Васильки

 Будто ничего не обещающий синий пролог

Комната с лиловыми стенами. Железная скрипучая кровать с облупившейся голубой эмалью. Рядом белая побитая тумбочка на резных ножках. В ярко синей раме окна фиолетовый дворик, два ряда домов из фиолетового кирпича, фиолетовая дорожка из гравия. На окне васильки в бутылке из-под кефира. Я лежу на кровати, в ярком длинном платье. Летнем платье в сиреневых цветах. Наверное, сплю. Ты подходишь ко мне, пытаясь ступать как можно тише. Берешь с тумбочки ножницы и разрезаешь платье. Откладываешь ножницы, берешь лезвие. Сначала касаешься кожи пальцами, а потом проводишь лезвием тонкую алую линию от паха до горла. Через пару секунд чуть выше пупка появляется что-то отчаянно синее. Это крыло. Первая бабочка неуклюже выбирается наружу и замирает. Вслед за ней на свет выбираются сотни, тысячи потрясающих синекрылых бабочек, настолько синих, что у тебя рябит в глазах. Они садятся на цветы на моем платье, взлетают вверх, парят по комнате, замирают на лиловых стенах. Ты наклоняешься над моим лицом и целуешь спящие губы. Потом запрокидываешь голову, открываешь рот и из него вылетает последняя, ещё более синяя, чем остальные, бабочка.

 Немного свирели в душный летний вечер

 О том, что ты проходишь где-то там

Я сидела в подъезде своего дома на ступеньках лестницы. Заплаканная, нелепая, в мокром от дождя плаще. Туфли лежали рядом—не помню, как сняла. Огромная сумка пялилась в потолок удивленной пастью. Неестественно огромная луна заглядывала в блок сквозь растворенные настежь кособокие двери. Голова была тяжелой, будто свинцовый шар, положенный на усталые плечи. Я рыдала. Беззвучно. Дранный дворовый котенок сначала вился у моих босых ног, потом забрался на колени и начал мяукать. Очень тихо. Почти шепотом. Будто пытаясь не нарушить гармонии между моим плачем и его голосом.
А ведь дома меня ждал фарш для котлет, не постиранное бельё… И ведь скоро придет муж с работы. Я схожу с ума. Все мои настройки сбились, приоритеты полетели, мысли спутались. Что я? Кто я? Где? Что я чувствую сейчас? Холод… Котенок спрыгнул с колен, я поднялась на ноги, надела туфли и, волоча, будто ворох недосказанных слов, свою сумку, пошла двери. Попала ключом в скважину раза с пятого—дрожали руки. Затворила дверь, повесила мокрый плащ на вешалку, бросила сумку, сняла туфли, распустила мокрые волосы. Потом я долго сидела под душем, видя в никелированном вентиле своё отражение, с красными глазами, растекшейся тушью и опухшими губами. Когда я выбралась из ванной, меня начало тошнить, и я ещё минут пять сидела на холодном полу перед унитазом. Поднялась, умылась ледяной водой, сняла остатки макияжа, оделась, побрела на кухню, налепила котлет. Пока котлеты жарились, загрузила бельё в машинку, потом нарезала картошку. Эльхан пришел через полчаса. Он привычно коснулся губами моих губ, рассказывая, что видел по дороге, снял и повесил пиджак. «Как дела?», «О, как вкусно пахнет!», «Хорошо выглядишь, кстати! И духи новые? Не духи? Лосьон? Приятный»… Боже, как трещала голова. Он поел, выпил чаю и лег на диван, положив голову на мои колени.
--послушай
--да
--скажи мне, что я ни на кого не похожа
--ты ни на кого не похожа
--ты врешь?
--я ненавижу, когда ты так спрашиваешь, а потом говоришь, что я вру
--ну, скажи, что я не такая как все..
--ты не такая как все
--и ни на кого не похожа, да?
--да… что это с тобой?
--да так.
Он принес какой-то очередной фильм и смотрел его, делая комментарии. Я просто хмыкала и поддакивала. Как ни странно, это лучшая реакция, не вызывающая никаких подозрений. Ушла спать вместе с титрами.
Я вернулась домой на такси, сцепив руки на животе. По радио передавали «Беду» ДДТ, как раз кстати. Хотелось сдохнуть. Просто провалиться сквозь землю. «Ваш срок две недели, поздравляю!». Боже… Нелепо сунутая в карман белого халата бумажка в двадцать манат, вымученная улыбка. «Вам плохо? Вы еле на ногах стоите. Присядьте», «Две недели? Вы уверены?», «Ну плюс, минус…». Голова кругом, круги в голове. Когда говорят «земля уходит из-под ног», значит, имеют ввиду именно это. Я держала руки на животе всю дорогу, пыталась поверить и не могла. Ребенок. Будет. У меня. У нас. Господи…

