Бегущая по мирам

 Под подушкой у меня живет дрипс, а моя нижняя соседка - ведьма. Не по характеру, а по образу жизни... Не знаю, получится ли у меня рассказать эту историю внятно, мысли так путаются - я вообще очень рассеянная.

 Как-то утром, ближе к середине дня - я говорю "утром", потому что было воскресенье, а по выходным утро для меня понятие очень растяжимое, - зазвонил телефон и Дрипс схватил трубку. Он был голоден и сделал это нарочно, опасаясь, что я заболтаюсь надолго.
 - Это Б.Б,- сказала трубка.
 То есть мой начальник. Контора у нас небольшая и соответственно все на дружеской ноге, по крайней мере, когда глаза в глаза. Дрипс тоже вежливо так ответил, и трубка спросила, где я и что…
 - Она на кухне, - сухо ответствовал Дрипс, - играет кастрюльками... Может быть, из этого даже получится обед, - меланхолично добавил он.
 Дрипс вообще не верит в мои кулинарные способности. Трубка уже была чем-то взволнована и теперь окончательно растерялась:
 - Она что, совсем не может подойти?
 - Нет, - решительно отрезал мой непрошеный секретарь.
 - А кто это говорит? - рассердился Б.Б.
 - Автоответчик, - безмятежно заявил Дрипс и перекусил провод.
 Не знаю - тупой он или просто плохо воспитан, но каждый его телефонный диалог кончается од-ним и тем же. Дрипс - это вообще сплошные убытки, но без него было бы скучно. Я, честно говоря, как-то проворонила точный момент его появления в своей жизни: он просто завелся сам по себе. Смутно подозреваю, что он был у меня и раньше, может быть, даже в детстве, только тогда я не зна-ла, что он - живой.
 Разделавшись с телефоном, Дрипс пришлепал ко мне, вскарабкался на стол и уселся на краешек тарелки с зачатками будущего салата. Мне было некогда: вечером намечался ужин на двоих - и черт меня дернул устроить это мероприятие у себя, лучше бы напросилась в кабачок! - словом, должен был прийти Серж, а до того нужно было переделать кучу нудных, обязательных в таких случаях женских дел.
 - Убери свой зад из салатницы! - приказала я.
 - Мне нужна бумага и ручка, - деловито заявил он, не двигаясь с места, но после тычка ложкой перебрался в чашку.
 Мою чашку с недопитым кофе.
 - Я тебя стирать не буду, - сурово предупредила я.
 - Куда денешься, - благодушно отозвался нахал и стал прихлебывать черную жидкость, пока не показались его стоптанные ботинки. - А обувочка-то у меня - не фонтан! - задумчиво протянул он, задирая ноги на край чашки. - Э-эх, бесприглядный я...
 -... и бумагу - не дам!..
 Тут он начал противно канючить, как всегда, пришлось выдать требуемое, а в наказание я запих-нула его на полку с цветами. Продолжая свои труды, я слышала, как он там пыхтит и сопит; потом эта мелочь сообщила:
 - Тут места больше нет на листе...
 Но я была сердита из-за кофе - вари-ка теперь новый! - и посоветовала:
 - Пиши на пузе.
 Он еще посопел, а потом и говорит:
 - Неудобно...
 - Что?
 - Неудобно на животе писать и потом он в конверт не влезает... Живот, то есть...
 Оказывается, он сочинял письмо, я тогда не выспросила что и куда и кому, а - зря.
 Потом обнаружился перегрызенный провод - и я нудно ругалась, а Дрипс скучал и жевал цветок. Я высказывалась долго - все время, пока искала скотч и занималась починкой, и Дрипс успел сгрызть один бок у цветочного горшка и, конечно, рассыпал землю. Позвонила Сержу, напросилась-таки на встречу в нейтральном месте, съели с Дрипсом неоконченный салат и остаток дня прошел спокойно. А когда я взяла с кровати приготовленное платье - миленькое такое, очень сексапильное и очень дорогое - Дрипс вдруг всполошился:
 - И ты вот в этих веревочках выйдешь на улицу?!
 Отчего он стал вдруг таким ревнителем нравственности, я поняла, когда обнаружила, что в платьице прожевана большая дыра.
 - Знаешь, - виновато пытался объяснить мне этот негодяй, удирая по занавеске в открытую форточку, - у этой синтетики довольно приятный вкус...
 Этого я понять не смогла, и вечер был испорчен также как и платье. Пригрозивши сделать что-нибудь ужасное, я натянула джинсы и свитер, и с горя отправилась в кафе, но не на свиданье, а на встречу с Б.Б, который сумел-таки дозвониться: что-то в голосе его было странное, да к тому же мне самой давно нужно было с ним поговорить кое о чем.
