Я проснулся со странной пустотой в голове. Будто насосом выкачали всю вчерашнюю тяжесть и наполнили мой чугунный череп вакуумом. Тем самым, который выше всех атмосферных слоёв. Черная неизбежность. Касаюсь рукой короткого ёжика волос, провожу вперед-назад, потом касаюсь лба, носа. Все так же как вчера. Без изменений. Поворачиваюсь вправо—все в порядке. Поворачиваюсь влево… так вот оно что… спиной ко мне лежит вчерашняя гостья. Пытаюсь мысленно продраться сквозь туман своей спитой памяти и восстановить картину вечера. По мере того, как кусочки паззл складываются в более или менее осмысленную картину, начинаю смеяться. Все громче и громче. Надо же. Такого я даже от себя не ожидал. Девушка просыпается и поворачивается ко мне. На её щеке след от подушки. Я встаю с постели и иду в ванную. Секса, по всей видимости, так и не было. Опираюсь руками о раковину. Стою, уставившись в зеркало. Надо же. Даже имени этой дуры не спросил. А может, и спросил. Раз забыл, значит, звали её Сябой, Никой или Айкой. Ну, млин, и фантазия у нашего народа... Умылся. Стянул брюки, в которых уснул и влез под душ. Пока стоял под водой, девушка поднялась и, шатаясь, побрела в ванную.
--Блять..
Она произнесла это хриплым усталым шепотом. Видимо, увидела себя в зеркале. Я бы поступил на её месте также. Нет более жалкого зрелища, чем лицо женщины, проснувшейся в чужой незнакомой постели после пьяной ночи. Мне стало её жалко. Такая смесь жалости и омерзения. Она протянула помятую руку с просвечивающими голубыми венами и открыла кран.
--Я же обжегся! Бля!
--ой, извини, извини..
Она быстро завинтила кран и опустилась на кафель. Я услышал тихие всхлипы и отдернул занавеску. Она подтянула колени, обхватила их руками и, уткнувшись в них лицом, плакала. Я задернул занавеску и вылил ещё геля на мочалку. Сколько ей лет? Так и не скажешь… Двадцать шесть? Двадцать восемь? В чем её жизнь заключается? Вот так нелепо слоняться по барам, пить за чужой счет и просыпаться в чужих постелях? День за днем, год за годом.. Не очень радужная перспектива. Тут мне показалось, что она что-то бормочет. Я выключил воду и отдернул занавеску.
--что?
--ты очень унизил меня..
--что?! Можешь умыться, я закончил
--ты меня очень унизил..
--чем? Я ведь к тебе даже не притронулся?
--этим и унизил… Когда меня угощают, а потом трахают, я знаю, кто я. Я знаю, где я и зачем. Я так живу. Кому-то удовольствие доставляю… может быть… Справляюсь. Потом просыпаюсь с туманом в голове, одеваюсь и убираюсь к черту. И все довольны. А ты изнасиловал мой мозг. Ты меня очень унизил.
--это как я твой мозг изнасиловал, очень интересно знать?
--а ты не помнишь? Ты заставил меня читать с тобой «Чайку» по ролям! Ты… ты даже не попытался это сделать. Ты меня даже не раздел…
--ахахахахахахахахах!!! Ахахахахаххаа… ахахахаааааааааа…
--больной ты что ли…
Она уткнулась в колени опять и зарыдала. Я вылез из ванной, обернулся в полотенце и вернулся в комнату. Порывшись в тумбочке, нашел нераспечатанную пачку Kent 8. Обрадовался.
--курить будешь?
--можно я искупаюсь? Я быстро.
--Пожалуйста. Полотенце там, на полке возьми.
Она прикрыла дверь. Через пару секунд я услышал шум воды. Так и не закурив, пошел на кухню. Достал заварной чайник, насыпал чай, поставил кипятить воду. Закурил. Немного кружилась голова. Вспомнил, что второй день ничего не ем. Господи, как мне пришло в голову, заставить её читать по ролям? Может, я в сумеречном бреду был… Хрен знает.
--Спасибо за полотенце..
Она стояла в дверях и глядела в пол. На ней были простые голубые джинсы и белая футболка. Видимо эти вещи были у неё с собой в сумке. Мокрые волосы она собрала шпилькой, чтобы, скорее всего, не намочить майку. Я её вспомнил. Это была маленькая соседская девочка. Её семья жила на первом, а мы на четвертом. Я был старше лет на восемь и её мама просила меня брать её за руку, по дороге в школу. Получается, ей сейчас от силы лет 19.. Звали Сабиной. Точно помню.
--Сабина?
--а?
--ты согласна, что наш город тесен, словно Тайм сквер в Новый год?
Она промолчала. Вряд ли она узнает меня, и так, конечно, лучше. Стало смешно и очень грустно. Она ведь была такая маленькая. Хорошо, что не трахнул. Подцепил я её случайно, на пьяную голову. Она показалась мне грустной и отчаявшейся. Одинокой и пустой, как бутылка из-под колы, с сорванной этикеткой. В такие наливают машинное масло работники бесчисленных гаражей, переделанных под мойки, места вулканизации, моторизации и проч... Я подошел к ней из-за этого отвратительного печально взгляда. Мне хотелось стереть его с её лица, вырезать эту обреченность, вытряхнуть, вытрахать их из неё. Мне сложно объяснить это ощущение, но меня очень задевает осознание чей-то потерянной обреченности в радиусе моего действия. Она сидела, будто олицетворение всей мировой скорби, намертво сцепив под столом тонкие ноги в черных чулках. Фиолетовая короткая юбка, красная кофта с кружевами и дурацким вырезом, обнажающим смешные полудетские ключицы. Клоунская убогая пестрота её одежды жутко подчеркивала сконцентрированную в ней боль. К её губам налипла красная помада. Именно налипла и никак иначе. Она диссонировала с её взглядом, как стриптизерша на детском утреннике. Тональный крем, светлее цвета её кожи, придавал лицу какой-то синюшно-жалкий вид. Я подошел к ней, предвкушая странное полужуткое ощущение «мороза», как от резкого прикосновения ледяного ветра к коже. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, обнажив испачканные в красной помаде зубы. Я сел.
--здравствуй
--здравствуй
--хочешь, расскажу историю? Только не надо так улыбаться, хорошо, со мной не надо кокетничать.
--хмм..
--так вот. Жила была женщина. Она все выбирала под цвет. Даже не под цвет, а одного цвета. Белые туфли, белая юбка, белая шляпа, белая сумка, белые чулки, белые бусы, белые тени, даже помаду делала белую, представляешь? Так она и жила. Монотонно, монохромно, одинаково. А в один прекрасный день (в тот день она была вся в желтом, как сейчас помню), она вернулась с работы домой и обнаружила, что её обокрали. Причем вор не взял ничего, кроме фиолетового ноутбука и часов-лягушки с телевизора на кухне. Зато он сожрал два йогурта, пожарил и заглотил яичницу из трех яиц и выспался в её оранжевой постели (она не меняла постельного белья со среды). Проснувшись, он изрисовал все её наряды предусмотрительно захваченными баллончиками с краской, раскидал их по квартире, и, простите покорно, насрав посреди её гостиной, вышел в окно. Ну, там была пожарная лестница, так что за здоровье мерзавца переживать не стоит. Так вот, вернулась она с работы, увидела лепешку в груде одежды посреди гостиной и, как водится, рухнула в обморок. Женщина она была, мягко говоря, тучная и, жильцы снизу, ощутив это мини-землетрясение, поднялись посмотреть, что ж там такого приключилось с их колоритной соседкой. Когда им удалось привести её в чувства, обнаружилось, что дама абсолютно невменяема и все попытки вернуть её мозговую деятельность в прежнее русло оказались безрезультатны…
--и что же дальше?
--Ничего. Её иногда можно увидеть на улице. Она бродит по улицам в шляпке с вишнями и какает в подъездах посреди белого дня. Я виски буду, хочешь чего-нибудь?
Девушка помотала головой и уткнулась взглядом в липкую столешницу.
--а ты стихи любишь?
--я?
--ну?
--да..
--прочитай мне стихов, устрой мне катарсис. Мне никогда не читали стихов в баре, особенно таким красным отчаявшимся ртом.
--у тебя есть машина?
--это так называется?
--нет. Это вопрос.
--нет
--тогда я тебе в такси почитаю
--поклянись Бакинским Государственным Университетом, что прочитаешь.
Она посмотрела на меня уставшим, затравленным взглядом и пробормотала: Клянусь, ****ь..
Я расплатился за то, что она пила, и мы вышли. Ветер с моря ударил в лицо. Я вдохнул полной грудью, и моя душа вдруг наполнилась ощущением полной, страдальческой, абсолютно безысходной тоски. Я посмотрел на съежившуюся рядом девушку, и мне стало ещё грустнее. Какого черта я везу её к себе? Что я вообще делаю? Потом я поймал такси, открыл ей дверь, сел сам, назвал адрес.
--ты помнишь времена, когда в такси впереди была лампочка. И если такси было свободным, она загоралась зеленым, а если нет—красным?
--она помотала головой.
--жаль..тогда стихи..
--при нем?
--ну конечно!
-- Сердце падает, в горле ком
Я ступила в её дом
Я глядела в её окно
И душа находила дно
Я касалась её стен
Я теряла свою тень
Я узнала её боль
Я играю её роль
Ещё любит его она
Я обрывок её сна
Подсмотрела. И в горле ком—
Я ступила в её дом...
--странное стихотворение. Как будто из контекста выдрано. Чьё оно?
--одной поэтессы. Она бакинка. Это стихотворение из рассказа, может, поэтому?
--а как зовут, не знаешь?
-- я в Интернете прочитала. У неё стихи хорошие.
--прочитаешь ещё?
--прочитаю…я люблю её стихи..
--Я с тобой навсегда расстанусь
И в прозрачную ночь уйду.
Я меняю свою усталость
На бездомную грусть твою.
Безразличные дни в омут
Бесполезная речь в боль.
Пустотою твоих комнат
Превращаю себя в ноль.
Заполняю себя солью
Плодородной твоей земли
Я уйду от тебя кровью
Растворившейся в ней золы.
А ты снова найдешь отмазку
Спрячешь ключ от своих замков..
Пока я буду верить в сказку,
Ту, которая для дураков...
--Да, ты права. Хорошие стихи. Разве что женские слишком.
Девушка, отвернувшись, смотрела в окно. Она молчала до самого дома, сжавшись в углу машины. Почему-то мне подумалось, что она плачет. Я расплатился с таксистом, мы вылезли из машины и вошли в мой подъезд. Дома она попросила воды и нарастающая во мне с первой секунды жалость, начала медленно переливаться через край. Она сидела на краю кровати и пила из высокого прозрачного стакана, глядя сквозь него в пол. Потом она отложила стакан и откинулась назад. Я с грустью подумал о том, что придется с ней спать. Я подошел и начал вести ладонями вверх по её бедрам, поднимая юбку вверх, выше, выше, выше. Ножки ничего, ровные. Даже идея секса показалась не такой неуместной, как… На ней были серые трусики в катышках. Такие, почти детские, твою мать... Мамина радость, ****ь… Жалость переполнила меня и ударила в мозг.
--Чехова любишь?
--что?
--Антона Палча?
--читала в школе
--сейчас будем «Чайку» читать. По ролям.
Она посмотрела на меня с нескрываемым ужасом, но промолчала. Что было дальше, я смутно помню. Так, какие-то обрывки. Единственное, что помню отчетливо, так это то, что к концу, она вошла во вкус. С женщинами оно всегда так. Если задуматься…
Она стояла с мокрыми волосами, вся такая чистая и аккуратная. Я подозвал её жестом, она подошла. Я показал на джинсы и спросил: «Можно?». Она кивнула. Я расстегнул молнию. На ней были милые кружевные белые трусики. Маленькие и аккуратные. Я застегнул джинсы обратно и засмеялся.
--смешная ты, Сабина.
--а у тебя с головой не все в порядке.
--может быть, может быть…Подожди секунду.
Деньги я всегда держу на кухне. Я потянулся к шкафчику, достал пачку, отсчитал три купюры и протянул ей.
--я не возьму
--дура что ли?
--ничего же не было?
--а стихи? А «Чайка»?
--это не считается..
--молчи. Бери деньги, это тебе на Интернет. Учи стихи. В следующий раз прочитаешь мне её стихи. Новые.