 Купаясь в море, собирай янтарь

 Я стану жить, как если бы не знала

Мы с мужем сидели за белоснежным столиком. Завтрак в отеле—моё любимое время. Особенно если все так мило и бело как в этом. Я пила кофе, Эльхан рассказывал что-то забавное, какую-то местную байку. Тут я заметила, что его лицо посветлело и он радостно замахал кому-то за моим плечом.
--знакомого встретил, милый?
--да, сейчас познакомлю! Замечательный парень.
Он подошел, они обнялись. Я, подготовив приветливую улыбку, подняла глаза... Всё внутри разом похолодело, руки одеревенели.
--Джамиль, познакомься, это моя жена, Айла
--очень приятно. А я даже не знал, что ты женат!
--правда? Да мы уже три года, как женаты. А ты один тут?
--да, один. Ты же знаешь меня.. ахаха..
Я смотрела на него, глупо улыбаясь. Сердце билось о грудную клетку с такой силой, будто хотело её проломить.
--садись, выпей с нами чаю
--с удовольствием
Он взглянул на меня, сбросив на секунду маску. Боже, как больно, как страшно.. Всё понятно и так.
--вы надолго тут?
--да вот, планировали на две недели, а у меня дела в Стамбуле, придется слетать на два дня, оставить Айлу тут. Ей там будет скучно.
--да? А когда улетаешь?
--после обеда. Ты развлекай её болтовней за завтраками и обедами, чтоб она без меня не так скучала.
--я постараюсь.
Эльхан улетел в четыре часа. Я осталась одна в пустом номере и очень боялась выйти из комнаты и столкнуться с Джамилем. Пропустила ужин. Весь вечер провалялась на кровати, листая журналы, бессмысленно пялясь в экран. Когда совсем стемнело и территория отеля практически опустела, я надела вьетнамки, взяла сигареты и спустилась вниз. Пустые белые столики у бассейна, голубая подсветка и тишина. Я села в кресло, подняла ноги, закурила. Я знала, что он придет. Он подошел, как умел только он—неслышно и мягко, будто кошка. Но я всегда чувствовала. Вздрогнула.
--до сих пор вздрагиваешь?
--это как кататься на велосипеде..
--как ты?
--как видишь, великолепно.
--Эльхан хороший человек
--да
--вы любите друг друга?
--да
--ты врешь. Можно?
Он протянул руку к пачке. Я кивнула, выдыхая дым. Он закурил. Я обожала, когда он курит. Его тонкие длинные пальцы. Его манеру говорить. Улыбнулась.
--что?
--просто вспомнила, как ты учил меня правильно стряхивать пепел.
--ага, я помню. Я все помню.
Когда-то я сходила с ума по его улыбке. Хитрой, хамоватой и при этом жутко интеллигентной.
--а как ты? Как живешь?
--представляешь, точно также…ахаха
--ничего не изменилось?
Он ничего не ответил, просто посмотрел на меня и взял другую сигарету, протянул мне пачку.
--тебе страшно, Джамиль?
--нет. Я не умею бояться неизбежного.
--а я умею.
--не бойся.
Он накрыл мою руку своей. «Это конец»,--подумалось мне,--«такой несправедливый и глупый конец всему».
--не бойся..
--не надо..
--ты же не такая как все, хорошая моя. Ты ни на кого на свете не похожа.. кроме меня. Ты одна единственная во всей вселенной, ты создана из моего ребра, ты забыла?
--но все закончилось, хорошо? Все прошло!
--почему ты тогда так дрожишь, хорошая моя?
--всё повторится?
