Джоджр. 1-3 гл

                I.
      
        Джоджр был красавцем на оба полушария Осетии. Он восходил солнцем из-за Главного Кавказского Хребта в течение полутора десятка лет, пока ему непостижимым образом выдавали бесконечные академические отпуска в вузе по нашу, северную,  сторону Хребта, словно он был кормящим отцом полутора десятка детей.

На самом деле, я думаю, он  был бездельник и лоботряс, и носился, как конь, между обеими частями Осетии сквозь Хребет.
   
И это длилось, пока педагогический институт не преобразовали в университет.

Тут Джоджр потерял интерес к учебе - то ли колорит стал несколько иным, то ли он созрел для профессиональной жизни советского вундеркинда и решил завершить свое ученье, выйдя после исторического факультета журналистом, спецкором  АПН у себя  на юге.         
 
Через много лет, когда он стал писателем, я сочла, что приложила к этому руку, потому что он оттачивал на мне  свой талант к сочинительству, мороча мне голову своими сказками, довольно неожиданными для такой личности, как бабочка на седле того самого коня.

Я  только   что  вылупилась    из   уникального яйца – БМК (БээМКа), поселка будущего в городе Беслане,  который  один из моих московских  друзей, появившихся много позднее, расшифровал так: "Берегите Молодых Курочек".

Для московского интеллектуального еврея это было  нормальное толкование.
   
На самом деле это было довольно фешенебельное поселение вокруг первого в Европе по величине комбината, перерабатывающего маис в  глюкозу: посёлок двухэтажных домов из  ракушечника и коттеджей в английском стиле.

Клуб не уступал  архитектурой шереметьевскому дворцу -  с высоченными колоннами на фасаде и с такой же высокой ротондой на  торце здания.

За ротондой начинался парк редких пород деревьев  с нашего и американского континентов и подстриженных кустов жёлтой акации вдоль дорожек,   а в гуще деревьев - тихо журчащих лесных ручьев.
 
Со стороны ротонды, в самом начале парка, был поставлен  первый  в Осетии памятник  Коста, народному поэту,  и не было ни одного ребёнка, который хотя бы раз не вскарабкался по  гранитной улочке с саклями к сапогам поэта.
 
А вокруг был необычайный микромир с розовыми и абрикосовыми аллеями, прудом и небом с яркими созвездьями, о котором Джоджр мог знать не больше, чем африканский абориген, тоже восходящий с утренним солнцем на небосклоне африканских девиц, жаждущих любви  с  не меньшим темпераментом, чем девицы с его факультета, которые, как говорили, были все поголовно влюблены в него.      
 
Закончив школу, я приобрела лишь  единственный вид свободы - сменить среднюю  школу на высшую.

Диплом о любом высшем образовании в мое время был необходим для каждого человека без  диагноза Дауна, поэтому среди автономных республик СССР по высшему всеобучу Северная Осетия в конце социализма  была на первом месте.
 
На этом моя свобода заканчивалась, потому что  никуда уехать далеко от родительского дома я не могла. До поступления в институт ничего другого, кроме своей улицы, которую отделяли от берега Терека всего  триста колючих метров поля, я не знала.
 
Родные колючки вонзались в мои нежные пятки, так и не мужавшие  за лето, как не мужала  моя душа, слишком открытая для окружающего мира, в котором мне особенно и нечего было постигать, кроме  прочитанных книг, звёздного неба над нашим садом и времён года.
 
Это означало - никакой тебе Москвы с университетом под покровительством св. Татьяны,  моего ангела, а только факультет филологии - “что может быть лучше для девочки?!”
 
Пединституты всегда заполнены домашними девушками, которых некуда  деть до замужества - советские институты  благородных девиц без пансиона, с мизерной стипендией. Но это не могло быть моей судьбой! 
 
Родители к тому времени собрались на местожительство в Кисловодск - Кавминводы, в четырех часах пути от нас на автомобиле, откуда  папа получил хорошее предложение.

Они рассуждали так, пока мы с братом будем жить студенческой жизнью, в курортном городе можно  подлечить маму, а главное,  их отъезд и закалит нас, и в то же время не подвергнет особой опасности: мы на своей родине, среди многочисленных родственников, то есть не без присмотра.
 
По своей наивности, они  считали, что колючки, мои извечные враги, в Москве будут страшнее.

