Бабушка

 Да что ж ты привязалась, неугомонная? Расскажи сказку да расскажи сказку. Не помнит бабка сказок. У бабки память сдуло. Нет, не потому, что бабка старенькая. У неё и у молоденькой памяти не было. В сельской школе как заставит учителка стихи учить – так прямо до слёз доходило. Пушкин там этот… Как его… Лермонтов… Некрасов, что ли, ещё какой-то был. Вот наказание с поэтами! Какой дьявол их толкал такие длинные стишки выдумывать.  Не могу выучить, и всё тут.
Хотя нет. Вру. Один раз всё-таки выучила. Так это что пережить пришлось! Задала учителка «Буря мглою небо кроет».  Ну, я неделю учила. Всё без толку. Только две строчки запомнила.
Выхожу, значит, к доске: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…».
И заглохла.
Учителка спрашивает:
- Усё, Маша?
Я вздохнула, говорю:
- Усё, тётенька. Как есть усё. Дальнейшее в тумане.
Ну, разозлилась, конечно, она на меня. Давай ругать на чём свет стоит. Мол, это даже первоклассники учат, а ты, такая большая девочка, и не можешь. Вот оставайся в школе. Запру я тебя, и, пока не выучишь, не выпущу!
    И что ты думаешь? Заперла ведь в классе. Ну, сижу. Плачу и учу. Учу и плачу. Пушкина с Лермонтовым разными нехорошими словами обзываю, какие от отца слыхала… Тут и Некрасову заодно досталось. И Гоголю, хотя он, кажись, и стишков-то не сочинял…  А вечер уже. Уроки закончились. Дети разошлись. И взрослые. Школа закрылась. Потому как –стучу, стучу, а никто не откликается. И шагов по школе не слыхать. Будто померло всё… Учителка забыла про меня. Она так-то не злая была, только тоже память не шибко, видать, соблюдала.
А январь. Холодно. Метель свистит, как соловей-разбойник. Мороз, понимаешь, к ночи крепчает. Школа деревянная, трещит вся, качается, дери её за ногу. И волки, представляешь, воют. Такого я страху натерпелась. Вот где, думаю, «буря мглою небо кроет»… Сижу, изревелась вся. Буря, значит, мглою небо кроет, а я матом крою Пушкина. Он, почитай, в гробу раз двадцать перекувырнулся, болезный.  Но – учу, понимаешь, учу стишки эти, и всё не так жутко, и время быстрее идёт…
Ночью мамка с батькой прибегали. В школу долбились. А открыть-то не могут. Без ключа. Батька так ругался, аж волки замолчали.
Ранним утречком прибегает учителка бледная. Дверь в класс распахивает и ко мне:
- Ой, Машенька, прости меня, дуру старую, беспамятную! Проголодалась-то?! Истомилась-то?!
А я ей, как бы в бреду:
- «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя»… И дальше, дальше, дальше почесала – так до конца всё и отбарабанила!

Ну, батька с мамкой учителку простили, хотя батька очень огорчался, что она не мужик. Прямо плакал перед ней:
- Эх, - говорил, - ежели б ты, учителка, мужиком была – как бы я тебе  зубы-то пересчитал без всякой математики! Ведь уморила бы ребёнка, как есть уморила!.. И этот… Пушкин… тоже хорош! Понаписал ерундовины, а Машка-то наша при чём? Вот запру тебя в школе на ночь, заставлю Толстого учить. Потом выпущу, посмеюсь…

Но зато, внученька, я с тех пор что-что – а это стишок целиком помню! И в школе, и на фронте, и в цеху когда работала – что ни праздник, всё читаю со сцены: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…», и так далее, и тому подобное…  Почитай семьдесят годов уж прошло, а спроси меня – хошь во сне, хошь так: помню, и не выковырять из башки. Желаешь вместо сказки? Да пожалуйста!
«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»… «крутя…»…»вихри снежные»…
Ёлочки зелёные, а дальше-то как? Дальше-то чего? Ой, забыла! Опять выдуло, дери его за ногу… А чего ты смеёшься? Чего смеёшься?! Вырастили родители лошадь Жевальского! Спи давай, дылда!