--да.. «Живи еще хоть четверть века -Все будет так. Исхода нет.». Это совсем не плохо. Это хорошо.
--Тебе не стыдно?! Я жена твоего друга.
--он мне не друг. От тупой. Как ты могла выйти за него?
--он не тупой.
Я попыталась вырвать руку, но он удержал её в своей.
--мне жутко представлять себе, что он тебя обнимает, целует, раздевает, прикасается к тебе
--прекрати
--как ты можешь заниматься сексом с кем-либо кроме меня, я не понимаю?
--прекрати, пожалуйста..
--ты не такая как все. Ты особенная. Ни один подонок на свете тебя не достоин.
--он не подонок, Джамиль!
--да все они подонки. Никто к тебе так не сумеет относиться как я. Это не его вина, нет! Ты же не можешь обвинить безрукого в том, что он не пожимает тебе руки при встрече, верно?
--столько лет прошло, как ты смеешь все это говорить мне сейчас?! Я тут с мужем! Как ты смеешь!? Как ты смеешь?...
--ты только не плачь, ты же у меня умница. Ты же тоже не умеешь забывать меня, точно также как я тебя? Мы же не научились, правда?
--правда…
--и пахнет от тебя все также. Миндалем. Он знает, что от тебя пахнет миндалем?
Он поднял мои пальцы и начал целовать их медленно, по одному.
--нет, не знает
--конечно, он же не я..
--Джамиль, пожалуйста..
Мимо прошел работник отеля, бросив на нас полный недоумения взгляд. Я отняла руку.
--мы позорим себя! Я позорю себя…
--Не нервничай. Посмотри, как дрожат мои руки.
Руки у него, и правда, дрожали.
--знаешь почему? Потому что счастлив. Ты рядом сидишь. Смотришь на меня. Такая тонкая, прежняя. И французский маникюр на ноготках. Белое платье. Столько лет прошло, а ты не изменилась совсем. Ну, почти совсем… я сначала увидел именно твои пальчики, я их узнал. Потом всю тебя. И сердце чуть не остановилось. Только сегодня решился подойти. Думал, не смогу. А смог. Сыграл, кажется, достойно.
--откуда ты знаешь Эльхана?
--он каждый день обедает в моем кафе
--ты все-таки открыл кафе?
--да, ты туда ни разу не заглянула. Столько раз вздрагивал—казалось, ты идешь. Оказывались другие, обычные женщины.
--ты зря вбил себе, что я необычная, не такая как все, слышишь? Я такая же, как все. Самая обычная женщина. Которой нужны муж, семья, дети.
--ты не сможешь меня обмануть, Лая. Что ты улыбаешься?
--да так… твой голос, обращение, которое использовал только ты, твой запах… все это воскрешает..
--это ты воскрешаешь меня
--ты врешь мне, врешь, как всегда врал. Тебе наплевать на меня, ты меня никогда не любил. Прошу тебя, не надо рушить мою жизнь второй раз. Я живу хорошо, уже четвертый год. У нас планы..
--Планы? Лая, не смеши меня… Ты не живешь такими понятиями, ты не можешь жить такими понятиями!
--я выросла, Джамиль..
--ты не изменилась. Тебе нужно то же, что и тогда.
--это не так. Я стала проще. Мне нужны простые вещи
--ты лжешь себе. И только я знаю правду. Как много лет назад. И ты знаешь, чем этот вечер закончится..
--не говори так.
--хорошо, я могу молчать.
И он умолк. Мы просто сидели и смотрели друг на друга. Когда в пачке осталась последняя сигарета, он протянул мне ключ от своего номера и поднялся с места. Когда он вошел в свою комнату через двадцать минут, я ждала его там, стоя у окна.