 * * *
 Кафешка, где мы уговорились встретиться, расположилась в том же доме, где я живу. Б.Б торчал у входа, его глаза за стеклами очков были шальными, морда вспотевшая. Он схватил меня за руку и чуть ли не ползком потащил между столиками. Успокоился он, только оказавшись в затемненном уг-лу.
 - Что случилось? - спросила я. - Твой банкир сбежал в Бразилию или контору накрыла налоговая полиция? Между прочим, из-за тебя я пропускаю свидание и недополучу свою порцию гормонов радости и буду завтра, а может, и послезавтра! - злая и нервная...
 Но он продолжал таращиться куда-то в сторону и, казалось, меня не слышал. Потом взглянул довольно странно и испуганно, мне даже стало жаль его: такой приятный, большой, импозантный мужик - и такой жалкий взгляд! - и говорит:
 - Посмотри, вон там... ты видишь, видишь молодую женщину? - и тычет пальцем.
 Я посмотрела. Там, куда он тыкал, была целая россыпь девиц, этакий герл - Клондайк.
 - Которая? - спрашиваю.
 - В черном, - говорит, - и длинные светлые волосы...
 Сколько я не пялилась, подобного экземпляра не заметила. Он вздрогнул, сквозь его очки сочи-лась неподдельная тревога:
 - Не видишь ее?..
 Я честно напряглась снова и вдруг увидела: там и вправду была женщина. Она сидела одна - ти-хая, отрешенная, похожая на лунный свет. Это длилось несколько секунд - точно вспышка, а потом она исчезла. И вот, что интересно: я тут же забыла ее лицо, запомнила лишь, что она молода и - очень красива. Обычно, я часто что-нибудь забываю - нечаянно или нарочно, особенно неприят-ные моменты - это, знаете ли, лучшее средство от стрессов. Но не так быстро...
 - Так ты ее все-таки увидела? - взвился Б.Б. и я не могла понять, рад он этому или нет.
 - А какие проблемы? - поинтересовалась я осторожно, он что-то промычал невразу-мительное, из чего я разобрала только, что с ним произошло нечто такое, во что я ни за что не поверю...
 Ха! Если бы он знал о дрипсе и обо всем остальном, он бы понял, что уж меня-то удивить трудно. Внутренне, однако, он видимо подозревал, что я немного не от мира сего. Да, он так и сказал:
 - ... мне обязательно нужно этим с кем-нибудь поделиться, но ты же понимаешь - ни Амалия, ни Соня, ни ребята для этого не годятся...
 Это я хорошо понимала.
 - Я... только не сегодня... как-нибудь потом я тебе кое-что расскажу, - бормотал он и беспрестанно утирался носовым платком.
 Между прочим, я давно приметила, что с некоторых пор он словно не в своей тарелке - с того самого времени, как купил новый дом. Он еще хвалился, что взял его задешево. Видать, чересчур много сэкономил и это ударило ему в голову.
 Потом он заказал мне кофе с ромом и лимоном и кучу пирожных, себе - виски, мы потрепались немного, но видя его состояние, я не решилась заговорить о своих проблемах, хотя они касались и его: у меня при несколько интересных обстоятельствах пропали служебные документы. Часа через два мы разошлись по домам.

 Я так подробно рассказываю об этом вечере не потому, что он был чем-то необычен. Просто, вер-нувшись домой, я зажгла свет в гостиной и увидела Сержа. У него были ключи от моей квартиры. Не могу сказать, что я была рада его увидеть; нет, при иных обстоятельствах - конечно, но тогда, в тот вечер, совсем наоборот - я пришла в ужас. Он лежал на полу у дивана, и ковер вокруг его головы и светлые волосы пропитались кровью, потому что кто-то проткнул ему горло осколком бутыл-ки...
 Понятно, что несколько позже мне не раз пришлось описывать все перипетии этого злополучного вечера людям с колючими и цепкими глазами. Опустив, разумеется, некоторые мелкие подроб-ности вроде Дрипса. Дело поручили детективу - чернявый такой и довольно приятный, но не в моем вкусе. " Я буду копать..." - пообещал он многозначительно. Ну, пусть его, пусть себе копает - вряд ли мне станет от этого легче... Внутри словно перегорело что-то и Сержа он мне не вернет...
 * * *
 Я взяла отпуск на неделю, Коллеги советовали поехать куда-нибудь развеяться. Я никуда не поехала и целыми днями оцепенело валялась на диване, а рядом сочувственно пыхтел Дрипс.
 - Ты что-нибудь видел? - спросила я его.
 - Нет, - ответил он, - я был в магазине игрушек.
 Он часто воровал игрушки и прочие понравившиеся ему вещи. Я поначалу ругала его, а потом махнула рукой. Я не могла ему объяснить, почему нельзя этого делать - трудно втолковать искусственные нормы человеческой морали существу иного порядка, до него просто не доходило.
