Обломов и виолончель

       Через месяц, развалив оркестр, Ярославский скрылся и ко мне подселили пожилого аспиранта – вокалиста Обломова.
       - Оставайся в Москве, чего грязь-то в провинции месить, - посоветовал Обломов мне после нашего шапочного знакомства.
       Обломов был флегматичен и лыс, сушил запревшие носки на батарее отопления и бегал по книжным рынкам. Уже через неделю я ставил ему голосовое вибрато. Обломов неуверенно запевал жиденьким худосочным баритоном, а я, дирижируя, кричал: - Качай  медленней!.. Быстрей!.. – и Обломов, надувая шею, раскачивал голос туда-сюда, пока не находил-не нащупывал что-то среднее между грубым ощутимым качанием и суетливым толчкообразным блеянием, - проступало ровное пульсирующее пение, и Обломов испуганно смотрел на  меня, боясь в одночасье утерять магический певческий кристалл.
       А когда Трибусьян женился и съехал, в комнате появился желтолицый Хосе, - мексиканский виолончелист. Занимался он мало, инструмент пылился в углу, а сам пропадал по столичным злачным местам. Затем Хосе отсыпался и, посвежев-побрившись, пилил уже вовсю на старенькой, но дорогой гнедой виолончели.
       Носки сушились, вибрато крепло, Хосе пилил и пил. Я готовился к отъезду на малую родину.