 Говори со мной шепотом! Тише…ещё тише…
 
 Я буду жить как тысячи других
 обычных женщин, грустно и устало

В те далекие годы мы были счастливы, как в книгах Фицджеральда. Мы любили друг друга, как сумасшедшие. День врозь был сродни смерти. Как я доучилась в университете—не помню. Те два года с ним прошли, как в бреду—кроме его лица ничего не задержалось в памяти. Как жила, как сдавала сессии—сплошное мутное пятно, только фон, на котором я и он. И больше никого.
Я часто вижу во сне одно и то же—нашу с ним комнату, старую, замшелую комнату, которую мы снимали у выжившей из ума старушки. Она отдавала нам её за бесценок и мы, каждый день сбегая с занятий, неслись в старый город, бряцая старыми тяжелыми ключами в кармане. Узкий дворик, где не уместиться вдвоем, старая расхлябанная дверь. За ней прихожая, переделанная под кухоньку. На шкафу висит большой позеленевший от времени, пожухлый плакат Вероники Кастро. Повсюду понатыканы какие-то календарики, салфеточки, книжки, плакатики, фигурки—чувствуешь себя слоном в посудной лавке или великаном в гостях у лилипутов. В той квартирке время остановилось, даже воздух пах так, будто его там вовсе не было. Во второй комнатке всегда было темно. Тяжелые зеленые гардины лишали пыльную комнату света. С потолка свисал тяжелый желтый абажур с бахромой, нависая над маленьким круглым столом, покрытым вышитой зеленой скатертью. Слева стояла старинная ширма на ножках, рядом резной тяжелый буфет, уставленный посудой и миллионом маленьких фарфоровых лошадок. Сбоку примостилась проваленная железная кровать на пружинах. Напротив, в углу стоял диван. Наверное, этот старый, убогий, ветхий диван с потертым гобеленовым рисунком, был самой удобной мебелью на свете. Он был настолько старым, что понять, каков был его первоначальный цвет, было нереально, а с годами он обрел плесневело зеленый оттенок, каким мы его и запомнили навсегда. Стены тоже выцвели, но было видно, что когда они были ярко лиловыми—странный вязкий цвет. Да и вся цветовая гамма комнаты была странной. Если отмести следы обветшалости и обшарпанности, глазам представала ярко лиловая комната с отчаянно синими дверными косяками и оконными рамами. Странная комната! На маленьком столике, покрытом белой кружевной скатеркой стоял старый граммофон. Да, и самое главное—это васильки. В обычной прозрачной бутылке из под кефира откровенно искусственные, ужасно синие васильки. Чудесные васильки! Мы приходили туда каждый день, часов где-то в одиннадцать, сидели в обнимку на диване, слушая старые пластинки. Боже, как мы любили друг друга! Постепенно, мы слились в какой-то единый организм, общаясь практически телепатией. Нам было так хорошо, что аж становилось страшно. А на следующий день бывало ещё лучше, ещё сильнее, ещё страшнее... Нам и в голову не могло прийти, что мы расстанемся, что мы не будем вместе всю оставшуюся жизнь. И мы чувствовали друг друга на расстоянии, будто соединенные какой-то прозрачной пуповиной, физически страдали, отдаляясь друг от друга, чувствовали боль друг друга и думали друг о друге одновременно, что в принципе не удивительно, с учетом того, что думали мы друг о друге постоянно.
Всё закончилось в один день. Без сцен и скандалов. Он сидел рядом, поглаживая мои волосы, мы слушали Шнитке на старухином граммофоне.