Она протянула руку и взяла деньги.
--спасибо..
--будь здорова, дорогая. Бросай это дело. Может, на филологический поступишь.
--а я там и учусь.
--Ну, тем более..
Она улыбнулась абсолютно детской улыбкой и пошла к двери, а на прощание помахала ручкой. Люди странные существа. Аж самому стало противно от своего менторства и доброго напутствия, изреченного голосом праведника. Хреновый он из меня получается… Я допил остывший чай и долго курил свой Кент, глядя в окно. Иногда меня пугает женская красота. Я всегда вижу перспективу. Глядя на юную красивую девушку, её гладкую кожу, тонкие пальчики, я вижу её увядание, старение, апатию. Это жалкое зрелище, обидное, болезное. Я не люблю следов увядающей красоты, эдакой прелести осени перед зимой. Она меня пугает, заставляет задумываться о смерти. Я не люблю думать о смерти. Потому что знаю, что она всегда подле. Иногда смерть берет меня под руку, и мы гуляем, заглядываем в лица красивым девушкам. Девушки не понимают. Они думают, что это у них насовсем, навсегда. А мы знаем, и нам смешно и грустно. Как иронична эта подаренная красота. Тебе кажется она твоя, а она ничейная. Мир впитывает её до последней капли, вытягивает её из тебя гигантским шприцом, и однажды ты просыпаешься, глядишься в зеркало и видишь осень. На месте привычной весны. С осенью гораздо сложнее свыкнуться, чем с зимой. Зиму принимаешь как данность, обреченность, судьбу. Осень—как бремя. Она ложится на плечи тяжелой шалью, а на лицо—маской из тонких морщин. И все время внутри что-то ноет, тянется. Как тяжело стареть красавицам!
Я посмотрел на облетающий с тополей пух, сумасшедших воробьев и рыжего кота ещё минут десять и со вздохом поднялся со стула. Пора идти за вдохновением. Я каждое утро иду за ним. Делаю привычный обход. Выхожу из дому, иду мимо знакомых построек, выхожу к мосту, потом по рельсам, а дальше—куда глаза глядят. За моим двором есть три гаража. Первый переделан под обувную лавку, второй под точку сбора тары, а третий—что-то вроде клуба для посетителей двух предыдущих. Там валяются пять-шесть мешков с песком, на которых восседают мои привычные соседи, играют в нарды, пьют чай и рассуждают о тяготах бытия.
--О, здравствуй, опять в обход?
--А как же иначе. Работа.
--чаю?
--только выпил
--а о жизни поговорить?
--тема дня?
--разрушительная политика Америки
--я, пожалуй, пропущу сегодняшние дебаты
--как знаешь, твоё мнение всегда приветствуется
--ну, будьте здоровы.
Среди них есть один мой хороший друг. Он художник. Каждое утро приходит сюда. Заправиться цветом. Сначала он заглядывает к сапожнику. Глядит на выставленные в ряд разноцветные выцветшие и потрепанные туфли. Со сбитыми каблуками, поношенные и забытые. Те, за которыми никто не пришел. Их хозяева решили, что купить новые правильнее, чем возвращаться за ними. И они выстроились, скособоченные, забитые, скромные. Их больше никогда не наденут. Как грустно… Особенно печально смотрятся красные и синие туфли. Их поношенность выделяется на общем фоне. Они стареют и снашиваются с какой-то особой тоской и болью. А наиболее печально выглядят в этом ряду одни старые красные босоножки. Очень старые. Такие носили в шестидесятых. Я закрываю глаза и вижу девушку лет двадцати пяти, стройную, улыбающуюся. Она переходит дорогу по проспекту Ленина, размахивая красной сумкой из кожзама, стуча каблучками своих новеньких красных босоножек. В её симпатичной голове, наверняка, «миртрудмай», вера в завтрашний день и сосед по площадке Мамедали, который двадцать минут назад сделал ей искреннее наикоммунистическое предложение руки и сердца. И звали её, конечно, Эльмирой. Ну, как ещё могли звать девушку, ступающую по советскому Баку в таких красных босоножках? А ведь прошло сорок с лишним лет… Её босоножки пылятся в будке, её платье, в лучшем случае досталось какой-нибудь бродяжке, а в худшем (том который наиболее вероятен) пошло на тряпки, а потом было отправлено в куче мусора на свалку далеко за городом. А сама Эльмира постарела. Очень. Даже не узнаешь её сразу. Грустные глаза в оправе из морщин. Уставший от сплетен вялый рот. Поредевшие крашеные волосы, седые у корней. Она медленно идет домой из магазина, пережевывая свои воспоминания, как старую безвкусную жвачку. После замужества жизнь стала постепенно терять вкус. При этом в геометрической прогрессии рос живот Мамедали, бытовые заботы брали верх над всякого рода чувствами, а дети становились все старше и безразличнее. И постепенно начинало казаться, что лучшее позади, а впереди только бессмысленная рекурсия, затянутое глупое повторение, без начала и конца. Жить стало скучно. И только воспоминания хоть немного согревали её бездумное движение по кругу.
Я оторвал глаза от босоножек и двинулся дальше. Мой город страшно изменился за последние десять лет. Тупые новостроечные коробки тянутся разноцветными пыльными клыками в Бакинскую мутную просинь. Будто вывернутая наизнанку, зубастая пасть этой бесконечной стройки шумит и пыжится сотнями взаимосвязанных и не очень механизмов и колесиков, заставляя все вокруг двигаться по какому-то заповедному кругу городской сансары. Эта стройка напоминает агонию жуткого каменного животного, с железными арматурными клыками, бетонной, раскаленной под лучами палящего солнца, слюной, позвоночником из мостов и магистралей и разноцветными нарывами автомобильных спин, с гудением и смоком, движущихся по дорожным венам во всех возможных направлениях.
Мои мысли разбивались о стену лени. Я не писал уже около недели, вдохновляющие меня элементы будней давно потеряли свой вкус, а новых на горизонте не предвиделось. Мысль написать о встрече с Сабиной и нашем странном выражении почтения памяти Антона Палча показалась мне пресной.
Я шел долго, куда глаза глядят, без какой-либо траектории или маршрута, просто шел. Мне нравится подолгу бродить. Рыться во взглядах случайных прохожих. Считывать их судьбы наугад. Выдумывать для них события, боль и радость, а потом отворачиваться, лишь боковым зрением отмечая, как вся выстроенная мной история рушится и превращается в пыль.
Я шел мимо бывшего универмага Баку, когда впереди меня из арки неожиданно вынырнула девушка. Она пошла быстрой легкой походкой, такой, глядя на которую кажется, что её обладатель вот-вот начнет подпрыгивать и насвистывать веселую песенку. И все в её шаге было таким тонким, веселым и весенним, что мне захотелось идти за ней, куда бы она не пошла. Это решение было абсолютно сиюминутным и резким, хотя и не вызвало во мне ни капли сомнения. Она была странной. Вернее одета была странно. На ней была легкая пышная газовая юбка цвета фуксии, маленькая розовая майка, розовые босоножки на высоком каблуке. Я ненавижу розовый цвет и девушек, которые его любят. Но её розовый был розовым настроения. Я тут же понял, что она не любит этот цвет. Что дело тут каком-то странном ощущении, которое заставило её так одеться. А она шла. Красиво и легко. Как будто не было на ней этих каблуков сантиметров под тринадцать. Девушка остановилась и присела около какого-то пакета на углу дома. Я подошел поближе и разглядел, что это был вовсе не пакет, а крохотный котенок, свернувшийся в клубочек. Она наговорила ему кучу каких-то ласковых слов и, кажется, даже промяукала пару фраз. Причем котенок отозвался и, когда она поднялась, он вскочил и поплелся за ней. Она даже замедлила шаг, чтобы он поспевал за ней. Со стороны это смотрелось как-то отвратительно трогательно и мило, и будь я героем Брендена Фрейзера, оплакивающим закаты, я бы, наверное, зарыдал в голос. Минут через пять она подняла котенка с земли и понесла на руках, а через пару кварталов опустила его у какого-то подъезда и, мяукнув что-то на прощание, побежала дальше. Тут меня пронзило ощущение того, что она затянула меня в какой-то фильм. Что я невольно оказался в массовке какого-то странного современного кино, где герои ведут себя так, как им вздумается, одеваются так, как никто вокруг них не одевается, разговаривают с кошками, подобно героям старика Мураками и общаются цитатами из «Игры в Бисер». А она тем временем все шла и шла, и ей явно было наплевать на мои подозрения. Она размахивала большущей серебряной сумкой и разглядывала своё отражение в витринах магазинов. На протяжении всей этой непонятной прогулки, меня не оставлял страх потерять её из виду, упустить её розовый след. Я почувствовал себя глупым преследователем, маньяком и уродом, но даже эта мысль не заставила меня сойти с дороги, развернуться и пойти другим путем. Я шел за ней как на автопилоте, как вдруг, она развернулась на каблуках и уставилась на меня, скрестив руки на груди.
--Ну?
Я опешил. Какое интересное было у неё лицо! В голове одна за другой побежали какие-то строчки, налезая друг на друга, спихивая слоги, путаясь, роясь, сливаясь, сталкиваясь, дробясь на куски. Мне захотелось схватиться за голову и сжать её в тисках, чтоб это жуткое кружение прекратилось. Её лицо положило меня на обе лопатки. Её лицо было строгим, строгим и чистым, будто лик древней царицы. Волосы у неё были черными как смоль, они ложились на её плечи тяжелыми гладкими волнами, оттеняя нежную загорелую кожу, контрастируя с розовой майкой. Фигура точеная. Глаза.. смотришь, хочется ругаться матом. Иначе и не могу объяснить. Страшно смотреть. Чувствуешь себя поганым грешником, последним подонком, уродом, ничтожеством и тараканом за то, что осмелился в них заглянуть... Я реально испугался. Испугался, что больше никогда не увижу её. Я знаю, это по-идиотски звучит, очень по-книжному пафосно и все такое, но именно это я и ощущал в тот момент.
--Ну?!
--девушка, я очень хочу с вами разговаривать
--что?
--и постоянно на вас смотреть..
Она развернулась и пошла своей дорогой, будто сказанных мной слов, да и меня самого в той паре секунд, что, кажется, изменили мою жизнь, не было вовсе. Не долго думая, я бросился за ней. Что мне терять? Ничего. Ровным счетом. В конце концов, я уже показал себя полным идиотом, и мне можно доиграть эту роль до титров. Я добежал до неё и пошел рядом.
--девушка, дайте мне одну попытку. Я расскажу вам историю. Если она вам понравится, вы позволите мне дойти с вами до того места, куда вы идете. А если нет—то мне и самому вряд ли захочется вас сопровождать.
Она окинула меня наинадменнейшим взглядом и улыбнулась улыбкой, настолько ледяной, что Ледник Хаббарда показался бы заиндевевшим в пути геологам жарким курортом.
--Жил-был человек. Мужчина. Обычный вроде. С редкими серыми усами, в меру волосатой грудью, одним словом, такой как все. И звали как-то повседневно, вот я и забыл. Но на самом деле он был особенным. Очень светлым внутри. Хорошим на редкость человеком. И с годами этот внутренний свет так окреп, что стал пробиваться сквозь поры, представляете? Он иногда гуляет по Баку по вечерам. Светится, как фонарь. А вокруг головы насекомые летают. Почему?,--спросите вы. Слетаются на свет,--отвечу я.
--жалко его.
--почему?
--он гулял, каждую ночь… а за ним шлейф из ночных мотыльков. Ведь его Рауфом звали?
--точно, Рауфом, вы его знали?
--знала… он умер
--от чего?
--от потери света
--поэтому ночи стали темнее?
--странный вы человек. Осень скоро, вот дни и становятся короче, а ночи темнее.
Она нашла в куче газовых юбок два кармана, положила в них свои красивые ладони и пошла медленнее.
--а хотите, я вам тоже историю расскажу?
--очень хочу.
