Четыре ануса Антона К

Иллюстрация Алисы Пердулаевой.





Однажды очкастый студент Антон увидел случайно анус Марь Олеговны, и анус этот на долгое время заколдовал его самого и его штанишкового птенчика.  Страшно заколдовал, по-черному, и сидел долгое время птенчик в штанах  у Антона смирный и бессмысленный.
Что же может быть такого страшного в анусе Марь Олеговны, спросит любопытный читатель, а я скажу, ничего, ничего не было плохого в этом покрытом рыжевато-коричневым курчавым  волосом розовом блестящем сочном и тугом кольце мышц. Просто у Антона  к Марь Олеговниному анусу отношение было особое, субъективное, даже в каком-то роде трепетное, и он отдал бы многое, чтобы никогда его не видеть. В общем, анус этот своим завлекательным видом ранил тонкую организацию Антоновой души, и всколыхнул где-то глубоко в ней таящийся  ядовитый резерв порочности,  и ещё, конечно, заколдовал птенчика, а кому это понравится?  Тем более, если этот кто-то счастливо женат.
А Антон, он ведь был  женат и счастлив в браке, и поэтому ему никак нельзя было, чтобы хоть какие-то части его тела были заколдованы, так как супруга его была молода, хороша собой, охоча до постельных радостей, а также чрезвычайно обидчива. И отлынивание Антона от исполнения супружеских обязанностей, хотя оно и случалось крайне редко, воспринимала как   оскорбление своей сексуальности и себя как личности в целом, а также как оскорбление в адрес своих родителей и всего своего рода до седьмого колена она это воспринимала. Когда Антонова супруга обижалась, то складывала губки бутончиком, демонстративно отворачивалась к стенке и начинала бурить методично и яростно  пилкой для ногтей ни в чем не повинную рыхлую стену в одном и том же месте.

 

И в тот же вечер, как Антон увидел запретный анус, Полина обиделась и снова ковыряла стену. Не из-за ануса, конечно, обиделась, а потому, что с супругом её тем вечером приключился крайне  неприятный конфуз, аккурат в тот час, когда они собирались заняться  долгой и резвой еблей. Собираться-то они собирались, но анус Марь Олеговны стоял перед мысленным взором и манил Антона к себе,  ему мерещилось, что Марь Олеговна стоит на   кровати на четвереньках, раком к двери, смотрит на него через плечо с дрянной улыбкой на обычно таком нежном и спокойном лице, языком из стороны в сторону болтыхает, как змея, да губы лижет свои порочные, и  вертит толстым задом, а анус как звезда, или даже как алый плотоядный цветок  сияет меж ягодиц, а мышцы   ануса сжимаются и разжимаются, вибрируют, улыбаются ему, подмигивают ему, обещают новое, неизведанное, пьяняще запретное. 
В то время как Антону все это представлялось, Полина,   юная  и прекрасная его супруга, елозила по нему, как фальшивая звериха какая-то, бесстыдно и тупо наслаждающаяся своим образом и отражением в трюмо. От языка её, которым она нет-нет да и лизала супруга в шею, грудь, ухо и глаз  веяло холодом и ему хотелось сбросить её с себя и хотелось вырвать из себя мысли об Марь Олеговнином анусе раз и навсегда, но ничего из этого Антон не смог сделать. А потом ещё случилось то, чего он боялся в минуты половых сношений. За стеной сумасшедшая соседка заорала по своему обыкновению:
- Пли! Пли, бля! Огонь, я говорю, огонь, бля, пли!
 И штанишковый Антонов птенчик тут же стал никнуть и таять, и больше не поднимался в тот вечер, как только Полина не пыталась его восстановить, мяла, лизала, гладила. А Антон лежал и мучался, всё возникал перед ним анус Марии Олеговны, и в ужасе он отгонял это святотатственное  и одновременно с тем пленительное видение прочь от себя, а Полина работала, и только Антону начинало думаться, что член вот-вот окрепнет, как случалось что-то нехорошее, либо неловкое какое-то Полинино движение, либо скрип переворачивающегося тела на старой кровати в комнате Марь Олеговны, а потом вообще начал  навязчиво  вспоминаться первый секс, и от этого стало совсем нехорошо, все тело покрылось липким гадким потом, и он подхалимским голоском попросил Полину прекратить.