 - У меня ведь нет денег, чтобы поменяться, - наивно заявлял он.
 - Но ты же можешь попросить у меня!
 - Зачем? - удивлялся он. - Когда я и так могу взять?
 На этот раз он стащил роскошный заводной автомобиль. Игрушка работала от двух небольших батареек, но батарейки Дрипс съел - и авто бегало просто так, само по себе. Пытаясь меня утешить, он переключился на консервы: таскал мне икру, банки с тунцом, сардины, еще что-то, но есть мне не хотелось...
 А потом вдруг зазвонил Будильник... Это случилось в день после похорон. Боже! Я думала, что этого больше никогда не будет! Этот звук словно вытащил меня из могилы, куда опустили гроб с те-лом близкого мне человека. Глотая слезы, я поспешно оделась, накинула плащ и шляпу и бросилась вниз по лестнице.
 Темно-вишневая Карета с позолоченным узором на дверцах ждала меня у входа. Огромные, почти черные Кони нетерпеливо высекали из мостовой золотые брызги. Лакей в ливрее цвета переспелой вишни сидел на козлах и, как обычно, не удостоил меня даже взглядом. Отчего-то я всегда неуютно чувствую себя рядом с ним. Мне кажется, что это кто-то, кто все обо мне знает, все плохое... Я торопливо приоткрыла дверцу и юркнула внутрь, и в тот же миг Кони сорвались с места, огни за окном слились в цветные полосы и пропали в ночи...
 * * *
 ...Я шла по влажной осенней аллее, еле-еле моросил теплый редкий дождик, в просветы рваного неба проглядывало солнце. Вдали темнело море. Я никуда не спешила, просто шла, с наслаждением вдыхая свежий морской воздух, - он действовал как хорошее шампанское: все будет хорошо, печали призрачны и все мирское - суета.
 День был тихий и пасмурный, но не грустный - он наполнял душу покоем. Под ногами шуршали листья, из окон доносились приглушенные голоса, иногда - смех или музыка, вот как сейчас: на мокром тротуаре стоял "Стенвейн". Длинноволосый человек в мешковатом свитере тонкими нервными пальцами ласкал блестящие клавиши, глаза его были закрыты. Рождающиеся звуки вплетались в тихую мелодию осеннего города, и ветерок тут же подхватывал и уносил их прочь вместе с опавшей листвой.
 Я пошла дальше, рассеянно глядя по сторонам и испытывая радость узнавания, как это бывает, когда возвращаешься в близкие сердцу места, где не был целую вечность. Возвращаешься и ожива-ют все твои редкие сны о былом, и кажется, будто и не было тех долгих лет, что провел вдали, и тихие волны смывают ил и грязь, что оседают на дне души просто потому, что приходится жить. Жить в мире, придуманном людьми.
 Я не знала, что это за город - город детства или город, где мне хотелось бы жить. Это было и неважно.
 На углу, там, где кончалась аллея, устремил ввысь свои острые шпили Собор. Проглянувшее сквозь серое небо солнце золотило цветные стекла его витражей. Кажется, в прошлый раз здесь стоял белоснежный храм - светлая память погибшей Византии, а вот теперь - готическая громада, торжественная и чуть суровая, и проплывающие облака цеплялись за ее вершины. Но это тоже не имело значения, и поднявшись по гранитным ступеням, я толкнула тяжелую дверь.
 Полутемная прохлада внутри встретила ее запахом горящих свечей, ладана и старых книг. На мозаичные плиты пола из высоких окон ложились дрожащие цветные пятна, в глубине негромко звучал орган и высоко, под самым куполом, ворковали голуби.
 Я направилась туда, где трепетали огоньки свечей, зажгла еще одну... Молитва моя была долгой, - мне было в чем каяться. Потом кто-то сказал беззвучно: "Ступай с миром... Бог любит тебя"... Бог любит тебя, Он любит нас всех - но как трудно об этом помнить!

 Дальше лежала Набережная - уступы, одетые в белый мрамор и розовый ракушечник. На этих уступах были разбросаны клумбы, горевшие яркими красками осенних цветов. Она спустилась к самому морю, туда, где обрывался мрамор и волны омывали огромные черные
камни, поросшие зелеными и коричневыми водорослями, оживавшими с каждым набегом волны. Наверное, когда-то какой-то великан в припадке безумного веселья пошвырял эти глыбы в воду, и с тех пор они и жили в море точно большие странные животные - всегда безмолвные, всегда неподвижные - и волны разбивались об их скользкие бока.
 Я села за один из стоявших на мокром мраморе столиков. Над головой проносились, пронзительно крича, большие чайки. Солнце спустилось ниже, и по беспокойному морю пролегла кипящая до-рожка.
