Идущие дальше

Так и написано: «первый человек Адам стал душою живущею»;
 а последний Адам есть дух животворящий.
                1Кор 15:45

Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие.
Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны,
Непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра,
Предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы,
Имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся. Таковых удаляйся.
                2Тим 3:1-5


1. Дума.

Уважаемые господа депутаты!
Коллеги!
Я бы хотел сегодня поднять вопрос, который, на мой взгляд, с одной стороны, уже не просто созрел, но и настолько перезрел, что начинает, прямо скажем, дурно попахивать, а с другой стороны, окружён почему-то некой завесой всеобщего молчания, этакой, знаете ли, несколько странноватой аурой неприкосновенности.
Я, конечно, имею в виду набившую в своё время нам всем оскомину, ставшую, так сказать, притчей во языцех, так называемую андроидную проблему. Или, как её сейчас принято обозначать в научной литературе: «эйс-проблему» – Problem of the Android Systems.
Начиная с тридцать шестого года, когда подавляющим большинством стран мира, в том числе и нашей страной, был, на мой взгляд, несколько преждевременно и скоропалительно ратифицирован «Закон о равных правах», популяция так называемых «эйсов» на нашей планете выросла в десятки тысяч раз и сейчас сопоставима с численностью населения среднего по размерам государства. 
Никто не спорит, что появившиеся на определённом этапе развития человеческой цивилизации андроидные системы позволили человечеству сделать значительный шаг вперёд, помогли решить десятки, если не сотни застарелых проблем, подняли, так сказать, на новый качественный уровень нашу науку, технологии, нашу медицину, позволили совершить настоящий прорыв в исследованиях космоса и океанских глубин. Всё это верно, и обо всём этом неоднократно говорилось, в том числе и в этом зале. Вопрос о месте «эйсов» в человеческой цивилизации решён, и решён, по мнению подавляющего большинства избирателей, недвусмысленно и исчерпывающе. Об этом, кстати, говорят и итоги недавно проведённого глобального интерсетевого референдума.
Я же хочу обратить внимание уважаемых коллег на другой аспект «эйс-проблемы», а именно на вопрос о... месте человека в цивилизации «эйсов».
Господа депутаты!..
Я прошу внимания!..
Благодарю вас, господин спикер.
Итак, я продолжаю.
Да-да, я не оговорился. Речь в настоящее время уже действительно необходимо вести о месте человека в цивилизации «эйсов».
Чтобы не быть голословным я приведу вам сейчас ряд цифр, ставших для меня, например, причиной вполне определённого шока, цифр, которые станут – и я в этом нисколько не сомневаюсь – откровением и для большинства находящихся в этом зале. Данные эти получены из абсолютно надёжных источников, раскрывать которые по понятным причинам я здесь не намерен. Однако любой желающий, если таковые найдутся, может, обратившись в нашу парламентскую фракцию, и, конечно, на условиях неразглашения, ознакомиться с ними и убедиться в их, так сказать, непредвзятости и точности.
Вот эти цифры.
Ну, для начала, сообщу вам, что на настоящий момент практически все космонавты, исследователи-глубоководники, лётчики-испытатели, полярники, пожарные и горноспасатели являются «эйсами». За редчайшим исключением. Собственно, мы к этому уже все привыкли, и ничего неожиданного ни для кого здесь нет – «эйсы», в силу своих, я бы сказал, конструктивных особенностей, уже давно вытеснили человека из наиболее опасных или неблагоприятных для человеческого организма профессий. И, по сути, мы должны быть им за это благодарны. 
Неожиданности начинаются дальше. Я думаю, что далеко не все из здесь присутствующих знают, что и в таких вполне мирных и, казалось бы, вполне привычных для человека специальностях как: хирург, инженер-аналитик, инженер-конструктор, программист, дизайнер доля «эйсов» колеблется от восьмидесяти до ста процентов в зависимости от отрасли. И в то же время, среди операторов промышленных или транспортных систем, строителей, технологов, бухгалтеров, среднего медицинского персонала, работников сферы услуг, то есть профессий – как бы это сказать? – малопрестижных, требующих для своего исполнения не столько творческих способностей, сколько неких, так сказать, рутинных навыков, количество «эйсов» составляет ничтожные доли процента. Надо ли после этого говорить, что среди неквалифицированных работников «эйсов» нет вообще? Во всяком случае, нам обнаружить таковых не удалось. Не удалось нам обнаружить «эйсов» и среди спортсменов, а также среди военнослужащих и сотрудников других силовых ведомств. Что касается спортсменов, тут всё понятно – смешно было бы думать о том, чтобы человек мог на равных состязаться с машиной. А вот неприязнь «эйсов» к служению своей стране в рядах её вооружённых сил, служению стране, которая, в полном смысле этого слова, создала и взрастила их, наталкивает на размышления о как минимум низком уровне социальной ответственности этих, с позволения сказать, граждан. Впрочем, это – тема для отдельного разговора, и не об этом сегодня речь.
А речь сегодня о том, что человечество, создав на свою потребу высокоразвитого синтетического помощника, спустя чуть меньше двадцати лет оказалось у этого же помощника, так сказать, на побегушках. Что же это получается, господа депутаты? А получается то, что мечта человечества о замене человека искусственно созданными помощниками в наиболее тяжёлых и неблагодарных условиях, в черновом, а также нетворческом, рутинном труде сбылась с точностью до наоборот. Именно «эйсы» занимаются сейчас высокоинтеллектуальным и творческим трудом, любезно оставив человеку право копаться в его же собственном дерьме!..
Я прошу прощения, господин спикер...
Так вот. Показательным в этом отношении является наука. За последние двадцать лет доля  «эйсов» среди лауреатов Нобелевской и других престижных научных премий и наград поднялась от нуля до примерно пятидесяти процентов. А если учесть, что от момента открытия до соответствующей оценки этого открытия научным сообществом проходит, как правило, десять-двадцать лет, то следует ожидать, что среди Нобелевских лауреатов, скажем, шестидесятого года не окажется уже ни одного человека. Да и вручать эту премию «эйсам» будут сами же «эйсы»! Ведь доля «эйсов»-академиков во всех без исключения научных академиях мира стремительно растёт. Как растёт и их доля во всех университетах и научно-исследовательских центрах. Причём, наивно было бы думать, что работают «эйсы» в этих научных заведениях на должностях лаборантов или там, к примеру, менеджеров. Нет! Они занимают должности преподавателей, учёных-исследователей, руководителей научных групп и проектов.
Кстати, о преподавании. Неуклонно растёт доля «эйсов» и среди учителей средних учебных заведений и – что особенно интересно! – среди воспитателей детских садов. Почти четверть всех «эйсов» в настоящий момент занята именно в этой области. В свете вышесказанного трудно предположить – какой интерес нашли «эйсы» в столь малопривлекательной и, прямо скажем, неблагодарной работе? Но как раз это исключение из правила и заставляет насторожиться – а нет ли здесь какого-то подвоха? Так сказать, камня подводного? Ведь, действительно, чему могут научить наших детей существа с электронными мозгами? Тем более что своих, с позволения сказать, «детей» они обучают и воспитывают отдельно от наших – в очень даже закрытых интернатах при этих своих, так называемых, «инкунабулусах». Между прочим, эти их интернаты охраняются почище некоторых военных объектов. Я сейчас утрирую, конечно, но, действительно, попасть туда человеку, я подчёркиваю – человеку, причём даже обладающему немалыми полномочиями, далеко не так просто. Мне, например, несмотря на мои депутатские корочки, удалось это с большим трудом... Что это, позвольте спросить, за тайны мадридского двора?! И что это за такая странная, если не сказать большего, привязанность «эйсов» к нашим деткам? Что это за вдруг ни с того ни с сего прорезавшееся, трепетное, так сказать, педагогическое чувство? И где здесь, интересно, кроется корысть? Тут можно задавать много вопросов, на которые вам никто не даст ответа. Пока, во всяком случае, не даст. Но это, между прочим, абсолютно не значит, что подобные вопросы задавать не следует. Следует! И добиваться ответа на них следует! И мы обязательно добьёмся ответа на этот и на другие наболевшие вопросы. Я, например, не желаю, чтобы в глаза моему малышу каждый день заглядывали искусственные линзы бесчувственного создания. Я хочу, чтобы мой ребёнок слушал привычные для нас с детства песенки и сказки, а не странноватые сентенции инкубаторных гомункулусов. Я хочу, чтобы моего ребёнка учил и воспитывал человек, а не силиконовый ублюдок!..
Да, господин спикер... Я прошу прощения. Сорвалось...
Уважаемые коллеги!
Те факты, о которых я вам поведал выше, хоть и носят вопиющий, я бы даже сказал – скандальный характер, но всё-таки они хоть как-то объяснимы с точки зрения если не здравого смысла, то хотя бы с точки зрения формальной логики. Более того, эти тенденции, как оказалось, были вполне предсказуемы. Во всяком случае, наш известный политик, писатель и публицист, почётный сопредседатель нашей партии господин Неузоров ещё в начале тридцатых годов, то есть почти двадцать лет назад, в своей известной книге «Идущие рядом» очень точно предсказал практически все ныне существующие аспекты тогда ещё только зарождавшейся «эйс-проблемы». Но, как говорится, нет пророка в своём отечестве. И мы сейчас бодро маршируем, так сказать, по тем граблям, о существовании которых нас предупреждал многоуважаемый Александр Глебович.
Но даже господину Неузорову не приходило в голову то, о чём я собираюсь поведать вам ниже. Да-да, господа депутаты, как говорится, козыри я приберёг напоследок.
Если выход «эйсов» на лидирующие позиции в такой области как наука был, если не ожидаем, то по крайней мере предсказуем (во всяком случае, некоторыми из нас), то вот успехи наших братьев-андроидов в такой, казалось бы, сугубо человеческой области деятельности как искусство есть повод для культурного шока.
Ведь посмотрите, что творится! Все, я акцентирую – все! – выдающиеся писатели, композиторы и художники нашего времени являются «эйсами»!..
Господа депутаты!..
Господин спикер!..
Да, господа депутаты, я отвечаю за свои слова!..