--Жил-был один молодой человек. Жил он вроде как все, только постоянно ему казалось, что живет он не на своем месте, не в свое время и вообще как-то не так, как надо бы. И вот однажды, когда он курил, прислонившись к стене соседнего дома, и глядел на рабочих, копошащихся на лесах, его взгляд упал на толстенную перевязанную бечевкой пачку писем в старых конвертах. Она валялась, бесхозная и явно никому не нужная, около груды строительного мусора. Он подобрал пачку, поднялся домой и начал читать. Это была любовная переписка. Видимо, очень старая. Женщина жила в этом самом доме на углу, а мужчина в далеком городе за тридевять земель отсюда. Из писем он понял, что им пришлось расстаться не по своей воле, но они продолжали переписку даже после того, как создали семьи. Ему стало грустно от мысли о том, что эти двое продолжали любить друг друга сквозь такие перипетии, несмотря на расстояние, супругов и детей. По ходу дела переписка иссякала, а дальше шли лишь черновики и письма женщины, которым так и не суждено было быть отправленными. По всей видимости, она не решилась на это. В каждом очередном письме, она хотела просить его о встрече, писала, что готова все бросить. Но этих конвертов, она не отсылала. Они даже не были надписаны. Молодой человек задумался. Ему в голову пришла жуткая мысль—писать этой женщине от имени её любимого. Скрасить её жизнь, сделать её счастливой. Первое письмо далось тяжело. Он не знал, о чем можно написать ей через столько лет разлуки, как писать, с чего начать. Но она ответила. На указанный им «новый» адрес. Вскоре он настолько втянулся в процесс, что постепенно начал понимать, что влюбляется в эту женщину, хотя по идее, она должна годиться ему в бабушки. Переписка длилась около полугода. В конце концов, он решил для себя, что необходимо ей во всем признаться и лгать дальше просто невозможно. Он поднялся на её этаж, нажал на звонок. Дверь открыла девушка, примерно его возраста. Очень милая. Он спросил, дома ли его «любимая». Девушка странно посмотрела на него и ответила, что она уже месяцев семь как скончалась. Как выяснилось потом, отвечала на его письма эта самая девушка, внучка той женщины. Они начали встречаться. Сейчас они женаты и очень счастливы. Вот такая грустная история.
--нда..
--да..
--куда вы идете?
--в дешевую забегаловку
--зачем?
--за вдохновением
--это может звучать безумно, но и я за ним вышел
--нда.. а вам какое?
--писательское. А вам?
--поэтическое
Она повернулась, посмотрела на меня и улыбнулась. Улыбка была уже теплее Хаббарда, но все ещё холодная.
--вы писатель?
--что-то вроде того. Сказочник. Можно с вами?
--в забегаловку?
--ну да..
--пожалуйста.
Я не спросил её имени. Это не пришло мне в голову. И сам не назвался. Она шла в облаке фуксиевой юбки, сочетая в себе все, о чем только могла мечтать моя жалкая душонка. Пару раз девушка замирала возле мусорных ящиков. Я спросил, в чем дело и она ответила, что видит «глубокую поэтику в разноцветной мусорной куче, обрамленной зеленью потертого бака». До забегаловки мы шли почти молча. Это было замызганное помещение, вроде старых советских столовых на окраинах города. На полу побитый кафель, на стенах—дешевые китайские плакаты и календари со звездами турецкой эстрады. Вонь стояла внутри ещё та—запах еды, туалетные миазмы и «аромат» дешевого освежителя в купе с не менее поганым одеколоном, на добрую половину состоящим из медицинского спирта. Она прошла вперед и села за столик. Контраст её вида и того, что окружало её, был настолько разительным, что меня чуть не отбросило ударной волной. Я подошел и сел рядом. Она достала блокнот из своей безразмерной серебряной сумки и стала что-то чиркать. Записала пару строчек, сделала какой-то набросок—мне не удалось разглядеть—отложила ручку и уставилась на меня. Меня опять пробило то же ощущение, что и при первом её взгляде на меня.
--Я...это…
--Я жду тебя, как люди ждут рассвет
И расстояние режет в шрамы вены
Я шлю тебе отчаянный привет
Рентгеном проходящий через стены.
Я распускаюсь для тебя цветком
Теряю память, голову теряю
И двигаясь до станции «Дурдом»
Сама влюбляюсь и тебя влюбляю.
--Ну, как?
--мама..
--это что значит?
--это значит, что у меня слов нет.
--тебе они понадобятся, чтобы рассказать мне историю, сказочник.
--это ты сейчас написала?
--угу. Давай историю.
--ну, слушай. Жил-был один молодой человек. Не сказать, чтобы очень потерянный, но он все время ощущал свою неуместность в этой жизни. Совершал странные поступки, вечно влюблялся не в тех женщин, выдумывал дурацкие истории, манипулировал людьми, которым был дорог, работать и жить как все отказывался—одним словом, по общепринятым меркам самый настоящий вредный общественный элемент, группа психиатрического риска, абортированный ребенок города. И вот однажды он шел в свой обычный обход за вдохновением и увидел девушку. Она шла в облаке фуксиевого дыма, легкая и воздушная, будто героиня Тургеневского романа. Его жесткий диск полетел, произошло короткое замыкание и он, не в пример самому себе, поплелся за ней, подобно обыкновенному азербайджанскому чушке. Но незнакомка не назвала своего имени и не дала номера телефона. Окончательно разбитый в этой схватке с мировой несправедливостью, он выпал в объятия обшарпанного двора и, поймав инфицированную птичьим гриппом курицу, зарылся лицом в её перья. Его лихорадило три дня. Если бы она хотя бы назвалась, он повторял бы без устали её имя в беспокойном агонизирующем забытьи, но и этого видно не заслужило его измученное сознание. Он умер на третий день, один, в пустой и холодной комнате с видом на железную дорогу. И только герои его сказок приходили его поминать.
Она рассмеялась громким искренним смехом.
--Забавная история.
--если даже такая трагичная история не заставила тебя дать мне номер или хотя бы назваться, то хотя бы расскажи мне что-нибудь.
--это можно. Подожди, давай сначала закажем что-нибудь в стиле этого заведения. Чтоб настроением вписаться в антураж.
--водки что ли?
--ахаха.. нет, давай киселя?
--киселю?
--его самого..
--ну, давай.
Толстая бабища с осветленной копной начесанных волос, в засаленном переднике ударила об стол двумя гранеными стаканами с киселем и, сверкнув на последок ацтекским золотом зубов, исчезла в таинственных закоулках обшарпанной столовки. Она отпила чуть-чуть, улыбнулась и опять подняла на меня глаза.
--я не называю имени в первую встречу. Потому что если суждено встретиться ещё раз, мы встретимся и без контактной информации друг о друге.
--я не сторонник столь фатальных рассуждений. Мне хочется видеть тебя, даже если мне и не суждено.
--ахаха.. ладно, слушай историю. Жила-была девушка..
--девушка в облаке фуксиевой юбки?
--нет, совсем другая. Не нужно меня перебивать, иначе я не буду рассказывать.
--извини
--так вот. Жила-была девушка. Не такая как все. Капризная, привыкшая к постоянному вниманию к себе, красивая, экспансивная, да ещё и умная. Жуткая смесь. Представь себе это все под соусом саркастического взгляда на жизнь и социопатии и тогда, твоему взгляду предстанет её истинный интерфейс. История это старая и я забыла её имя. Так что пусть её зовут Реной, если ты, конечно, не против?
--абсолютно
--так вот. Шли годы, Рена гнобила окружающих её мужчин, измывалась над несчастными мозгами своих поклонников, ломала их жизни. Злая она была. И только к одному мужчине в своей жизни она относилась хорошо. Она избрала его своим лучшим другом и свято верила в чистоту их отношений, только ему доверяла и все такое. Были они не разлей вода. Но годы шли. Надо было и ей замуж выходить, строить свою жизнь, постепенно становиться как все. И в какой-то момент она наугад остановилась на очень хорошем мальчике, из «хорошей семьи», безумно в неё влюбленном. Они начали встречаться и она даже постепенно начала привыкать к мысли о том, что ей придется засыпать и просыпаться рядом с ним, готовить для него обеды, целовать перед уходом на работу и родить ему ребенка. Всё встало на привычные рельсы Бакинской истории и все бы хорошо, если бы ни одно непредвиденное обстоятельство. Не знаю, от ощущения ли того, что их разлучают или просто что-то тайное вылезло наружу—люди потом по-разному говорили--но её и её лучшего друга будто ядерным взрывом бросило друг к другу. Их природная ироничность сыграла отвратительную роль—её жених сам привозил её в гости к нему, она говорила, во сколько за ней приехать и целовала его на прощание. Потом она спокойно поднималась на его этаж, и они набрасывались друг на друга, доходя до какого-то исступления. Затем они одевались, курили, пили чай, болтали на всякие отвлеченные темы, за ней приезжал жених и она уезжала. А иногда они даже подбрасывали её друга куда-нибудь, если была необходимость. Нет, это не была заведенная система. Это не был привычный распорядок. Это было какое-то тотальное сумасшествие. Эта безумная парочка в конец потеряла голову. Они не думали ни о чем. Им даже в голову не могло прийти, что то, что они делают, обычно называют изменой, ложью, предательством. Они вообще не думали. И в особенности они не думали о том, как это повлияет на их собственные отношения и что будет дальше. Это была история на грани. На грани отчаяния, срыва, истерики. У таких не бывает хеппи-энда. И вот однажды они ко всему в придачу отключили телефоны. Я почему-то могу себе представить почему. Мне кажется, им казалось, что так они будут принадлежать только друг другу, ну и всякая прочая чушь. А ещё мне всегда казалось, что они наверняка очень любили друг друга, и этот срыв был лишь подтверждением этому. Но это лишь мои домыслы. Так вот, они отключили телефоны. И по все той же идиотской иронии судьбы забыли запереть дверь. Её жених стоял под окнами около получаса. Нервничал—она никогда не отключала телефона. И в итоге решил подняться. Он поднялся. Дверь поддалась, он прошел коридор, вошел в гостиную и увидел смысл своей жизни, самого дорогого для себя человека в объятиях другого на полу. Её запрокинутую голову, приоткрытые губы. Говорят, он сначала впал в какой-то ступор. Не мог своим глазам поверить. Потом подошел, схватил её за руку, отбросил в сторону и ударил её «друга». Она бросилась на него, пыталась ему помешать. В пустую. Он забил его. Насмерть. Соседи до сих пор вспоминают её безумные крики. Она подползла к его телу, рыдая и задыхаясь. От его лица осталось одно лишь кровавое месиво. Она, видимо, пыталась найти пульс, проверить дышит ли он. Но он не дышал. Тогда она встала, почему-то пригладила волосы, размазав его кровь по лицу, оправила юбку и, разбежавшись, выбежала в открытое окно его теперь уже навсегда траурного седьмого этажа.
--а что с женихом стало?
--некоторые говорят, что он сел в тюрьму. Некоторые, что его отмазали и увезли куда-то заграницу. А пара человек даже говорили мне, что его признали психически невменяемым.
--нда, веселая история. А ты эту Рену знала?
--не особо. Так, видела пару раз. Но никогда не сказала бы, что она способна на такое.
--пей свой кисель, а то придет злая тетка и зальет его тебе за шиворот. Тут такие порядки.
--ахаха..
--смех приятный
--прости меня мой грустный провожатый, должна спешить я в белое ничто.
--ты уходишь?
--удаляюсь. Как Блоковская незнакомка.
--ахаха…мы встретимся?
--а это уже не ко мне..
--а к кому?
--к фортуне и прочим неприятностям
--хаха
--нда..
--а проводить можно?
--нет уж. В следующий раз
Она ушла, «дыша шелками и туманами», а я остался. Я посидел, упершись в липкий стакан глазами, ещё минут с десять, потом поднялся с глубоким вздохом и выпал в улицу, по ходу осознавая, что, наверное, влюбился. Влюбился сильнее, чем влюблялся до этого дня и не важно, сколько я знал всех тех предыдущих женщин—недели, месяцы или годы. Она просто перекрыла мне кислород. С того дня и началось моё голодание. Я страдал, реально, физически страдал. Голова раскалывалась, в душе все ныло, тянулось, скатывалось в бездну уныния и безразличия. Я ходил по городу как сомнамбула, воскрешая в памяти её лицо, её слова. Лицо стиралось. Время уносило в свои закрома память о её чертах, строгих глазах, ладошках. Постепенно память о ней превратилась в газовое розовое облако и голос, читающий стихи. Я каждый день делал обход, шел тем же маршрутом, выбирался в разное время дня, но её не было. И я возвращался истерзанный и усталый, будто побежденный воин, идущий с поля боя.