Конфуз Полине не понравился, она свела брови на переносице, сложила губы бутончиком, отвернулась к стене, всхлипнула и принялась ноготком ковырять стену, отковыривать кусочки штукатурки.

Первый секс Антона был унизительным, Антону было 19, а его избраннице 20 плюс, как она сама сказала, избранница была пьяна в стельку и лежала на кровати, на спине в позе мертвой лягушки, а Антон пытался найти в её организме такое место, в которое  должен поместиться его член, на ощупь и в темноте, ковыряя пальцем в волосистых  кущах девициного прибора. Девица пьяно хихикала и икала. И как только Антон пробуравил пальцем ссохшиеся слежавшиеся в тесных трусах джунгли лобковых волос девушки и проник во что-то влажное, теплое и атласное, от чего помутнело в глазах, и стало невмоготу терпеть, соседка за стеной заорала: «Пли, бля», и Антон к своему недоумению скоропостижно кончил в ночь, в темноту, в своё разочарование, и частично на девицину ляжку. Девушка заворчала от недовольства, но от пьяной доброты дала Антону второй шанс, но и во второй раз несчастный Антон потерпел неудачу, кончив в презерватив сразу же, как только напялил его на свой трепещущий от возбуждения член. Девушка бестактно разозлилась и ушла сразу же после того, как включила свет и отыскала свой правый чулок и трусы, а Антон остался лежать, мучаясь от стыда и тихонько всхлипывая в ярко освещенной лампочкой Ильича ночи.

Как ты сам понимаешь, благочестивый читатель мой,  воспоминания не из приятных, да ещё если всплывают подобные воспоминания в неподходящий момент в совокупности с кошмарными развратными видениями пленительных анусов.

И что вы думаете, после того, как Антон увидал анус Марь Олеговны, анусы стали преследовать его повсюду, говорит, бывало, Антон с сокурсницей о молекулярной физике, а думает об …, и как только придет к нему осознание сего факта, так он сразу краснеет весь, потеет, ноги его делаются ватными, перед глазами плывут мутные пятна, а среди них яркими пятнами анусы, анусы, или ещё хуже, не с сокурсницей говорит, а с сокурсником или преподом злым, или даже за обедом Антон сидит, и повсюду ему упругие анусы мерещатся, и сразу аппетит пропадает. Общество же Марь Олеговны ему стало непереносимым, и это не могло несчастного нашего героя не тяготить, потому как Марь Олеговну он любил светлой и чистой любовью, за всё её любил, за добродушный нрав, за тонкую и светлую   организацию души, за поистине невероятных асексуально отталкивающих размеров телеса. Женщин Антон очень стеснялся, а вот с Марь Олеговной мог говорить о чем угодно, она была другом-женщиной и вроде как и не женщиной, а каким-то бесполым другом, который любит поговорить о ебле. Другом, чувственным и нежным, как женщина, и рациональным и умным, как мужик. А Марь Олеговна, она ведь   все время говорила о ебле, все время, каждый Божий день, особенно об анальной форме ебли она любила поболтать, она всегда  была катализатором   разговоров об анальной форме ебли, потому как  в её жизни ебли (в том числе и секса) было ну очень мало, и от этого она сделалась очень «современной», и не видела ничего дурного и предосудительного в том, чтобы интересоваться половой жизнью молодоженов, проживающих в одной с ней квартире, а Антон и Полина также   всегда интересовались интимной жизнью Марь Олеговны. Так было раньше, до того как Антон увидел сами знаете что. А интимная жизнь эта её собственно сводилась в основном к самоудовлетворению струей воды в ванной комнате, и иногда резиновым фаллосом в постели. Самоудовлетворяться фаллосом в ванной Мария Олеговна, к сожалению, не могла, так как просто не могла развести в ванной ног в стороны в достаточной степени для пропихивания в вагину своего резинового дружка, и орудовать рукой не могла, конечно же тоже,  все из-за катастрофических размеров тела, которое совпадало почти на сто процентов с размерами ванной, а в критические дни бывало и немного превышало размеры ванной. Вот в один из таких дней Мария Олеговна в ванной и застряла, распаренная и удовлетворенная струей теплой водички она потянулась руками к раковине, чтобы вырваться из оков ванной, ухватилась руками за края раковины, потянула на себя, услышала знакомый, едва уловимый хруст, который так всегда её настораживал, потянула, потянула  и оторвала. Раковина