Я ещё раз подчёркиваю – все!..
Вам нужны имена?! Факты?! Пожалуйста!..
Начнём с писателей. Наш живой классик, наш Нобелевский лауреат Константин Кольский. Далее. Виктор Плейман. Ольга Спейс. Рустам Набиуллин, Болеслав Илясов. Это всё наши. Теперь зарубежье. Лауреат Буккера прошлого года – Наоми Смит. Также Нобелевский лауреат Билл Келли. Гонкуровские лауреаты – Мишель Сурани и Сара Жарден. Обладатели Пулитцеровской премии – Ху Ми Дат, Джейн Белью. Достаточно? Могу добавить ещё Ежи Паперски и Акутагаву Кёндзи...
Коллеги, прошу вас, потише!..
Итак, теперь композиторы. Ростислав Попович... Да-да! Можете себе представить, наш великий Ростислав Попович – «эйс»!..
Да, господин спикер!.. Да, я отдаю себе отчёт. Именно поэтому наша фракция и настояла на закрытой форме слушаний... Да, я понимаю, что информация всё равно просочится... Я понимаю, что я нарушаю «Закон о тайне личности». Можете мне поверить, я иду на это вполне сознательно. Я готов отвечать за свои слова. Пусть эти синтетические куклы подают на меня в суд!..
Нет, я продолжу! Тем более что большинство депутатов в зале ХОЧЕТ услышать продолжение. Не так ли, коллеги?!.. Благодарю вас!..
Мы остановились на композиторах. Итак... Ростислав Попович. А, я это уже говорил. Ага... Значит... Иван Супрун. Мария Кончаловская-Баль. Сигурни Батлер. Брэт Смирнофф. Я могу продолжать, однако у нас есть ещё художники. Не будем забывать и про них.
Вот они, наши мастера кисти: Владимир Шилин, Александр Бычко, Николо Тоскани, Фу Дат, Келефа Мадинго.
А ведь есть ещё скульпторы, режиссёры!
Кстати, о режиссёрах. Между прочим, наш вечный оскароносец, наш богоподобный культовый Никита Черных... Да-да-да... Вот именно...
Уважаемые коллеги!
Я думаю, пора остановиться и сделать, так сказать, некоторые выводы. Как видите, приведённые факты непреклонно констатируют нам тот нелицеприятный и во многом печальный для нас, для всех, факт, что человек, этот венец природы, это существо, прошедшее чудовищный по протяжённости и сложности путь эволюционного и культурного развития, человек как социальная особь, за последние неполные двадцать лет был буквально вытеснен на обочину цивилизации новоявленным племенем механистических ублюдков. Племенем, которое, между прочим, он же сам и породил.
 Картина, представшая перед нашими глазами не просто неожиданна, она страшна, господа. Страшна своей бесстрастностью и беспощадностью. Бесстрастностью фактов и беспощадностью выводов.
  Как видите, практически вся вершина человеческой цивилизационной пирамиды занята уже не нами. Более того, я уверен, что если бы не плохо объяснимая с точки зрения обычной человеческой логики, просто-таки патологическая неприязнь, питаемая «эйсами» ко всякого рода политической деятельности, то большинство руководящих постов во всех без исключения государствах мира, включая – и я не побоюсь утверждать это – даже должности премьер-министров и президентов стран, занимали бы сейчас андроиды. Да и в этом зале сидели бы, я уверен, не мы, а наши бравые, так сказать, силиконовые солдатики.
Так вот, уважаемые коллеги, пока ещё есть время, и пока кресла в этом зале заняты людьми. Настоящими людьми. Людьми, так сказать, с горячей кровью и человеческими сердцами. Я говорю вам: пора действовать! Пора действовать сейчас! Сию минуту! Ибо промедление смерти подобно!..
Да, господин спикер... Я прошу ещё минуту...
Я перехожу к конкретным предложениям. К тому плану, который разработала наша фракция и который сегодня же поступит в комитеты по безопасности, по делам науки, образования и культуры.
Господа депутаты, в ближайшее время вы все сможете подробнейшим образом ознакомиться с нашими предложениями, я сейчас остановлюсь лишь на некоторых, так сказать, ключевых моментах.
Итак, наша фракция выступает с рядом неотложных законодательных инициатив. Сюда входят в частности:
- Поправка в Конституцию страны, отменяющая пресловутую статью о равных правах;
- Федеральный Закон «О предельной численности», который строго ограничит численность «эйсов» и жёстко привяжет её в процентном отношении к численности населения страны;
- Федеральный Закон «О квотировании», который позволит законодательно устанавливать предельную квоту «эйсов» во всех отраслях человеческой деятельности;
- Федеральный Закон «Об обязательной идентификации», который обяжет «эйсов» самоидентифицироваться, то есть публично и недвусмысленно афишировать свою, так сказать,  синтетическую сущность;
и ряд других законов.
Я и мои коллеги по фракции, мы очень надеемся, что все эти законы будут в кратчайший срок рассмотрены в комитетах и в ближайшее время вынесены на рассмотрение пленарного заседания Думы. Более того. Наша фракция подготовила обращение Государственной Думы к законодательным собраниям и правительствам всех стран. Ведь «эйс-проблема», господа, носит не местечковый и даже не национальный, она носит, так сказать, глобальный, я бы даже сказал – всепланетный характер!
Господа депутаты!
В заключение я бы хотел довести до вас ещё один факт, который в иных условиях мог бы показаться малозначимым и даже смешным, однако в свете вышеизложенного приобретает достаточно оскорбительный для всех нас и, более того, зловещий смысл.
Знаете ли вы, как называют нас, людей, между собой «эйсы»?
Уверен, что знают немногие.
Они нас называют «оргами».
И наивно бы было думать, что термин этот они образовали от слова «организатор». Нет! «Орг» – это сокращённо от «органоид». Мы для них, господа депутаты, – просто органика. Так сказать, куски мяса! А как же! Мы ведь, в отличие от них, подвержены болезням. Мы хуже переносим негативные факторы окружающей среды. Мы смертны, в конце концов! Вы чувствуете, господа депутаты, сколь уничижительно звучит в устах этих пластмассовых кукол данное нам прозвище – «органоид»?!
Но наши силиконовые «друзья» просчитались. Мы – не мясо! И власть – слава Богу и Конституции! – пока ещё в наших руках. Пора начинать борьбу! Пора указать зарвавшимся роботам их ЗАКОННОЕ место!
Долой андроидное засилье!
Отведём от мира силиконовую угрозу!
Плотнее ряды! Держать равнение! Кто не с нами – тот против нас!!..
Господа депутаты, я кончил.
Благодарю за внимание.
   

2. Хроника

Первая вспышка «мраморной лихорадки» была зафиксирована в марте шестьдесят первого.
Её эпицентром стал небольшой алжирский городок Сали, затерянный между песками пустыни Эрг-Шеш и выжженным каменистыми пространствами плато Танезруфт.
В местное отделение «скорой помощи» в течение дня один за другим были доставлены четверо больных. Кроме общих для всех поступивших признаков заболевания – высокой температуры, озноба, надрывного кашля и мучительной головной боли, – у двоих из них наблюдались и необычные симптомы: кровавые белки глаз и ярко-красная венозная сетка, проступившая по всему телу и придающая коже своеобразный – «мраморный» – рисунок.   
Надо отдать должное местным врачам – среагировали они довольно оперативно и, казалось бы,  вполне адекватно. Они сразу поняли, что столкнулись с чем-то доселе невиданным, и приняли, по их мнению, вполне исчерпывающие меры противоэпидемического характера: поступившие больные были строго изолированы; оперативно был выявлен и взят под медицинское наблюдение круг их возможных контактёров; персонал больницы, работающий с инфицированными, был обеспечен соответствующим защитным снаряжением; образцы эпителия и крови больных были срочно переправлены для исследования в административный центр вилайи – в Адрарский госпиталь. Однако алжирские медики и предположить себе не могли ни степени опасности нависшей над ними смертельной угрозы, ни масштабов разразившейся в дальнейшем чудовищной катастрофы.
В первую же ночь после поступления в больницу – в ночь на восемнадцатое марта – умер один из поступивших больных. Документы сохранили имя первой жертвы «мраморной лихорадки». Ею стал мастер-наладчик холодильного оборудования тридцатишестилетний Джабир Хаммад.
На следующий день умер ещё один из доставленных накануне, а «мраморный» рисунок появился на коже двоих оставшихся. Кроме того, в больницу были доставлены ещё шестеро больных, включая и всю семью несчастного Хаммада – жену и трёх их малолетних дочерей.
Двадцатого марта умерли оба оставшихся из поступивших в первый день, а количество вновь доставленных больных перевалило за два десятка. Стало ясно, что речь идёт об опаснейшем инфекционном заболевании.
Буквально в этот же день специалисты Адрарского госпиталя установили природу возбудителя болезни. Виновником эпидемии оказался неизвестный штамм вируса гриппа рода А. Выделенные образцы штамма были срочно переправлены для генетического анализа в Региональное бюро ВОЗ, в Копенгаген, а оттуда – в ряд лабораторий, специализирующихся на исследованиях патогенных микроорганизмов: в Лион, Эдинбург, Брюссель, Стокгольм и Новосибирск. Вся вилайя Адрар была закрыта на карантин. Спешно принимались меры по защите населения от инфекционного заражения. В Адрарский госпиталь срочно выехала группа ведущих эпидемиологов. Но было уже поздно.
В течение последующих десяти дней в Сали умерло девяносто шесть человек, а количество больных перевалило за две тысячи. «Мраморниками» были заполнены не только местная больница, но и срочно переделанные под медицинские изоляторы школы и муниципальные учреждения города. Постоянный поток больных шёл в спешно высвобождаемые под эти цели клиники Адрара.
А в последних числах марта первые случаи заболевания были зафиксированы уже в самом Адраре, а также в Бешаре, Оране, Блиде и ещё в десятке более мелких населённых пунктов. Стало ясно, что удержать болезнь в зоне очага возникновения не удалось. В Алжире началась паника. Толпы перепуганных обывателей громили аптеки и брали штурмом железнодорожные, авиационные и морские кассы. Однако уехать из страны было уже невозможно – все виды пассажирского сообщения с Алжиром были прерваны. Страны-соседи закрыли свои сухопутные границы.