В тот день меня зашел проведать мой сосед художник. Он пробрался сквозь дымовую завесу и уселся в кресло.
--эй, что с тобой?
--послушай-ка стихи:
Я жду тебя, как люди ждут рассвет
И расстояние режет в шрамы вены
Я шлю тебе отчаянный привет
Рентгеном проходящий через стены.
Я распускаюсь для тебя цветком
Теряю память, голову теряю
И двигаясь до станции «Дурдом»
Сама влюбляюсь и тебя влюбляю.
--ну? Неплохая такая поэтесса, симпатичная. Мне это стихотворение недавно на мейл посылали. В чем дело-то?
Я вскочил как ошпаренный:
--ты её знаешь?! Откуда? Умоляю, говори!
--больной ты что ли? В Баку живет. Её стихи кто-то даже в нете публиковал одно время. Обычная «женская» поэтесса.
--с ума сошел? Как это обычная?! Рассказывай?
--да что рассказывать. Приходила пару раз на мои выставки, нас знакомили. Ты что, познакомиться хочешь?
--как её зовут? Где она живет? У тебя номер есть?
--дорогой мой, опомнись.. Она сучка последняя. Звать её Натой. Не знаю где живет, а номер.. номер могу найти. Но не советую связываться.
--почему?!
--я уверен, ты слышал эту историю. Пару лет назад произошла, потрясла весь город. Такая история грязная, неужели ты не слышал?
--нет… расскажи.
-- У неё был жених, ну и друг близкий один. Друг тоже известный тип в городе, художник, кстати, ты знаешь его, я уверен, Эльдар зовут. Да и жених был в определенных кругах известен, крутой такой чувак. Его имени не помню. В общем, она замуж собиралась за одного, а спала с другим. Канал Дискавери, блин. Правда, любили они друг друга страшно. Как в кино. Я видел эту парочку вместе несколько раз ещё до того, как она обручилась с тем, другим. Они так друг на друга смотрели, что, казалось, подставь спичку между ними—загорится. И понимали они друг друга с полуслова. И трахались, видимо, как кролики. Я не знаю, почему она не уходила от своего жениха. Может, из-за родителей или ещё из-за чего.. Не знаю я, одним словом, почему, но она с ним не расставалась. Может быть, меркантильные какие интересы. Черт знает. Короче, тот их в один прекрасный день застал. К слову сказать, он безумно любил её. Так любил, что, наверное, даже и простил бы.
--он не убил его?
--ты о чем? Он же не больной. Он Эльдара этого избил. Не сильно даже, а так, знаешь, от отчаяния.
--а она что?
--она ничего. Сказала, что больше знать его не желает. Наглая какая тварь. Бессердечная. Он пытался к ней вернуться через пару лет—она не приняла его.
--а что Эльдар этот?
--а вот там я не знаю, что произошло. Я иногда вижу их вдвоём. Голову на отсечение, конечно, не дам, но мне кажется, что они больше не спят вместе. Они снова дружат. У нас есть пара общих знакомых, которые то же самое говорят.
--так никто не умер?
--нет. Все живы и здоровы. Хотя я на месте этой парочки уехал бы куда-нибудь подальше. Эй, Рияд, с тобой-то что? Голова что ли болит?
--я попал ****ь. Хотя мне по ***.
--ты о чем?
--я её люблю.
--успокойся, а? Дело не в этой истории, а в том, что если женщина на такое способна, значит она гнилая. И дружок у неё гнилой. Тварь она, не связывайся.
--заткнись, я тебя очень прошу.
--как знаешь..
Он посидел ещё минут десять, потом со вздохом поднялся и ушел. Я просидел в каком-то ступоре около часа. Потом пришел в себя, выпил чаю и решил покопаться в Интернете. Как я и подозревал, Ната оказалась той самой девушкой, чьи стихи читала мне Сабина. Я читал её стихи, выдумывал себе подоплеки из реальной жизни, пытался понять её, оправдать. Реально хотелось рыдать. Никто не поймет меня. Я ведь видел её лишь однажды. Но такое и словами не объяснишь. Может быть, есть в ней что-то такое, что заставляет голову терять. Она какая-то очень грешная, порочная. Не даром же двое мужчин только в одной истории (и это помимо меня) так сходили по ней с ума. Ну и что? Я тоже не ангел. Я многим причинял боль и многим намеренно. За большинство этих случаев я не раскаиваюсь. Я заставлял людей страдать. Но при всем этом я ведь не чудовище. Люди, конечно, не меняются. Но есть люди, которые несмотря ни на что друг другу подходят. Она подходила мне, я чувствовал это. Мне хотелось так думать. Она стала какой-то центробежной силой моего бытия, двигателем и единственной целью. В принципе, рассказанная мне история вызвала во мне сомнения лишь на час. По прошествии этого часа я убедил себя, что она творческая натура подверженная перепадам настроения и сильным душевным переживаниям. Мой педагог по психиатрии как-то раз говорил, что любви с первого взгляда не существует по определению, т.к. любовь это состояние души. А то, что мы обычно этим называем—сплошная химия. Удачное совпадение всяких там ферментов, гормонов и прочей галиматьи. Половое влечение облеченное нашим сознанием в ажур из амур-тужурных понятий. Однако, по его словам, существовали редчайшие исключения настоящей любви с первого взгляда. Когда два человека настолько похожи душами, что им требуется буквально пара взглядов и слов, чтобы полюбить друг друга. Я искренне верил в то, что этот тот самый долбанный случай.
Моя депрессия тянулась ещё с неделю. Я перечитывал её стихи и рассказы столько раз, что знал большинство наизусть. В конце концов, эта ситуация меня утомила. Не просто утомила, а выжала как лимон. Сил не осталось. Я плюнул на свои страдания и решил прогуляться. Был уже сентябрь. Теплый Бакинский сентябрь. Безветренная спокойная погода. И почему-то мне стало очень легко на сердце. Я шел мимо длинной школьной ограды и думал о судьбе Эльдянизя, в конец запутавшегося паркетоукладчика из 5-го Микрорайона. Он был женат и, как водится, жену свою не любил. У него была любовница—работница кондитерского цеха Людмила, которую он тоже, как ни странно, не любил. В его плотницком сердце жила соседка по площадке Мехбаря, разведенная мать троих детей с копной пушистых крашенных волос, делающих её похожей на одуванчик в розовом пеньюаре. Все бы хорошо, если бы однажды пьяный Эльдяниз на спор не позвонил в передачу “ch xeber” и не признался в своих грешках на всю страну. Передачу смотрела вся тройка его женщин. Разъяренная жена выкинула Эльдянизя в блок, где его подобрала сердобольная Мехбаря, тайно питавшая к нему нежные чувства. Людмила позвонила к нему и заявила, что тот опозорил её на всё кондитерское производство Азербайджана и теперь просто обязан жениться. Эльдяниз рассмеялся гомерическим смехом и сказал, что теперь вполне счастлив, что он обрел долгожданную любовь, поэтому, почему бы ей не пойти и не убиться, нырнув в огромный чан с кипящим заварным кремом. Людмила высказалась в ответ менее велеречиво, но более доступно, и бросила трубку. Эльдяниз был счастлив. Где-то с месяцок. Потом он осознал, что Мехбаря не умеет готовить его любимые голубцы с каштанами и совсем не кормит его эклерами, которые теперь уже приходилось покупать за деньги. И вообще, она не крахмалила его рубашки, и дети все время орали, не давая сосредоточиться на проблеме сотворения мира или футбольном матче. Бедняжка чах на глазах. Пока не встретил библиотекаршу из школы, что была неподалеку. Она была прекрасна. Рыжая, стройная. И готовила голубцы, как никто другой. Так и гулял Эльдяниз по всем одиноким домам микрорайона, пока не постарел. А когда постарел, неожиданно понял, что лучше жены, голубцы не готовил никто. И вернулся к жене. Через пару лет его стукнул паралич, и жена ухаживала за ним, пока тот не помер. Вот такой вот был он человек. Паркетоукладчик и гурман, Эльдяниз Мамедов.
Начало смеркаться. Народ высыпал на Торговую, и я решил пересечь центральную улицу поперек. Неожиданно я понял, что голоден. В двух шагах от меня было жутко гламурное кафе и я, недолго думая, вошел внутрь. Приглушенный свет, тихие одинаковые официанты, загорелые осветленные девочки в узких джинсиках и маленьких маечках—просто рай клонированных изделий, честное слово. Я поискал глазами свободный столик и запнулся. Она сидела на расстоянии вытянутой руки. Гладко причесанная, вся в черном. Только туфли, сумка и мундштук красные. Прям героиня черно-белого кино какая-то… Она что-то сказала своему спутнику и, рассмеявшись, повернулась в мою сторону. В следующие несколько секунд произошло следующее: она узнала меня, изобразила глазами удивление, сказала одними губами: «вот видишь» и отвернулась к собеседнику. Я сел поодаль и начал наблюдать за ней. За тем, как она жестикулирует, как вскидывает брови в артистическом недоумении, как роскошно смеётся, как хмурится. Я слышал обрывки их разговора. Это был тот самый, по всей видимости, Эльдар. Они без остановки подкалывали друг друга, делали только им понятные намеки, вспоминали всякие истории, но я на 100% понял—между ними ничего нет. Судить о том, было ли прежде, я тоже не могу, т.к. то, что было, вполне могло угаснуть, оставив тлеющие угольки подколок и воспоминаний. Единственное, что было очевидно это то, что с ним она была абсолютно другая, вовсе не такая как в тот день со мной. Её улыбка, взгляд, да и вся мимика были настолько теплыми и добрыми, что если бы не её приветствие, я, наверное, засомневался бы в том, что это та самая Ната. Жгучая и какая-то насквозь желчная ревность заполнила меня до краев. Она светилась. Прям, как тот Рауф из моей истории. Мне захотелось этого Эльдара избить, нарушив гармонию, воцарившуюся между ними, стереть с его лица эту хитрую ухмылку, которая, как ни странно, в точности копировала её. Будто кто-то нажал последовательно ctrl A, ctrl C, а потом перенес скопированное на его лицо и нажал ctrl V. Какой он был? Странное дело—они были до ужаса похожи и при этом обладали абсолютно разными чертами. Их похожесть исходила откуда-то изнутри. Так какой он был? Придется признать—очень приятный тип. Такие нравятся. И не только девушкам, а вообще людям. Высокий, смуглый, с блестящими хитрыми глазами, белоснежной располагающей улыбкой, благородными чертами лица. Чувство юмора отличное. Он рассказывал ей про какую-то девушку и взял за руку, пытаясь что-то объяснить. Меня как будто кипятком ошпарили. Мать твою. А ведь она была ещё красивее, чем в тот день. Её строгость растворилась в абсолютно детской улыбке. Черты были нежными, тонкими и очень благородными. И при всем при этом красавицей она не была. Во всяком случае, не по мировым канонам. Просто в ней было что-то такое, что заставляло постоянно на неё смотреть и дивиться тому, что такие женщины все ещё существуют. А по ходу дела Эльдар явно куда-то торопился, ему все время кто-то названивал, и он обещал быть как можно скорее. «Ну, убирайся уже»,--крутилось у меня в голове. В итоге он встал, оплатил счет и ушел. А она осталась. Тогда она впервые за весь вечер подняла на меня глаза и улыбнулась. Перемена была разительной. Передо мной опять сидела та самая, «первая» Ната, сегодняшней и след простыл. Ласковое выражение глаз улетучилось вместе с детской улыбкой. Осталась строгая надменная девушка, сканировать которую было невозможно. Я встал с места, взял свой мохито и пересел к ней.
--ну вот, я же говорила
--ты же говорила
--мои прогнозы всегда сбываются
--скучно тебе, наверное, так жить?
--что ты. Каждый день—цирковое представление.
Она вставила сигарету в мундштук и закурила. Мне не нравятся курящие женщины. И я не делаю исключений из этого правила. Но ей шло. Она вообще вся была какая-то исключительная и ненастоящая. Ненастоящая в том смысле, что я не переставал ощущать себя рядом с ней в какой-то параллельной реальности, книге или кино. Тут была огромная доля игры, напускного и актерского, но ей и это прощалось.
--ну, что расскажешь?
