Белокурая индианка. Часть 1. Мореходы
Жрец упал от страха на колени:
– О, царица, кодекс на оленьей коже рассказал о заговоре звёзд. Этот день
настал, и символы иероглифов посылают беды на индейцев. Не казни раба, его
отвергло Солнце: посылает знак, что будет мрак, коли вдруг палач разделается с
жертвой! Подожди, какую весть несёт большая лодка, что стремится к нашим
берегам?
А корабль, как Абарис[1] на стреле волшебной, выплывал из океана огненным
пожаром, подчиняясь разуму мистерии.
Грустная Елена подошла к Алёше, протянула руку и сказала:
– Смерть твоя надела мех енота, исколов себя иголками, ушла в леса. Ты, наверно,
крепче сплава меди с оловом. Мужеством своим всех покоряешь, Удивляешь нас, как
перья гарпии.
Тот корабль за тобой явился? Ты хотел вернуться к матери своей? Я тебе дарю
свободу, как бизону, что спешит на север летом и бежит галопом, рысью, что и
лошадь не догонит вслед. Можешь взять каноэ с вёслами. Поплывёшь к проклятым
бледнолицым. Пусть оставят нас в покое. Пусть уйдут отсюда навсегда. Нам,
индейцам, нечего терять. Послужить богам – святое счастье! На алтарь повергнуть
всех рабов. Жрец разрежет грудь на части, вырывая сердце, проливая кровь! Мать
богов добрее станет.
Для ацтеков нет войны обогащенья[2]. Храм, хранитель мирозданья, рад услышать
вопли мщенья. Упиваясь местью, мы расскажем о садах, дворцах.
Сжигая заживо, наши города разрушили испанцы, подлые конквистадоры. За
богатствами приплыли из Европы вместе с пушками и ружьями, облагая племена
индейцев данью и коварством подкупая их. Даже вождь ацтеков Монтесума[3],,
доведённый до отчаянья Кортесом, стал изменником, и был убит за это в ночь
печальную своим народом.
Жадные испанцы размножались, словно змеи. Нет теперь культуры древней Мексики.
Наши памятники превратились в камни. Книги мудрые сжигали на кострах алчные
монахи. А индейцы, как рабы, работали на их полях, чтоб кормить креолов на
асьендах, и по прериям ловили диких лошадей. Приучались ездить на мустангах,
чтоб скрываться от захватчиков в горах.
Ты не виноват в несчастьях наших, и тебя я отпускаю с миром в память о моём отце
погибшем. Пусть тебя увидит мать седая, радостно прижмёт к своей груди. Завтра
утром будет бой последний, если чужеземцы вдруг осмелятся захватить сокровища
моей страны. Стрелы, смазанные ядами кураре[4], полетят потоком бесконечным.
Коли будешь с ними заодно, я сама воткну в тебя вот этот нож, что был выкован
уральским кузнецом, за предательство, но, бог с тобой, уходи сейчас же с глаз
моих.
Огорчённая Елена замолчала, а с ресниц её скатилась вдруг слеза, но Алёша с ней
не согласился и сказал в ответ:
– Напрасно отпускаешь в этот грозный час меня. Разве я могу на произвол вас
бросить, плыть туда, где неизвестность ждёт, затаившись, как гиена, ожидая
трупа? Если поднимусь на палубу, то добровольно стану пленником и не смогу
помочь. Может быть, меня повесят на одной из рей и, смеясь, ударят из орудий, а
потом пойдут на штурм, убивая стариков и женщин.
Нет, царица, эта участь не по мне. Я готов на всё, чтоб не пролилась кровь.
Разреши узнать, что привело сюда корабль? Эта ночь – спасение для нас. В час
вечерний не рискнёт разведать берег самый из отважных моряков, даже если от вина
пьяна команда.
Надо нам разжечь костёр на высоких скалах с острова соседнего, я оттуда судну
передам сигналы, что здесь англичане терпят бедствие. Что их в море вдруг
настигнул шторм, баркентину выбросил на рифы, что они нашли в пещерах золотые
слитки, их на всех, кто им поможет, хватит.
Вот тогда, ручаюсь головой, моряки не станут ждать, когда придёт рассвет. Выпьют
рома, бряцая серьгами, сядут в шлюпки с факелами и, мозоли натирая в потные
ладони, понесутся по волнам навстречу своей смерти. А индейцы в это время
незаметно и без шума к кораблю пристанут и поднимутся на борт. Им останется лишь
перебить охрану, что оставил жадный капитан. Мы захватим бриг, ударим залпом,
разобьём беспомощные шлюпки. Если выпадет удача, у нас будет свой корабль.