К середине апреля десятитысячный Сали превратился в мёртвый город. Умершие были похоронены, пока ещё живые – эвакуированы. Поражали повальность инфицирования и летальности новой болезни – они неуклонно держались в районе ста процентов. Среди контактировавших с больными почти не было незаболевших. Среди заболевших не было выживших. Все иммунные барьеры человеческого организма пасовали перед новой болезнью. Медики тоже разводили руками – все новейшие, самые мощные антивирусные препараты оказывались неизменно бессильными перед этой сокрушительной инфекцией.
Примерно к этому же времени в целом обозначились особенности патогенеза и клинической картины протекания болезни. Было определено, что вирус распространяется обычным для всех вирусов гриппа – воздушно-капельным – путём. Инкубационный период болезни составлял две-три недели и протекал практически бессимптомно. Однако всё это время больной оставался заразным для окружающих. Далее взрывообразно наступала активная стадия – болезнь приобретала тяжёлую гипертоксическую форму: температура тела зашкаливала за сорок градусов, начинался выматывающий кашель, появлялись околообморочные головные боли. Вирус вызывал обильные геморрагические кровоизлияния и разрушение тканевых барьеров, в первую очередь в лёгочных альвеолах – больные буквально захлёбывались собственной кровью. В последние сутки-двое начинались обильные внутренние кровотечения, в том числе и подкожные, что и вызывало характерный «мраморный» рисунок кожи больных. Смерть наступала на третий-пятый день с момента появления первых симптомов болезни и происходила либо от асфиксии, вызванной заполнившей лёгкие кровью, либо от обширного мозгового кровоизлияния. Делавшие вскрытия патологоанатомы были буквально шокированы открывающейся им картиной – внутренности умерших представляли собой одну сплошную кровоточащую рану. 
Центр эпидемии тем временем сместился севернее. В Адраре счёт заболевшим пошёл на тысячи. Город был парализован. Не работала ни одна служба, включая службу «скорой помощи», – медики, опасаясь за свою жизнь, покинули свои рабочие места. В переполненных больницах выбивались из сил только не подверженные инфекции «эйсы». Из города началось повальное бегство населения. Перепуганные люди, отчаявшись получить помощь и защиту, уходили поодиночке и семьями в пустыню, где и умирали. Телевизионный спутник Би-Би-Си транслировал в эти дни потрясшие весь мир трагические кадры – окрестности Адрара, усеянные неподвижными телами жертв «мраморной лихорадки».
Шестнадцатого апреля стало новой чёрной датой в хронологии развития эпидемии. В этот день были зафиксированы первые случаи заболевания за пределами Алжира – сообщения о «мраморниках» почти одновременно пришли из Марселя, Тулона и Монпелье. Франция содрогнулась. Отсутствие европейских границ означало стремительное распространение эпидемии по континенту. И случаи заболевания не заставили себя долго ждать. Семнадцатого и восемнадцатого сообщения о заболевших шквалом пошли из десятков городов почти всех стран Старого Света.
В Женеве на экстренное совещание собрались члены Исполнительного комитета Всемирной организации здравоохранения. Был объявлен высший – шестой – уровень угрозы пандемии «мраморной лихорадки».
А вот созванное в эти же дни внеочередное заседание Парламентской ассамблеи Совета Европы, посвящённое вопросам противодействия «чуме XXII века», так и не состоялось – большинство депутатов, напуганных размахом эпидемии, попросту не приехало в Страсбург.
Двадцатого апреля болезнь перешагнула океан – сообщения о первых заболевших пришли из Нью-Йорка и Буэнос-Айреса, а двадцать первого – из Сан-Франциско, Дели, Гонконга и Мельбурна. Болезнь приобретала вид всепланетной пандемии. Весь мир спешно облачался в респираторы. Из-за острой нехватки последних, вспомнили и о, казалось бы, давно забытых марлевых повязках.
В Европе тем временем творилось невообразимое – транспорт стоял. Весь. Не работало ни одно учреждение. Некоторые больницы и поликлиники кое-как ещё функционировали за счёт персонала из «эйсов» и отчаянных врачей-энтузиастов, но справиться со всё возрастающим потоком больных они были явно не в силах. Закрылись магазины, рестораны, кафе. Купить элементарные предметы первой необходимости и даже еду стало практически невозможно. В нескольких городах прокатились летучие голодные бунты, впрочем быстро сошедшие на нет, – люди предпочитали голодать дома, чем подвергаться опасности смертельного заражения в толпе. Мелкое одиночное мародёрство уверенно входило в повседневный быт, ещё недавно столь респектабельных, европейцев.
Двадцать второго апреля по Глобальной Сети было передано обращение Генерального секретаря Организации объединённых наций Харальда Столтенберга к мировому сообществу. Значительную часть выступления генсека составила недвусмысленно высказанная просьба о помощи, адресованная мировой диаспоре «эйсов». Престарелый Харальд выразил «глубокое сожаление» в связи с развязанной в последние годы в большинстве стран политике дискриминации по отношению к «эйсам», что прозвучало из его уст как откровенное покаяние, и попросил «эйсов» «...принять посильное участие в судьбе несчастного человечества».
Четыре дня спустя Харальд Столтенберг умер в Тронхеймском военном госпитале, открыв собой длинный список всемирно известных людей – жертв «мраморной лихорадки».
А болезнь тем временем продолжала собирать по миру свой страшный урожай. Она не щадила ни взрослых, ни детей, ни бедных, ни богатых. Она поражала людей вне зависимости от их пола и цвета кожи, от их  вероисповедания и социального положения. Вымирали деревни и посёлки, вымирали целые районы и города. О той степени страха и отчаяния, которые царили на охваченных эпидемией территориях, ярко свидетельствует следующий эпизод.
Двадцать восьмого апреля в районе кенийского города Солаи обезумевшая многотысячная толпа пошла на штурм Станции Отправки линии «Запад-36» космической лифтовой системы «Спейс-Карго». Спустя два часа после нападения группе из нескольких десятков человек удалось захватить и привести в действие один из подъёмников лифта. Ещё через одиннадцать часов кабина подъёмника подошла к Орбитальному Терминалу станции. Угрожая массовым самоубийством, бежавшие с Земли вынудили сотрудников терминала открыть шлюзовые и внутренние люки. В течение последующих тридцати минут все четырнадцать «эйсов», составлявших экипаж терминала, были убиты, а управление лифтовым оборудованием заблокировано нападавшими. Захватившие Орбитальный Терминал не выдвигали никаких требований и вообще наотрез отказались от каких-либо переговоров с Землёй. Запасов кислорода и продовольствия им должно было хватить на семьдесят-восемьдесят суток. Но уже через пять дней среди «космических беженцев» появился первый «мраморник». Можно только представить себе весь тот ужас и всю ту безысходность, которые царили на терминале в последующие несколько суток. Пятого мая в двенадцать двадцать две по Гринвичу оператор наземной станции линии «Запад-36» зафиксировал принудительную разгерметизацию всех отсеков Орбитального Терминала. 
Тринадцатого мая пришло первое обнадёживающее сообщение – новосибирскими учёными был наконец получен активный интерферон, подавляющий распространение «мраморного» вируса в организме. Конечно, новый препарат был ещё в достаточной мере не апробирован, и первые же попытки его применения выявили у него массу негативных побочных эффектов. Но главное, – он работал. А это значило, что появилась надежда. Трудность, однако, заключалась ещё и в том, что в кратчайшие сроки необходимо было наработать миллиарды доз вакцины. А в мире в это время ежедневно умирали десятки миллионов, и практически вся мировая инфраструктура была парализована.
 В этот критический момент с наилучшей стороны показал себя Международный комитет по чрезвычайным ситуациям. Обладая своей собственной производственной инфраструктурой и мощной транспортно-авиационной группировкой, активно привлекая к работе «эйсов» из числа добровольцев, эта организация в кратчайшие сроки наладила производство необходимых объёмов вакцин интерферона и доставку её во все уголки земного шара.
Вакцинация шла наперегонки со смертью. Мир балансировал на краю пропасти.
В течение следующих двух месяцев сообщения всех информагентств напоминали сводки с фронта. Репортажи об успешно проведённой вакцинации соседствовали с информациями о всё новых и новых городах и районах, поражённых страшной болезнью. К середине июля наконец стало ясно, что болезнь отступает.
И тут разразилась «мексиканская катастрофа».
Двадцатого июля на сайтах некоторых информагентств промелькнуло мало кем замеченное и довольно неожиданное сообщение о вспышке «мраморной лихорадки» в маленьком мексиканском городке Лас-Маргаритас, расположенном на са;мой, наглухо закупоренной ещё с мая месяца, границе с Гватемалой. Неожиданность сообщения заключалась в том, что Лас-Маргаритас лежал в зоне сплошной вакцинации на юге Мексики, до сей поры чудесным образом избегавшей удушающих объятий смертельной эпидемии.
Однако уже двадцать второго тревожные сообщения с юга Мексики посыпались одно за другим. В больницы Тустла-Гутьерреса, Кампече, Оахаки, Минатитлана пошёл с каждым часом всё более увеличивающийся поток «мраморников». Причём все они оказались из числа ранее вакцинированных. А ещё через пару дней стало ясно, что причиной новой вспышки болезни стала не ошибка при вакцинации и не бракованная партия интерферона, а самое простое и страшное – вакцина не действовала! Спешно проведённые исследования выявили, что мексиканский вирус «мраморной лихорадки» несколько отличается от алжирского. Отличается всего одной последовательностью нуклеотидов в цепи РНК. Но этого минимального отличия оказалось достаточно для того, чтобы вирус, не потеряв своих смертельных свойств, перестал реагировать на, с таким трудом созданное против него, противоядие. Наконец было произнесено это страшное слово: мутация!
А новая эпидемия с каждым днём расширяла свою территорию. Двадцать пятого июля «пали» Кордова и Веракрус. Двадцать шестого – Чильпансинго и Куэрнавака. Из Мехико началось повальное бегство населения.