--я люблю тебя
--я знаю
--нда.. очень подходящий ответ на столь выстраданный вопрос.
--я злая и подлая
--ой, давай начнем пугать друг друга тем, какие мы страшные жизнеломы
--да не пугаю я тебя, кучебряжка
--основы современного словообразования в русском языке
--ну, ты, наверное, встречаться со мной вздумал, так?
--Господи, да ты напрочь лишена романтики
--не то слово. Ты на вопросы отвечай лучше
--да, я вздумал с тобой встречаться. До самой старости. И когда ты постареешь, я буду выкатывать тебя на деревянный пирс в инвалидном кресле и катать по берегу. А если ты умрешь раньше меня, я буду очень страдать, обнимать твои платья и плакать. И, наверняка, меня настигнет старческий маразм, и я буду разговаривать с тобой и катать твоё пустое кресло по вечерам.
--перспектива радужная..
--ну, ты согласна?
--слушай, а, может быть, у меня женишок имеется? Или даже муженёк? Или папа строгий. Или я лесбиянка, а?
--это помешает мне катать тебя в кресле на закате?
--думаю, нет
--тогда все в порядке, главное—это видеть цель и идти к ней
--ахахаха.. а ты смешной. Знаешь, что я больше всего ценю в мужчинах?
--правильный прикус?
--помимо прикуса. Чувство юмора.
--оно и видно
--да ладно?
--собеседник твой прям источал его
--мой собеседник? А.. мой собеседник..
--это мой соперник?
--не смеши меня..
--ты что любишь его?
--а тебе не кажется, что ты переходишь некие непереходимые границы?
--послушай, мне с тобой всю жизнь жить, а ты говоришь о границах..
--Боже... ладно, мне пора идти уже. Вот мой номер. Позвонишь, когда определишься с выбором кресла.
Она поднялась, перекинула сумку через плечо и ушла, не оборачиваясь. Ко мне подошел официант, чья бабушка продавала девочек в сексуальное рабство туркам, и предложил принести ещё чего-нибудь. Я заказал лате и углубился в свои мысли. Потом медленно достал мобильный из кармана, набрал её номер и, выждав три длинных апатичных гудка, услышал-таки её голос. Сквозь призму спутниковой или какой там на фиг мобильной связи, её голос звучал иначе, был далеким и грустным и мне почему-то показалось, что трубку взяла маленькая печальная девочка с большими карими глазами, только что похоронившая любимого щенка.
--Алё?
--здравствуй, Ната. У тебя когда-нибудь был щенок?
--нет. Я не люблю собак. Это ты?
--это я.
--коме ти кьями?
--ми кьямо Рияд.
--очень мило
--куда уж там... Чем занимаешься?
--да так, бесцельно брожу по улицам вечереющего Баку, с кошками разговариваю.
Я почувствовал, что что-то изменилось. Будто она устала притворяться и играть. В её голове мне даже послышались слезы.
--с тобой все хорошо?
--да. Стихи послушаешь?
--конечно.
На том конце слышался шум дороги, гудение проезжающих машин, разговоры проходящих мимо людей. Моё сердце от чего-то сжалось в комок от мыслей о том, что эта одинокая девушка сейчас начнет читать мне, мне одному, посреди запруженной центральной улицы.
--Я растревожена ночным твоим звонком,
В моей душе разверстая дыра.
Спеша к тебе, мой призрачный фантом,
Плутаю в преисподнии двора.
Теряюсь, забываю о других,
О правилах и нормах для людей,
Мой грустный и отчаявшийся псих,
Запутанный в конвейере ****ей...
Я выпадаю из календаря,
Колени разбиваю и смеюсь.
Магниты растеряли полюса
и к черту мир! Я вновь к тебе вернусь...
Она молчала на том конце, и я слышал её дыхание и стук каблуков о мостовую.
--послушай, ты в старом городе?
--да...как ты понял?
--по стуку каблуков. Остановись!
--стою...
--ты часто там бываешь?
--да...
--знаешь стену, где большими синими буквами написано имя «Афа»?
--знаю… только что мимо проходила…
--ну, стой там. Я буду через пять минут.
Я расплатился по счету и выбежал из кафе. Это мало похоже на свидание. Хотя на что ещё может рассчитывать глупый сказочник вроде меня, особенно, связавшись с непонятной девушкой, вроде нее?
Она стояла прямо возле надписи, как мы и условились, съежив плечи. Сейчас она казалась ещё более маленькой, чем тогда, когда она улыбалась своему собеседнику в кафе. Маленькой и беспомощной.
--привет
--привет..
--как ты?
--ты, наверное, зря пришел..
--что с тобой?
--ты когда-нибудь стоял голым на Асака стрит? Посреди Токио. В потоке гудящих машин и спешащих во все стороны людей?
--нет..
--и чтобы начал накрапывать дождь. А ты, помимо обуревающего тебя стыда за свою наготу, ещё и мерзнуть начинаешь. И не можешь сдвинуться с места. И все стоишь, и стоишь, и стоишь. И ничего не понимаешь. Капли дождя разбиваются о твоё тело. Ты начинаешь плакать. Бывало с тобой такое?
--нет..
--со мной это происходит. Например, в данную секунду.
И она заплакала. Без всхлипов. Без вздохов. Просто слезы потекли по бледному, усталому лицу. Я шагнул к ней и обнял за плечи. Я ожидал того, что она меня оттолкнёт, но Ната обняла меня в ответ. И опять контраст. Её руки и лицо были ледяными. А сама она источала какое-то обреченное, отчаянное тепло. Тепло, которое некому отдать. Меня охватило странное чувство. Нет, не жалости. Меня охватило желание спрятать её за пазухой, согреть и никому никогда не отдавать. Как маленького беззащитного котенка. Её слабость повергла меня в шок. Это была не слабость беззащитной, беспомощной женщины. Это была слабость сильного человека. Сильного одинокого человека, оказавшегося один на один со своим одиночеством и осознавшим, что это навсегда.
--послушай, все будет хорошо, честное слово. Прости мне мою банальность. Но все истины банальны, на то и истинны.
--я не умею быть счастливой
--глупости. Просто тебя пока не научили. У тебя огромный потенциал
--ты не понимаешь. Я не способна на любовь. Я злая, неверная, лживая, подлая, беспринципная, самовлюбленная и жестокая дура. Я не умею испытывать обычных человеческих чувств. Мне все и всё безразличны. Даже сейчас я плачу, потому что МНЕ больно.
--да у всех так, господи Божеш мой… не стоит делать трагедию из легкой и ненавязчивой мании величия.
--ахах..
--вот-вот. Пара глупых шуток и ты в порядке. Подожди. Всегда мечтал так сделать.
Я достал из кармана платок и вытер ей слезы.
--you are mesmerizing me like Mr. Mesmer.
--ахах..
--тебе и плакать-то идет… ужас…пойдем, я отвезу тебя домой.
--не, не надо
--успокойся, я просто посажу тебя на такси.
--извини
--пошли.
Я посадил её такси, задержав её ладонь в своей чуть дольше, заплатил таксисту и долго смотрел вслед удаляющемуся автомобилю. Не девушка, а многоликий Янус, честное слово… за две короткие встречи с ней, я успел увидеть три её лица, а значит впереди знакомство ещё с дюжиной, как минимум. Куда теперь податься, я не знал. Просто спустился мимо музея им. Низами вниз, обратно на Торговую. И тут же столкнулся нос с носом со своей старой знакомой Сабиной.
--сегодня прям день встреч какой-то. Ахха
--здравствуйте
--как дела-то?
--да вроде нормально..
--выучила новые стихи?
--угу
--читать будешь?
--прям тут?
--да где угодно! Ты ужинала?
--неа..
--тогда поужинаем и почитаешь, хорошо?
--хорошо..
Как удачно было встретить её, домой идти совсем не хотелось. Страшновато было оставаться наедине с самим собой. Мы сели в мексиканском ресторанчике и сделали заказ. Она глядела перед собой и явно очень стеснялась.
--а чего ты стесняешься?
--ну, как бы это сказать..
--как бы ни было, не стесняйся. Я абсолютно беспринципный человек, не знающий этого чувства.
--хехех…
--ну, давай, пока готовятся твои энчиладос. Ты выучила что-нибудь из её стихов?
--она не печатала новые.. я могу из старого, чего и на сайте нет.
--так раритет! Ну, давай, я внимаю.
--я не в прятки с тобой играю
Я играю с тобой в любовь.
И курки своих снов спускаю
Разбивая твой образ в кровь.
Спекулирую как на рынке
Умножая свои грехи
И губами ловлю снежинки
Что на губы твои легли.
В эту зиму мы как немые
Согреваем друг друга без слов
Ну и пусть, что мы не святые..
Вот такая у нас любовь..
--нравится?
--да. У неё во многих стихах ритм похож.
--хотя она всегда разная, знаешь?
--вы что знакомы?
--да. Я с ней общалась пару раз. Она… как бы это сказать… тяжелый человек. Проблемный.
--сколько ей лет?
--двадцать три
--а почему ты говоришь, что она проблемная?
--не знаю… была одна история, связанная с ней. Может, ты и слышал?
--неа. Расскажи..
--короче говоря, был у неё жених. Они очень любили друг друга. Просто души друг в друге не чаяли. А ещё был у неё друг один, художник. Мерзкий такой тип, гнилой. Когда он понял, что она собирается замуж, он начал её шантажировать.
--чем это?
--у них была серия фотографий обнаженными. По дурости, наверное. Не знаю…дело не в этом. Он угрожал ей тем, что покажет эти фото её жениху.
--и что взамен хотел?
--секса, чего же ещё?
--ну да... а потом её жених застал их.
--ты слышал эту историю?
--нет, что ты... продолжай.
--ну да... он застал их.
--я заинтригован... ахахаххахаа
--это не смешно! Он покончил с собой!
--ахахаххаа…кто? Ахаххахаха…
--жених…
--ой, мама! Мне плохо…кто тебе эту историю рассказал-то? Ахахаххаа
--знакомые её знакомых.
--ой, ой…ахахаххахааа…
--нет, ты правда болен. Разве это смешно?
--ок.. всё, я успокоился. Давай есть, а? я голоден.
Мы поужинали. Я перевел тему и мы говорили о всяких глупостях. Потом ей кто-то позвонил, и она убежала, оставив меня в одиночестве. Я долго бродил по городу, пытаясь ни о чем не думать. Какая из рассказанных мне историй была правдой, мне почему-то было безразлично. Я сказочник и могу поверить в любую. Главное—это правильно её преподнести. Я лишь одно не мог понять—почему она дала мне эту зацепку сама? Сама рассказала эту бредовую лживую историю, вдаваясь в подробности, о которых помимо её участников, знать никто не должен был. Ради чего? Сабина сказала, что она проблемная… проблемная, мать твою… а кто не проблемный-то? Сама Сабина, может быть? Или я? Или добрая сотня моих знакомых? Эх, если бы все было так просто—поставил на человека клеймо «проблемности» и шагай себе дальше.
А я шагал. Мимо арок разрушенного завода, жирной беременной кошки, выпучившей на меня голубые глаза, сворачивающих свои лавки продавцов, мимо магазинчиков и парка, памятника, парочек на скамейках, запоздалых прохожих и сонных таксистов. Домой. Скорее домой. Спать. Чтобы ни о чем не думать. И самое главное—ни о ком. Все.
Я проснулся от странного звона в голове. Приподнялся на кровати, пытаясь сообразить, что происходит. Часы показывали шесть утра. Тут я сообразил, что звон исходит не из головы, а из телефона и поднял трубку.
--алло?
--привет
--это ты?
Я сел на кровати, пытаясь собраться с мыслями.
--я
--мм...как...как дела?
--спасибо, как твои?
--нормально..
--чем занимаешься? Надеюсь, не разбудила?
--нет, что ты..
--ты не хочешь прогуляться?
--сейчас?
--а когда же ещё? Ты ел?
--нет..
--тогда позавтракаем и погуляем, хорошо?
--да.
--тогда давай через полчаса…ммм…знаешь где…в старом городе, кафе «Шоколад», ок?
--ок..
--ну, пока
--пока.
Я поплелся в ванную умываться и лишь после того, как ментол пасты обжег мой язык, я понял всю нелепость её затеи. Ни одно кафе нашего города не открывается в такое время. Я вышел из ванной и набрал её номер. После седьмого гудка я понял, что она не возьмет. Но она подняла после девятого.