На самом деле все обстояло иначе, потому что именно на филфаке, рядом с домом, я была подвержена  большей опасности ввиду того, что   неподалёку рыскал страшный зверь - Джоджр.

Джоджр - явление характерное  со времен искушёного Адама. Вначале адамы искушаются  одержимыми  евами, затем, пресыщенные их опытом, становятся искусителями для юных девушек, и этот круговорот вечен.
 
Перед институтским обществом я должна была предстать инфантильным существом без названия, потому что слова “инфантилиус” нет  даже в латыни.   
 
Сдана я была для обучения всему, что даст мне диплом, в обиходе - “корочка”,  и только потом, как сказали родители, я могу делать всё, что захочу: поступать в институты литературный, кинематографический и даже  в ремесленное училище на маляра. К тому времени я  буду самостоятельной, возможно, вырасту и стану похожа «не на осеннего цыпленка, а на что-то  более сущее».
 
На том и порешили. Они снялись с места, а я, оставшись в родной автономной республике, вынуждена была со слезами протеста поступить  на местный филфак.

Для проживания они  определили меня в маленький  частный  домик под  белой штукатуркой вблизи учебы к паре стариков, которым я, по их просьбе, каждый вечер добросовестно читала Библию.

Так как я еще не представляла из себя ничего такого - ни самобытного, ни приобретённого с опытом  женского шарма, то, по философии  окружения, должна была считаться с наличием в этом мире  мэтра для юных девушек - всё того же Джоджра.

На гуманитарных факультетах о нём ходили всякие слухи. Когда он возвращался из-за Хребта, из южной части Осетии, то все девицы  с его исторического факультета надевали  свои лучшие платья. Так гласила  современная полу легенда. 

Я слышала о нём постоянно, но  это  не  занимало  моего  ума, я никогда не видела его,  и мне было недоступно знание, что Джоджр приходил вместе с солнцем, чтобы осветить серое с колоннами, мрачное здание института благородных девиц, разбавленное  небольшой группой юношей.
         
                II.

           С раннего детства я мечтала о  чём-то необычном в  Новый Год.

В одиннадцатом классе  на школьном новогоднем балу за  костюм чёрного лебедя - фантазия и много чёрной туши на марле - мне был вручён приз, объявленный «за костюм папуаса”.   

Так разрушилась моя первая новогодняя сказка, но я  упорно продолжала ждать  настоящего чуда.

Через много лет я поняла, что  мой второй в студенчестве Новый  год был самым необыкновенным годом. Потому что в тот год появился Принц.

Он пришел на лестничную площадку общежития, где спонтанно были устроены танцы прямо  у комнаты Пожарной Лошади, с которой Джоджра связывала молва. Я уже говорила, что никогда ещё не видела его.    

Этот крошечный бал на лестничной площадке с отдушиной лестничного пролета и был моим первым балом, где Принц обозрел меня своими огромными глазами зелёного бархата, в центре которых вместо зрачков были зажжённые светильники.

По всей вероятности, он спросил обо мне, потому что  тут же ринулся, и я в одно мгновение оказалась танцующей с ним.
   
Я видела его радостное изумление - откуда здесь такая девочка, о которой он почему-то не знал?  У меня тоже почему-то подпрыгнуло сердце, как будто его  подняли в несуществующем лифте и сбросили вниз, на эту площадку.

Вот он спрашивает обо мне, это  видно и слышно, затем подходит ко мне,  мы начинаем танцевать. Затем он исчезает и становится неуютно, словно на ёлке погасли огни.

К тому же мне одиноко, я впервые не с родителями дома.

Тут подошли старшекурсницы  с его факультета и пригласили к себе в  комнату.

Это означало одно: так им сказал мой принц или им захотелось сделать ему приятное, потому что  Э Т О  произошло на их глазах. Ещё нечего сказать, но что-то произошло в эту ночь на лестничном балу.
 
В эту новогоднюю ночь в мою жизнь с самых небес золотым дождём пришел  Джоджр.

И я пошла в комнату с праздничным столом в полном смятении, смущении и радости.

Мы расселись, и он опять смотрел смеющимися  глазами. 

Я не встречала таких глаз или не видела, чтобы они имели столько ампер радостного излучения. Может, это  был, скажем, знаменитый взгляд Джоджра - что-то ведь должно было содержаться в нем, что делало его столь неотразимым для девушек.