Бежали на север. Подхватывая и увлекая за собой жителей лежащих на пути городов. Забивая сплошным потоком все дороги, уводящие от наступающей на пятки смерти. Давя друг друга, калеча и убивая друг друга, не задумываясь пуская в ход любое подвернувшееся под руку оружие.
Не дожидаясь подхода основного потока беженцев с юга, тронулись к северной границе Монтеррей и Дуранго, Гуаймас и Чиуауа.
Двадцать седьмого числа первые потоки беженцев вышли к мостам через Рио-Гранде в районах Эль-Пасо и Ларедо и попытались сходу прорваться на левый берег. Но были встречены.
Правительство Конфедерации Южноамериканских штатов, как оказалось, было подготовлено к такому обороту событий. Американская пограничная служба получила чёткий и недвусмысленный приказ: не пропустить на левый берег Рио-Гранде ни одного человека. Вдоль реки были развёрнуты армейские подразделения, усиленные частями Национальной гвардии. Президент страны ввёл во всей приграничной полосе военное положение и призвал армию: в случае обнаружения попыток пересечения границы, не задумываясь открывать огонь на поражение. Впрочем, уговаривать солдат не приходилось – они понимали, что в буквальном смысле сражаются за свою жизнь. В течение следующих пяти дней было пресечено более восьмисот попыток прорыва различных по численности групп мексиканских беженцев на левый берег реки. Вниз по Рио-Гранде плыли тысячи и тысячи трупов. Самолёты и корабли береговой охраны конфедератов безоговорочно и безжалостно топили любые плавсредства, обнаруженные в американской сорокамильной прибрежной зоне. 
Отчаявшись пробиться в Техас, потоки беженцев повернули на северо-запад, где пустынные просторы Нью-Мексико и Аризоны вроде бы сулили возможность проникновения на спасительную американскую территорию. И поначалу казалось, что им это действительно удастся – редкая цепь пограничных и армейских патрулей под угрозой многомиллионного нашествия торопливо оставляла свои посты и спешно эвакуировалась вглубь своей территории.
Но первого августа как раз и произошло то, что позднее было названо «Мексиканской катастрофой» или «Мексиканским крематорием» – в десять часов утра по аризонскому времени были одновременно приведены в действие двадцать шесть мощнейших ядерных зарядов, заблаговременно и тайно заложенных американскими спецслужбами в приграничных районах мексиканских штатов Северная Нижняя Калифорния, Сонора и Чиуауа. В зоне сплошного поражения оказались по приблизительным оценкам около полутора миллионов человек. В полосе между тридцать первой и тридцать второй параллелями образовалась стокилометровая радиационная пустыня, куда по инерции и хлынули потоки беженцев, подгоняемые страхом, отчаяньем и беспощадно надвигающейся на них с юга «мраморной» смертью. 
Мнения специалистов значительно расходятся, но по различным, даже самым приблизительным, подсчётам на этих, выжженных ядерным огнём, равнинах северной Мексики остались лежать от десяти до пятнадцати миллионов человек.
Впрочем, подобные цифры уже никого не шокировали – «мраморная» смерть собирала по планете и не такие урожаи. Удивление и отторжение мирового сообщества поначалу вызвали лишь жестокость и циничность действий американцев. Однако если отбросить эмоции и анализировать ситуацию с точки зрения логики и здравого смысла, рассуждения неизменно приводили к тому, что решение американской стороной было принято верное. И мировое сообщество, хоть и скрипя зубами, хоть и с оговорками, но в конце концов согласилось с этим. Стало ясно, что мир переступил через ещё одну нравственную черту.
А «мексиканский вирус», не найдя дорогу на север, уверенно собирал свою страшную жатву по всей Латинской Америке. К концу августа, когда наконец была создана вакцина и против этого варианта «мраморной лихорадки», «мексиканская смерть» уже успела опустошить все страны Карибского бассейна и пустила обильные метастазы в Южную Америку, не успевшую ещё толком оправиться от первой волны пандемии.
Тем временем вакцинация населения новым интерфероном шла полным ходом. «Мраморная лихорадка» отступала, постепенно, нехотя втягивая в себя свои жуткие липкие щупальца.
Шестого ноября Исполком ВОЗ понизил уровень угрозы пандемии до пятого. В опустошенных и обескровленных странах постепенно налаживалась нормальная жизнь. Пришло время подводить итоги и задавать вопросы.
Итоги оказались ужасающими и несопоставимыми ни с чем, что пришлось пережить человечеству на его долгом историческом пути. Только по предварительным подсчётам от «мраморной» смерти в мире погибло более полутора миллиардов человек или почти пятая часть всего населения земного шара. Более половины своих граждан потеряли Франция, Испания, Бельгия, Нидерланды, Аргентина, Кения, Танзания, Иран, Вьетнам, Таиланд. Полностью исчезли с политической карты мира такие страны, как Гватемала, Коста-Рика, Куба, несчастная Мексика и многострадальный Алжир.
Вопросы тоже не заставили себя долго ждать. Но вместо, казалось бы, наиболее уместного в данной ситуации вопроса «что делать?», умами обывателей настойчиво завладел другой вопрос –  «кто виноват?». И ответ на него нашёлся довольно скоро.
Пятнадцатого ноября, выступая на пленарном заседании внеочередной Ассамблеи ООН, президент Ирана Парвиз Джаннати прямо обвинил в создании и распространении вируса «мраморной лихорадки»... мировое сообщество «эйсов», озвучив тем самым с высокой трибуны, вот уже несколько дней мусолящуюся на многих неофициальных и полуофициальных сайтах, «горячую» новость. Логика его соображений была проста и незамысловата и основывалась на древней, как сама юриспруденция, ключевой сентенции: «Is fecit cui prodest». А выгодно, по мнению Джаннати, было как раз «эйсам». И хотя выступление иранского президента не встретило поддержки высокой Ассамблеи, и даже было осуждено в некоторых (надо сказать, далеко не во всех) последующих выступлениях, оно послужило стартовым выстрелом к развязыванию в мире кампании травли «эйсов», тех самых «эйсов», которые как раз и вынесли на своих крепких плечах всю основную тяжесть борьбы со смертельной пандемией.
Слово было сказано. Вскоре пришло время и для дела.
Двадцатого ноября парламент Эстонии объявил эту прибалтийскую страну «зоной, свободной от синтетических андроидных систем» и предписал всем «эйсам» в течение сорока восьми часов покинуть территорию государства.
До конца месяца примеру Эстонии последовали Литва, Латвия, Польша, Румыния, Сирия, Египет и Заир. Многие страны принимали поправки к законам, ещё более урезающие права «эйсов».
В начале декабря, как по команде, на нескольких крупнейших развлекательных порталах появилась виртуальная игра «Убей андроида».
А ещё через несколько дней на улицах городов начали находить первые изуродованные трупы «эйсов». Напрасно известные правозащитники и некоторые политические лидеры призывали население к спокойствию и здравому смыслу. Толпа почуяла «запах крови».
Восьмого декабря в своём доме в пригороде Хабаровска был обнаружен обугленный от выстрела из компакт-бластера в упор труп известнейшего российского писателя Константина Кольского. Ответственность за убийство Нобелевского лауреата взяла на себя «антиандроидная» экстремистская группировка «Братство живых». Лидер группировки, некто Тимур Унгер, задержанный по горячим следам правоохранительными органами, но почти тут же выпущенный под солидный залог, заявил многочисленным представителям СМИ, встречавшим его на выходе из СИЗО: «Били, бьём и будем бить!..»
Но новость о трагической смерти писателя буквально на следующий день была сметена с первых полос информагентств шокирующими сообщениями о прокатившейся по Ирану «ночи тяжёлых дубин».
Накануне духовный лидер и рахбар Ирана – Сейед аятолла Али Акбар Нозари, корректно основываясь на статье «Закона о предельной численности», призвал своих подданных привести численность «эйсов» в соответствие с более чем ополовиненной «мраморной» эпидемией численностью населения страны. С заходом солнца по всей стране началось повальное уничтожение «эйсов». Их убивали поодиночке и группами, на улицах и в транспорте, дома и на рабочих местах. Их расстреливали из автоматов и бластеров, их сбрасывали с верхних этажей зданий, их давили гусеницами бульдозеров, их попросту забивали железными прутьями или камнями, «благо» сделать это было довольно просто – «эйсы» никогда не сопротивлялись. В городе Исфахан был разгромлен и сожжён единственный в стране инкунабулус – центр по выращиванию так называемых «эй-си заготовок». Зародышевые автоклавы частично были разбиты на месте, а частично выкинуты из окон здания на мостовую – прямо под ноги беснующейся толпе.
За всей этой воинствующей истерией почти незамеченным прошло заявление руководителя Лагосского научно-исследовательского центра, корифея вирусологии, дважды Нобелевского лауреата Ачебе Тутуола. Основываясь на проведённых исследованиях, Тутуола уверенно заявил, что вирус «мраморной лихорадки» в обоих – и алжирском, и мексиканском – вариантах не является некой «эпидемической новинкой», а есть продукт мутации своего «предкового варианта» – вируса безобидного, почти бессимптомного «шанхайского гриппа», трижды в начале века – в шестом, одиннадцатом и семнадцатом годах – почти незамеченным, в виде скрытой пандемии, обогнувшего земной шар. Таким образом, учитывая эти три волны, а также то, что вирус «шанхайского гриппа» передавался от матери будущему ребёнку ещё внутриутробно, носителями этого вируса, а значит и потенциальными носителями вируса «мраморной лихорадки» в настоящее время является (по приблизительным оценкам) от восьмидесяти до девяноста пяти процентов всего населения Земли. Исходя из вышеизложенного, Тутуола сделал два вполне определённых вывода.
Первый: «эйсы» не имеют к «мраморной» пандемии никакого отношения, поскольку международный проект «Идущие вместе» по созданию высокоинтеллектуальных синтетических андроидных систем был запущен в 2123 году, то есть уже после прохождения всех волн пандемии «шанхайского гриппа».