с грохотом упала на пол, раскололась, а  Мария Олеговна ойкнула, вскрикнула, втянула голову в плечи, плечи  плотнее в оковы ванной и зад плотнее, чем раньше и чуть вниз, и застряла. Туда-сюда дернула Мария Олеговна плечами и ничего, взад-вперед попыталась качнуться и все равно ничего не произошло, а даже немного показалось ей, будто ванная как болото какое-то проклятущее ещё пуще затягивает её, или  что края ванной разворачиваются на её прямо глазах и заворачиваются в обратную сторону, окантовывают её безобразное жирное похотливое тело, и она превращается в некое подобие огромной живой броши в чугунной оправе. Поверьте, стало тогда бедной женщине поистине страшно,  так страшно, что она закричала и заплакала от ужаса, от сдвигающихся стен, краев ванной. И крича, она пыталась придать своему голосу интонации ужаса, а не страсти, чтобы ей правильно поняли Антон и Полина, и пришли на выручку,   и когда молодожены пришли и взяли её за руки и тянули на себя, она чувствовала себя Вини-пухом, которого тащут за лапки друзья, потому что он жирный и застрял, и от этого было горько и больно в гортани. Когда Мария Олеговна уже перекинула ногу через ванную, опершись руками о край ванной и поставила ногу на пол, то почему-то согнула стыдливо туловище, поскользнулась и раскорячилась в неприличном ракурсе,  и Антон с Полиной увидели тогда её анус и   половые губы.    И Антон, как мы помним в тот же момент сделался околдован, он и его птенчик, и даже радость от утренних дефекаций  несколько притупилась. А Антон, он очень любил утренние дефекации, он даже знал несколько стихотворений классиков на эту тему и порой цитировал их, выходя из туалета, он всегда с радостью ждал наступления приятных шевелений в прямой кишке, и бежал в туалет с радостью и рулоном собственной туалетной бумаги. Был у него такой пунктик. Возводя к потрескавшемуся старой краской потолку оргазмирующие глаза и делая так: «А, а, оооо…» он с  мучительной сладостью исторгал из себя фекалии и мысленно проходил весь путь своих вагончиков из прямой кишки в лужицу водички в чаше унитаза. Бывало так, что дефекации заставляли Антона проводить в туалете куда больше времени, чем было положено, потому что пожрать он был не дурак, и любил пищу в основном-то вредную, не способствующую   качественному калоотхождению, а Антон он вообще человек был мнительный и поэтому он начинал тут же беспокоиться о состоянии своего здоровья, и порой жаловался Марь Олеговне, проживающей   в комнате что сразу за туалетом, и потому прекрасно слышавшей всякий раз, как Антон делает «Аа-оо». Как мы видим, отношения меж нашими героями были до странного свободными, и, причем, базирующимися полностью на любви и доверии,  в силу различных обстоятельств. Вот однажды понадобилась Полине справка о том, что в теле её нету никаких паразитов, а семейство как раз ужинало, и  Марь Олеговна сказала, что ноу проблем,  потому как она располагала полномочиями выдавать такие справки, ибо являлась медработником. Дело решили не откладывать в долгий ящик, и не жулить, а сделать анализ как и положено честный, и тут же Марь Олеговна плавно поднялась со своего места, попросила встать и Полину, заголила ей зад и засунула ватную палочку в анус с целью наскребсти там хоть сколько-нибудь кала для анализа, а Полина  терпеливо стояла раком и ждала, и даже немного поднатужилась, чтобы кусочек кала сам вылез навстречу Марь Олеговне и её ватной палочке. Напоследок Марь Олеговна погладила Полину по кругленькой попке и похвалила цвет и предполагаемую глубину и ужину её молодого дерзкого ануса. А  когда маленький кусочек вторсырья оказался на палочке, все дружно улыбнулись, упаковали палочку в пакетик, положили в холодильник и, как ни в чем не бывало,  закончили ужин,  и не без церемоний, надо сказать. Потом расцеловались на ночь и разошлись, Антон с Полиной в комнату к себе, а Марь Олеговна к себе, где она долго лежала на кровати и слушала, где молодые резвятся в приступе похоти и молодецкой горячки.  Тогда ещё Антон был влюблен только в Полинин анус, поскольку других никогда не видал, но, к сожалению, доступа к нему  не имел, потому что Полине анусы казались   не романтичными, а Антон боялся попросить, но ему нравилось думать, что скоро наступит день, когда он познает анальный секс.