 Рядом бесшумно возник официант, приветливо улыбнулся и поставил бокал с янтарной жидкостью.
 - Что это? - засмеявшись, спросила я.
 Он снова улыбнулся и исчез - он никогда не отвечал.
 Справа выдавался в море высокий меловой мыс, на его вершине стоял маяк. Ночью он посылал проходящим кораблям красные и белые лучи. Из-за мыса показался белокрылый парусник... А вон за тем столиком я когда-то впервые увидела Морехода...
 * * *
 Я попала тогда в аварию - у моей машины вдруг отказали тормоза. И это не было простой роковой случайностью.
 Накануне вечером я сидела дома, настроение ввиду нечаянной простуды было неважным - голова болит, нос заложен, в горле точно железной щеткой скребут, а на улице - жара!
 Дрипс упал головой в банку со сгущенкой, да так и приклеился там, пока все не слопал (как можно есть вверх ногами?). Я еле вытащила эту рыжую бестию обратно - раздувшееся брюшко мешало ему вылезти. Пришлось, конечно, стирать его. Все время, пока я его отмывала, он прихлебывал из таза мыльную водичку.
 - И откуда ты только взялся на мою голову, чудик? - устало поинтересовалась я.
 Раньше я часто его пытала: кто же он такой - гном, домовой или еще что-нибудь, но он с негодованием отвергал подобные измышления:
 - Я - дитя асфальта и бензиновых паров! - гордо заявлял Дрипс.
 Уж это точно: стоило только взять его с собой на прогулку, как он тут же бросался к каждой останавливающейся машине и, подпрыгивая, с наслаждением вдыхал угарный газ, идущий из выхлопной трубы. Один раз какая-то тачка дала назад и переехала его. У меня в тот момент наверняка случился микроинфаркт, но когда я, как полоумная, подбежала к нему, оказалось, что ему - хоть бы хны!
 Потом он еще как-то до смерти перепугал меня: возвращаюсь домой, а он лежит неподвижно на дне наполненной ванной. Заснул, говорит...
 Отвлекаюсь...
 Так вот, выстирала я его и повесила на форточке - сушиться. Полюбовалась, как он чертыхается и дергается, пытаясь освободиться, - смешной такой, похожий на маленькую тряпичную куклу: мордаха толстая, совершенно круглая, щеки по плечам, на голове рыжий мягкий ежик, такие же рыжие волосенки полоской по спине и плавно переходят в короткий хвостик на манер кошачьего. Полюбовалась и уползла к телеку, радуясь, что в кои-то веки посмотрю в тишине и покое, ибо у Дрипса только три состояния - есть, спать и таращиться в ящик. Но, к сожалению, спит он мало, а чавкать можно и на диване перед экраном. До того бывало обалдеет - челюсть
отвиснет, глаза оловянные... И вся-то беда в том, что больше пяти минут один канал он смотреть не может, а захватывать пульт дистанционки бесполезно - он переключает каналы мысленно.
 Сижу я, значит, радуюсь. Дрипс на форточке любуется звездами, и вдруг он мне сообщает, так это между прочим:
 - А старуха-то снизу - ведьма... Надо же! Не одна ты ненормальная...
 Я с ним тотчас же согласилась: эта престарелая леди, всегда хорошо одетая и разъезжающая на шикарном "ройсе", никогда мне особо не нравилась, хотя мы и не были знакомы. Вид у нее был уж очень злющий, и если нам случалось столкнуться, я здоровалась скороговоркой, стараясь не встречаться с ней взглядом, и скорей пробегала мимо. А он:
 - Да нет! Я говорю тебе, что она - всамделишная ведьма… Гляди! - вон полетела...
 Не веря своим ушам, я подошла к окну и тут же невольно спряталась за занавеску: эта злючка кружила в ночи на помеле, потом взмыла ввысь, эффектно нарисовалась на фоне полной безмятежной луны и скрылась во мраке.
 - Я за ней не первый раз подобное баловство замечаю, - наябедничал Дрипс. - Она еще и черной кошкой по крышам бегает...
 Мне стало жутко, я быстренько сняла его с форточки, захлопнула ее и задернула окно.

 Но пришло утро, а при свете солнца ночные страхи бледнеют, тают и становятся просто нелепыми. Я попыталась заставить себя забыть увиденное и это мне почти удалось, тем более, что прие-хав на работу, я узнала куда более сногсшибательную новость: нашей Амалии привалило наследство. Слава Богу, я не завистлива!
