, осклабившись, начали подёргиваться, а на лоб высыпался бисер пота. - Ничего ведь...
 - Успокойтесь, Антон Ильич, это какая-то ошибка. Я сейчас всё узнаю.- Яков Алексеевич бросился в коридор.
 - Не надо, Яша, доклада не будет, - тихо прошептал сидевший. - Я понял.
 Ничего не расслышавший обладатель блестящих стёкол собирался выбежать на лестницу, когда окно в комнате разлетелось вдребезги, осыпая сверкающими осколками протёртый ковёр.
 - Что это?
 - Камни, стало быть, - отозвался Антон Ильич, подзывая друга. - Не ходите
никуда. Тщетно. Они сами позвонят.
 - Я вызову милицию.
 - Зачем милицию? Не нужно. Всё равно...- Пожилой человек не договорил и, сомкнув веки, повалился на бок.
 - Антон Ильич, Антон Ильич, - зашептал гость, испугавшись тихого приступа.
 " Скорая " и " Канарейка " прибыли одновременно.
 Спрашивали Якова Алексеевича по очереди.
 Потускнела оправа, погасли стёклышки, а за ними и глаза от странного удушья превратились в цвет талого снега.

 - У него болело сердце?
 - Да.
 - Кто кидал камень?
 - Не знаю.
 - Может, у него в роду были инфарктники?
 Плечи отвечающего взметались и опускались.
 - А квартиру кто поджигал?
 - Какую квартиру?
 - Эту, эту, - давился от простудного кашля лейтенант, указывая на потемневшую со стороны площадки, дверь.
 " Кимберлитовый труп", - вещала не до конца замазанная белой краской именная табличка.
 Якову Алексеевичу стало холодно и тошно. Он спустился вслед носилкам и поглядел на зияющую дыру окна.
 - Всё будет в порядке, не езжайте, места и так нет, - пробасила женщина в белом и хлопнула перед носом дверкой.
 Лениво улюлюкая, карета, подмигнув крестом, скрылась за поворотом.
 Что за люди приходили к Антону Ильичу накануне, Яков так и не узнал. Учёный выздоровел, но стал совсем другим, и уже не поддавался ни на какие уговоры относительно облагодетельствования нации.
 - Ты, Яшенька, спрячь рукописи, не надо, чтобы они нашли. Все эти разборки ни к чему хорошему меня не привели. И тебя не приведут. Это проклятые камни. Всё равно, что ворованные. Не суетись. А к Ясыне съезди. Простит пусть, - состарившийся человек махал рукой, плакал в ладонь и отворачивался. - Не время.
 
 * * *

 Над Замоскворечьем сияло солнце. Поблёскивали купола Черниговского переулка, гулко отзывались шаги одинокого прохожего. Храмы стояли стражами, вознося копья в ослепительную синеву.
 Стены, ещё белые, но с серой поволокой, уже не отталкивали взоры экскурсантов, а проглатывали их чернотой открытых пастей.
 Подёрнулся горизонт облаком, и разрослось оно за считанные минуты до невероятных размеров. Черниговский замер. Насторожился и дом с колоннами, поглядев окнами на небо, вместе со всеми принялся ждать грозу.
 Антон Ильич сидел в кресле. На аккуратном, на колёсиках, столе в хрустальной вазе лежали фрукты.
 - Угощайтесь, Яков Алексеевич, - предложил хозяин дома.
 В очки закрался луч солнца, человек сощурился и протянул руку к ближайшему яблоку.
 - Как она там?
 Гость поднялся из-за стола и прошёлся по чисто убранной комнате. Рассказ получился недолгим. Яков Алексеевич, не успевший придти в себя от бескрайних лесных просторов, пришёл в дом, где его очень ждали.
 - Её там не было.
 - Как не было? Где же она?
 - Не знаю, - мужчина с острой бородкой, появившейся совсем недавно, отвёл глаза.
 Далее он рассказал, как добравшись до лесного домика, подбоченившегося в очередной раз, не нашёл его хозяйки. Изба пахла плесенью и запустением. Висели на нитях забытые пучки трав, осталась в закутках провизия, пустовали в погребе банки, а Ясыни меж её добра не нашлось.
 Дом, вросший в землю и выныривающий из смарагдовой листвы, оказался покинутым.
 - Я прошёл к ручью, - продолжал Яков Алексеевич, укладывая на клеточный лист детский домик. - Там, как идти к косогору, пироп. Далековато.
 - И записки никакой?
 - Какая записка, Антон Ильич? - молодой человек помолчал. - Я за икону заглянул. Вот. - Говоря, Яков Алексеевич развернул знакомый лоскут бархата.
 Солнце, сверкнув в гранях, скрылось за набежавшее облако. Улицы посерели. Камень, зажёгший сотни искр, раз вспыхнув, погас.
 - Не хорошо, Яша, надо было их оставить, - с укоризной вздохнул Антон Ильич, провожая умирающий свет.
 - Нет.
 - Яша.
 - Ясыня их нам подарила, я уверен. Она откупилась.
 - Что ты такое говоришь?
 - Я правду говорю, - торопливо начал гость, сверкнув золотом оправы. - Чтобы не тревожили. Не трогали больше.
 - Тогда зачем ушла?
 - Не знаю.
 - И нас трясовица одолела.

 Антон Ильич оглядел квартиру: новую, обжитую, тихую. И стало ему невыносимо тоскливо бросать всё и возвращаться назад: в борьбу с учёным миром, с отключением горячей воды, с северной стороной окон.
 Молчалив был Черниговский переулок. Замолчал и человек в мягком кресле.
 - Какие песни вспоём… Не постигнем умом, Яшенька.- Человек согнулся над принесённым камнем и что-то ему зашептал.
 Яков Алексеевич отошёл к окну.

 Переулок окончательно потемнел, по чёрному асфальту зарядили первые тяжёлые капли.
 " Суетный ты, Яша", - вспомнилось уходящему. От сердца отлегло.

 * * *

 Новые годы пришли туманами. Прогрохотали в головах идеи реформ, и, вспомнившие историю с найденными, как говорили, алмазными россыпями, немного поворчали о скудности жизни, сочтя её временное ухудшение - необратимостью.
 Антон Ильич не следил за последними новостями. Он каждый вечер доставал из тайника бархатную коробочку и, любуясь чёрным небом с единственной звездой, счастливо улыбался.