И второй: в связи с высокой потенциальной мутабельностью вируса «шанхайского гриппа», вполне вероятны новые неожиданные пандемические вспышки «мраморной лихорадки». Механизм запуска мутаций может оказаться любым – от местного фармакологического до глобального космического. Если человечество в ближайшие два-три года не найдёт надёжного «антимраморного» противоядия, то его ожидают ещё более серьёзные потрясения.
Пророчества нигерийского вирусолога подтвердились почти сразу. Оказалось, что у человечества не было не только двух лет, но даже и двух месяцев.
Начало нового, шестьдесят второго, года было ознаменовано мощнейшими вспышками на Солнце – самыми сильными за всю четырёхвековую историю наблюдений за солнечной активностью. Вызванный этими вспышками поток заряженных частиц, обрушившись на ионосферу земли, вызвал полярные сияния в тех районах, где они никогда ранее не наблюдались. Так в северном полушарии ими любовались на юге Европы, в Средней Азии, Японии, а в южном – они были видны в Австралии, Уругвае и даже в ЮАР.
А через две недели сообщения о случаях заболевания «мраморной лихорадкой» одно за другим посыпались из различных уголков земного шара. Пятнадцатого – из Чикаго, Екатеринбурга и Веллингтона. Шестнадцатого – из Лос-Анджелеса, Стамбула, Йоханнесбурга и одновременно из двух китайских городов – Цицикара и Чэнду. А семнадцатого – сразу из четырнадцати городов двенадцати стран мира. Причём причиной заболевания в каждом из этих случаев была новая, неизвестная форма «мраморного» вируса. 
Это было начало конца. Чудовищная тысячеголовая «мраморная» гидра нависла над зажатым в угол, оцепеневшим от ужаса человечеством.
Мир погрузился в хаос...       


3. Исход

Дорога вилась по берегу озера, то ныряя под высокие своды редкого, пронизанного узкими лучами солнца, могучествольного соснового леса, то выскакивая к самой воде – серо-стальной, неожиданно сердитой под ярко-синим безоблачным сентябрьским небом, взъерошенной до самого горизонта крутолобыми торопливыми пенными бурунчиками. Наконец, изрядно поплутав в зарослях беременной орехами лещины и распугав в неширокой низинке уставшие, льнущие к земле разлохмаченными белыми султанчиками, отряды тонконогого иван-чая, она взлетела на пологий холм, и Адамас невольно залюбовался: прямо впереди, ослепительно сверкая на солнце изящно выгнутыми – «дутыми» – поверхностями, плыли над Селигером треугольные «паруса»  белоснежных корпусов: ещё совсем недавно – престижного санатория «Валдай», а ныне – Осташковского регионального клинико-иммунологического центра...
На огромной парковочной площадке возле главного корпуса клиники стояло всего пять машин. Кроме них обширное пустующее пространство «украшал» только остов когда-то в спешке брошенного здесь боевого вертолёта: припавший к земле, ядовито-зелёно-пятнистый, с распахнутыми настежь дверцами, выбитыми триплексами, с куском маскировочной сетки, зацепившейся за лопасть хвостового винта и суетливо мотающегося под порывами налетающего с озера ветра.
Адамас вышел из машины и сразу ощутил тугую силу этого ветра, разбежавшегося по бескрайним озёрным просторам, ветра уже не летнего – бесшабашно-весёлого, тёплыми пальцами озорно треплющего волосы, но – строгого, с нахмуренными бровями, плотного сентябрьского ветра, поднимающего птиц на крыло и сулящего хрусткие рассветные заморозки...
В гулком вестибюле, некогда роскошно отделанном, а теперь запущенном, хранящем на своих стенах и мозаичном полу следы не то вялого штурма, не то поспешной эвакуации, за стойкой, недалеко от входной двери, изнывал от скуки одинокий дежурный «эйс»: вежливо-улыбчивый, васильково-голубоглазый, с непременной, некогда обязательной буковкой «А» над левой бровью.
Адамас приблизился к стойке:
– Сколковский. Адамас... К академику Горскому, – уточнил он цель своего прибытия.
Дежурный почтительно встал и приглашающе повёл рукой вглубь вестибюля, где в густом полумраке изумрудно светились треугольники свободных лифтовых кабин:
– Пожалуйста, Первый... Восемнадцатый этаж. Блок «Б». Четвёртый бокс, – чётко доложил он и, чуть подумав, добавил: – По указателям, Первый.
Адамас кивнул и двинулся к лифтам...
Палата академика была довольно большой: не менее ста квадратных метров, с высоченным – пятиметровым – потолком и прозрачной стеклянной стеной, распахнутой в сторону Селигера.
Посреди палаты на странном – пожалуй, даже несколько космического вида – сооружении, меньше всего напоминающем собой стандартную больничную койку, лежал сам Горский: длинный, костлявый, укрытый по пояс новенькой, ещё ни по одному сегменту не смятой термопростынёй. Из груди академика, сплошь залитой розовым пузырчатым синтепластом, выходили несколько разнокалиберных и разноцветных трубок. Трубки, двумя ручейками изящных змеек огибая подушку, тянулись к нависающему над изголовьем, внушительного вида серебристому кубу, основание которого естественным образом сливалось с массивным каркасом «космической кровати». Куб еле слышно жужжал и оптимистично подмигивал навстречу входящим целой россыпью ярких цветных индикаторов.
Похоже, Горский спал: голова его была запрокинута; рот, в обрамлении тонких бескровных губ – жалобно приоткрыт; напоминающий акулий плавник, знаменитый нос академика был нацелен в далёкий потолок; глаза – полуприкрыты тяжёлыми морщинистыми веками. Дышал Горский тяжело – с присвистом, с каждым вдохом натужно приподнимая нелепую паукообразную мешанину трубок на своей груди.
Адамас осторожно прикрыл за собой вакуумную дверь. Дверь предательски чмокнула, и академик, тут же распахнув глаза, медленно перекатил по подушке свой длинный, туго обтянутый бледной веснушчатой кожей, яйцеобразный череп.
– А-а... Это ты, Адамчик... – голос Горского был тихий, надтреснутый, не осталось в нём и намёка на тот рыкающий командирский бас, которым он в своё время приводил в неописуемый трепет зазевавшихся девиц-стажёров и нерадивых сотрудников знаменитого Сколковского «андроидного» института.
– Здравствуйте, Учитель, – Адамас подошёл вплотную и накрыл ладонью длиннопалую кисть академика, лежащую поверх простыни.
Из основания «кровати» услужливо выдвинулось круглое сиденье. Адамас, чуть помедлив, боком пристроился на нём.
– Здравствуй, Адамчик, здравствуй... – Горский вытащил свою руку из-под ладони посетителя и – в свою очередь – слабо похлопав, накрыл её своей пятернёй. – Рад тебя видеть... Боялся, что не успеешь.
Говорил академик медленно, разбивая свою речь на короткие предложения; было видно, что говорить ему тяжело, но говорить хочется – явно недоставало тут академику полноценного человеческого общения.
– Много было работы по Дальневосточному центру, Леонид Андреевич. Раньше никак не мог, – как бы оправдываясь, сказал Адамас.
– Стало быть, всё ещё воюете, – с непонятной – то ли одобрительной, то ли осуждающей –   интонацией произнёс Горский.
– Воюем... – пожал плечами Адамас; он чувствовал себя несколько неловко – он впервые видел академика в столь беспомощном состоянии и поэтому не знал как себя вести.
–  Стало быть, воюете... – повторил академик, и опять Адамас не понял – одобряет или осуждает его собеседник.
Он вновь пожал плечами и промолчал.
Горский вдруг поднял руку и начал неловко шарить у себя по груди, слепо натыкаясь на торчащие там и сям разномастные трубки.
– Чешется – страсть... – совершенно по-детски пожаловался он. – Извёлся весь... Хоть бы одним ноготочком пошкрябать... – он скосил глаза на Адамаса и неожиданно сменил тон на сварливый: – Хотя кому я это всё говорю?.. Тебе ж этого всё равно не понять!
– Ну да, – улыбнулся Адамас. – Могу себе представить... Чешущийся андроид. Новое слово в робототехнике.
– А что... – немного оживился академик. – Между прочим, была такая идея... Повысить тактильную чувствительность образца на порядок... На одном из совещаний, помнится, предложили. Кто-то из группы Кардаша, кажется... Чем-то там у них всё это было солидно подкреплено и, главное, снимало многие наболевшие проблемы... Тогда, вообще, было много всяких идей...
Горский, не договорив, замолчал, мечтательно глядя в потолок. Тень улыбки легла на его синюшные губы.
– И что? – не выдержал Адамас.
– Ну что... – удовлетворённо хмыкнув, продолжил академик. – Как обычно, мнения разделились. Кто-то был «за», кто-то – «против». Ломали копья добрых полчаса... Пока Женька Крылов не нарисовал и не пустил по рукам потешную такую картинку: обезьяну (самца!) с головой робота, чешущего во всех местах всеми своими конечностями... Ну, и как-то сразу все дебаты сошли на нет, и больше к этой теме уже не возвращались... Он здорово рисовал – Женька... Ты помнишь Крылова?
Помнил ли он Женьку Крылова? Весёлого стремительного Женьку, постоянно куда-то спешащего – в развевающемся халате, на котором вечно недоставало пуговиц. Именно Крылов научил его, тогда ещё совсем юного андроида, играть в шахматы, и безумно гордился каждой новой победой своего подопечного. И ездить на велосипеде его тоже научил он, Крылов: круглолицый и курносый, с заметной щёлкой между передними зубами, которую он постоянно всем демонстрировал посредством своей обаятельной улыбки... Почётный академик нескольких национальных академий, лауреат престижнейших премий, профессор Евгений Владимирович Крылов. Он умер в мае прошлого года, во время ещё самой первой волны эпидемии...
Адамас поднялся и отошёл к стене-окну.
– Помню... – сказал он, глядя на распахнувшиеся перед ним просторы. – Его я тоже помню.
Отсюда, сверху, поверхность озера выглядела не серой, а бутылочно-зелёной. Отчётливо просматривались мутно-жёлтые пальцы отмелей, протянувшиеся от берега навстречу косо набегающим с севера, нестройным, изломанным шеренгам волн. Между зелёной водой и ярко-синим небом – на недалёком острове – весело желтели позолотой многочисленные купола Нило-Столобинской пустыни.