--а?
--слушай, ещё шести нет, все ведь закрыто.
--и то верно. Тогда, давай приготовим завтрак вместе.
--где?
--как где? В секретной лаборатории доктора Зло, конечно… У тебя дома, например.
--например..
--есть другие предложения?
--а что мы будем готовить?
--ооо… если бы ты только знал ЧТО мы будем готовить!
--да? Как интригующе звучит..
--расскажи мне, что у тебя есть из продуктов?
--ммм..
--ладно, я спрошу, а ты ответишь, окей? Мука?
--нет
--масло?
--есть
--ну, вода есть. Соль?
--есть
--сметана?
--неа
--шоколад?
--есть
--бананы?
--нету
--ясно. Говори адрес, свой.
Она приехала через двадцать минут. Для девушки, которая не спала всю ночь, она выглядела слишком уж свежей. На ней была простая белая майка-алкоголичка и узкие джинсы. Волосы собраны в косичку. На руке серебряные часы. На плече большая серебряная сумка. На ногах бирюзовые мокасины под цвет простых бирюзовых серег. В то утро она была лучше всех предыдущих встреч. На этот раз Ната явно избрала роль подруги. Надо признать с ней она виртуозно справилась. Во всяком случае, готовящих такие завтраки подруг у меня, к сожалению, никогда не было. Все мои подруги в готовке и прочих бытовых радостях были абсолютно бездарны и полезно неприменимы. Ната испекла блины. И не просто блины, а с шоколадом и бананами. Ещё она принесла с собой персики, которые на её взгляд лучше всего оттеняют сочетание теста с шоколадом, и свой любимый чай ройбос, который, по её словам, продлевает жизнь. Такие ароматы из моей кухни никогда не доносились и вряд когда-нибудь ещё донесутся. Я смотрел на неё, стоящей у плиты на своей кухне и не мог поверить своим глазам. Позавчера меня трясло от мысли о том, что я больше не увижу её, а сегодня она стоит совсем рядом и готовит завтрак. С ума сойти. Мы позавтракали. Она улыбалась.
--слушай, я почувствовал себя приближенным к идее катания в коляске.
--я что так плохо выгляжу?
--ахахах..
--окей. Что делать будем?
--можем пойти прогуляться?
--клёво... у тебя можно курить?
--можно.
Она достала из сумки сигареты и закурила. Я достал свою пачку и последовал её примеру.
--давай пока историю расскажи, а? Назвался сказочником, полезай в кузов.
--Я расскажу тебе сказку про обезьянку Мими.
--с удовольствием послушаю.
--Мими была очень смышленой обезьянкой. Как и откуда появилась обезьянка такой редкой породы в Баку—неизвестно. Она была чуть больше ладони, все время улыбалась (нет, правда!) и считала фонари на улицах и лампы в метро. Ещё она умела пришивать пуговицы и делать маникюр. Но только если была в хорошем настроении. Мими была очень дружелюбной. Её хозяин, булочник Нариман, рассказывал, что подобрал её в холодный ноябрьский вечер. Она сидела на обочине дороги и грустно считала фонари. Потом сбивалась и начинала вновь. Я не могу быть уверенным в его словах на 100%, но Нариман утверждал, что она плакала от холода и отчаяния и он просто не смог пройти мимо. Души они с Мими друг в друге не чаяли и все делали вместе. Открывали булочную по утрам, топили печи. Пока Нариман и его помощники пекли, Мими стирала пыль с прилавка, расставляла тарелки и приносила нужные ингредиенты из амбара. Да-да, ты не ослышалась, она прекрасно знала, что такое «мука», «яйца», «соль» и даже «дрожжи». Так и жили бы они душа в душу, если бы однажды в булочную не заглянул любитель экзотических животных Рауль, у которого на тот момент жили крокодил Родригес в ванной, хамелеон Васютка в гостиной, питон Кузиняка на балконе, южно-американские пегие мыши Билли, Вилли и Дилли (эти жили там, где им больше нравилось), шиншилла Элизабет, которой Родригес оторвал хвост (эта жила в спальне Рауля на особой фиолетовой бархатной подушечке с золотым гербом) и маленькая хилая чернобурочка Раздолбайка, которая проживала под кондиционером в гостиной. Рауль, лишь раз заметив Мими, влюбился в неё по уши, и решил для себя, что она идеально впишется в честную компанию его разношерстых (а местами разночешуйчатых) питомцев. Видя отношения Наримана и Мими, злыдень уяснил для себя, что тот не продаст подругу и решил её спереть. Так он и сделал. Очнулась Мими в мешке из-под муки на дне багажника недоброжелателя. Она продрала свои большие глазенки и огляделась. Её маленькое сердечко бешено билось, она не понимала, что происходит. По приезду домой Рауль вытащил её из мешка и познакомил с остальными. Назвать компанию интеллектуальной Мими вряд ли бы осмелилась, зверюги были бездарны и агрессивны. Её судьба решилась в ту же ночь, когда Кузиняка, с самого начала затаившая недобрую мысль, кровожадно обвилась вокруг неё и, не долго думая, заглотила целиком. Нариман так и не смог свыкнуться с отсутствием Мими. Он повесил её портрет в булочной и целыми днями кручинился, упиваясь валерьянкой, а по ночам даже плакал, кляня злую судьбу. Он так и не узнал о том, что с ней приключилось. Его дело постепенно заглохло, работники разбежались кто куда, Нариман обанкротился и закрыл лавку. Вскоре он умер от цирроза печени. И так никто и не узнал, откуда в Баку могла взяться маленькая Мими с печальной судьбой и добрым сердцем.
--какая грустная история..
--да. Просто она тоже любила блины, вот я и вспомнил.
--ты знал её?
--угу... я многих знаю.
--А с Раулем-то что стало?
--а я не сказал? Его затоптал бегемот Алдар Хосе на сафари в Африке.
--история какая-то у тебя не поучительная.
--да ты что? Да она лучше любой Венской Конвенции..
--нда... ой, а я такой странный видела сон.
--расскажи.
--будто сестра моя (а у меня нет сестры) принесла домой змею. А змея такая странная, знаешь, серебряная. И не просто цветом, а каждая её чешуйка сделана из тонкого блестящего металла, но он мягкий какой-то.. непонятно, одним словом. И взгляд у змеи жуткий, человеческий. Она сначала сожрала всё серебро, что было у нас дома, а потом заползла в мою кровать и, свернувшись клубком у меня на спине (я на животе сплю), уснула. А я от страха всю ночь не могла сомкнуть глаз. А когда рассвело, она неслышно соскользнула с меня и исчезла. Я проснулась в ужасе и минут десять не могла отдышаться.
--а у тебя бывают кошмары вообще?
--у меня есть два сна, которые преследуют меня с детства.
--расскажи
--в первом сне я иду, гуляю или просто нахожусь на берегу моря. Берег может быть любым, местонахождение не важно. Вдруг вода начинает отходить, я почему-то оказываюсь на моле в одиночестве. По ходу дела я понимаю, что этот отлив не к добру и пытаюсь уйти, но не могу. Неожиданно втянутая морем вода поднимается надо мной огромной волной размером с гору и, обрушившись на меня, уносит с собой. При этом я ощущаю, как мои легкие заполняются, как я захлебываюсь, как горят глаза. Я ощущаю весь этот ужас и страх смерти, и физическую боль. Я постепенно умираю. А потом просыпаюсь.
--а второй?
--во втором я нахожусь в гостинице. Отеле. Мотеле. Тоже не принципиально. Там, как правило, бордовые стены в коридорах, бордовые ковры и коричневые бесконечные двери. Я забываю свой номер и бегу от двери к двери, дергаю ручки, ищу выхода, но ни своей двери, ни выхода из отеля, ни лестницы вниз найти не могу. В страхе просыпаюсь.
--не весело
--нда, это точно. Весело бывает редко.
--ты счастлива?
--а что ты знаешь счастливых людей?
--да. У нас тут внизу три гаража. В каждом из них изо дня в день собираются счастливые люди. Могу даже познакомить. Они говорят о политике и всякой прочей чуши, делятся новостями, сплетнями, дают друг другу разные квазимудрые советы и при этом тотально счастливы.
--везет же им…
--а что тебя тревожит? Наиболее глобально?
--глобальнее того, что перестали показывать «Утиные истории»?
--угу
--глобальнее озоновых дыр и потепления?
--угу
--и даже глобальнее вымирания жуков-короедов?
--ну да..
--ладно.. скажу я тебе. Ахах.. я в детстве боялась не того, чего боятся обычные дети, ну там, темноты, чудовищ под кроватью и т.д. Я боялась трех вещей: постареть и стать никому не нужной и беспомощной, того, что существование людей на земле не имеет никакого смысла, и, самое страшное—выйти замуж по большой любви.
--чего?
--да. Это и тревожит меня больше всего. Я думала, что не переживу, если мой любимый муж умрет раньше меня. Боялась, что сойду с ума, что придется доживать без него последние дни, да ещё и в дурдоме.
--а сколько тебе лет было?
--постареть я стала бояться года в четыре, ну и про смысл жизни тогда же. А о смерти мужа впервые задумалась в пять. Как сейчас помню, я училась в первом классе (ну я раньше положенного пошла), шла по школьному коридору, как вдруг эта мысль пронзила меня насквозь, вогнала в ужас какой-то. Тогда и случилась моя первая депрессия.
--жутко…
--ну да… но ведь мои страхи не остались без продолжения.
--это как?
--а так, что судьба поиздевалась надо мной. Я ведь боялась выйти замуж по любви, так? Ахахха.. Судьба дала мне огромную любовь, в пятнадцать лет, представляешь? И она длится до сих пор. Восемь долбаных лет. И мне не суждено выйти за него замуж, вот так…
--у вас, что резус факторы не совпадают?
--ахаххаа.. нет
--он человек-слон?
--неа
--беден, как церковная мышь?
--о, если бы..
--так что же?
--он самый лучший человек на Земле. Я никогда не буду способна на такие чувства ещё к кому-либо. Он забирает все мои чувства, весь спектр. Положительные, отрицательные, средние. И знаем мы друг о друге все. И чувствуем друг друга идеально. И жить друг без друга не умеем.
--так в чем же проблема?
--это загадка
--в смысле?
--загадка, которую я не могу разгадать. Ирония судьбы.
--чушь ты говоришь
--нет, Рияд. Ты просто не можешь понять, потому что всего не знаешь.
--а что тут понимать?
--ладно, забудь.
Я отхлебнул чаю и уперся глазами в окно.
--жизнь летит, как ураган. Утки, сказки. Лазеры, аэропланы, гонки, встряски. Создать теориююю, утиную историюююю.. Помнишь песенку?
--ахаххаа… как ты это помнишь?
--1991-й год… моя память уникальная штука—в ней нет фильтра. Она хранит всю информацию, которая когда-либо проходила сквозь неё.
--наверное, ты поэтому такая артистичная
--угу. А ещё я могу говорить голосом Микки-Мауса, смотри: Плутооо!
--ты сумасшедшая, клянусь… и это прекрасно, ахаха..
--я ж просто рассмешить тебя пытаюсь.
--спасибо. У тебя хорошо получается.
--ладно. Я пошла. Ещё выдру надо покормить
--ахахаххха… постой, ведь мы же хотели погулять?
--не, не успеваю. Прости. На сегодня финита.
--а когда я смогу тебя увидеть?
--да хоть завтра.
--правда?
--честное королевское. Откуда это, помнишь?
--«Оля и Яло», король Йагупоп говорил.
--умница. Ну, я побежала.