– Умный план придумал англичанин, почему тебе так дороги ацтеки, что готов
предать ты бледнолицых ради нас? Разве стал ты нашим другом или братом? Я тебе
не верю, ты коварен. Как змея ужалишь ночью. Всё же принимаю твой совет,
поплывём с тобой на дальний остров вместе. Пусть зажгут костёр до неба мои
воины, если ты обманом замышляешь что-то, я, как гуанако[5], злобу выплюну в
лицо, и моя слюна к тебе прилипнет жёлчью…
Мрак сгущался, в небе заблистали звёзды. По волне неслышно понеслось каноэ. А
индейцев, с боевыми красками на теле, освещала яркая луна. Отдыхал на рейде бриг
безмолвной тенью и не знал, что приближается опасность. Запылали вдруг костры на
острове, факелом размахивая, кто-то звал на помощь.
С корабля ответили, опустили шлюпку в воду. Затаились в темноте индейцы. К
берегу пошёл Алеша, чтоб заговорить угрюмых моряков. А когда пристала парусная
лодка, он кричал, бежал навстречу. Голоса их относило ветром. Хмурая Елена,
обратив внимание, что без меры рад презренный пленник, побоялась, что он выдаст
их, пожелала отомстить.
Натянула лук, прицелилась, задержала пальцы на мгновенье. Чёрная стрела ещё не
улетела, как Алёша, вдруг размахивая ей руками, побежал назад.
Дрогнула царица от сомнений: разум жаждал мести; бросив лук на землю, сдерживала
гнев, а сердце наполнялось болью.
А когда Алёша был в пяти шагах, бросила в него копьё, попав в плечо.
Англичанин не упал, шатаясь, подошёл. Он руками вырвал из плеча копьё, по
которому хлестала струйкой кровь:
– Что же ты наделала, царица? Я же весть хорошую принёс! Не пираты эти моряки, а
наши земляки, русские купцы-первопроходцы. Твоего отца знавали в прошлом.
Ослабев от обнажённой раны, закачался вдруг Алёша и упал.
А Елена, обхватив виски руками, с тихим стоном опустилась вниз, прикоснулась до
его груди, чтоб услышать бьётся ль сердце у Алёши. Молвила вдруг голосом глухим:
– Положите раненого в лодку осторожно, ждите, я приду к крутому мысу.
Гордая царица к берегу направилась одна, там, где находились белые пришельцы из
далёких городов империи Российской.
Величавой поступью, с лицом прекрасным легендарной Афродиты подошла Елена,
моряки колени преклонили пред её сверкающей красой чудесной. В платье заблистала
брошь с рубином красным, и серебряный отсвет луны играл на браслетах с розовыми
бриллиантами.
Волосы её, как нити звёзд, лучились светом, а глаза надменные мутились от
печали. Выжидала, что расскажут мореходы ей.
– О, царица, не прогневайся на нас, мирных странников седого моря, опустили
якорь становой возле царства твоего, не вымолив согласия. Мы не станем омрачать
покой. Поневоле не задержимся в гостях. Послезавтра днём поднимем паруса и
отправимся путём известным, держим путь мы на Охотск от Аляски русских
поселений.
Надобно в бочонки нам налить водицу, коли бьют на острове студёные ключи, да
немного заготовить дичи, издержали свой запас еды. Дабы нам по-божьи разрешишь,
не прикажешь тотчас удалиться, мы немного поохотимся на зверя и тебе преподнесём
дары, чтоб обиду не держала лихо на бродяг, приписанных к купечеству.
Поклонились низко люди бессемейные. Разве можно отправляться в край чужой, зная,
что рыдают от страданий жёны, плачут дети по отцам-скитальцам вечным?
А царице просьба впрямь забавной показалась, улыбнулась, до чего наивны
простаки. Совестятся, значит, нет нахальства, не стыдятся рассказать о чистой
правде, оробели, как перед высшим существом. Хорошо, что не таится злоба в
грешной плоти.
Чувствует, что нет в словах лукавства. Люди честные, не разбойники. Речи
льстивые, хоть повадные, но пристойные соблазнили её душу добрую. Отнеслась
благосклонно и ласково к просьбе маленькой. Разговоры её отвлекали от кручины,
что иссушивает, как лучину. Враз слепыми станут очи голубиные от тоски и грусти
безотрадной.
– Позволяю погулять и поохотиться. От напасти и индейцев непокорных в путь даю
вам провожатого. Пусть ваш труд аукнется почтённой славой, вспыхнет ярко порох в
ружьях ваших. Зверь лесной не разбежится после выстрелов, коли метко будете
стрелять. Помогу я вам доставить пищу. Воины мои ловчее волчьих стай, стрелы в
зверя полетят бесшумно, быстро.
