выше неба

Лимфосаркома третьей степени это, по сути приговор. Месяц отсрочки помноженный на ноль шансов.
В таком случае принято сожалеть от прошедших годах, сокрушаться о несбыточном, впадать в уныние, опускать руки и воспринимать все в траурном свете.
Панский же улыбался.
Доктор Стрешний, коротко взглянув на пациента, удивленно изогнул бровь.
Владимир Панский, сорок пять лет, работает сварщиком, невысокий, худой, похожий на сутулого подростка безмятежно улыбался.
«Защитная реакция организма, - отметил про себя Стрешний. - так бывает, потом будет тихая истерика, реланиум, больничная палата.
Такие пациенты обычно лежат уставившись в одну точку или бесцельно бродят по больничным коридорам.
- Значит, месяц? 
Доктор кивнул и стал смотреть в окно. Уже почти вечер и вдоль Астанинского тракта по раскисшему грязному снегу медленно ползла вереница машин. Снег шел всю ночь. Да и сейчас идет крупными хлопьями, скрывая ближние дома, машины и спешащих домой людей. Такой, кипенно-белый.
 Последний пациент на сегодня, потом можно будет устало вытянуть ноги, снять белый халат, сходить в ординаторскую, выпить кружечку крепкого чая, поговорить с сестрами ни о чем, это важно говорить ни о чем в конце рабочего дня и, кажется, у терапевта Ленки Донской скоро кто то родится, по крайней мере...
- Мне бы хотелось стать летчиком - сказал Панский.
Стрешний с натугой закрыл глаза, прижал большим и указательным пальцем веки, потом открыл их, перевел взгляд на Панского, словно бы не узнавая, посмотрел на стол, на кипу бумаг и ему захотелось смахнуть их со стола. Чтобы не было их совсем, не было этого груза, этих стандартных бланков, за каждым из которых судьба человека, иных уже нет, кое-кто выкарабкивается, потихоньку, шажок за шажком, боясь оступиться упасть, скатиться в безысходность, но таких мало, очень мало, проще сказать себе - все, ты не можешь, тебе не по силам, а их уже нет... а еще абсолютно, жизненно необходимо сменить график работы, ибо работа в две смены вот уже который месяц любого сведет в могилу. Но с другой стороны опять нужны деньги, кредит, ипотека, в семь тридцать чемпионат мира по футболу, из-за снегопада не успеть, а может, плюнуть на все и смотреть его в ординаторской?
Хотя нет: коллектив в основном женский, мужчин раз два и обчелся, и мнение слабого большинства опять выберет сериал про Маргошу...
- Вы меня слушаете?
Стрешний кивнул. Постарался выкинуть пока что ненужные мысли. Что-то пациент начал откровенничать. Словно на исповеди. Так бывает, но крайне редко. Обычно же, получив вердикт заключение и сами словно бы уже знали ответ, и потому с полной покорностью судьбе молча поднимались и так же молча уходили.
Панский пригладил волосы
- Должно быть тогда мне было шесть или семь когда я заболел небом. Порой проснусь ночью, и все еще кажется, что держу штурвал истребителя и не могу убрать с него руки... держать его одной рукой было неудобно, приходилось применять всю силу что бы выйти из пике, а самолет не слушается, дрожит весь, отчетливо слышен стрекот мотора переходящий в гул и шум моря в ушах и обшивка начинает потрескивать вот-вот начнет разваливаться прямо в воздухе... и не остается ни сил, ни времени, что бы дотянуться до груди и нажать красную застежку, связывающую прочными ремнями крест накрест... И самолет ввинчивается в воздух летит вниз, и земля вращается и небо то здесь, то там и, наконец, все это сливается в один цвет...
Помню, как уже будучи подростком мечтал поехать поступать в летное училище. Но не вышло. Нужны были деньги, нужно было вначале получить рабочую специальность, я поступил в ПТУ, потом женился, пошли дети, ну, а потом время, как оказалось упущено...
А наш поселок, где я жил лет до десяти примерно, был довольно далеко от города, и на десятки километров вокруг одни лишь степи. Километрах в трех от поселка очень длинная взлетная полоса и вдоль нее списанные военные самолеты. Кто их там поставил и откуда они там взялись, я не знал. Никаких построек, казарм, складов, ничегошеньки, была только взлетная полоса, уходящая куда-то за горизонт, сквозь горизонт, в небо... Мы там часто играли мальчишками. Мы сдвигали прозрачные колпаки кабин, забирались внутрь и представляли себя асами второй мировой...
Самолетов было, наверное, штук двадцать, был и неповоротливый кукурузник, и стремительный истребитель с узкими крыльями и какие-то промежуточные модели, не то тренировочные, не то так и не пошедшие в серию... военных самолетов больше всего. В ряд один за другим стояли три маленьких одномоторных ЯК-9 образца сорок сорок третьего... довольно целые, только крылья немного прохудились, и лопасти винтов немного погнуты, а так... и вот колеса целые, знаете. Даже не верится. Столько лет прошло, а им хоть бы что.
А чуть в сторонке, накренившись, стоял СУ-21. Я смотрел на пробитый, израненный корпус, такой, словно из него нарочито пытались сделать дуршлаг. Толстые, чуть зеленоватые, стекла кабины – все в трещинах, как будто по ним лупили молотом небесные великаны. И два отверстия от крупнокалиберного пулемета. Прямо напротив узкого сиденья.
Я забирался в кабину и представлял, как это было. Я смотрел на замершие зеленые стрелки приборов, гладил блестящий холодный штурвал, отводил его вниз, потом вверх, чуть правее... уводил свой истребитель по немыслимой траектории. И все равно мне казалось, но горячая молния настигала меня, она дырявила прозрачный купол кабины, прожигала его насквозь, раскаленным железом пробивала дюралевое сиденье, и не было никаких шансов.
Пониммаете? Никаких. И вот тогда, я подумал, что умирать, наверное, не так уж и страшно если очень быстро...