– Не звонят, – тихо сказал у него за спиной Горский.
– Что? – не понял Адамас.
– Колокола... – пояснил Горский. – Третий день уже... Раньше всё звонили, а теперь вот не звонят... Не знаешь, почему?
– Нет – не оборачиваясь, покачал головой Адамас.
Он знал. Он знал многое из того, что так старательно последнее время скрывали от академика. Что последний нилопустынский монах умер прошлой ночью. Кстати, в этой же клинике. Что в радиусе ближайших ста километров уже давно не осталось ни одного живого человека. Что вся, совсем недавно ещё столь могущественная, человеческая цивилизация съёжилась сейчас до нескольких десятков небольших пятнышек, причудливо рассеянных по всему земному шару...
– Я много думал последнее время... – после долгой паузы негромко сказал Горский. – Где мы ошиблись?
– Мы? – повернулся к академику Адамас.
– Под «мы» я подразумеваю человечество... – уточнил Горский, по-прежнему глядя в потолок.  – Так вот... Я думаю, что точка бифуркации была пройдена где-то в начале двадцать первого века... Во всяком случае, не позже его середины... Именно тогда решался вопрос: продолжать нарабатывать материальные блага или же всерьёз заняться человеком... К большому сожалению, человек был отодвинут на второй план.
– Ну, насколько я помню из истории, – сказал Адамас, – в большинстве развитых стран пытались одновременно решать обе проблемы.
Академик скривился:
– Это называется: одной рукой за сиську и за письку... Не-ет, дорогой мой, так серьёзные дела не делаются. А проблема создания нового человека более чем серьёзная... Она требовала не просто внимания и ресурсов, она требовала... переориентации интересов... смены всего вектора развития... – Горский на минуту задумался. – Вообще, проблема создания Человека Нравственного оказалась куда более сложной, чем решённая в своё время задача создания Человека Образованного... Всё-таки стремление к знаниям проистекает от заложенного в генах обыкновенного любопытства. Поэтому достаточно было создать определённые условия... – он опять помолчал, потом продолжил: – А нравственность – категория, скорее, сознательная, нежели подсознательная. Она есть функция воспитания... Ну а с воспитанием... – он вздохнул. – С воспитанием, сам знаешь, у нас всегда были проблемы.
– Но ведь, – начал было Адамас, – принимались специальные программы, перестраивалась система образования...
Горский вяло отмахнулся.
– Необходимо было не перестраивать систему образования, а СТРОИТЬ систему воспитания... Строить заново. От начала и до конца... А мы всё пытались отделаться косметическим ремонтом... Да впрочем, и система образования была перестроена далеко не в нужную сторону. Она оказалась заточенной на создание ЭЛИТЫ... Почему-то возобладало мнение, что миром должна править высокообразованная элита... Действительно, зачем парикмахеру знание интегралов?.. – академик усмехнулся. – И вся образовательная пирамида была выстроена на продвижение вверх только одарённых десяти процентов, оставляя остальным девяноста удел простых статистов... Но, к сожалению, то, что было вполне уместно в веке девятнадцатом... когда все управленческие рычаги действительно находились в руках элиты... и то, что было допустимо в веке двадцатом, когда власть элиты обеспечивалась монополией на средства массовой информации... ну, и на мощный репрессивный аппарат, конечно... в двадцать первом веке – веке глобальной информсети и онлайн-референдумов – сработало с точностью до наоборот.
Академик замолчал, переводя дух.
– Демократические реалии заставляли элиту идти на поводу у масс... – после паузы продолжил он. – Тех самых тёмных масс, от которых она, казалось бы, уже полностью открестилась... И всю государственную политику определяли, стало быть, эти же самые тёмные массы. Те самые девяносто процентов... Плебс... – Горский (как того давно уже ожидал Адамас) жестом, знакомым любому «сколковцу», взял себя щепотью за кончик носа. – Кроме того, были утрачены и все моральные ориентиры... Коммунизм себя давно дискредитировал... Капитализм – в принципе, в силу своей природы, не мог предложить сколь-нибудь удовлетворительной моральной концепции... Религия?.. – академик хмыкнул. – Религия превратилась в мощную индустриальную отрасль поп-культуры... – Горский, продолжая теребить кончик носа, брезгливо поморщился. – И по доходности среди всех прочих индустрий развлечения уступала в последнее время разве что только «виртуальщикам»... Хотя, куда там! Последний год дал церкви такие сборы, что «виртуальщикам» и не снились, – академик недобро прищурился. – Люди, надеясь на чудо, несли в церковь последнее... Увы, никакие подаяния впрок не пошли: и Папа Римский, и самый нерадивый из его паствы – все предстали перед Всевышним в одинаково похабном, мраморно-пятнистом, виде... – Горский вздохнул. – Человечество утратило чёткую цель... Потеряло ориентир... Всё его дальнейшее, если можно так выразиться, продвижение вперёд, скорее напоминало кружение человека, заблудившегося в лесу... Заплутавшего в трёх соснах... А плебс?.. – академик наконец оставил в покое свой нос и, слабо махнув рукой, уложил её вдоль туловища. – А плебс, он и есть плебс... Технический прогресс интересует его исключительно с точки зрения... вкусно пожрать. Да получить новую погремушку. Желательно такую, какой нет у соседа... И никакие высокие теории никогда не заставят его предпочесть пищу духовную пище материальной... Поэтому и деньги вкладывались только туда, где ожидалась быстрая и гарантированная отдача... Естественно, ни фундаментальная наука, ни система воспитания человека, как проекты долгие и дорогостоящие... да ещё и с неясными перспективами... в этот разряд никогда не попадали... – он помолчал, потом, снова вздохнув, продолжил: – Собственно, из-за всего этого мы и оказались... там, где оказались. Мягко говоря – в тупике... Стагнация фундаментальной науки повлекла за собой застой в технологиях... Учёные превратились в мастеровых... в обслуживающий персонал... И вот поэтому, когда вдруг захотели, когда припекло, когда, понимаешь, жареный петух ползадницы уже отъел, вот тут-то и выяснилось, что – поздно, поезд-то – тю-тю – уже ушёл!.. И что начинать надо во многом чуть ли не заново! – Горский замолчал, отдуваясь и сердито жуя губами.
– И поэтому вы решили делать андроида, – тихо предположил Адамас.
Академик наконец перестал разглядывать потолок и посмотрел на собеседника.
– Нет, Адам, нет, мой мальчик, тогда я ещё ничего такого не думал... Я просто сбежал... Сбежал в науку... – он улыбнулся и хитро прищурился. – Вот ты с ранней юности зовёшь меня Учителем. Понятно, что ты вкладываешь в это слово свой смысл... Но подхватил-то ты его ещё в Сколково. Там меня тогда все так называли... А на самом деле это была просто кличка, которую мне приклеили ребята в лаборатории... – Горский сложил губы дудочкой и смешно повёл носом из стороны в сторону. – Не знал? То-то же... А всё дело в том, что я ведь до Сколково шесть лет отпахал в школе... В обыкновенной московской школе номер восемьсот восемнадцать... – он хмыкнул. – Энтузиаст хренов. Дон-Кихот с циркулем... Попытался лбом прошибить стену... Причём резиновую.
Он сердито замолчал.
– Вам надоело учить? – спросил Адамас.
– Учить?! Если бы!.. – Горский покрутил головой, как будто ему жал несуществующий воротничок. – Мне надоело дрессировать!.. Мы же занимались обыкновенной дрессурой. Натаскиванием... А я-то как раз хотел УЧИТЬ! Именно учить!.. Да ещё не просто учить, а – обучая, воспитывать!.. У меня же такие методики были наработаны, такие методики!.. – голос его стал мечтательным.
– И что? – подтолкнул Адамас.
– А ничего!.. – Горский брезгливо повёл носом. – Меня же этими методиками и по всей морде!.. Посоветовали засунуть их в одно место и местом этим в дальнейшем не отсвечивать... А у меня и так из этого моего многострадального места уже обе моих диссертации торчали. Свёрнутые в трубочку... – он облизнул губы. – Впрочем, всё это в конце концов мне очень даже пригодилось. Только позднее... – он улыбнулся. – Все эти свои методики и диссертации я потом благополучно отработал на тебе... Да и сейчас, я слышал, они вполне успешно применяются в «эйс-интернатах»...
Академик вдруг замолчал и насторожился, взгляд его застыл на лице Адамаса.
– Нынче какое? – тревожным шёпотом спросил он.
– П-пятое... – не сразу «въехав» в смену темы, но тоже шёпотом ответил Адамас. – А что?
Горский облегчённо выдохнул.
– Послезавтра ж юбилей, – уже нормальным голосом сказал он и торжественно уточнил: – Пятьдесят лет с момента запуска программы «Андроид»... Надо будет непременно отметить... Придёшь?
Адамас покачал головой:
– Я завтра лечу в Ушуаю. А оттуда – на «Новолазаревскую». Принято решение: ускорить работы по проекту «Купол».
Академик поморщился.
– Суета сует... – скрипучим голосом провозгласил он. – Суета сует и всяческая суета. Неужели вы не понимаете, что уже поздно?
– Ну зачем же так пессимистично, Леонид Андреевич? – примирительно сказал Адамас. – Витебские фильтры зарекомендовали себя совсем даже неплохо... Да и в Лусакском центре ребята уже довольно близко подошли к решению проблемы биоблокады.
– Всё равно... – Горский вяло двинул кистью руки. – Это уже – всё равно... Нам уже не помочь... Даже если вы и сохраните несколько миллионов... особей... Человечество отброшено. Отброшено назад на несколько сотен лет... А это – уже совсем другое человечество. Другая цивилизация... Пойми, мой мальчик, – академик приподнял голову и прицелился в Адамаса своим хищным носом, – вам надлежит перестать цепляться за нас... Мы теперь – гиря, привязанная к вашей ноге... А с гирей нельзя бежать... Вам ведь сейчас всем очень хочется бежать. Скакать семимильными шагами. Решать важные и очень интересные проблемы... А вы тратите своё время и ресурсы на... капли для вдруг так некстати захворавшей бабушки... – он опять откинулся на подушку. – Этак, мои дорогие, у вас в итоге разовьётся комплекс... Как у маленького ребёнка. Он знает, что уже умеет ходить, но всё боится отпустить мамкину руку.