– Не взыщи, царица, на словечки вздорные. Мы, охотники с земли Сибирской
северной, на шумок стрелять привыкли глазом зорким в белку, хоть в оленя, стоя и
с колена, в живность, а не в камень метим дробью. Нам не грех, а честь побыть на
острове, чтоб потешиться охотою желанной. Ты позволь нам насладиться от азарта
радостью. В море мы устали от безделья, там под шум волны до сна укачивает.
– Хорошо, не буду вам мешать. Вы в лесах найдёте дичь высокую. Кто из вас пойдёт
со мной, я в подмогу дам вам воина. Это сын жреца с оленьими рогами. Он покажет,
где пасутся козы, где журчат подземные ручьи с ледяной водой прозрачной. И
Елена, волосы платком прикрыв, ожидала, что ответят молодцы.
– Я, царица, провожу тебя, – вызвался купец в заношенном кафтане, – не смотри,
что изорвалась одежонка, не воры, что, побросав покражу, точно подберихи ходим с
поднятым подолом. Наш казак донской Емелька Пугачёв дарит волюшку, к себе зовёт
народы разные. Мы гонцы его, плывём по всем морям, чтобы исповедать веру,
распознать добро от зла на белом свете.
Вздрогнула Елена, им ответила:
– Разве русскому народу жить на свете тяжело? Вас не гонят от земли, как нас
испанцы. Наша Родина в далёкой Мексике. Острова с вулканами ещё спасают, как
пристанище с последнею надеждой. Кто же защитит индейцев? Разве сможет бог
свободы Пугачёв протянуть нам руку смелую и принять к себе людей отверженных?
– На борьбу готовится казачий люд. Государь скрывается на Я;ике, Манифестом
награждает: реками c вершин до устья, и землёй, и травами, порохом и хлебным
провиантом всех, кто верит в истинного батюшку-царя. Подлая жена Екатерина
захотела отравить, только выжил он и странствует по миру как простой казак с
донской станицы.
– Почему он принял имя новое? Коли царь, зачем таился столько лет?
– Эх, царица, ты не знаешь подлой знати, как легко плетутся во дворцах
перевороты. Офицер Мирович[6] пленника из крепости спасал, да его солдаты
закололи. Мог погибнуть раньше времени и Емельян – царь народный, ежели не
схоронился, не дождался взрыва гнева от налогов, чтобы свергнуть прочь
Екатерину.
– Чем же я могу помочь царю-изгнаннику? Против пушек и картечи только копья,
стрелы, пыл воинственный индейцев, зов победный с первобытной дикостью!
– Нет, царица, нам нужны отважные сердца, а индейцы не боятся смерти. Отпусти их
с нами, пусть снимают скальпы с жирных лбов господ-помещиков.
Призадумалась Елена, знаком подала, чтобы вслед пошли за ней.
Возле скал, где в пену бурную разбивались волны с гулом, растекаясь на песок,
обратно в море убегая, лишь один холодный мрак ожидал царицу с рокотом гнетущим.
Ни индейцев, ни Алёши и каноэ нет. Их следы давно прибой слизал. Изумлённо
замерла Елена, где же воины из племени ацтеков, что-то здесь не так?
Не найдя ответа на вопрос начальный, вдруг нахмурилась царица, повернулась к
морякам:
– Вам грозит опасность не с подводных рифов, как бы не напали на корабль,
захватив его в ночи хитростью и силою.
– Кто же может сделать это, разве ты, царица, умышляешь зло на нас, что же рядом
нет твоих индейцев?
– Я на это не способна. Впрочем, время вам терять нельзя, возвращайтесь к вашей
лодке и гребите побыстрее, укрощая волны.
– Мы тебя возьмём с собой, грех большой бросать друзей на произвол, вражеским
лазутчикам приманку. Не в обычае у русских моряков оставлять в беде цариц
изящных, нас за это проклянет наш капитан.
Гордая Елена уступила просьбе благочинной, села в шлюпку, мучилась в тревоге:
«Разве мог Алёша с ней так поступить? Можжет, не такая рана грозная, что решил
с индейцами корабль захватить, а её отдал в заложницы…»
В сумраке виднелся бриг с прямыми парусами, на корме и на носу, на кичке в
лампах жестяных огни мерцали, на волнах маячили неясно.
Моряки подплыли к борту близко и, держась на вёслах, крикнули наверх:
– Эй, на бриге, слушай!
– Есть! – ответили им с палубы в ответ.
– Сбросьте «ложки», дабы нам подняться!
Лесенка верёвочная полетела вниз. Отпуская руки с леера на кубрике, бледная
Елена, встретив капитана, первый шаг свой сделала ему навстречу, смело глянула в
его глаза.