Стрешний кивал и барабанил пальцами по холодному оконному стеклу.
Он слышал десятки воспоминаний из жизни, мог, наверное рассказать свою, хотя чего там рассказывать, все было обыденно, как у всех... но вот сейчас, здесь, доктор Стрешний испытывал некую симпатию к этому невысокому уставшему человеку.
И когда Панский рассказывал про самолеты, его глаза были... какие бывают только у детей. Наивные и готовые поверить, только не обмани. Стрешний, ты ведь можешь. Вытаскивал с того света, а сейчас... так трудно смотреть и видеть как
Немного восхищенные, искрящиеся, широко распахнутые, в них отражалось не серое низкое небо Астаны, а синее, высокое и стремительно летящий серебристый в пике истребитель.
- Ну, вот и все, - сказал Панский, - я пойду, пожалуй. Утомил, наверное, вас своими разговорами.
- Напротив, - сказал Стрешний, - мне отчего-то показалось, на долю секунды я побывал вместе с вами. Там... где синее небо. А знаете, не теряйте времени! И, выше неба.
Панский кивнул и, не прощаясь, вышел.
Он не остался в больнице. И домой поехал лишь затем, чтобы взять необходимые вещи. Через несколько часов он стоял на краю заброшенного поселка. Прошло тридцать пять лет, а самолеты все так же стояли вдоль короткой взлетной полосы.
Лишь у СУ-21 не выдержала и подломилась стойка шасси. Истребитель лежал на боку, стеклянный колпак кабины съехал в сторону, и нутро кабины наполовину занесло снегом.
Выл ветер, и бескрайняя заснеженная степь простиралась на многие километры. И то ли от свежего ледяного воздуха, то ли от недостатка кислорода в крови сильно закружилась голова, и зарябило в глазах.
Панский постоял, пытаясь успокоить сердцебиение, потом погладил бок истребителя, охнул и на минуту замер, скорчившись, держась одной рукой за бок крылатой машины, а потом, выпрямился и пошел в сторону маленьких одномоторных яков.
   
Спустя четыре месяца Панский посадил ЯК-9 на краю заснеженного поля, лихо подкатив почти к самому больничному крыльцу.
От двигателя валил пар, должно быть где то прохудился шланг из систем охлаждения и вода тоненькой струйкой стекала на снег, плавя его и обнажая темную землю на которой робко, стелясь вдоль снежного покрывала, росли первые весенние цветы.
Панский похлопал по теплому боку, где потрескивая, остывал мотор, и, сняв шлем, полной грудью вдохнул еще зимний, но уже с весенними нотками воздух.

Еще через час после тщательного обследования доктор Стрешний вертел в руках бланк и не знал, что написать в заключении.
В голове вертелись мысли, была даже такая дикая, что неплохо было бы написать докторскую на примере Панского... в организме которого, видимо возник не бывало резкий скачок адреналина, постоянное повышенное содержание его в крови, и что впоследствии послужило высвобождению скрытых ресурсов организма, но... тем не менее... вероятность при медикаментозном лечении было равна нулю... что вообщем то явно противоречит всякой логике...
Стрешний помотал головой, словно вытрясая никому не нужные слова, и перечеркнув личную карту больного написал внизу размашистой красной строчкой:
"К ПОЛЕТУ ГОДЕН".
Панский безмятежно сидел в коридоре, откинувшись на спинку, и вспоминал, как первый раз промчался над поселком, и как во второй раз неудачно подставил крыло встречному ветру и самолет начал разваливаться высоко в небе и тогда словно лопнула некая нить, некий трос, что связывал его с прежней жизнью, и теперь он - Владимир Панский - словно Икар, лишившийся крыльев, вопреки всему остался жить, не смотря ни на что, он был жив, и это было по-настоящему здорово!
Вдруг пришло воспоминание, как тогда стоял там, на ледяном пронизывающем ветру казахстанской степи, и, прикоснувшись к дюралевому боку истребителя, не заметил, что отошедший край обшивки острый как бритва. И целую минуту стоял и смотрел, как стекает на мокрый снег липкая, больная и словно теперь чужая, кровь и тогда, будто бы повинуясь чужому зову, одними губами прошептал : «Мы с тобой одной крови - ты и я».