 
Да, отношения в семействе были потрясающими, доверительными и трогательными, поэтому никто не удивился, когда Полина  на следующее утро после антонова конфуза призналась Марь Олеговне во всем.
- Неужели, неужели же я теряю свою женскую притягательность, Марь Олеговна, ну скажите же, как женщина женщине, вы такая мудрая, - хныкала Полина и прижималась грудью и щекой к необъятному животу старшей подруги. Антон сидел, опустив глаза в свою тарелку, прямой как палка и с постным диетическим выражением лица.
Марь Олеговна засмеялась   звонким  горловым смехом так, что даже стекло в окне дзенькнуло, а отсмеявшись, она  села на стул рядом с Антоном, и положив руку ему на паховую область, принялась теребить и трепать  гульфик его домашних классических треников, как миленького щеночка, приговаривая сюсюкающим голосом:
- Этя кто такой плативный мачиска? Этя кто не хочет лаботать?
А Антон напрягся весь и вскрикнул:
- Всё! Всё, мама!
Конечно, это было не всё, но терпеть руки этой женщины на своем гульфике Антон не мог, потому что ни одна другая рука не могла возбудить его теперь так, как эта,  потому Антон и воспротивился, из морально-этических причин, и убежал в комнату, даже забыв поцеловать Марь Олеговну на ночь. Убежал, но на всякий случай попытался сохранить в памяти это ощущение, её руки там, и пряный запах её тела, лукавый разрез её глаз, и близость её широкого рта к своему паху, когда она сюсюкалась с ним. И это ощущение он смаковал, пока ждал Полину из ванной, лежа в постели и поигрывая полуготовым членом под одеялом. Но вдруг услышав щелчок выключателя в прихожей, звук открываемой двери из ванной, и резкий вопль из квартиры соседки «Пли, бля!» Антон съежился и похолодел и так холодный лежал до прихода розовой и влажной Полины, держа в руке мягкий член. Она  с порога всё поняла, по его глазам, надула губы и ушла плакать на кухню, а Антон же схватил с тумбочки пилку для ногтей и со всей силы вонзил в стену, и что вы думаете, она вонзилась и чтобы вытащить её, Антону пришлось пошатать её из стороны в сторону. Вместе с пилкой из стены вывалился  солидный кусок цемента и  упал на постель, и если присмотреться, то можно было увидеть маленькую точку света из соседкиной квартиры в обновленной дыре. В тот же час Антон повинился перед супругой, и заявил, что это соседка во всем виновата, что это из-за её криков член его стал недееспособным, и Полина заявила, что утром же постарается поговорить с соседкой и попросить её не кричать в вечерние, ночные и утренние часы. Из затеи ничего не вышло, соседка двери не открыла, а крикнула только:
- Нет, 29 лет в одиночестве! Пли, бля.