 Амалия - двухметровый носорог с улыбкой Джоконды - была в состоянии "грогги". Кроме обворожительной внешности у нее было еще одно дополнительное сходство с этим обитателем жарких широт - грация, агрессивная раздражительность по малейшему поводу и плохое зрение. Где только откопал Б.Б. такое сокровище? Впрочем, я необъективна: как работник она была незаменима - про-фессионал, да к тому же трудоголик. Мы приходим - она уже торчит на своем месте, уходим - еще сидит... Не то, что я - вечно опаздываю, путаю, забываю, а потому даже и не мечтаю о месте в солидной фирме, хотя мозги у меня есть.
 Не успели мы оправиться от этого известия, как секретарша сообщает, что у Б.Б. умерла жена. Вторая, заметьте. И тоже скоропостижно…
 Одним словом, я напрочь забыла о ночной шалунье, и вспоминать не собиралась, да только в этот же день - на меня, как правило, все наваливается сразу - старуха встретилась мне в лифте и
говорит таким томным голосочком:
 - Не зайдете ли ко мне на чашечку кофе? Вечером. Сегодня... То есть, сейчас... - а сама так и сверлит меня взглядом.
 Вполне можно было бы отказаться, не смотря даже на то, что старушенция - владелица дома, где я снимаю квартиру, за которую плачу не очень-то аккуратно. Но этот взгляд...
 Мы вошли в ее апартаменты: роскошно, изысканно, но - ничего такого. Ничего такого особенного... Она усадила меня в огромное уютное кресло, на столе появились дымящиеся чашки и еще что-то в хрустальных вазочках; я немного осмелела, стала прихлебывать кофеек, перекинулись десятком ничего не значащих фраз и вдруг она бухается на подлокотник моего кресла и хватает меня за руку! У нее были такие длинные ногти... Этими когтями она начинает перебирать мои волосы, но не успели мне в голову прийти грязные мысли, как старуха перевернула мою кисть ладонью вверх, взглянула, соскочила с подлокотника - я только ойкнула, потому что она ухитрилась выдернуть у меня клок волос. Это мне очень не понравилось и не потому, что на голове не густо, с этим-то все в по-рядке... А она забегала-засеменила по комнате и давай объяснять на ходу, что, дескать, старая со-всем, от жизни этой устала, помереть охота, а - не может. Я тут вежливо так замечаю, что я не наемный убийца. А она отвечает, что на костер ей почему-то не хочется, да и не в моде это нынче. И потому надо ей скинуть на кого-то свой груз, поделиться, то есть, секретами мастерства. Чтобы не перевелись, значит, чудеса-пакости на белом свете. И тогда уж она сможет спокойно испустить дух. С чувством выполненного долга. А иначе - никак...
 После этого длинного монолога - счастье, что нас никто не слышал, точно бы засадили в психушку! - я робко удивляюсь: почему бы ей не пожить еще? Она уставилась на меня и с сердцем так говорит:
 - Да сколько ж можно?!
 Я пригляделась: в самом деле, она уже такая ветхая... А как же вечная молодость? Она было ручками-то всплеснула: сколько, говорит, чужой кровищи пролить надо для всяких таких ритуалов! Утомилась она от этих дел. Да тут сообразила, что несет - и язычок прикусила... Впрочем, я бы все равно не согласилась: все, что дурно пахнет - не для меня. Поблагодарила ее за "кофе-и-чудесный-вечер" и собралась уходить. Найдите, говорю, кого-нибудь еще - мало ли дур кругом? А она - давай меня уламывать! Чего только не сулила, начиная с завещания... Потом рассвирепела - у меня просто мороз по коже! "Ладно", - говорит тихим таким голосом, - "уходи..."

 И вот на следующее же утро я и влетела в грузовик. Господи, как же мне было и страшно и больно!.. Помню хмурые лица хирургов и медсестер: они склонялись надо мною все ниже, потом стали расплываться, терять очертания, их голоса пробивались ко мне точно сквозь вату, но я не могла понять, о чем они говорят... Я падала в холодную туманную пропасть, и боль заполняла меня всю - во мне ничего не осталось, кроме этой безжалостной боли... Нет, еще помню пронзительное отчаяние: неужели это случилось со мной?! Но ведь со мной ничего такого случиться не может! А потом сквозь эту боль и отчаяние донесся тихий-тихий звон...
 Я еще не успела понять, что это, как появился суровый Вишневый Лакей и просто-напросто выдернул меня за руку из этой гущи зеленых халатов с профессиональной тревогой на лицах. Они даже ничего не заметили, и мне стало смешно. Мы забрались по черному ходу на больничную крышу - там уже ждала Карета и весело всхрапывали Кони...
 * * *
 Они высадили меня тогда прямо на Набережной. Из-за столика уже махала рукой Королева. Я бегом спустилась вниз и плюхнулась рядом.
 - У тебя забавный вид, - засмеялась она. Что ж, если окровавленные, размотавшиеся бинты выглядят смешно... - Иди, поплавай, - все еще смеясь, предложила она.
