Когда прореха в голове

 (философское словесное награмождение)

 Ветреным зимним вечером на несвежей, влажной от болезненного пота постели, в предсмертной агонии беззубым чёрным ртом шептал угрюмый старикан усталые слова. Подле него сидела худенькая маленькая девочка – Маруся – Маша – Машенька – Машутка – неопределенного детского возраста.
 Маруська выросла в отчужденную от людей, но светлую и счастливую – белую лебедицу – Марию. У неё был майский вечер в её тихой ясной жизни, когда она интимно шепталась с милым другом – любимым мужчиной и поведала ему ту далекую исповедь своего странного покойного деда. Думаю, что нечто похожее на тот рассказ, я поведаю вам, дорогие друзья…
 Дорогая Марусечка! Я, несчастный дурень, к большому своему сожалению, имею прореху в несносной своей башке. Она мне очень мешает, часто я от неё страдаю, но факт – она существует. Прости за старческий маразм, но иногда мне кажется, что на всем человеческом мозге есть одна большая прореха – черная дырка, в которую свищет холодный злой ветер.
 Когда я бываю одолеваемый этим ветром, мне становится жутко и страшно. И, знаешь, как-то жаль себя. Я сжимаю себя в объятиях, глажу по голове, и под конец, плачу. Потом ураганом ко мне в нору заносит моего друга – косоглазого косолапого мужика. Поверишь ли, Марусечка, но я всегда считал, что он – счастливчик в жизни! Ан нет! Он, выпив поллитра водки, вдруг как-то залпом, поведал мне историю о том, что у него закрадываются сомнения, что голова его цела. Ибо, он почувствовал ветер… Так, тихо-тихо, некий холодный злящий ветер. Следовательно, голова продырявилась. Боже, подумал я, Машутка, - какой несносный катаклизм. У него тоже – прореха. Я… не сказал ему про свою прореху, то как только он ушел, я поплакал за него.
 Я всегда, милая Маруся, любил смотреть сквозь пыльное жалкое оконце на свет Божий. Угадай, что я там видел! А-а, не знаешь… А видел в мире Божьем я, дорогая моя, несчастных жалких до исступления людей. Они словно слепцы, бродили как в тумане, от ужаса выкатив свои бельма, судорожно ступая по земле, из уст их выплёскивались какие-то слова, и словно хлопья , зависали в сером пыльном воздухе. Когда люди садились есть, они быстро, лихорадочно сёрбали с ложек во внутрь себя мутную жидкость, затем, что называется, соскребали своими гнилыми зубами какую-то кашу с вилки и резко-резко двигали желваками. Если хотелось им спать, они прыгали под одеяло , сгребались в первоначальное жизненное состояние – зародыша и слипали свои веки. На себя одевали одежду, чтобы обязательно нравилась другим. Конечно, Марусечка, были среди них и отпрыски – некая прослойка, как в пироге, смазанная другим кремом, которые одевались и чесались не так, как нравилось другим…
 И ты знаешь, моя Машенька, что я, неоднократно наблюдая сию суетную жизнь людей через малюсенькое окошечко, пришел к обескураживающей меня, зудящей, но безумной идеи, - у каждого человека в голове – дыра, прореха… Сквозь которую свищет… Прости, но я повторяюсь. Проклятый старческий маразм! Да, да! Все люди бегают в этой пыли, тычутся лбом друг в друга и не замечают, что в голове свищет холодный злой витрюган.
 Пожалуй, ветер, как решил я, Маша, - это грех людей. А т.к. прореха на всем мире – значит, грех обитает здесь – холодный ужасный грех. И мне их так стало жалко, что я очень долго оплакивал их несчастные жизни.
 И ещё. Я заметил, Маша, что я склонен к безумству. Да, да, я повторял раз и еще раз пушкинские слова: «Не дай мне Бог сойти с ума…» Но ума не прибавилось, а, извини за откровенность, поубавилось. Ну скажи мне, разве человек со здравым рассудком соделает нечто подобное, что творил я?.. Когда никого не было в доме, я включал музыку Вивальди, зашторивал окна, и совершенно нагим танцевал, пел, рисовал… Или, когда глотал кислород в сквере Ленинского комсомола, кормил голубей и читал им стихи. Маяковского я им не читал, потому что все равно не поняли бы. Они ведь не подозревают, что такое – социализм и коммунизм. Но Есенин их удовлетворял. От Саши Чёрного они таращились на меня, а одна голубка даже подавилась… Ну то мелочи! Жизнь моя – это сплошное безумие! И ты знаешь, дорогая Машенька, я был счастлив в своём безумии. Я вкусил этот плод – этот грех, это Божье наказание – безумство.
 И в моём сером веществе – безумном мозгу родилась следующая мысль: а людей не нужно жалеть! Жалеют слабых, а они сильны. Сильны своим безумством – наказание на них сильно…
 А ты замечала, милая Машенька, что когда люди любят – они особенно и как-то искренне безумны. Весьма-весьма интересно наблюдать за влюблённым юношей, словно порхающий молодой аист. Или за влюблённой девицей, словно стыдливая гусыня. Ещё говорят, что верующие в Бога безумны. О, это специфический вопрос, Маша! Для людей они безумны, но как счастливы в своей вере. Вера для них – жизнь. Так что со стороны холодного злого рассудка – жить – это безумство. Это – умонепостижимо. И, вообще, разве не безумцы неуклюже двигаются за моим окном, тащат в ручищах тяжёлые сумки и идиотски улыбаются, увидев друг друга. О, несчастные безумцы, вы не осознаёте и не цените той меры, насколько вы счастливы! Вы – косоглазы, косолапы, неуклюжи, близоруки, хитры, напыщенны, вульгарны, - безумно счастливы. Вы имеете прореху в своей огромной голове, но не хотите слышать того злого ветра, что свищет в ваших мозгах. «Имеющий уши, да слышит!» Прореха сопутствует вам всю вашу куцую бесшабашную житенку. Будьте счастливы, пока живете. Ибо «в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости».
 Вот я умираю, Машенька, но я счастлив. От прожитой вымученной жизни. Я рождался каждый день заново… Перед лицом моим уходили одни люди (с дырявыми головами, заметь), появлялись другие (с не менее дырявыми башками). Одни улыбались, другие сжимали зубы от злости. Но и у тех, и у других, поверь моему старческому маразму, в мозгу ствистал беспощадный ветер. У меня он тоже свистал, - его я слышал прежде всего, но замечал на себе и холод от чужого ветра из мозгов – разума сердца…
 Сейчас, когда силы покидают меня, когда уставший сонный дух улетит к Богу из моего бренного тленного больного тела, я чувствую, ощущаю всеми клетками кожи, как в моей седой плешивой голове затягивается дыра, - зарастает прореха… Как злой холодный жуткий ветер уходит от меня. И мне становится так хорошо, словно только родился. Когда я умру, я буду словно неродившийся – без дыхания и несносного ужасного ветра в голове – ветра зла, без прорехи – греха – наказания за непослушание от Отца Небесного, Творца Земли и неба и всех живущих…
 Ох, как легко! Как легко умирать, словно и не жил… Помни, Машенька, о прорехах в головах людей и люби, жалей их – жалких, но счастливых людей!»
 После сих слов, прореха затянулась в его голове, и он скончался. Машенька поцеловала его стынущую седую голову и постаралась запомнить лицо деда, - лицо человека без прорехи – без ветра в голове. Затем в кривых конвульсиях нескладно заплакала… о прорехе в своей голове, из жалости к себе, ко всем несчастным и всё же таким счастливым людям!


 26.03.91г.