Шкипер честь отдал особе царской, в капитанскую каюту отобедать пригласил.
Моряки, усилив вахту, на посту стояли в караулах. Высыпав картуз с зарядом
пороха, закатили ядра в дуло пушек…
Свет от восковых свечей литых трепетался и дрожал, а царица слушала рассказ про
отца из уст купцов, его сообщников.
– Двадцать лет тому назад бот купеческий разбился у Аляски… Твой отец Арсений
был достойным моряком. В молодости шёл по плесам бурлаком в ватаге. С ложечкой
на шляпе потянул он лямку ходоком по Волге, с красною рубашкой. В кабалу на всю
путину настоящим мастером. Выбился он в лоцманы и скопил деньжат. Стал
проводчиком судов через пороги. По его команде мы закидывали якорь, коли судно
шло завозом…
Минуло не так уж много лет, на Демидов счёт, играя, брали мы в залог, для себя
товары покупали и уральский лес на плотах сплавляли. Собирались плыть к
заморским берегам. А когда открыли северные земли, то к Аляске потянуло русских
мореходов…
Твой отец родной покинул край, с детства жил в донской станице. Там не раз
скрывался русский царь, избавитель наш от бед великих. Внук Петра, его казнить
хотели богачи лишь за то, что близок он к народу. В здравом благомыслии порядки
добрые на казачий круг хотел ввести.
Капитан открыл сундук с горбатой крышкой и со дна достал наборную сбрую конскую
с серебряными бляхами. Он её Елене показал:
– Это дар отца, покойного Арсения. С ним на выгоне пасли мы жеребят.
Приключилось раз, мы возвращались вечером, у оврага, там, где берег был крутой,
в темноте на нас напали волки. Отбивались, как могли, от них нагайками. Волки
злобно ляскали зубами и стремились жеребёнка завалить. Кинулись испуганные
лошади, понесли нас на отмытый яр. С высоты обрыва полетели в воду. Плыли кони,
фыркая, по речке. Не решились волки прыгнуть вслед. Мы, держась за повод и за
гриву, сдерживали пыл горячих и ретивых. От воды холодной поднимался пар. Впору
выплыли на берег и спасли табун от лютого зверья. Поменялись мы уздой на память,
чтоб помином крепким не забыть тот день.
А теперь уздечку и седло я тебе верну, индейская царица. Пусть под ней походит
конь нетряской рысью или иноходью плавной быстрой, ублажая волю, прихоти твои. И
ещё дарю тебе я платье амазонки для прогулок в верховой езде, также платье с
лентами и кружевами, да парчовый сарафан, головной убор с небесной бирюзою.
Старый капитан от счастья прослезился, он, целуя крест, на верность присягнул:
– Я слуга покорный, вспоминая друга, за тебя готов отдать под старость жизнь.
Коли хочешь, увезу тебя в Россию, там тебя с надеждой встретят земляки…
От волнения Елена горестно вздохнула и хотела возразить, как снаружи вдруг
раздался выстрел, загудел тревожно колокол ударом рынды.
Распахнулась дверь без стука, забежал матрос и громко крикнул:
– Капитан, индейцы за бортом! Стрелы огненные зажигают судно!
Повинуясь чувству смутному, вышла вслед за ними нерешительно Елена. Ветер не
тревожил паруса. В эту ночь корабль был на дрейфе, чуть тащился по волнам и
удерживался якорем на месте.
Из пучины вод морских, устрашая острием трезубца, кажется, поднялся сам Нептун.
Стрелы, молнии Юпитера, посылал на мачты, реи, зажигал огонь. А индейцы на
каноэ, ввысь взлетая на шестах, вмиг прыжком кидались к палубе, руки их
цеплялись за канат, но не дрогнули от воя глоток диких моряки отважные. И
непрошеных гостей поднимали на штыки, сбрасывали в море.
А царица, вырвав из рангоута горящую стрелу, вскрикнула от ярости и злости:
– Подлые тлинкиты!
Вмиг, увидев, как схватили русские купцы одного индейца, подбежала к ним.
Выхватив кинжал из ножен, захотела своеручно заколоть.
– Раб презренный, ты узнал меня, королеву островов с лесами и лугами?!
Перепуганный индеец задрожал, с изумлением смотрел в глаза, унывая от внезапной
встречи, ждал покорно своей смерти.
– Так скажи об этом всем индейцам, чтоб ушли отсюда прочь! – и, схватив его за
горло, вдруг столкнула в бездну вод туманных.
Полетел несчастный, не издав и звука, вниз. Моряки невольно улыбнулись. И,
разгладив пышные усы, палили с ружей. Раньше штиль индейцам помогал, а теперь
каноэ относили волны в море.