--я тебе изменил, Лая.
--ахахахха
--я не шучу
--почему? Ты…что?
--я потерялся в нас. Я не могу это объяснить. Я испугался. Перестал разделять тебя и меня. Я трахнул другую, чтобы почувствовать себя. И ничего не почувствовал.
--что я должна делать?
--понять меня?
--тебе было хорошо?
--мне было никак… Её тело было не тело. И меня воротило от того, что она говорила. От её глупости. От запаха. От всего.
--скажи, разве это стоило того?
Он схватил меня за руку.
--что? О чем ты?
--стоила эта нелепая проверка чужой плоти того, чтоб потерять меня навсегда?
--ты должна меня понять. Ты не такая как все. Другие не такие как ты. Я должен был убедиться в нашем единении. Прошу тебя, ты должна понять. Ты это я. Никаких швов..
--уже нет. Ты теперь отдельно.
Я встала.
--отпусти руку, мне неприятно, Джамиль..
--ты… ты не сможешь с другими, ты моя! Оцени мою честность! Я ведь мог не рассказывать тебе, мог скрыть! Ты должна простить!
--я простила. И все поняла. И теперь ухожу.
Я высвободила руку и ушла. Было лето, вроде обычное Бакинское жаркое лето. Самое жуткое лето в моей жизни. Сессия была сдана и я могла позволить себе никуда из дома не выходить. Я отключила телефон, а потом и вовсе поменяла номер. Заставила родителей поменять домашний. Такой боли в моей жизни не было ни до, ни после. Я легла в постель 13 июля, проспала до 15-го, а потом вылезала из постели только, если требовалось сходить в туалет. Меня кормили насильно раз в день. Я отощала так, будто болела какой-то страшной болезнью. Волосы редкими настолько, что видна была кожа головы, тело стало как у больного ребенка. Через пару месяцев я случайно услышала от кого-то, что Джамиль лечится от невроза, что родители увезли его куда-то... Я рыдала каждый день. Истерично, с надрывом. Любой человек сказал бы мне, что я дура, что любовь надо уметь спасать. Но я понимала, что уже ничто не будет как прежде. Он нарушил наше единство, наше уединение, наш статус кво. Мир не изменился, но уже не был бы прежним. Для нас двоих. И ведь выжила я. И он выжил. Правда жила я погано, как слепая, глухая и немая. Как бабочка-однодневка. Без чувств, без эмоций. Проживала день, ложилась спать, просыпалась, проживала день, ложилась спать. Бесконечная рутина, колесо, ведущее к апатии, унынию…смирению. После расставания с Джамилем прошло уже четыре года, когда я встретила Эльхана. Мы познакомились на деловой встрече для подписания контракта. Успешный, приятный, положительный…добрый. Кто-кто говорил, что о человеке говорят «добрый», когда нечего больше сказать. Мы недолго встречались, около пяти месяцев. Была пышная свадьба. Красивое белое платье. Разодетые гости. Вагзалы. Море цветов. А я сидела, хлопая крышкой телефона, улыбалась гостям, подставляя улыбку объективам фотоаппаратов, и думала лишь об одном: «а что он делает сейчас?». Боже, это, наверное, звучит ужасно глупо, да? Когда женщина на своей свадьбе унижается настолько, что думает о человеке, который изменил ей 4 года назад… но я не могла иначе. Я не могла думать не о нем. Я не могла поверить, что способна выйти замуж не за него, спать не с ним, жить не с ним, прикасаться не к нему. А я и не смогла. Это была вовсе не я. Я наблюдала за ней со стороны и ухмылялась—гляди-ка, Лая, какая дура эта Айла, выходит за одного, а сохнет по другому…
 