А  он, между тем,  шепнул мне на ухо, чтобы я сейчас прямо из-за стола отправилась спать, а утром он постучится ко мне, и мы пойдем в кино.

Мне понравилось, что я засну и проснусь, а Принц не исчезнет.

После полудня раздался стук, и я возникла на пороге, наверное, со счастливым видом, потому что Джоджр рассмеялся и сказал одеваться для улицы.

Я  в своем  первом в жизни модном пальто  из белого пушистого букле, мини-длины,  с бантом под круглым воротничком, которое  сшила по журналу мод моя тетя, он  в розовой сорочке  и костюме  песочного цвета  - мы вступили в первый  бесснежный,  солнечный день Нового года.       

От Джоджра веяло незнакомым  миром, который начинался где-то за хребтом,  где я знала, есть еще часть Осетии, но Большой  Кавказский Хребет, который я осматривала каждое утро с крыльца нашего дома в Беслане, скрывал от меня  потусторонний мир.   
 
Джоджр был необычен своим искренним смехом, густым, но резким басом, иногда напоминавшим рев бизона, своими  друзьями, одетыми в его костюмы, которые  справляли его родители, а он их сразу же раздаривал, оставаясь всегда в одном и том же, наверное, любимом,  песочного цвета.
 
Это был ещё один экзотический плод на дереве моего воображения.

Справедливости ради,  следует уточнить, что вместе с тем  сам по себе Джоджр занимал меня не всецело. Таинство заключалось не только в нём, но и в мире, который стоял за ним как за фигурантом того мира.

Он был ключиком в дверь, которая звала меня к будущей незнакомой и удивительной жизни, конца которой никогда не будет.

Южан я впервые увидела в институте.  Среди них  бывали  и  откровенные  дебилы,  но бывали  и  яркие личности с врождённым инстинктом всегда защищать тебя от кого бы то ни было, оттого они сразу же становились верными друзьями. К тому же,  похожие   на древнегреческих  атлетов  Фидия, они дарили понятие живой красоты.
 
Не то, что хлипкий  Джоджр - глаза  и  усы на тонком древке  тела, который, однако, необъяснимым образом был в нашем студенческом мире  заметнее всех, значительнее всех, известнее всех.
    
                III.
   
            Ничего не изменилось в моей жизни, кроме того, что на меня стали смотреть в фойе, на лестнице, и шептать - это та самая, понимать следовало, которая покорила Джоджра.

Рассматривали по-разному: как комара, ничтожество, хорошенькую девочку.

И только моя подруга Темина как роковую женщину - и с предыханием:

 - Ты дружишь с (самим!) Джоджром?  Можешь  его  к  нам  в  дом  привести в  гости ? (В её литературный салон, где нас будет трое - мы и persona grata Джоджр).
 
Он охотно согласился, и я привела  его. Он был  скромен, прост,  совсем ручной.   

Говорил с  нами о литературе - о символистах, обо всем, что было нам интересно как филологиням, - он был мило снисходителен,  назидал лишь в той степени, чтобы мы не путали его с  собой, а чувствовали дистанцию как младшие и просто девчонки.

Он заразительно смеялся, сверкая ослепительными красками лица - яркие глаза, белые зубы под темнотой усов - и  между  нами была дружба, все были довольны друг другом.
 
Затем он опять надолго исчез, и я  отвыкла от  него.  Я  читала  классику  по программе, не испытывая  никакого  ущерба  из-за отсутствия его устных сказок,  которыми он   пичкал  меня   на подоконнике - моём  ежевечернем эшафоте.
 
И вдруг он объявился.

Однажды  вечером, когда мы, все восемь обитательниц самой густонаселённой  комнаты - “ипподрома”,  уже лежали в  своих допотопно узких кроватях,  на подступах к общежитию, под окнами, раздался рык Джоджра,  затем по  коридорам его  оглушающая поступь, которую слышали все - от  первого до четвертого этажей.
 
Зика, моздокский самородок, танцевавшая во всех концертах  индийские танцы, вскочила с кровати и  завопила на всю комнату:

- Вставай,  одевайся,  идет твой Джоджр, сама  расхлебывай,  а  я хочу спать! Чтобы он не разбудил нас всех!

Как будто кто-то мог спать при его приближении.