 Я скинула бинты и то, что осталось от моих одежд, старательно изрезанных хирургическими ножницами, и с разбегу прыгнула в искрящиеся под солнцем волны.
 Прохладная, горьковато-соленая вода приняла меня в свои объятья, смыла кровь и грязь, зализала раны. Я ушла под воду с головой, здесь сразу было глубоко. Темно-зеленый таинственный мир... Вынырнула, хватая воздух, и поплыла к черным камням. На мокрых ресницах сверкали алмазные капли, небо было ослепительно-голубым, и в этом голубом шелке плавилось солнце... Как же это было хорошо!
 Я вылезла на большой камень, постояла, ощущая ступнями мягкие живые водоросли. Волны разбивались у моих ног, рождая мириады брызг, и далеко-далеко на горизонте виднелся парус.

 Потом я сидела на нагретом солнцем каменном парапете, и официант принес мне большое полотенце и высокий бокал с соломинкой.
 И я надеялась, что уж теперь-то останусь тут навсегда.
 - Здесь тебе не рай для зазевавшихся водил… - фыркнула Королева.
 Небрежно откинувшись в плетеном кресле, она ласково и насмешливо смотрела на меня сквозь темные очки. В руках у нее был такой же высокий бокал, золотистые волосы венчала соломенная шляпа.
 - Выходит, я - не... умру? - свет солнечного дня разом померк.
 - Ты выкарабкаешься, - нежно приободрила она меня, допивая свой коктейль и ставя бокал прямо на мраморные плиты.
 - Но почему... - я вспомнила мертвенный синеватый свет ламп в операционной, свою боль, страх и... запах - запах стерильности и беды. - Почему я не могу остаться здесь насовсем?!
 - Я не знаю! - искренне удивилась она. - Но отчего ты решила, что, умерев, попадешь сюда?
 - Но ведь ты-то… - начала было я и осеклась...
 Когда-то, очень давно, где-то в ином мире, в городе, похожем на этот, мы были очень близки, нас связывали крепкие узы, а потом... Потом...
 - Я понимаю, о чем ты подумала… - тихо и ласково сказала она. - Но это не так... Ты же знаешь…
 И тут я увидела за дальним столиком высокого черноволосого парня. В его карих веселых глазах билось солнце. У пирса как раз появился новый парус. "Быть может, он приплыл на этом корабле", - подумала я, - "это, верно, его я видела у горизонта"... Он поймал мой взгляд, поднялся и подошел к нам. Он почтительно преклонил колено перед Королевой - и как только узнал ее в этом пляжном наряде! Мне же - едва кивнул, но его глаза не умели врать…
 - Это - Мореход, - с великосветской учтивостью представила его Королева и, чуть теплее, доба-вила: - Мореход, познакомьтесь с Валери...
 Я не помню, о чем мы разговаривали тогда все трое. Помню только крикливых чаек, что с пронзительным хохотом носились вокруг, на лету ловя кусочки хлеба; помню, ветер дул с моря, подго-няя зеленые волны... Мы смеялись чему-то... Мореход и Королева - у них были такие прекрасные лица...
 Потом она коснулась на прощанье губами моей щеки и заторопилась вверх по мраморной лестнице…

 А мы остались на дощатом пирсе. Над морем буйствовал закат: оранжевое солнце садилось в море, окрашивая вечереющее небо и пенные облака в розовый, лиловый, лимонный, сиреневый...
 -...Ты поплывешь со мной? - и мы удрали на Острова.

 Мы провели целое лето посреди теплого зеленого океана - там, где протянулась цепочка белых песчаных островков. Сидели под пальмами или бродили по песку, или просто лежали у воды: вол-ны лизали берег и мы смотрели, как выплывают из морских глубин огромные медлительные черепахи и, скользя ластами по песку, копают ямки для будущего потомства. Иногда мы превращались в дельфинов и резвились в волнах, высоко выпрыгивая вверх, и солнце блестело на
наших спинах. Вечерами он разводил костер и при его отблесках рождались самые нежные ласки...
 Как-то я спросила его:
 - Ты все время живешь здесь?
 Он задумался:
 - Нет…
 Во мне вспыхнула безумная надежда, но он покачал головой:
 - Мой мир совсем не похож на этот... Я помню лед, кругом один лед, и из трещин во льду - столбы огня...- Потом он вдруг прищурился лукаво: - Да и я не совсем такой, каким ты меня ви-дишь.
 Я рассмеялась:
 - На кого же ты похож?
 - Скорее, на него, - он тоже засмеялся : мимо деловито семенил большой краб.
 Позже мне пришло в голову, что возможно, и меня он видит как-то иначе…
 - Ты очень красивая, - ответил он.