Вернувшись домой, Полина опять ожесточенно принялась ковырять стену. Антону нравилось, что теперь она хотя бы не против него злится, и он Полину поддерживал, разругался что-то на соседку, постучал ей в стену, поорал, чтобы она заткнулась, и так чего-то разошелся, наслаждаясь своей яростью, что плеснул в стену остатками чая, норовя попасть в дырку в стене. Полина захохотала, и ожесточенно принялась ковырять мокрый цемент. Мокрым он поддавался лучше, и от этой мысли молодожены поймали такую смешинку, что потеряли на некоторое время свой интелегентный налетец, без которого из дому не выходили, как иная девица без косметики. После пяти минут орудования пилкой, а потом и карандашом, и двух чашек горячей воды, принесенных Антоном, Полина расковыряла    дырку насквозь, выходное отверстие её до размеров замочной скважины, в которое можно и нужно было наблюдать за перемещениями сумасшедшей соседки по комнате. А перемещалась она из угла в угол, с совком и веником в руках, лохматая и страшная как ведьма, все время порываясь подбежать к дырке в стене, из которой на неё сыпались ругательства и куски штукатурки, чтобы прибраться, подмести. На этом Полина не остановилась, и вскоре в дырку можно уже было просунуть черенок от швабры, что Антон и сделал, и работал им взад вперед, разрабатывая дыру и представляя себе половой акт, анальный, неизведанный, грубый, грязный и дикий.  Соседка подскакивала к швабре и колотила по ней совком и веником.
- Врешь, не возмешь! – кричала она, - 29 лет в одиночестве! Ни один режим, ни один!
Полина и Антон с чувством собственного превосходства по-свински ржали, наблюдая за умалишенной. Но потом она вдруг остановилась, повернулась к ним спиной, задрала халат, под которым ничего не оказалось, нагнулась и встала раком, вопя при этом:
- Вот вам, вот вы что от меня получите!
Вот тогда Антон пришел в себя, его  в жар бросило и размазало  его приступ идиотизма по его собственным комплексам.   Ягодицы соседки были скупы и жилисты, а анус сухой и свирепый, но все равно обворожительный, он, конечно, не привлекал так, как анус Марь Олеговны, но ущербная беззащитность   его обладательницы Антону импонировала и возбуждала. Так или иначе, анус соседки привел Антона в чувство, вернул на землю, так сказать, и, заткнув газетой дырку, молодожены, сплоченные общей шалостью, ушли пить чай. Полина сказала, что будет бороться за антоново сексуальное здоровье, и останется с ним до конца. Слова эти дались ей с трудом, но Антон возрадовался и обещал завтра же проверить простату. Марь Олеговна и тут подсуетилась, и сей же час созвонилась со своей знакомой врачихой и  записала Антона на узи.

Но Антон, конечно же, не знал, как проверяют простату, и в том нет его вины, прежде ему делали узи печени и почек, и это его никак не торкнуло, и не оставило никаких особенных воспоминаний, а вот узи простаты переменило его, осмелюсь сказать, что из кабинета узи он вышел иным Антоном. 
 Специалистом по узи была мясистая хмурая женщина с густо и криво намазанными красной помадой губами, а рядом с ней сидел сухощавый прилизанный молодой человек, выполняющий обязанности медсестры. Этот молодой человек окинул взглядом Антона с головы до ног, а врачиха же даже взглядом в лицо не удостоила, а наградила быстрым строгим взглядом в район солнечного сплетения, с легким оттенком брезгливости в повседневном своем тоне поинтересовалась качеством утренней антоновой дефекации, а потом кивнула на кушетку, наполовину перегороженную ширмой и приказала раздеваться. Антон робко принялся расстегивать пуговицы на рубашке, а мясистая врачиха ухмыльнулась всё так же, не поднимая на него глаз, и тогда он все понял. А ещё понял все он, потому что ему велели встать раком на кушетку, и оттянуть рукой левую ягодицу. Голова Антона заполыхала изнутри от гаммы чувств, её охвативших, покрылись мелкими красными пятнами и ледяной испариной от волнения и ужаса ладони и лицо, заколыхалось сердце, и туго-натуго сжался сфинктер, когда к нему прижался напористо и профессионально облаченный в одноразовый обмазанный гелем латекс, ультразвуковой датчик, похожий на тонкий и угрожающе длинный черный член с дерзко вздернутой вверх головкой.