Я опять должна  была быстро одеться и обречённо выйти в коридор, чтобы предупредить  грохот в дверь с рыком: ”Выйди, выйди!”, - как на пожар, осознавая, что Джоджр со своими манерами - мой незаслуженный позор, но от этого позора так просто не избавиться.

Я покорно забралась на подоконник, чтобы он не посадил меня насильно, и стала ждать душевных излияний  по поводу литературы и её проблем.

Ибо после мужского времяпрепровождения должен был следовать целый фейерверк литературных излияний, как будто он вернулся из чёрных  бермудских дыр, где изголодался и по литературе, и по слушателям.
 
И снова  беснующиеся светильники в его глазах, а потом неожиданно и  совершенно другим голосом вдруг заявляет мне:

-  Вот придёт весна, зазеленеет травка,  и ты станешь моею...
 
Мне стало страшно,  всё в ушах стихло, как перед землетрясением. Мало мне было мучений от сидения на подоконнике рядом с комнатой “чинз”, невест с национального отделения!

Кстати, о них надо рассказать подробнее.
 
Когда они появлялись из всех сел Осетии с целью получить образование, то начинали  демонстрацию своих манер сельских невест.

Лучшей манерой была у них стирка. Они стирали день и ночь - в здании без постирочной комнаты, без стиральных машин.   
 
Но  у всех у них  в арсенале оказывались огромные тазы, словно они поступали  на обучение  вместе  с ними. И они стирали, стирали, а остальные девушки из других мест должны были угнаться за ними.
 
Эти девицы вместе с тазами и  дипломами  въезжали обратно в свои села уже просватанными. Все остальные должны были или игнорировать, или подстраиваться, чтобы тоже выходить замуж не опозоренными.

Я тоже стирала, хотя не стремилась замуж. Но каждый раз, когда я вывешивала во дворе общежития свое постельное бельё, ни один южанин не проходил, чтобы не выразить удивления - ты и стирать умеешь?
 
И всякий раз  мне приходилось с достоинством отвечать:
 
- Если  умеешь стирать, необязательно выглядеть  прачкой.
 
И они одобрительно кивали. Если бы я не стирала, они бы плохо думали обо мне.
 
Я считалась хорошей девочкой, а этот титул обязывал  не нарушать привычного набора достоинств - приходить в общежитие не поздно и  не просто быть чистенькой, а стирать, стирать, и чтобы все это видели.  Сверх того, я  стирала  рубашки моего брата в его студенческом общежитии.
 
Но возвращаюсь к той сакраментальной фразе - об опасности будущей весны для меня. 

С того последнего сидения у двери  «чинз» я обходила   Джоджра весь семестр до летних каникул.

А он отлавливал меня, приходилось вновь и вновь сидеть на подоконнике, но внутри было постоянное  напряжение - этот стервец опасен, его надо  избежать, особенно,  как только  приблизится весна. 

Это напряжение меня совсем сломало. Как только в воздухе запахло весной, я  опустилась на ступеньку лестницы прямо у ног  Джоджра,  горько при этом рыдая.

Проходившие мимо,  поражённо спрашивали у него -  что случилось?  Не зная, что отвечать, он  участливо склонился надо мной и всё никак не мог уловить связи между давно сказанными словами и моим поздним рыданием.

Я была безутешна - Джоджр, с его  громкой славой бесконечных  похождений и дружеских попоек,  был тяжёлой обузой для моей души.    
 
Мои обильные слёзы были искренними - мне нужен был покой, я была маленькая, худая и нервная, мой вид,  и мои стенания, должно быть,  пробудили в нём  сострадание, потому что он положил на мою голову почти отеческую руку и  прорычал, как добрый зверь:
 
- Иди спать, я не  трону тебя!
 
С того момента я ожила, легко сбросив с себя великолепное платье джоджровской избранницы, стараясь больше не попадаться ему на глаза. Оно было мне не по плечу. 
 
На мне была простая одежда - минимум юбочки и  чулки из “Детского мира” на тонких ногах. Стыдно признаться теперь, но даже по две пары, чтобы ноги  казались толще. Это была моя женская тайна - толстенные чулки в резинку по паре на каждой ноге!
 
А весной  я, как и все маленькие птички, запела. Мне не нужен был  Джоджр, мне нужно было солнце, весна, мое будущее, которое тоже сверкало и в нём никак не просматривался этот буйный принц с его дружескими попойками и бесконечными женскими историями.