 Я выцвела словно ситцевый халат, забытый на солнце

 Работаешь, пьешь кофе, отдыхаешь


--Поедем, я покажу тебе кое-что, любимая… Только завяжу глаза ненадолго, хорошо?
--О, сюрпризы..
--тут недалеко
Мы ехали около десяти минут, видимо, долго плутали по каким-то улочкам, потом остановились. Он вышел, открыл мою дверь, помог мне выбраться из машины и повел вперед. Через минуту я услышала скрип отворяющейся двери.
--Перешагивай порог, ага..
--не может быть..
--я же тебе ещё повязку не снял..
--запах…
Он стянул с меня повязку, и я увидела ту самую прихожую, Веронику Кастро, полочки, шкафчики…
--что ты плачешь? Я тебя порадовать хотел..
--порадовал..
--я купил эту квартиру год назад, для нас с тобой
--но ты не знал где я и что со мной..
--ты всегда со мной.. смешная ты, Лая…
--ты часто приходишь сюда?
--да, несколько раз в неделю. Просто сижу. Иди сюда… смотри
--Боже, васильки! Пластинки…
--тут ничего не изменилось. Только ширму она перед смертью кому-то отдала. А так—это старье ведь никому не нужно..
--она умерла?
--три года как. Я купил квартиру у её дочери, ей срочно нужны были деньги.
--диван..
--ну что ты плачешь, а?
--мне хорошо. Очень.
--я очень люблю тебя. Прости мне эти 8 лет, пожалуйста..
--не надо ничего говорить..
--мне с тобой также хорошо как было. Знаешь, после тебя ни одна женщина даже близко не смогла сделать меня хоть на 1% таким же счастливым, каким делала меня ты. Я с очень многими был. Я уже начинал ненавидеть тебя. Какая-то восемнадцатилетняя вспыльчивая девчонка на столько лет заморозила твою душу! Это же абсурд… Я с ума сходил без тебя… Я видел твою свадьбу..
--не ври! Не может быть!
--семнадцатое августа 2003-го… Ты улыбалась гостям, теребила полу скатерти
--это телефон был..
--не важно.. я стоял за дверью банкетного зала, в фойе и плакал. Мне было наплевать, что меня могут увидеть. Да никто и не увидел. Эльхан забыл, что приглашал меня на свадьбу. Смешно! А потом ты прошла мимо, почти коснувшись меня подолом платья. Подруги увели тебя куда-то. Ты не заметила меня. Ты была такой красивой в тот день! Я чуть не лишился рассудка от боли.
--Джамиль, любимый.. Ты знаешь, как я люблю тебя? Каждый раз, когда ты идешь мне на встречу, внутри меня сонм синих, таких вот как эти васильки синих бабочек срывается с мест и начинает летать, безумно порхая крыльями. Моя любовь к тебе не стала меньше или тусклее… она вот такая же синяя, отчаянно синяя, сумасшедшая… Я очень люблю тебя…
--я больше никогда не отпущу тебя. Я тебя никому не отдам.
 
 
Сотри эту красную помаду, преврати её в клоунскую улыбку на все лицо, тебе идет улыбаться…

 И обо мне совсем не вспоминаешь


Я выпала в улицу из дверей больницы. Ветер подхватил меня и понес вперед. Внутри все дрожало. От страха и отвращения к самой себе. Эти операции превратились в какой-то бездумный бездушный процесс. Из тебя просто высасывают его в какие-то жалкие минуты. Высасывают то, что могло бы иметь судьбу. И выбрасывают. В пластиковом пакете в зеленый бак на краю дороги. А если кончатся пакеты, то просто так. А потом собаки бездомные прибегут на запах… Меня вывернуло наизнанку у стены какого-то дома. Я откашлялась, попыталась взять себя в руки. Я видимо шла достаточно долго и никак не могла понять, где нахожусь. Не оставляло ощущение, что из меня что-то течет, без остановки льется. Говорили, будет не больно. Врали. Как в детстве, когда вырезают гланды. Потом покупают лимонад в киоске на углу и обида забывается. Слезы потекли сами собой. Где моё прощение? Где мой покой? Я грешница, грязная изменница, подлый убийца… как я презирала себя, как ненавидела! Что мне делать?! Куда мне идти! Сколько можно лгать самой себе. Сколько можно лгать другим?! И ради чего?! Боже, как больно! Я потеряла сознание. Обычно, когда я теряла сознание раньше я не видела никаких снов, просто черная пустота. В этот раз я видела сон. Все та же больница. Промозглый день. Я выпадаю в улицу, меня выворачивает у стены какого-то дома. Начинаю оглядываться—где я? Тут чувствую, что из меня что-то льется, льётся без остановки. Я смотрю на бежевые брюки и вижу синее пятно. Из меня текла густая синяя жижа. Это мои бабочки выходили из меня. Все закончилось.
Меня подняла с земли какая-то сердобольная женщина. Она купила воды в ларьке на углу, прыснула в лицо, напоила. Дождавшись пока, я хоть немного приду в себя, она усадила меня в такси и, заставив выговорить свой адрес, поручила таксисту довезти меня в целости и сохранности. Я не помню, как вышла из машины и дошла до двери, не помню дорогу домой, как отпирала дверь. Я проснулась на следующий день. Эльхан сидел рядом.
--ты заболела, Айлуш, проспала двадцать часов..
--не знаю…
--хочешь чего-нибудь?
--нет
--может, доктора позвать?
--нет, ни в коем случае! Не надо доктора!…я просто переутомилась.. Я посплю ещё, ладно? Я буду долго спать… Я буду очень долго спать, ты не бойся… я буду долго спать…