Капитан команды отдавал:
– Марсовые к вантам!…
Моряки рассыпались по реям, раскрепляли паруса под ветер. Бриг лавировал и
уходил от гибельной атаки.
Не по силам краснокожим с ветром потягаться, вмиг отстали, растворились в
мрачной мгле.
А Елена от стыда, обиды и досады воспалилась гневом. От вражды тлинкиты вдруг
впотьмах напали. Вновь развязана война! Островной союз племён распался. Где же
жрец, Алёша, наконец? Может быть, они давно убиты! Мысль об этом ей казалась
пыткой.
Только заяснилось небо на востоке. В смутной пене завитки, барашки волн бились
об отшивку судна, разбиваясь в гребни. И волненье моря чувствовалось сердцем.
Что же будет с ней?
Капитан взглянул в трубу подзорную, передал её Елене молча.
Хмурая царица глянула на остров, там на берегу стояли на коленях жрец и верные
ацтеки. Все они молились Солнцу, чтоб вернулась к ним царица. Атиола, вождь
тлинкитов, тоже руки к небу поднимал.
Вновь Денница погасила звёзды в небосводе. В золотых лучах блистала зыбь
морская.
– Возвращайся к ним с любовью божьей! Доброй славы ждёт Екатерина, составляя
свой наказ дворянству, да простой народ её как немку отвергает. Не чета тебе,
заносчива, упряма. Обижает нас купцов изрядно.
Капитан, раскуривая трубку, затянулся сладостным дымком…
И на шлюпках под охраной моряков заморских с ветром- нордом на заветный остров
дружбы высадился вскоре плавной ратью небольшой десант.
Исчезновение
Любопытные индейцы их встречали. А купцы подарки не жалели. Женщинам давали
украшенья: кольца, бусы и цепочки, зеркала и гребешки, ленты, пряжки, башмачки,
лоскутки от ткани яркой. Детям: дудочки, свистки с петушками глиняными и потешки
разные.
Для мужчин товар особый: топоры, ножи и пилы. Первый раз увидев кованые гвозди,
с умиленным чувством пробовали их на зуб, прятали за щёки, чтоб пришельцы не
забрали.
Но когда им дали иглы с нитками, проколов для виду парусину, удивленью не было
конца. Так забылась ночь вражды. К вечеру луна на небе стала серебристой. Воины,
надев браслеты, ожерелья из костей, из ракушек, кораллов, танцевали в пламени
костра.
А Елена в окружении вождей сидела, угощала моряков напитком из плодов хмельного
отвара клубней маниока[7], что привозят им из южных тропиков мирные индейцы с
дебрей Амазонки.
За беседой обходительной невзначай вдруг вспомнила царица об Алёше, приказала,
чтоб пришёл к ней сын жреца. Сбившись с ног, ацтеки не нашли его, и никто не
знал, куда девался воин с гордыми оленьими рогами. Вместе с ним исчезла вся
охрана, что с Еленой плыла на каноэ. Без вести пропал несчастный англичанин.
Праздник омрачать не хотелось в этот час Елене. Отложив дела, назначила совет
вождей в день полёта молодых орлов, что бросали вызов морю, бросившись со скал.
И индейцы весть об этом разносили в нитях с раковинами.
Моряки занялись промыслом. Сети ставили на рыбу красную, на косяк тюленей.
Разошлись по действенным лесам, диких коз постреливали. Быстрая Стрела указывал
им тропы. Юный воин был отважным, дерзким. Русские охотники за ним ходили
следом. Как-то раз, в погоне за оленем, вышли к водопаду, что сливался с озера
потоком бурным в море.
Зоркий глаз индейца вдруг заметил странный свет на камнях. То лучи от солнца
заблистали от каких-то непонятных знаков на береговом утёсе скал, что окружали
озеро со всех сторон.
Быстрая Стрела их раньше не встречал, в этом месте был впервые.
Здесь вода сливалась с шумом вниз. На запруде был заслон подъёмный из щита
сосновых брёвен, что держали воды речки горной.
– Снизим уровень плотины, путь продолжить сможем мы каменистой крутью, краем
озера, чтоб не бить напрасно ноги, –предложил товарищам Василий, молодой матрос
с команды.
– Дело верное ты говоришь! Этой цели служит, видно, гать, дабы воду можно было
слить, по излучине пройти.
Моряки подняли брёвна вверх за верёвки, что на них болтались, и вода помчалась
по стремнине, обнажая быстро берега. На одной из скал вдруг показался свод,
чёрным очертанием тревожа взгляд.
Доблестный индеец им сказал:
– Там живут, наверно, души мёртвых, не ходите, схватит вас за руки смерть,
отведёт к себе под землю!