Врачиха требовала от Антона, чтобы он расслабился, молодой человек-медсестра манерным фальцетом буднично рассказывал своей коллеге о поездке на дачу, о засолке огурцов и что такое каперсы, ничуть не интересуясь пациентом. Врачиха слушала внимательно, зондируя антонову прямую кишку и изучая на мониторе его простату. А Антон, он нелепо белел и холодел на кушетке лишенным невинности задом, полыхал сердцем и головой и прислушивался к ощущениям внутри себя. Ощущения были неоднозначные, и если отбросить разные угнетающие мысли, то не лишенные приятственности ощущения. Ему даже вдруг вспомнилась Марь Олеговна, и показалось, что дышать стало труднее, а датчику теснее из-за, черт бы его побрал, предательского прилива крови к стенкам прямой кишки и пенису. Позже, когда Антон уже оделся, врачиха впервые взглянула ему в лицо, молодой человек тоже взглянул и протянул справку, а врачиха сказала:
- Можешь успокоить свою мать, простата твоя в порядке.
А Антон, нервно переминаясь с ноги на ногу, энергично и неестественно громко произнес, словно его уличили в чем-то нехорошем:
- Марь Олеговна мне не мать, она моя  тетка. Но она мне не родная, она жена моего покойного родного дяди. Как он умер, мы с ней вместе стали жить, когда мне исполнилось восемнадцать. В смысле, я в её квартире, потому что я из многодетной семьи, у нас плохие жилищные условия. Иногда я называю её мамой, потому что у неё нет детей, и ей нравится, когда мы её так называем. Мы с Полиной.

Врачиха и молодой человек-медсестра ошарашено посмотрели на Антона на прощанье и Антон не помнил потом, как оказался на улице и не помнил даже, как оказался дома. Помнил только, что домой он пришел пешком, не воспользовавшись даже маршруткой, но так быстро пришел, что как будто проехался на маршрутке. Тут же на него набросилась с расспросами Полина, но он почти не слышал, что она говорила, погруженный в свои мысли, воспоминания и ощущения. Фантомные ощущения, ему все казалось, что ультразвуковой черный член движется внутри него, исследует, то болезненно прижимается к одной стенке, то медленно скользит вниз и мягко влажно выползает, оставляя антонов анус пустым и обескураженным. Полина обиделась на невнимание Антона к ней, на то, что он не слышит её слов, а Антон раздраженно отозвался, и терпению супруги пришел конец, она вспылила,   оделась, покидала в сумку косметику, зонтик и книгу, в которой хранилась в засушенном виде  подаренная ей её первым мужчиной гвоздика и заявила, что уходит навсегда. Антон не расстроился, т е  почти не расстроился, или не расстроился так сильно, как должен бы был по идее. Он даже сам удивился, что по поводу ухода Полины в душе его было абсолютное безразличие, и тихо удивился тому, что ему вдруг захотелось погулять в одиночестве и подумать. Что он и сделал. На душе было спокойно, и вовсе не грустно и не больно от расставания с такой прежде горячо и страстно любимой женой. Теперь она ему казалось совсем иной, холодной, пустой и глупой, чужой, неестественно громко стонущей, картинно выгибающейся, пошло открывающей рот. Вернувшись в мягких сумерках домой, он увидел полоску света под дверью своей комнаты, от настольной лампы. Полина вернулась. А Антону вдруг захотелось, чтобы свет горел по другой причине. По любой другой причине. Неохотно и осторожно он подошел к двери и тронул её рукой,   она инерционно поползла вперед и в сторону. Дыхание перехватило. На его с Полиной кровати на четвереньках стояла Марь Олеговна, и смотрела  в дырку, продолбленную в стене. Заметив Антона, она вздрогнула, лукаво улыбнулась и помахала ему  разноцветной газетной затычкой, которую вытащила из стены, чтобы понаблюдать за сумасшедшей соседкой.