 - И что же тебе нравится больше всего?..
 Но он учуял подвох и с самым серьезным видом ответил:
 - Твои клешни. Они такие большие!..

 И снова длилось море, небо, нежность... Но однажды, выходя из воды, я увидела Вишневого Лакея. Он стоял на песке, заложив руки за спину, и смотрел сквозь меня. Горбоносое лицо под белым париком было бесстрастным. Затем он отвернулся и не спеша направился к Карете, стоявшей прямо на мелководье. Кони пили морскую воду...
 * * *
 ... Когда я пришла в себя было утро. В окно больничной палаты заползал одуряющий запах улицы.
 - ...Мы думали, что потеряем вас, но вы удивительно живучи!..
 Чередой мелькали лица: Б.Б, Амалия, еще кто-то... Из этой нескончаемой ленты портретов я особенно запомнила одно - моей домовладелицы. Ведьма склонилась надо мной с букетом роз и проши-пела:
 - Это было только предупреждение, моя дорогая! - и положила цветы мне на кровать, словно на могильный холмик.
 Кажется, я тут же велела сестре выкинуть их.
 Старая перечница ошибалась, было и еще кое-что: когда я слегка
окрепла, доктор сказал мне, что теперь...
 - Я сожалею, - сказал он и на лице его было дежурное сочувствие, - но вы не сможете иметь детей. Мне очень жаль, поверьте… - так сказал он, а на тумбочке опять стояли розы.
* * *
 Вернувшись тогда из клиники домой, я обнаружила очередной сюрприз. На диване перед телеком, хрустя какой-то дрянью, сидел Дрипс и... пухлая особа в ковбойской шляпе на рыжих локонах, засаленном джинсовом сарафанчике и таком же заслуженном фартуке.
 - Это Дрипзетта, - застенчиво сообщил он. - Я выписал ее с одной фермы наложенным платежом. Счет у телефона...
 У пухлой особы в волосах торчали кое-где соломинки, и вся она восхитительно благоухала свежайшим коровьим навозом. Я приуныла: до сих пор я продолжала надеяться, что мой квартирант - всего лишь плод моего больного воображения, но теперь...
 - Я женился! - сияя, пояснил Дрипс, и его задриппа вежливо и снисходительно улыбнулась мне.
 После этого я окончательно расстроилась, представив себе свое обиталище, кишмя кишащее рыжими дрипсиками, жующими все подряд - было от чего окончательно спятить! Но, прочтя мои мысли, Дрипс поспешил меня утешить:
 - Мы обычно подбрасываем яйца в чужие дома...
 Ах, яйца!.. Ну, что ж, это еще куда ни шло... Только вот - кто мне-то устроил такую подлянку?..

 Помнится, на следующий же день я собрала вещи, запихнула дрипсов в карман и съехала. Я по-дыскала себе довольно приличную квартирку на противоположном конце города, но Дрипс сказал:
 - Она тебя все равно достанет, если захочет... Тем более, что у нее твои волосы…
 Утешил!..
 
 Б.Б. не дал мне отпуска, так как у компании возникли серьезные затруднения, но разрешил работать некоторое время дома: я не могла позволить себе новую машину - все мои сбережения уходили на лечение, а добираться полтора часа на метро да еще на костылях - сами понимаете... Удивляюсь, почему он вообще не выкинул меня на улицу?..
 Курьер привез кипу деловых бумаг и дискет и я сидела перед синим оком дисплея, путаясь в цифрах и забывая самые элементарные вещи, и понимала, что тону. К этому прибавились дикие головные боли и навязчивый страх: я боялась, что однажды в мою дверь постучат и... И что тогда? Снова бежать?..
 - Эта мымра стучаться не станет, - резонно заметил как-то Дрипс, лежа вниз животом у меня на голове, и водя ладошками по виску, - от его прикосновений боль отступала.
 Ко всему прибавилась и боязнь потерять работу…

 * * *
 - Навязчивые идеи, галлюцинации на фоне житейских затруднений... - заявил мне мой психоаналитик.
 Славный такой старикашка, он знавал когда-то моих родителей, когда они еще были вместе.
 - ...новая эмоциональная травма наложилась на старое - случай с вашей подругой, развод родителей... Кроме того, человек всегда склонен обвинять в своих бедах других - своеобразный, понимаете ли, рефлекс самосохранения, в своем роде некий амортизатор, помогающий выжить…
 Он басовито гудел, посматривая на меня маленькими добрыми глазками: физиотерапия... массаж... курс гипноза... И тут я встрепенулась, осознав в словах его скрытую угрозу:
 - ... Ты всегда сможешь вернуться сюда, - как-то сказала мне Королева.