Русские купцы не растерялись. Осенив себе крестом, дружно помолившись, к гроту
двинулись гуськом, ружья приготовив. И ацтек не отставал от них. Вход в пещеру
закрывала дверь с масками звериными.
– Это знак тлинкитов! – крикнул Быстрая Стрела. – Нам уйти скорей отсюда надо,
скрыть свои следы, чтобы нас тлинкиты не заметили. Мы узнали тайну племени, нас
убить за это могут раньше времени.
Моряки вернулись, опустили щит. Быстрая вода забилась, завертелась. Водопад стал
тише. А индеец спутников повёл по чаще леса, удаляясь от опасных мест.
Возвратившись, рассказал царице, и Елена приказала наблюдать незаметно за
таинственной пещерой…
День настал, когда собрались все вожди. На поляну сели возле храма. А верховный
жрец снял покрывало с зеркала. Засверкал в лучах шлифованный пирит. Жрец провёл
рукой по ярким граням. Бросил пыль с него в костер пылающий. Едкий газ клубился
кверху, разъедал глаза.
Задымилось зеркало туманом. Жрец упал, просил пощады неба.
– Духи гневаются на индейцев! На тропу войны тлинкиты встали! Захватили в плен
во время мира чужеземца и ацтеков!
– Это ложь, – сказал сердитый Атиола, – не тлинкиты в этом виноваты. Отрицать не
станем, мы напали на корабль. Кто же знал, что там гостит царица? С бледнолицыми
не заключали мир тлинкиты! Наше право было захватить их скальпы! Пусть отвергнет
жрец, что говорю я правду! Если нет, то я расторгну договор быстрым взмахом
томагавка, станем снова злейшими врагами!
И верховный жрец подал сигнал, чтоб ввели седую женщину, ту, что пряталась в
горах, как голодная индейка.
– Старая, что делала в лесу одна? Почему таилась от деревни?
Шамкая беззубым ртом, ответила старуха:
– Мой любимый сын исчез, его схватил Текур, говорили люди, но найти его я не
смогла. Где искать, не знала. Много лет рыдала горькими слезами. Сыновья Текура
подрастали на виду у всех. У врага в вигваме смех звучал. Грудь моя от горя
разрывалась. Я, не выдержав печали, незаметно подобралась к ним, чтоб отвар
растений ядовитых вылить в пищу. Но жена Текура, вытолкав рабыню, не дождавшись
мужа, стала жадно есть сама, отравилась и забилась в судорогах.
От еды не умерла, лишь телом искривилась. И похожей стала на уродку-жабу, да ещё
сварливей, чем была.
Сколько раз, схватив за волосы меня, по лицу царапая ногтями, отобрать хотела с
рук кальмара или устрицу на прибрежной лайде с ненавистью лютой. Не она, а я
нашла моллюски. С ней клубком сцепившись на песке, защищалась, как умела.
«Пугало лесное, от тебя таится даже зверь. Он свернёт с тропы и убежит подальше,
чтобы не встречаться!»
Мне в отместку развязала и она язык:
– Сын твой спину гнёт в подземном рабстве. Наконечники для стрел и копий
изготовит для охоты. Мой Текур добудет много мяса. Ты от зависти скорее лопнешь.
Ешь траву, и раковины мидий, и холодные грибы. Может быть, быстрее зубы
поломаешь!
И она ушла, а я оглохла от тоски. Я не верила её словам. Заметалась, словно
пойманная рыба. Не хватало воздуха спокойно мне дышать. Изловчилась раз и у
Текура я стрелу украла. Наконечник из зелёного нефрита пальцы мне теплом согрел.
Это сын мой весточку послал. Стала я следить, попытки были тщетны. Вскоре был
Текур убит. Я совсем осталась без надежд. С той поры прошло так много лет.
Позабыла я, как выглядит мой сын. Юношей любила его сильно. Храбрый, смелый, он
на скалах рисовал разные фигурки и зверей забавных. Он умельцем был искусным и
красивым. Мог всё делать: тёсла и рубила, талисманы, украшенья. Имя гордое
носил: Алмазная рука, и его индейцы не забыли.
Голову старуха повернула к свету, обратилась к Атиоле:
– Выслушай презренную, о мудрый вождь, позови сюда Пантеру Чёрную.
– Хорошо, старуха, пусть придёт на свободный разговор с тобой сын умершего
Текура!
И Пантера Чёрная с ухмылкой злой вышел из толпы, держа в руке копьё. Белый,
словно снег, нефрит светился сверху.
– Люди, осмотрите лучше наконечник! Сын в неволе мой томится! Трудится в пещере
не на племя, на детей проклятого Текура и его семейство!
Закричали в гневе яростном индейцы и хотели умертвить обманщика.
