Сияние ночи

     У него слишком красивые для детектива глаза – такие называют «бархатными». Ресницы чёрные, густые, будто накрашенные. Хочется смотреть, и неприятно. Человек, занимающийся сыском, не должен быть красивым – достаточно не отталкивать. А Мер вызывал чувства противоречивые. Я хотела рассказать ему всё, но эти глаза…
    В итоге на его трижды повторенный вопрос «Сколько вас было?» я ответила: «Вы краситесь?» Он не ожидал, да и не понял. Переспросил: «Что?» – и посмотрел странно. Повторять я не стала. Зачем, если отвечать не хочет?
     Часа через два меня отправили домой. До утра я была свободна, но в семь должен приехать папа и увезти меня подальше отсюда. Так что всё, что я задумала, нужно было сделать за оставшиеся пять часов.
     Первым делом я связалась с Долби. Сказала, что солнца опять не будет. Она не удивилась… и не обрадовалась. Слишком огорчённой её назвать тоже было нельзя. Долби привыкла принимать мир таким, каким ей его давали. А давали серым, грязным, бесконечным и промозглым. Не было ни дней, ни ночей, ни лета, ни зимы, и даже осени не было… Потому что так хотели мы. Мы – это группа людей, сумевшая объединить межсезонье. Нет, не стоит вдаваться в подробности, как такое возможно и что мы для этого сделали. Думаю, хватит и намёка на то, как мы интерпретировали одну интереснейшую фразу Борхеса: «Время – процесс мыслительный». За точность не ручаюсь, но смысл понятен. Нас довольно быстро раскусили, то есть вычислили. Но не на столько быстро, чтобы предотвратить то, что мы задумали.
     Земля последние годы катилась не туда. Никто не знал, что ждёт её дальше. И мы решили показать…
     С тех пор прошло совсем немного времени, каких-то месяцев пять-шесть. Но мир изменился так, что уже больше не нужно было менять его совместными мыслями. А в нашей группе произошёл раскол. Часть ратовала за возврат к нормальной жизни, гораздо большая часть – за то, чтобы всё оставить так, как есть. Я была в третьей группе, которая собиралась вернуть хотя бы солнце…
      Оно было – куда ему деться. Но было оно за такой плотной завесой дыма, смога и туч, что пробиться на землю ему без нас не судьба. Поэтому Долби бесцветно сказала:
     – Нас не хватит. Нас слишком мало.
     – Не засоряй эфир своей хандрой! Лучше свяжись с Димитром, пусть подумает о том, что я ему обещала в прошлый вторник.
     – А что ты ему обещала в прошл…
     – Долби! Мне некогда. И тебе тоже. Если меня увезут, я не пробьюсь сквозь эту толщу! Ферштейн?..
     – Штейн.
     Долби переключилась на Димитра. А я – на Мера. Глаза сыщика не давали мне покоя. С такими глазами стыдно иметь нормальные мозги. Настолько нормальные, что совсем не чуют направленной мысли. Блин, дурак!
     Я вспомнила, что после семи утра будет почти невозможно сделать то, что я хочу, и неохотно забила на Мера.
     К приезду отца я связала между собой всех членов третьей группировки. Каждый знал, что нужно думать. Когда я садилась в машину, отец неожиданно обнял меня и сказал, что любит. Это редко с ним случалось. Последний раз о своих чувствах он говорил после смерти мамы. «Я любил Эльгу, – сказал он тогда, заглядывая в холодильник в поисках пива. – Она дала мне тебя».
     Так я узнала, что меня он тоже… видит. Потому что многие отцы своих дочерей не замечают, не говоря уже о том, чтобы любить.

     Монотонно тянулась дорога, немногословен был Вепрь - водитель отца по имени Джек. Но Джеком его никто не звал, потому что похож он на дикого кабана: толстая вытянутая мо... голова, постоянно взлохмаченные волосы - кудрявые, жёсткие, длинные. И нет шеи. Но он очень предан отцу, и двадцать лет назад, когда я делала первые шаги, спас меня и маму, бросившуюся в бассейн вслед за мной. Так что получается – я живу по прихоти Вепря.
     Через несколько часов пути мы заехали в поле. Высокая рожь расступилась и отчасти скрыла автомобиль от посторонних глаз. Хотя какие уж тут глаза – горизонт чист и ровен, куда ни взглянь.
     – Спи,– Джек кинул мне покрывало и ещё одну "думку" – маленькую розовую подушку в форме сердечка. Почему-то стало смешно: огромный Вепрь – и пушистое весёленькое сердце. – Спи, я сказал,– повторил он хмуро и, откинув кресло водителя, стал укладываться сам.
     Лежать было неудобно, ноги быстро затекали, от подушки я потела, а полуоткрытые веки Вепря, отражавшиеся в зеркале, действовали на нервы. Промаявшись где-то с полчаса, пробормотала скорей себе, чем ему: "Пойду выйду",– и, не дожидаясь ответа, открыла дверцу.
     Темнота сгустилась, тянуло сыростью.
     Прошлась вокруг машины, растаптывая и разводя колосья в стороны. Попыталась увидеть горизонт, вслушалась в эфир. Всё было тихо; тьма, как нескончаемая вселенная, простиралась далеко за пределы человеческого зрения, сливаясь с небом, землёй, полем. Со мной... Ночами тянуло философствовать. Мне не хватало звёзд. Солнца – да, само собой, но звёзды! Луна! Я помнила времена, когда напитывалась лунным светом, звёздным сиянием, да всей этой мерцающей ночью, и была счастлива. Беззаботна и юна.
     – Ну да, а сейчас я старуха. И мои двадцать вчера не равняются двадцати с копейками сегодня.


















2003 г.
____
нет продолжения