На прощание она одарила меня потрясающей улыбкой, от которой меня разморило, как при жаре в сорок градусов. Я посмотрел на часы—десять минут десятого. На кухне громоздилась гора посуды. Я устало поглядел на весь этот бардак и завалился спать. Проспал я полдня и видел странные обрывочные сны. Особого смысла в них не было, лишь ощущение тревоги перманентно длилось из сна в сон. Я проснулся часам к трем дня, разбитый, помятый, никакой. Первой мыслью было—она любит другого. Эта мысль ковыряла моё сердце наточенной отверткой, копошилась в моем мозгу, доставляя помимо боли, жуткий дискомфорт. «Любит другого». Погано. Я решил прибраться, чтобы как-то отвлечься, но вместо этого, взял мобильный и набрал её номер. Она не ответила. Ни после какого гудка. В голову полезли мерзкие мысли: может её изнасиловали, избили, задушили чулками и сожгли её тело загородом? Или тупо сбила машина? А может быть, она уехала, просто собрала вещи и уехала? Я позвонил ещё раз.. она дала отбой. Значит жива. Уже что-то. Я вздохнул и поплелся на кухню мыть посуду. На что я себя обрек? ...хрень какая-то... День тянулся как резина. Она, естественно, не звонила. Я сел за компьютер и решил наконец-таки взяться за рассказ, который никак не мог дописать. Рассказ был про наркоманку. Одинокую, пустую, деградирующую девушку, в жизни которой ничего не осталось, кроме бесконечного путешествия за дозой белого. Расписываются её чувства, мысли, страхи и то, как она теряет последние остатки самолюбия и чести, в поисках очередного укола. Я ушел с головой в описания, окунувшись в воспоминания о давно ушедших днях, о моей бедной, давно канувшей в белое ничто Улечке, девушке, которую я любил безумно, но спасти которую не смог. Наркологи доказали, что женская наркомания гораздо страшнее мужской, потому что женщины практически не способны бросить—психика и воля слабее. Она таяла на моих глазах, уходила. Нам тогда было по восемнадцать. Она была очень красива и чувство юмора было потрясающее. Писала хорошие стихи. Надо бы признать, что Ната чем-то напоминает мне её. Слегка конечно, но напоминает. Каким-то внутренним нескончаемым напряжением, протяженной тревожностью и глубиной. Я никогда не смогу простить себе её смерть. За день до этого, мы сидели во дворе нашего университета, и она смотрела на меня как-то особенно нежно и устало.
--скажи, ты всегда будешь любить меня?
--не буду, только если меня украдут инопланетяне. Они мне память сотрут.
--а ещё когда не будешь?
--дай подумать… когда в меня вселится дух Берии.
--и все?
--и все. Я всю жизнь намерен тебя любить. «Столько, сколько жить нам с тобой осталось»,--помнишь?
--«и любить тебя буду столько, сколько жить нам с тобой осталось».. конечно, помню. А как это—«нам с тобой»?
--это значит, что они будут продолжаться друг в друге. Они неразделимы, как мы с тобой.
--правда?
--правда. Что с тобой сегодня?
--ничего. Я очень тебя люблю.
Она поцеловала меня и убежала на урок. У неё был английский. Она всегда опаздывала на английский ради меня. А на следующий день Уля повесилась. У себя дома, как принято, в ванной, тихо. Было около четырех часов утра. Я до сих пор верю, что мы были созданы друг для друга. Когда в книжках пишут о любви до гроба, имеют в виду нас с Улей, я уверен. А я ведь так и не смог с ней попрощаться. В тот последний день, она просто ушла на урок, даже не сказав мне «пока». Может быть, именно поэтому, где-то внутри меня осталась слепая убежденность, что в одну из сред я дождусь её в половине первого на скамейке у второго корпуса. Она будет идти, улыбаясь. На ней будут серые брючки, которые я так любил, маленькие туфельки, сорочка и большая белая сумка. В моей душе будет нарастать радость, снежной лавиной, огромным снежным комом. Она все ближе, и ближе, и ближе. Я часто вижу это во сне. Она так ни разу и не дошла до меня. Расстояние от меня до неё не становится короче, и она все идет и идет, уже больше десяти лет.
Меня вновь начало клонить в сон часам к восьми. Чтобы прогнать сонливость, я поднялся и вышел вон, в теплые сентябрьские сумерки. Я прошелся по двору, в котором вырос, оглядел ничуть не изменившиеся тополя, гаражи и жуткого вида стеклянное строение, служившее любимой игрушкой трем поколениям детей, как вдруг неожиданно осознал, насколько я одинок. Насколько моё одиночество бесперспективно и пожизненно. И проблема не в том, что никого у меня нет. Напротив, людей так много, они готовы быть с тобой рядом, разделить любое чувство, какое ты пожелаешь, быть с тобой в горести и радости, а твоё сердце никому не принадлежит, а те, кому могло бы, неспособны по тем или иным причинам, этим воспользоваться. Я сел под оливковым деревом, распустил мысли. Какого черта я себя достаю всем этим бредом? Надо жить как воробей. И точка. Прыгать туда сюда, клевать всякую хрень с земли и чирикать во всю глотку. Пока кот не сожрет. Я посидел ещё немного и поднялся домой, где сразу завалился спать.
Её звонок опять разбудил меня. Было около десяти утра.
--Рияд, неужели ты спишь?!
--да нет. Я вообще не сплю никогда, как ты успела заметить.
--давай, собирайся. Поедем к морю.
--когда?
--я приеду через двадцать минут. Будь готов. Галстук не забудь.
--какой?
--пионерский
--ахахаха. Ладно. Пойду, поглажу.
--окей.
--постой!
--а?
--у тебя есть кошка?
--в этом городе все кошки мои. Подарить хотел?
--типа того
--не стоит. Я не заслужила.
--как знаешь. Тогда до встречи.
--пока.
Она приехала через 23 минуты и пару раз посигналила под моими окнами. Я спустился и сел на переднее сидение.
--твоя?
--Фрола Андреевича
--сама купила?
--у меня книга вышла в Америке. Гонорар.
--да ты что?
--угу. Ну что, поехали?
Мы ехали молча. Минут через пятнадцать приехали на пустынный песчаный пляж и вышли из машины.
--знаешь, это странно так. Я обожаю море. И совсем его не боюсь. А кошмары все равно снятся.
--да, странно.
--мы сейчас будем пить шампанское и говорить о жизни. Она взяла с заднего сидения бутылку шампанского, два пледа, какую-то коробочку с печением и захлопнула дверь. На берегу было уже прохладно. Осень.
--море осенью особенное, правда?
--правда. Особенно тоскливое, тебе не кажется?
--кажется. Именно так и кажется.
Я взял бутылку у нее из рук, подошел вплотную к воде и откупорил пробку. Пена шампанского вырвалась из бутылки и слилась с морской.
--очень красиво.
--что именно?
--пасмурное небо, серое осеннее море, темная на фоне неба фигура с бутылкой шампанского в руках.
Мы сели на песок, завернувшись в пледы, она сделала глоток из горлышка и передала бутылку мне.
--если бы мы были школьниками с играющими гормонами, я бы сказала: «считай, поцеловались».
--точно.
Я сделал ещё один глоток и, нагнувшись к её лицу, поцеловал. Я чувствовал, что целую её в улыбку. Мне стало грустно и ещё более пусто, чем было. Она сделала ещё один глоток и взяла меня за руку.
--пальцы красивые. Пальцы творческой натуры.
--спасибо. Я ужас какой творческий.
--ахаха…
Я сделал ещё два глотка.
--все мои герои купаются в море в дождь
--давай искупаемся, если пойдет?
--ты замерзнешь
--у нас есть пледы, а в машине печь.
--он может и не пойти.
--может
--а может и пойти
--может..
Дождь начал накрапывать минут через десять. Ната очень обрадовалась. Сначала он просто моросил, а потом резко перешел в ливень. Она начала раздеваться.
--ну, давай же, пока ливень не прекратился.
Она сняла и бросила майку, потом джинсы и осталась в одном белье. Причем в этом не было пошлости. Все происходило как во сне или кино, как в интересной книжке про странных людей… я последовал её примеру и пошел за ней. У неё была гладкая кожа и невероятно изящные изгибы. Она стояла по колено в воде и мелко дрожала, при этом улыбаясь.
--холодно
--сейчас пройдет. У моих героев всегда так бывает.
Я поравнялся с ней и мы вошли в воду по горло. Тут она закрыла глаза и опустилась с головой. Она взяла меня за руки и потянула за собой. Я набрал воздуха и нырнул. Она улыбнулась мне в мутной серо-зеленой воде, обвила руками шею и поцеловала. Долгим поцелуем. Потом мы вынырнули. Я плохо соображал, что происходит.
--пойду за своей бутылкой.
Она выбежала на берег, завернулась в плед и забралась на заднее сидение машины. Я чувствовал себя дурачком, который все повторяет за кем-то, кому хочет понравиться. Так в принципе и было. Я выбрался вслед за Натой, закутался в брошенный на песке плед и сел возле неё. Она протянула мне бутылку.
--я в улыбку тебя целую
Я гляжу на тебя в упор
Я не знала себя такую
До вот этих вот самых пор.
Она уткнулась мне в шею и засмеялась.
--Ната
--ая
--ты очень красивая
--спасибо
Её шея, щеки и волосы были солеными. Сама она была холодной как лед. Её колотила мелкая дрожь, вызывавшая во мне сильнейшее возбуждение. Я пытался не думать об этом. Когда мы приехали, я заметил, что в багажнике был ещё один плед. Я вылез, достал его, отодвинул передние кресла, обнял её, высвободил из влажного пледа и обернул в сухой. Она позволяла мне делать все это и смотрела на меня с улыбкой. Какой-то новой, незнакомой мне улыбкой, чем-то напоминавшей улыбку из того ресторана. Она положила голову мне на колени и закрыла глаза.
--мне уже не холодно, Эльдарчик.
Я допил бутылку до конца и отрубился.
Когда я открыл глаза, небо было голубым и ясным, грело солнце. Часы на мобильном показывали 15:20. Наты в машине не было. Я обернулся и увидел через заднее стекло пару стройных ног. Она стояла на голове с закрытыми глазами и размеренно дышала. Ещё одна новость. У меня начинало создаваться такое ощущение, что она была не единым человеком, а разрозненными персонажами, почему-то слитыми в одну оболочку. Я прислонился к бамперу и наблюдал за ней. Кем бы она не была, её фигура, кожа, тело были невероятными. Они излучали какую-то обреченную, отчаянную красоту и привлекательность. Она опустила одну ногу, потом вторую и минуты две лежала неподвижно, согнув колени и вытянув руки вдоль тела. Потом она приподнялась и открыла глаза.
--привет
--здравствуй.
--а ты уже оделся, молодец. Я тоже сейчас оденусь и поедем.
--ты давно проснулась?
--я не спала.
Она натянула джинсы и майку. Волосы, высохшие после морской воды, лежали на плечах крупными волнами.
--возьми камешек на память об этом дне.
--выбери сама
--она побежала вдоль берега, села на корточки, перебрала штук десять мелких камней и в итоге выбрала один. Это был маленький плоский голубой камень с синими прожилками. Я положил его в карман. С того дня прошло уже порядочно времени, а он все ещё лежит у меня на полке среди книг, которые я имею обыкновение раз за разом перечитывать.
Она привезла меня к дому и затормозила около моего подъезда.
--может чаю?
--нет. Думаю, мы увидимся завтра.
--буду счастлив. Скажи мне что-нибудь приятное..
--как больно, милая, как страшно раздваиваться под пилой… Что-то вдруг навеяло…
--любишь этот фильм?
--конечно.
--ты дашь мне домашний номер?
--нет, конечно.
--хорошо. Пока.
Она нажала на газ сразу, как я захлопнул дверь и была такова. Что творится в её голове? Сколько ещё я буду унижаться, по рабски принимая подачки её барского внимания и кланяться ей за это в ножки? Вспомнил её ноги. Как это несправедливо, одаривать одного человека столькими достоинствами, делая при этом его душу такой мятежной. Ведь это так правильно для красавиц быть глупыми, это справедливо. Потому что сочетание в женщине таких трудно сочетаемых качеств, как красота, обаяние и ум, ещё никому не приносило счастья, а тем более покоя. Умные красавицы всегда печальны, обращали внимание? Во всяком случае, мне не приходилось встречать безоблачно счастливых, действительно умных и по-настоящему красивых женщин в одном лице.
Остаток дня прошел никак. Я опять завалился спать рано, не написав ни строчки. Утром она не позвонила. Не позвонила и днем. Я уже отчаялся дождаться обещанного звонка, как телефон завибрировал.
--алло
--алоэ вера
--привет, юморист. Я под твоим домом. Даю тебе пять минут на сборы, идем гулять по старому городу, погода шепчет.
--я ринулся к платяному шкафу, молниеносно оделся, схватил телефон, портмоне и ключ и выскочил из дома. Она была в платье. Легком бирюзовом платье и белом маленьком жакетике с короткими рукавами. Волосы собраны на затылке. Из макияжа ничего кроме блеска на улыбающихся губах.