Атиола не позволил им его убить:
– Отвечай, старуха нам сказала правду? Ты рабов в подземных залах прячешь?
– Врёт старуха, потому что мстит. Мой отец расправился с Алмазною Рукой лишь за
то, что воровал он ночью мясо! Мать его об этом знала и не раз варила краденое
на костре. Верить ей нельзя. Много лет она стремилась к мести! Наконечник я
добыл в борьбе. Кто его хозяин раньше был, мне неизвестно. Может быть, его и
сделал её сын когда-то. Разве я могу сказать, чего не знаю сам.
И Пантера Чёрная, довольный, что отверг рассказом подозренья, поклонился всем и
ждал, что скажет жрец. Он суда верховного страшился больше, нежели старухи, что
от горя выжила с ума.
Жрец вошел в алтарь, вынес изумрудную шкатулку. Обратился с речью к
соплеменникам:
– Кто не лгал нам никогда, ни на минуту? И кому индейцы доверяли, как себе?
– Женщине по имени Янтарные Глаза! У неё они чисты, как солнце!
Жрец с народом согласился:
– Пусть войдёт она в наш храм, озарит его своей улыбкой!
Молодая индианка с золотой косой, словно певчая синица, вышла с зарослей свидины
и направилась к вождям, села рядом со старухой и Пантерой Чёрной.
Жрец протёр рукой три камня. Их прозрачность удивила всех. Эти глаз слепящие
кристаллы он пред каждым положил на землю.
– Пусть с лучами Солнца в них войдёт Бог с небес, читая мысли и дела. Коли нет у
человека лжи и клеветы, камень знак не даст. Но коварство и расчёт заметит
сразу, вспыхнет и неправду нам укажет.
Ждали люди мудрого решенья. Белый свет, пронзая камни, не менял их цвет. И
Пантера Чёрная заметно ободрился, что ничем себя не выдал, даже бог молчит.
Приказал им жрец:
– Возьмите в руки камни, следуйте за мной по мраморным ступеням.
Все направились к святому храму. В тёмном зале по углам чуть тлели факелы,
освещая стены горным маслом.
Перед алтарём горел костёр. В пламени огня вода кипела в чаше медной. Люди, веря
в справедливость сверху символа с небес, Тецкатлипока, с ропотом глухим не
молвили ни слова.
Жрец взмахнул рукой, чтобы к чаше подошла Янтарные Глаза, опустила в воду
камень.
Девушка, покорно выполнив приказ, отошла к толпе индейцев. Камень приняла вода
безмолвно, не сердито. Жрец велел, чтоб подошла старуха. Женщина, по полу шлёпая
усталыми ногами, торопилась и споткнулась, к счастью, не упала и рукой дрожащей
камень положила в кипяток, обожгла себе немного пальцы. Промолчал бог Солнца,
грех её прощая. Бледная старуха облегчённо задышала, слёзы радости полились с
глаз.
Третьим к чаше шел Пантера Чёрная. Он напрягся, словно дикий зверь, и готов был
сжать проклятый камень, чтоб рассыпался он в порошок. Но усилия его, увы,
напрасны. Грани острые порезали его ладонь. За спиной его стояла смерть, хитро и
ехидно улыбаясь.
Камень, брошенный со злобой, вспыхнул вмиг, в синий жуткий свет он озарил лицо
индейца. Отчего Пантера Чёрная, глаза закрыв руками, вдруг упал на пол, забился
от припадка. Бог за воровство и ложь его увечьем наказал. Обратился жрец к
смущённому народу:
– Кто нарушит заповеди дружеских племён, договор ацтеков и тлинкитов, тот умрёт
по воле бога в муках гадких и постыдных, если ради роскоши изнеженной будет
добывать рабов во время мира на земле. Пусть вернёт свободу всем случайным
пленникам пещеры воин Быстрая Стрела!
Жрец индейцев вывел с храма, поклонился молодой царице.
Мудрая Елена обратилась с речью:
– Братья, сёстры милые, раздоры и скандалы нам мешают жить. Варимся в котле с
клещами и не знаем, что идёт война. А она страшнее наших битв, что проходят за
какие-то десятки скальпов. Наши острова уже давно, не спросив нас, захватили и
уже готовы обложить нас данью, чтоб работали мы, как рабы, дабы женщины богатых
бледнолицых тёплым мехом укрывались от морозов. Мы же добывали котиков и выдр
ради их забавы.
Главная опасность к нам крадётся с алчностью. Посмотрите на Пантеру Чёрную.