 Когда замирают цикады в японском саду

 И доверяешь не моим рукам

Такое счастье. Он рядом. План выстроился в голове сам собой. Я говорю с Эльханом, рассказываю ему всё с самого начала. Говорю про ребенка. Он поймет, он добрый человек. Мы разводимся, и я переезжаю к Джамилю. Мы будем очень счастливы. И наш сын будет его копией. С такими же длинными пальцами, кудрями..
--Джамиль..
--ай джан?
--я хочу тебе кое-что сказать
--скажи…
--хватит ну, ты не даешь мне сосредоточиться на своих мыслях..
--ну, хорошо
--Джамиль, у нас будет ребенок
--что?
--у нас с тобой будет ребенок. Я думаю, сын.
Он приподнялся на локтях.
--ты что с ума сошла? Какой ребенок?
--твой
--ты, будучи замужем за другим, от меня ребенка собралась рожать? Совсем уже голову потеряла?
--что?
--и откуда вообще мне знать, что это мой ребенок? Ты вообще-то замужем и мужу небось даешь регулярно!
--Джамиль, это твой ребенок!
--мне не нужен ребенок..
Он сказал это еле слышно, почти шепотом, потом опустился на подушку и уставился в потолок.
--Джамиль..
--…
--Джамиль, не молчи
--что?
--ты меня очень обижаешь этим. Ты ведь пожалеешь, ты будешь очень переживать через час уже.. Просто это для тебя неожиданно.. Ты ведь хочешь, чтобы у нас был ребенок, правда?
--я ненавижу детей, Айла! Я не хочу детей..
--не говори так, пожалуйста. Ты не понимаешь, что сейчас делаешь!
--У нас не должно быть детей, понимаешь? Я не готов к таким поворотам судьбы!
--Джамиль..
--что?!
--ничего.. Тебе, кажется, все ещё двадцать лет и так навсегда и останется. Развлекайся.
Я вылезла из постели, наспех оделась и ушла. Наверное, навсегда.

 Васильки

 Мой образ станет бледен, голос тих

Был летний солнечный день. Мама ждала меня на скамейке в парке. Всюду летал тополиный пух, дети оголтело носились за шалеющими от жары котами.
--привет, мам. Как ты?
--нормально, ну как там дела?
--да все нормально… я здорова—это ведь главное, да?
--у него проблемы?
--нет. Представляешь, и у него нет проблем. Абсолютно здоров..
--Все-таки тебе уже двадцать пять
--да нет, мам, тут дело не в возрасте
--Айлуш, вы женаты всего два года, это не срок..
--мам, постой, послушай. Я не смогу иметь детей от Эльхана. Это, простым языком говоря, несовместимость. У нас никогда не будет детей.
Мимо прокатила женщина с коляской. Вслед за ней прошла беременная.
--да что ж это такое…
--все в порядке, мам, со мной все будет хорошо.
Я сжала её ладонь в своей.
--все у меня будет хорошо…
Сумасшедшие птицы, оккупировав верхушки тополей, трещали без умолку. Носились дети. Шумела дорога. Обычное Бакинское лето. Жара.


 Я буду жить как тысячи других
 Обычных женщин, грустно и устало.
 Мой образ станет бледен, голос тих,
 Я стану жить, как если бы не знала
 О том, что ты про ходишь где-то там,
 Работаешь, пьешь кофе, отдыхаешь,
 И доверяешь не моим рукам,
 И обо мне совсем не вспоминаешь.