– То есть вы, дорогой Учитель, предлагаете бросить умирающую бабушку и отправляться на пикник? – видимо, в интонациях Адамаса появились какие-то новые нотки, потому что Горский, повернув голову, с интересом на него посмотрел. – А вы не боитесь, что тогда в нас разовьётся другой комплекс? Гораздо более страшный. Комплекс сыновней вины... Который, в отличие от проходящего со временем у любого ребёнка «комплекса мамкиной руки», останется в нас навечно... Потому как бабушка без своих капель умрёт. Необратимо умрёт. Навсегда. И эта смерть будет на НАШЕЙ совести.
– Ерунда, – сказал Горский. – Психологические экзерсисы.
– А это тоже психологический экзерсис?.. – негромко спросил Адамас и, прикрыв глаза, начал медленно, нараспев декламировать: – Под ударами, в темницах, в изгнаниях, в трудах и бдениях. В чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в нелицемерной любви. В слове истины, с оружием правды в правой и левой руке. В чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем...
– Нас огорчают, а мы всегда радуемся, – хриплым голосом подхватил Горский, – мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем. Уста наши отверсты к вам, сердце наше расширено... – он вдруг заиграл желваками и отвернул голову к стене, подставив под обозрение свой, обрамлённый редкой седой порослью, затылок и большое вялое ухо.
– Уста наши отверсты к вам, сердце наше расширено... – повторил вслед за академиком Адамас и после паузы тихо спросил: – ЭТО – КАК, Учитель?
Горский молчал.
– Вы слепили нас НЕ по своему образу и подобию, – сказал тогда Адамас затылку. – Вы слепили нас со своего представления о себе... О себе – лучших. Чистых... О себе – идеальных. Вы надёжно привили нас от той болезни, которой вы сами вечно страдали, – болезни нелюбви к ближнему... Неужели вы теперь можете подумать, что мы не будем сражаться даже за одного, самого последнего, человека? Что мы опустим руки или, хуже того, отойдём в сторону... Даже если нас некому будет упрекнуть, нам не даст покоя наша совесть. У нас ведь есть совесть, вы не забыли об этом, Учитель?!
И вновь академик не ответил. Тогда Адамас тоже замолчал, и стало совсем тихо. Лишь серебристый куб в изголовье «кровати» негромко и неутомимо продолжал свою работу.
– Жаль, что тебя не будет здесь послезавтра... – после долгой паузы глухо сказал Горский. – Ты ведь как-никак один из основных виновников торжества.
Адамас уже пожалел, что затеял этот разговор.
– К вам что, совсем никого не пускают? – помедлив, сочувственно спросил он.
– Ну почему же? – опять оживился академик и, повернув голову, уставился на Адамаса блестящими глазами. – Почему же никого?.. Буквально третьего дня была здесь весьма примечательная личность. Некий скульптор... Как он сам себя отрекомендовал: «известнейший из оставшихся».
– Что, прямо так и сказал? – восхитился Адамас.
– Слово в слово, – подтвердил академик. – «Красаве;ц и здоровляга...». И вообще, очень колоритная фигура. Как говорится, что вдоль, что поперёк. Но!.. При этом верх обаяния и жовиальности. – Горский улыбнулся. – Попросил разрешения слепить мой портрет. Как он выразился: пока ещё не поздно.
– Вах! – сказал Адамас. – И вы не приказали абрекам утопить его в озере?
– Просить никого не пришлось... – академик плотоядно облизнулся. – При разговоре присутствовала Танюшка.
– Таня? – быстро спросил Адамас. – Она здесь?
– Здесь-здесь... – успокоил его Горский. – Увидитесь ещё... Так вот, Танюха после этого перла его сразу и погнала. И судя по тому времени, что она отсутствовала, гнала она его до са;мого Осташкова... Смешной человек, ей богу... – вспоминая, покрутил головой академик. – И фамилия у него смешная... Колокольчиков, кажется.
– Бубенчиков, – уверенно поправил Адамас. – Арнольд Бубенчиков.
– Ты что, его знаешь? – удивился Горский.
– Нет... – Адамас покачал головой. – Но наслышан. Да к тому же знаком с одним из его творений... Оно стои;т здесь, недалеко, – он кивнул на окно. – Километров шесть от комплекса.
– Ну-ка, ну-ка!.. – даже задвигал под простынёй ногами академик. – Рассказывай!
– Ну что... – усмехнулся Адамас. – Сотворил как-то этот ваятель скульптурную композицию. «Мальчик на велосипеде» называется. Всё чин чинарём: и мальчик, и велосипед, всё в натуральную величину, материал – цветной углепластик; в общем, всё в высшей степени пристойно и реалистично. Вот только водрузил он этот свой шедевр не где-нибудь, а посреди озера, на специально намытой для этой цели отмели...
– З-зачем? – поперхнулся Горский.
– Действительно, зачем? – подхватил Адамас. – Подобный вопрос – в различных вариантах и с различной интонацией – задавался нашему классику-монументалисту не раз. И даже не два. Отвечал же он на него всегда с неизменно и высоко поднятой головой, глядя, так сказать, поверх отсталых в скульптурном отношении масс, и ответы его, хотя и разнились по стилю и продолжительности изложения, но неизменно сводились к двум основным тезисам: первому – «я занимаюсь КОНЦЕПТУАЛЬНЫМ искусством»; и второму – «потомки меня поймут!»...
– О как! – крякнул Горский. – Да-а... Не зря его Танька-то...
– А теперь представьте себе такую картину, – начал показывать руками Адамас. – Летишь это ты себе по озеру на глиссере... Утро. Солнышко всходит. Краски вокруг всё больше нежные, тёплые... Над водой лёгкий туман стелется... Чайки качаются на пологой волне. Идиллия... И вдруг – бац! – прямо по курсу – мальчик. На велосипеде. В штанишках. Беззабо-отный такой... Очень, знаете ли, способствовало пробуждению...
– Он, что же, до сих пор там стоит? – вытягивая в сторону окна шею, как будто пытаясь разглядеть далёкую скульптуру, полюбопытствовал академик.
– А куда он денется? – вздохнул Адамас. – Правда, после того как на этого велосипедиста-подводника чуть не наскочили несколько прогулочных катеров, был поднят вопрос о переносе скульптуры на берег. В целях, так сказать, безопасности судоходства. Но тут наш Бубенчиков встал насмерть. Он как-то сразу и вдруг оказался большим другом местного мэра (то ли хорошо проплатил, то ли пообещал увековечить того для истории – не знаю), так что скульптуру только оборудовали кучей датчиков движения, мощным ревуном и ночным проблесковым маяком... А ещё его очень полюбили чайки...
– Бубенчикова?! – ужаснулся Горский.
– «Велосипедиста»... – Адамас укоризненно покачал головой. – Что только против них не предпринимали. Инфразвуковые пугалки ставили, тревожные крики птиц транслировали, какой-то пахучей мастикой мазали, – ничего не помогало. Каждая уважающая себя селигерская чайка считала своим долгом отметиться на несчастном малыше. Так сказать, внести свой посильный вклад в искусство... Так что, ежели сейчас кто-нибудь, катаясь на лодочке, не дай бог невзначай наткнётся на ЭТО... А тут ещё, сами понимаете, – ревун и прожектора, и туча ополоумевших чаек... Леонид Андреич, что с вами?
Академик напряжённо смотрел в потолок, лицо его налилось краской, углы губ подрагивали.
– Адамка-чёрт!.. – наконец выдавил он из себя. – Ты знаешь, что мне нельзя смеяться?.. То есть абсолютно... – он с трудом перевёл дух. – Я тут как-то раз попробовал, так этот агрегат, – он двинул носом в сторону изголовья, – сыграл мне такой матчиш – весь персонал сбежался.
– А я чё? – недоумённо закрутил головой Адамас. – Я ж – ничё... Я ж тока хотел слегка просветить уважаемого академика... На предмет, понимаш, местных достопримечательностей. Раз уж, понимаш, уважаемый академик попамши в здешние края...
Он не договорил. Дверь, чмокнув, широко распахнулась, и в комнату шагнули двое. Впереди шла невысокого роста молодая женщина в белом врачебном комбинезоне и в тяжёлом, защитного цвета, армейском респираторе, закрывающем лицо по самые глаза. Следом – с внушительных размеров серебристым чемоданом в руке – двигался «эйс», в таком же «комбезе», только с откинутым капюшоном и голубой волонтёрской нашивкой на левой стороне груди.
Увидев Адамаса, женщина на мгновение запнулась, а потом, всплеснув руками, бросилась к нему через всю палату и, подбежав и неуклюже облапив за талию, прижалась щекой к могучей «эйсовской» груди.
– Адька!.. – глухо и неразборчиво из-под маски забормотала она. – Адька!.. Ты приехал!.. Какой же ты молодец, что приехал!..
– Ну вот... – ворчливо, со своего ложа прокомментировал Горский. – Что-то ты, Танюша, на своего отца эдак вот не бросаешься.
– Что ты понимаешь?.. – не оборачиваясь, ответила Таня. – Это же – моя любимая лошадка!.. – её голос, даже несмотря на респиратор, торжественно зазвенел колокольцами. – Ты даже не представляешь, сколько я в детстве километров на его плечах проскакала! – и, подняв руки и привстав на цыпочки, она ласково погладила широкие «лошадкины» плечи.
«Эйс» с чемоданом тем временем приблизился к академику и, встав во фрунт, по-фельдфебельски мотнул головой.
– Здравствуйте, Леонид Андреевич, – густым басом вежливо поздоровался он. – Меня зовут Валентинас. Тираспольский. Я – дежурный фельдшер, – и, отрекомендовавшись этаким образом, учтиво поинтересовался: – Вы позволите мне провести экспресс-анализ?