- Иди сюда, - шепнула она и поманила рукой. Антон встал на четвереньки рядом с ней, потянулся лицом к дырке, и коснулся щекой её пухлой щеки и щекотных кудрявых волос.
- Смотри, смотри, - сказала она, и он, улыбнувшись, кивнул, хотя ничего не видел, потому что она не двигалась и не давала ему посмотреть. От неё пахло сыром  и рыбой, под тонким ситцевым платьем не было ничего, и у Антона закружилась голова, захолодело в животе, и штанишковый птенчик   томно заныл, распрямляясь. Голова его словно оглохла и ослепла, словно на ней была одета стеганая ушанка, и словно он утратил 50 процентов зрения.
- Мы с Полиной  всё, кажется, - сказал вдруг Антон, трепеща и задыхаясь, и почти не слыша своих слов, и сам дивясь, отчего это, а потом рука его вдруг оголила Марь Олеговне зад, отчего та резко выпрямилась, заболтыхав под платьем сиськами, прижала зад к пяткам и вскрикнула слабо.
- Нет, нет, - запротестовал Антон.
Рука его проскользнула меж её чуть вспотевших, как сыр, забытый на солнечном подоконнике, ягодиц, и погладила   тоже влажный анус, который Марь Олеговна сжала, руками неловко отстраняя Антона, и оседая на левую ягодицу, поневоле раскрывая перед ним бедра и половые органы. Антонова рука выскользнула из-под неё, очки с него слетели, моментально он расстегнул штаны и явил перед ней член. Лицо её выразило неодобрение и неприятие и, кажется даже страх, и тут Антон взмолился:
- Пожалуйста, пожалуйста.
И не теряя времени бросился на неё, подмял под себя, и лежа на её огромном мягком теле, целую её большие, влажные губы, соленую шею, мягкую большую грудь, вытаскивая каждую поочередно в вырез рыхлого, трещащего по швам старого платья. И она стонала и кряхтела и шевелила в воздухе ногами, как беспомощная божья коровка, опрокинувшаяся на спину, поначалу казалось, что стонала от боли, когда он острыми локтями упирался в неё, или худыми коленями умудрялся прищемить ей ляжку, или чересчур глубоко втягивал в рот нежные соски и кожу шеи, а потом она начала дышать тяжело и стонать от удовольствия, и того же темного наслаждения, что владело им и овладевало теперь   ею.
И всё время она умоляла его прекратить, но он её, разумеется, не слышал, и продолжал. Терся членом о мягкие внутренности её бедер, о живот, о шерстяной лобок, о смачно хлюпающие при давлении на них и  раскрывающие свои горячие   тягучие секреты, половые губы.
 Покорившаяся, поставленная на кровати на колени, она вскрикнула, когда его член, обмазанный её обильными соками и наспех увлажненный его слюной, ворвался в её анус и беспощадно и нетерпеливо задергался внутри, при каждом движении шлепая  по половым губам яйцами.
Руки Антона обвили её, одной он мял качающуюся как маятник и бьющуюся о живот и подбородок  грудь, и другой массировал ей между ног, остервенело скользя пальцами по упругому   крупному клитору, простирая пальцы   в её эластичное жирное лоно. Марь Олеговна хрипела под ним, обливаясь потом, приклеиваясь спиной к его щуплой студенческой груди, и бешено стонала с ним в унисон, и даже на удивление  внимательный, сконцентрированный глаз сумасшедшей соседки, приникший к дырке в стене и наблюдавшей их борьбу на кровати, а потом и коитус, не смущал никого.
В момент Марь Олеговниного оргазма, сладостными спазмами сковавшего и влагалище и прямую кишку, сумасшедшая соседка хрипло выговорила, прижав набухшие от возбуждения губы к дырке:
- Пли, бля, пли.
И даже это не смогло помешать Антону получить свою долю долгожданного восхитительного облегчения.  А в дверях стояла бледная Полина и ловила ртом воздух. Отдышавшись на потной спине Марь Олеговны, счастливый Антон повернул голову и увидел её, но ему было уже все равно.