 Она почему-то была грустной в тот вечер. Мы бродили по улицам, в свете фонарей переливались струи фонтанов, сумерки пахли жасмином.
 - Если только не забудешь обо мне. Обо всем этом... - и устало пояснила: - Это может случиться нечаянно. Или тебя заставят забыть...
 Именно тогда она подарила мне этот старый Будильник.
 И вот, теперь он предлагал гипноз! Нет уж, не выйдет: пусть старая ведьма хоть каждую ночь дефилирует перед моими окнами, но я не хочу быть игрушкой в чужих руках.
 Но глупо было бы совсем отказываться от лечения, и я разрывалась между клиникой и домом, где тоже скучать не приходилось.
 * * *
 Как-то раз, задумавшись, я вслух назвала дрипсиху Задриппой. Я всегда называла ее так про себя - и вот случайно это сорвалось с языка. Этот невинный эпизод имел роковые последствия.
 Она смертельно обиделась и в отместку сжевала мою чековую книжку, кредитные карточки и все деловые бумаги и дискеты, что нашлись в столе - в том числе и те, что с курьером передал мне Б.Б.
 Ситуация грозила серьезными неприятностями и я пыталась хоть как-то спасти положение, благо самое необходимое для работы успела занести в компьютер. Но ей показалось маловато: я долго не могла понять, отчего мой "ящик" постоянно "зависает", пока не обнаружила дрипсиху, сидящую в укромном уголке под столом. Она таращила круглые глазенки и ковырялась в носу, а когда это ей надоедало - щелкала пухлыми пальчиками и происходил сбой. На все мои предложения о мире она лишь презрительно фыркала.
 Но все же, она была женщиной, - и я сумела найти пути к ее маленькому сердцу: вывалила перед ней свою косметичку, подарила флакончик духов, а в довершении всего - устроила ей ванну.
 И Дрипзетта - растаяла...
 Она измалевала всю свою мордочку, съела губную помаду, высосав заодно из тюбиков то, что еще оставалось от туши для ресниц и тонального крема; а когда в ее поистине бездонной утробе исчезли остатки шампуня, чистящего средства для ванны и банка ароматической соли - мы были уже лучши-ми подругами. Духи она вылила на себя все сразу и еле удержалась, чтобы не слопать и флакон, но он был такой красивый!..
 Кстати, после того как я ее отмыла от фермерского прошлого, выяснилось, что она очень даже симпатичная куклешка. Только вот Дрипс, вернувшись с ближайшей свалки домой, перепугался, увидав супругу в макияже, да в квартирке нашей долго еще стоял приторно-сладкий неистребимый аромат, вызывавший недоумение у редких посетителей.
 * * *
 Б.Б. уволил часть рабочих и административных работников.
 - Я не могу позволить себе благотворительность, - сказал он мне по телефону, - я практически банкрот…
 Я поняла намек и постаралась сосредоточиться на работе. Теперь мне приходилось таскаться со своими костылями по всему городу и даже заменять его в офисе, покуда он пытался выклянчить кредиты.
 Маленькой рыбешке нелегко среди больших акул, а наша "Фарма - Х" была к тому же лакомым кусочком и многим бы хотелось прибрать ее к рукам - но без нас. Б.Б всегда пытался вести дела честно: скажем, подпольное производство наркотиков в наших лабораториях - это было не для него. Те же, кто зарились на "Фарму", были людьми широких понятий и весьма расплывчатых принципов, и такой им был не нужен. Поэтому, стоило только компании уплыть в чужие руки, как его вышибли бы вон - и нас заодно. Уж меня бы точно... А тут еще пропажа документов! Я чувствовала себя загнанной в угол: боль, костыли, деньги, работа, страх, снова боль...
 Передо мной отчетливо вырисовывались два варианта: нищета, если я завалю всю работу из-за отсутствия документов, или психушка, если я объясню, как они пропали. Мне, правда, удалось с горем пополам кое-что сляпать и тут, на мое счастье, кто-то ссудил-таки Б.Б нужную сумму.
 Очевидно, на радостях босс вдруг заявил, что, дескать, пусть пока все "бумажки" полежат у меня, а спустя какое-то время даже передал мне еще целую кучу, чтобы я могла работать дома.
 Не успела я расчувствоваться по поводу такой заботливости, как - и надо же было такому случиться! - дрипсы сожрали и это..
 Будь я тогда в нормальном состоянии духа, бессовестных обжор ожидало бы что-нибудь почище казней египетских, но мне вдруг стало не до них: меня не отпускало ощущение надвигающейся опасности.
 Оно возникло внезапно, ниоткуда, словно ветер пригнал черное облако, которое заволокло все во-круг. Тоскливый страх сжимал мое сердце и я просто не могла думать о чем-то другом...
 * * *
 
 продолжение следует......