Академик небрежно кивнул ему, и Валентинас тотчас же грохнулся на колени и, распустив «по экватору» свой ребристый чемодан, принялся ловко подключать вывалившиеся из его нутра многочисленные «кишочки» к соответствующим разъёмам, обнаружившимся за незаметной дверцей в основании «кровати». Горский же, перейдя на дребезжаще-сварливый тон, вопросил, обращаясь явно к Адамасу:
– Когда вы уже перестанете цеплять к своим именам эти дурацкие окончания?! Что за пижонство, в конце концов?!.. Чёртов закон ведь уже давно не работает!
– Боюсь, что не скоро, Леонид Андреевич, – через Танину голову ответил Адамас. – Наш Объединённый Совет принял решение сохранить существующее написание «эйсовских» имён... Пока, во всяком случае, – добавил он.
– Это что ж, – подозрительно осведомился Горский, – в качестве предупреждения?
– Нет, Леонид Андреевич, – спокойно парировал Адамас, – скорее, в качестве напоминания.
Таня наконец отстранилась от его груди и, подняв лицо и ласково глядя снизу вверх своими карими глазищами, поинтересовалась:
– Ты надолго?
– До утра.
– Здо;рово! – обрадовалась Таня. – Значит, наговоримся ещё... Ты где остановился?
– Пока нигде, – ответил Адамас, – Но скорее всего, буду там же – в сто шестнадцатом.
Он смотрел на запрокинутое Танино лицо, и ему опять мучительно захотелось прикоснуться к её ярко-каштановой, упрямо выбивающейся из-под капюшона, чёлке и к густым соболиным бровям, и к вертикальной складочке между ними, и к голубой, чуть заметно пульсирующей жилке на её виске...
– В сто шестнадцатом... – повторил он. – Корпус «В».
– Я помню, – ответила Таня и, подмигнув ему и оторвавшись в конце концов от своей «лошадки», подошла к отцу.
– Ну, ты как, папка?
– Вашими молитвами... – проворчал Горский. – Вот Адамка меня тут полдня развлекает, помереть не даёт.
– Ну что ты всё об одном и том же?! – возмутилась Таня. – Что за упаднические настроения!
– Настроения как настроения... – мотнул носом академик. – А я что, со всем этим кордебалетом, – и он указал подбородком на свою «паучью» грудь, – должен разделять ваш жеребячий оптимизм?
– Но мы же СМОГЛИ остановить процесс! – заметила Таня. – И вылечить тебя мы сможем!.. Вон, ребята из Кейптауна завтра новую сыворотку привезут. Должна помочь.
– Ага!.. – сказал Горский. – И новые лёгкие в придачу.
– Если надо будет, то и новые лёгкие тоже! – запальчиво заявила дочь и, взяв академика за руку, жалобно попросила: – Папка, ты только не хандри, ладно?
– Вот и Адамка меня всё за жизнь агитирует... – по-прежнему ещё сварливо, но не отнимая у Тани руки, сообщил Горский. – Агитируешь, Адамка?
– Натюрлихь, экселенц! – подтвердил ученик. – Всенепременно и исключительно за жизнь!
– Вот видишь... – академик побаюкал руку дочери в своей. – А, собственно, зачем?
– Потому как не жить – гораздо скушнее! – всё ещё ёрническим тоном, но уже явно всерьёз ответил Адамас. – Танюш, ты знаешь, Леонид Андреевич, оказывается, ратует за скорейшее и окончательное отмирание человечества. В целях необременения победоносного шествия по планете новой расы землян – расы «эйсов», – «сдал» Адамас академика дочери.
– Правда, что ли? – Таня изумлённо уставилась на отца. – Ох, и балда ты, папка!.. Что ж ты так безжалостно-то с человечеством? Ему, поди, и так досталось... Пожалел бы хоть.
– Нет, Танечка... – Горский горько покачал головой. – Век человечества кончен. Это – факт... Пора освободить дорогу для племени младого и... э-э... нам слегка знакомого, – подытожил он.
– Да почему?!.. – Таня всё никак не могла успокоиться.
– Да потому!.. – раздражённо ответил академик и отнял у дочери руку. – Потому, дорогуша, что вот это вот... – он похлопал себя ладонью по животу, – даже имея в виду самых лучших из нас, – не более чем душа, обременённая трупом...
– Прекрасно сказано, Леонид Андреевич!.. – у «кровати», как из-под земли, вырос фельдшер со своим серебристо-ребристым чемоданом. – Просто прекрасно! Это же – готовый афоризм. Прямо в книгу.
– Это и есть афоризм, юноша... – ворчливо осадил его Горский. – Это – Эпиктет.
– Человек? «Эйс»? – деловито поинтересовался новоиспечённый волонтёр.
Академик, закатив глаза, застонал.
– Что там с анализами, Валентин? – торопливо пришла на помощь своему напарнику Таня.
– Пора проводить процедуры, Татьяна Леонидовна, – доложил фельдшер. – Показатели на пределе.
– Хорошо... – сказала Таня. – Ступай... Готовь оборудование.
Валентинас кивнул и, сделав разворот кругом, зашагал к выходу.
– Я буду в ординаторской, Татьяна Леонидовна, – уже от порога, держась за ручку приоткрытой двери, предупредил он.
– Красивый мальчик... – дождавшись, когда за ушедшим фельдшером с тихим «чмоком» закрылась дверь, констатировал Горский. – Красивый, но... який-то негеглый.
– Катастрофически не хватает рук, Леонид Андреевич, – заоправдывался Адамас. – Вот видите, даже первокурсников с занятий срываем...
– Он же ещё совсем молодой, – вступилась за своего помощника и Таня. – Что ты хочешь? Ему ведь ещё и восьми лет не исполнилось.
– Как восьми не исполнилось?!.. – поразился академик. – Не исполнилось?! – восьми?! – лет?!!.. – по частям вопросил он. – Вы что же... Вы хотите сказать, что...
– Вот именно... – не дал договорить Горскому Адамас. – Вот именно, Леонид Андреевич! Это вы МОЙ мозг выращивали одиннадцать лет. А сейчас это делается за четыре месяца.
– Да вы что?!.. – академик был явно ошарашен. – Подожди... А как же... этот... термобарьер?
– Термобарьер уже не проблема, – удовлетворённо сообщил Адамас. – Вопрос с термобарьером решили ещё лет десять назад. Зародышевую матрицу помещают в аргоновую среду, и скорость роста синтонейронов увеличивается более чем на порядок... Там после вас ещё много чего напридумывали, Леонид Андреевич.
– Значит, в аргоновую среду... – Горский, глядя куда-то сквозь Адамаса, беззвучно шевелил губами. – Да-а... – наконец протянул он. – Воистину, всё гениальное – просто!
– Я вам подготовлю соответствующие материалы, Леонид Андреевич... – вкрадчиво пообещал Адамас. – А вы, как будет время, посмо;трите... Хорошо?
– Что?.. – «очнулся» академик. – Да-да, голубчик, непременно... Непременно... Надо же, как просто!.. – он всё крутил головой, фыркал, и нос его, казалось, принимал самое активное участие во всех его размышлениях.
– Слу-ушай... – отводя Адамаса в сторонку за локоток, тихо сказала Таня. – Ты просто гений!.. Я не видела его таким с самого начала болезни. Он последние две недели уже вообще ничем не интересовался.
– Значит, ещё не всё потеряно, – так же тихо ответил Адамас. – Главное, чтобы он опять почувствовал вкус к жизни...
– О чём это вы там секретничаете? – ворчливо осведомился издалека Горский. – Заговорщики... А ну-ка, колитесь немедленно!
– Мы?.. Мы всего лишь договариваемся о программе на вечер, – преданно глядя отцу в глаза, соврала Таня. – Правда, Адька?
– Зуб даю, начальник! – истово подтвердил Адамас. – Век воли не видать!
– Ну, шалопаи, я вас!.. – погрозил костлявым пальцем академик. – Врёте ведь!.. Ведь врут же и не краснеют! – пожаловался он неизвестно кому.
– Мы? Врём? – «изумилась» Таня. – Адька, мы врём?
– Мы? Жамэ! – Адамас гулко стукнул кулаком в свою широкую грудь, но тут же поправился: – Ну... разве что – самую капельку.
– Слышишь, папка? – Таня показала отцу кончик защищённого перчаткой мизинца. – Разве что капельку... Ты, это... готовься, – предупредила она академика. – Мы скоро.
– Куда я денусь?.. – проворчал Горский. – С подводной-то лодки.
– Ну ладно, я пошла... – Таня погладила Адамаса по рукаву. – Надо Валентину помочь, а то он в первый раз... Ну что, до вечера?
– До вечера, – подтвердил Адамас.
– А хочешь, подожди меня, – предложила Таня. – Это, в общем-то, недолго.
– Нет, – сказал Адамас. – У меня ещё у самого; куча дел здесь до вечера... Ладно, успеем налялякаться.
– Ну, тогда – пока.
Она заспешила на выход и уже на самом пороге, обернувшись, хотела послать воздушный поцелуй, но пальцы её наткнулись на корявый намордник респиратора. Таня засмеялась, махнула рукой и исчезла за дверью.
– Ты тоже ступай... – строго сказал Адамасу Горский. – Сейчас меня промывать будут... Очень это, доложу я тебе, неэстетичная процедура.
– Всего доброго, Леонид Андреевич, – попрощался Адамас. – Выздоравливайте... Я дней через десять опять заеду.
Он постоял, как будто ещё чего-то ожидая, потом повернулся и двинулся к дверям.
– Даня! – тихо окликнул его учитель.
Адамас остановился и обернулся. Горский смотрел на него блестящими неподвижными глазами.
– Ты её не бросай, ладно?.. – губы академика предательски задрожали. – У неё ведь, кроме тебя, больше нет никого на всём белом свете... Ты её только не бросай...
Он хотел сказать что-то ещё, но осёкся и, крутнув головой, отвернулся к стене.
– Хорошо, Учитель... – тихо сказал Адамас. – Вы не беспокойтесь... Только вы ещё сами сможете о ней позаботиться. Мы вас непременно вылечим... – он повысил голос. – Слышите, Леонид Андреевич? Непременно!
– Ступай, Даня... – глухо ответил из-за плеча Горский. – Что тут говорить?.. Ступай!.. Предоставь мёртвым погребать своих мертвецов...


Рецензии