Подлые пришельцы сделали его чудовищем. Разве в правилах индейцев труд чужой
присваивать себе? Даже я, царица, пищу разделяю с вами и не выделяюсь пышностью
бессмысленной. Что же будет, если перестанем жить общиной, разбежимся каждый по
пещерам? Мы умрём от голода и не спасём детей.
Наша жизнь суровая велит объединиться и по-братски, что имеем, поделиться.
Подлые законы чужеземцев почитают собственность за святость. Эту собственность
они залили кровью, чтобы красть её безбожно у других людей. Властвует не труд, а
низость и жестокость. Как Геката[8] с ненасытным ликом, разбрелись они по всем
морям, открывая земли, убивают, грабят.
Бог проклятых, мученик Христос, вместе с дьяволом в аду за это их карает. От
мерзавцев только смерть спасает! Не совсем ещё безумно племя белых. Много добрых
среди них сердец. Жизнь иную для народа предлагают, и боится их не зря
Екатерина, что взошла на трон при помощи лукавства, мужа хитростью опередив,
будто он ощипанная куропатка. Не успела на огне его зажарить. Он, как лебедь,
вскинулся крылом, улетел на вольницу, на Дон. Собирает силы, призывает также
нас, коли дорога для нас свобода.
Так поможем русскому народу, храбрые тлинкиты и ацтеки!
Знайте, защищая от беды других, мы спасём себя от унижений. В одиночку мы
бессильны.
В это время Быстрая Стрела был уже у водопада. Он хотел поднять бревно, вдруг
тяжёлая рука легла ему на плечи, бросила на землю. Перед ним стоял Гривистый
Волк, средний сын Текура, самый смелый.
– Кто тебе позволил вторгнуться сюда? Здесь трава и камни для тебя чужие. Ты не
можешь прикасаться к ним. Убирайся, пока жив! – и Гривистый Волк поднял копьё.
Ловкостью ацтек его опередил, как пружина вверх подпрыгнул. Он ударил головой
противнику в живот, что Гривистый Волк, глотая воздух ртом, выпучив глаза,
перестал дышать. Быстрая Стрела успел его связать, прежде чем от боли тот
опомнился.
– Разве ты не знаешь, я пришел сюда по воле царской?! Атиола, старый вождь
тлинкитов, был согласен, что быстрее меня нет. Неужели сомневается Гривистый
Волк, что я справлюсь с лёгким порученьем? Где твой младший брат Гремучая Змея?
Засмеялся связанный индеец и сказал:
– Мой брат в пещере, для тебя готовит яд!
– Ты пойдёшь со мной, откроешь дверь?
Но тлинкит ему ответил:
– Нет.
– Хорошо, тебя с собой тащить не стану.
Быстрая Стрела все брёвна разбросал, обрубил верёвки и помчался дальше. Он бежал
быстрей, чем падала вода. Возле знаков тайных в глубину нырнул, дверь открыл
вовнутрь, чтоб поток воды в пещеру хлынул, смерть опережая. В той воде тонули
змеи, что клубками поджидали жертву, падая со стен…
(продолжение следует)
[1] Абарис – в греческой мифологии житель Гипербореи, прорицатель и жрец
Аполлона. Обходился без пищи и летал на волшебной стреле, подаренной ему
Аполлоном.
[2] Главная задача у правителей ацтеков – ведение войны, которая не преследовала
цель обогащения, а проводилась для служения богам. В этом кроется коренное
отличие войн ацтеков от войн, которые вели европейцы, имея целью расширение
территории, захват рабов, сокровищ. У ацтеков всё это отходило на задний план.
Причём, служение и почитание бога заключалось, в первую очередь, в принесении
ему человеческих жертв из числа пленников.
[3] Монтесума (1466-1520), правитель ацтеков с 1503; захвачен в плен Э.
Кортесом, призывал покориться испанцам, за что был убит восставшими индейцами.
[4] Кураре – сильный яд, получаемый сгущением экстрактов из чилибухи и других
растений семейства логаниевых. Содержит курарины.
[5] Гуанако – парнокопытное животное рода лам. Длина 1,2-1,75 м. Обитает в
высокогорьях Анд (Юж. Америка).
[6] Мирович Василий Яковлевич (1740-64), подпоручик Смоленского полка,
пытавшийся освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. Казнен.
[7] Маниок – род растений семейства молочайных. Кустарники и травы, редко
невысокие деревья. Св. 160 видов, в тропиках Америки. Маниок съедобный с
древности возделывают для получения тапиоки (крупы из крахмала клубней).
[8] Геката – в греческой мифологии покровительница ночной нечисти, колдовства.
Отождествлялась с богиней луны Селеной, богиней подземного царства Персефоной,
богиней Артемидой. Изображалась с факелом в руках, часто со змеями в волосах
(иногда трёхликой).
Свидетельство о публикации №210050100778