--как с настроением?
--великолепно, машер
--тогда поехали.
Она нажала на газ. Всю дорогу что-то весело рассказывала. Про выставку какой-то знакомой художницы, рисующей тыквы, про гаишника, остановившего её на дороге, про поклонника, посылающего ей глупые письма на турецком с обязательным обращением: «мая красавчик» и про целый ворох других, не удержавшихся в моей памяти вещей. Я просто смотрел на неё и радовался тому, что она есть. Просто существует. Как шанс для меня поверить в то, что я способен все ещё на настоящие чувства. Как доказательство того, что не перевелись такие потрясающие люди, как она. Как символ чего-то сказочного, ведь сказки—моя единственная слабость. Она остановила около места, где раньше находилось кафе «Room 301» и мы выбрались из машины. Неожиданно она взяла меня за руку, так естественно и спокойно, будто мы с детского сада вот так ходим парой, и повела вверх. Мы прошли мимо галереи, книжного магазина сбоку Девичьей Башни, поднимаясь все выше и выше. Она так и не отпустила моей руки. Гуляли мы долго, допоздна. Она, не в пример большинству моих знакомых, не капризничала о том, что устала ходить пешком или что-то в этом роде. Мы говорили о книгах. Как оказалось, наши вкусы и предпочтения совпадают, практически на сто процентов. Единственное отличие заключалось в том, что она не воспринимала классической японской прозы, от которой я был без ума. Она казалась ей слишком канонизированной и ещё какой-то—я уже не помню эпитетов, что она выбирала. Настроение у неё в тот день было очень лиричное. Вспомнив японцев, она прочитала мне кое-что из моего любимого Басё, я ответил ей им же. Вечер был замечательный. Во мне дозревала надежда на то, что страхи были преувеличены и она способна на чувства ко мне, потому что притворяться так, просто невозможно. Вскоре Ната начала замерзать, и мы вернулись в машину. Она сидела, не поворачивая ключа зажигания, и смотрела перед собой.
--тебе говорили, что у тебя очень нежный профиль?
--говорили
--кто?
--скульптор
--богемная ты девушка… эххх
--и не говори
Я коснулся её лица: маленькое нежное личико. Меня опять пронзило это желание её уберечь, спасти, хотя кого необходимо было спасать—ещё вопрос. Я ощущал, насколько она незащищена от мира вокруг, насколько она одинока, как ей бывает страшно.
--погладь меня по голове. Так всегда делал один очень хороший человек.
Я погладил её по волосам.
--ты думаешь, я не заслуживаю счастья? Элементарного, женского?
--конечно, заслуживаешь. Ты самого лучшего заслуживаешь.
--и у меня будет?
--конечно, будет.
Мы посидели ещё чуть-чуть в полном молчании, а потом она завела мотор. Мы ехали все так же тихо. Мне показалось, что настроение у неё испортилось в конец, хотя причин вроде не было.
--завтра я сам заеду за тобой
--а ты за рулем?
--да. Просто люблю пешком ходить..
--что ж ты раньше не сказал. Я бы сразу согласилась за тебя выйти.
--ахахахаххаа..
--ладно, я поеду. До завтра. Созвонимся.
Я коснулся губами её щеки и вышел. Стоял и смотрел ей вслед. Поднес руку к лицу—кожа сохранила аромат её духов. Я вдыхал его, пока тот не рассеялся. Я проспал полдня и позвонил ей как только проснулся—не смог заставить себя дожидаться её звонка.
--алло
--привет.
--слушай, я больше не могу дома сидеть! Я зачахла! Я хочу в кино, приезжай за мной, а?
--буду счастлив. А куда?
--домой
--ахахахха. Куда?
--ааа… Магазин «Таир» знаешь? На улице Хагани?
--конечно.
--Я живу в этом доме. Буду ждать тебя. Позвонишь, когда подъедешь.
--одеваюсь и еду.
--жду.
Какой же я идиот. Я с самого начала знал, в каком доме она живет, ведь именно из той арки она выбежала в день нашей первой встречи. Даже смешно как-то стало. Я оделся, спустился за машиной и через десять минут был у входа в «Таир». Она спустилась сразу же после моего звонка и села на переднее сидение.
--хорошая машинка
--спасибо
--мы идем смотреть тупую комедию про любовь, приготовься.
--я готов.
Фильм и правда был тупой. Тупее некуда. Я периодически поглядывал на неё в темноте зала, она сидела, уставившись в экран. Как-то даже слишком прямо. Когда я повернулся к ней в очередной раз, я заметил, что она смотрит мимо, в какую-то точку на стене и глаза у неё были мокрые.
--что с тобой?
Она не услышала меня.
--Ната… что с тобой?
Она повернулась, посмотрела на меня и пробормотала что-то вроде: «все в порядке».
Я забеспокоился. Она закрыла лицо руками и начала беззвучно плакать.
--эй, Ната, тебе плохо?
--да
--выйдем отсюда?
--да..
Я вывел её на воздух, она еле стояла на ногах.
--пойдем в машину?
Она кивнула. Я взял её под руку. Она была вся как ватная.
--что с тобой, Наточка?
--ничего. Все бессмысленно, знаешь? Я лживая и все бессмысленно.
--я что-то не так делаю?
--нет. Нет.
При этом она посмотрела на меня с такой ненавистью, будто я отнял у неё что-то очень дорогое. Те пять дней, что мы провели вместе, я ощущал себя счастливым человеком. Она явно не испытывала того же.
--не смотри на меня с такой ненавистью…
--да при чем тут ты?! Мне плохо. Отвези меня домой, пожалуйста.
--может лекарство какое купить?
--это не физическое. Просто депрессия, понимаешь. У меня осенью бывает.
--хорошо, только успокойся.
--я так устала, устала. Я так больше не могу. Сколько ещё. Неделю, две, месяц? Сколько?!
--о чем ты?
--да так, ни о чем.. не важно..
Я привез её к дому. Она не смогла бы подняться сама и я помог ей. Открыл дверь её ключом, помог ей войти, уложил на диване.
--родители на даче. Как мне хреново. Почему все так, а?
--успокойся… хочешь, я с тобой побуду?
--нет. Ты не понимаешь! Пожалуйся, уходи, хорошо? Я и так с тобой плохо поступаю. Уходи, ладно? Может быть, тебе стоит перестать мне звонить? И я постараюсь перестать, а?
--да что ты? Что с тобой, Наточка? Я не хочу переставать тебе звонить.
--уходи. Спасибо, что подвез и извини, что испортила тебе день.
Её взгляд был таким ледяным и в нем было столько отвращения, что я тихо поднялся и вышел. Мне было больно видеть это. Больно понимать, что я даже не знаю причины её проблем, её переживаний. Я видел, что она страдает и сам от этого страдал. Той ночью мне не удалось уснуть. Я проворочался всю ночь, долго курил на балконе. Как только стукнуло девять, начал ей звонить. Она не поднимала. Мать твою, а может быть она… как Уля? Может… может, я успею? Мысли неслись в голове с бешенной скоростью. Я выскочил из дома и понесся к ней. Я стоял и жал звонок её двери до упора, пока не услышал шаги. Они замерли у двери.
--Ната?
--я же попросила тебя уйти.
--Ната, с тобой все в порядке? Открой мне.
Она выждала минуту, потом все-таки открыла.
--Зачем ты пришел?
--я хочу знать, что с тобой. Я хочу тебе помочь.
Под глазами у неё были синие круги, волосы собраны в хвост, глаза заплаканы, в руках сигарета. Она ушла в глубь комнаты, оставив дверь нараспашку. Я вошел и затворил дверь.
Она села на диван, я сел напротив неё на стул. Она сделала затяжку, подтянула колени, выпустила дым и тут начала рыдать. Взахлеб. Задыхаясь. Я подошел к ней, попытался обнять. Она оттолкнула меня.
--не смей меня трогать! Слышишь!?
--что с тобой?
--уже пять дней… пять дней он не звонит. Я пыталась не думать. Я пыталась занять себя чем-то. Я хотела забыть. Но я не могу без него, я без него пустое место, ничто. А он ушел, уехал. Я не могу так! Я без него никто. Пустышка! Я хочу быть с ним, я больше ни с кем не могу. Он мне нужен, так нужен…
--кем-то…
--что?
--ты пыталась себя занять чем-то, кем-то…
Она будто не слышала моих слов. От рыданий сбилось дыхание и она, как маленькие дети в приступе плача, уже не могла выговорить ни слова. Наконец, она вытерла слезы и явно попыталась взять себя в руки, делая глубокие вздохи.
--я без Эльдара не-не могу.. слы-слышишь? Я без него как без рук. У меня ко всем иммунитет кроме не-него. На всех смотрю с иронией. Он для меня всё. Все остальное не имеет смысла.
Я сидел и просто смотрел на неё. Молча. Она потушила сигарету в, и без того полной, пепельнице и уставилась на неё.
«Моя героиня сейчас впала бы в истерику»--пронеслось у меня в голове.
В этот момент она смахнула пепельницу со стола, та перевернулась, засыпав пол окурками и пеплом. Вслед за пепельницей полетели чашка с остывшим чаем и пульт от телевизора. Сам стол она изо всех сил оттолкнула ногой. Потом она закрыла лицо руками и опять зарыдала.
--ты доволен? Доволен, что видишь это?,--прошептала она.
Глаза у неё были красными, лицо опухло, волосы разметались по плечам. Она рыдала взахлеб, как будто хотела выжать из себя всю боль через эту истерику. И мне стало смешно. Так смешно, что я не сдержался и начал хохотать. И чем громче она плакала, тем громче я хохотал. Над своими идиотскими иллюзиями, чувствами, над этой глупой, дурацкой ситуацией. Но смешнее всего была она. Та, которая строила из себя героиню кино, разговаривала черт знает как, вся такая странная и непонятная, оказалась на самом деле самой обыкновенной женщиной.
--слушай, Ната, Натаван! Ахахахха… слышишь?
Она подняла глаза и уперлась в какую-то точку за моей спиной.
--слушай, Ната, ты ДУРА! ДУРА!!!
Я встал с места, продолжая смеяться, вышел, прикрыв дверь, сбежал вниз по лестнице и оказался во дворе. Свежий воздух наполнил мои легкие, и я ощутил глубочайшее облегчение, будто скинул с плеч груз килограмм в пятьдесят пять. Оставив машину, я пошел пешком, весело, почти в припрыжку. Я сказочник, обыкновенный среднестатистический сказочник, сапожник без сапог. В моей жизни нет собственной сказки, зато полно чужих. А я тем временем иду, мимо чужих подъездов и домов, мимо сумасшедшей женщины в шляпке с вишнями, говорящих котов, чужих проблем и жизней на бульвар. Почему на бульвар? Там меня дожидается Светлый Рауф, с которым мы усядемся на скамейке, в полукруге исходящего от него сияния, и будем до самого утра играть в шахматы и говорить о жизни. И я обязательно расскажу ему историю о двух людях, которые притворялись особенными и, оттого что постоянно притворялись, не замечали, своей друг к другу любви. В моей сказке они будут мучаться лет до тридцати, пока окончательно не устанут и не уедут в какой-нибудь европейский город, подальше от всех, где начнут любить друг друга, как умеют, безо всякого там притворства. Но это уже совсем другая история.
Сказки для Дуры
© Copyright: Jnayna, 2007
Свидетельство о публикации №207100300257
Свидетельство о публикации №207100300257
Рецензии
спасибо большое тебе. не заметил, как прочёл. то есть как в сказке - мураками за сэллинджера, а там уже, глядь - и полповести позади, и остаётся только вопрос "что же дальше?" улю ждал, жалко, мёртвая оказалась. тебе видней. рецензию написать не могу.
Максим Чарли Чехов 12.10.2007 21:55 • Заявить о нарушении
Максим Чарли Чехов 12.10.2007 21:55 • Заявить о нарушении
Так лучше гораздо. Тебе спасибо)
А как дальше--каждый сам решает. Мне кажется, все будут несчастливы.
Jnayna 15.10.2007 10:17 Заявить о нарушении
А как дальше--каждый сам решает. Мне кажется, все будут несчастливы.
Jnayna 15.10.2007 10:17 Заявить о нарушении