Помни обо мне

Губы проклятые, снова и снова,
Как наваждение и западня.
Кому не шептали вы этого слова?
Всем… Кроме той, что любила меня.
(Г.Э.)
................................

История, которую я вам расскажу, могла произойти в любые времена, в любом месте и с кем угодно. Истории, подобные этой, происходили, и будут происходить всегда, пока жив род человеческий. Именно поэтому в этой истории не будет конкретных имен и дат.

Будет только начало.

Мальчик и девочка жили в доме в центре Города. Уже тогда дом был стар, но не потерял своего готического величия. Но мальчику и девочке не было никакого дела ни до возраста дома, ни до его облика.
 
Просто это был мир, в котором они были молоды и любили друг друга.

Это был мир, в котором дни были длинными – длинными. И в каждом из этих дней вмещалась целая жизнь. А деревья были большими. А небо было голубым, а иногда - синим. А солнечный свет был всегда золотым.

Ещё был свист стрижей за открытым в лето окном, и запах мандаринов на Рождество. И ты знал, что никогда не умрёшь. И ты знал, что счастье ждёт тебя каждое утро – ведь вы снова увидите друг друга. И счастье идти рядом с ней. И счастье встретить задумчивый взгляд тёмно-серых глаз за длинными ресницами. И счастье утонуть в этих глазах. И летний, земляничный вкус тёплых, нежных губ, приоткрытых для невинного поцелуя.

И безграничная нежность. И готовность отдать жизнь за счастье той, что рядом с тобой.

И надпись на колонне в подвале родного дома: Я тебя люблю, - которую ты сделал в тот зимний декабрьский вечер, когда устав бродить по заснеженным дорожкам бульвара и берегам замерзшего до весны пруда, вы забежали греться к доброму старому истопнику.
 
Старик подбрасывал сухие дрова в яростно гудевшую печь и понимающе улыбался, распустив глубокие морщины на щеках, изредка поглядывая на нас из-под мохнатых бровей.

Мальчик учился в гимназии, а девочка посещала пансион для благородных девиц. У них были мамы и папы, братья и сёстры. И у них была их Любовь.

А потом девочка с семьёй уехала. Сначала за границу, а оттуда за океан.

Она сказала: “Завтра я уезжаю. Но я буду любить тебя всегда. Помни обо мне”.
Он ничего не мог сказать ей в ответ. Сердце замерло, как замирает оно, если тебе снится сон, что ты падаешь в пропасть.

Он заболел от горя.
Днями лежал он на постели у себя в комнате, отвернувшись лицом к стене. Его широко открытые глаза не видели замысловатых узоров ковра, висящего на стене. В его глазах была только Она.
 
Спазм сжимал его горло, но слёз не было. С детства он помнил, что если заплакать, то станет легче. Но он не хотел, чтобы ему стало легче. И он помнил о Ней.

Вскоре произошла Революция, потом ещё одна.
Власть менялась не раз. А он помнил о Ней.

Он становился взрослее. Ему пришлось жить дальше, ведь иначе он не мог бы выполнить её просьбу: “Помни обо мне”.

И он жил только потому, что где-то за половиной материка, и за целым океаном, жила та, что сказала ему: “Помни обо мне”.

Ему надо было научиться жить без Неё.
И он: жил, работал, ел, пил, одевался, брился по утрам, ездил в трамваях, разговаривал с сослуживцами, ходил в кино.

Как много дел, оказывается, надо уметь делать в этом мире для того, чтобы жить.

Тысячи дней, среди тысяч людских лиц большого города, я искал только одно лицо – Её лицо. Но не находил.

-Помни обо мне, - сказала Она. И ночами он смотрел на Луну только потому, что и Она могла в этот момент смотреть на неё.

-Помни обо мне, - сказала Она. И он дышал только потому, что молекулы воздуха могли оказаться частицей Её дыхания там – за половиной материка и за целым океаном.

-Помни обо мне, - сказала она. И каждый мой день, и каждая ночь стала Ею. И каждая минута… Письма не могли приходить ни к ней, ни к нему. Мир был расколот политиками, разделён границами, растерзан идеологией.

А я был наполнен памятью. Памятью о Её глазах, памятью о Её руках, памятью о Ней. Память была моей единственной союзницей в этом мире.

А мир готовился к большой войне. И когда она началась, он добровольно пошёл на войну.
Ведь таким образом он мог на шаг, на километр, стать ближе к той, о которой помнил.

Зимой первого года войны, на окраине горящей деревни, он был смертельно ранен осколком мины. Осколок попал в живот. Боль была оглушающей.
Он лежал на чёрном от пепла снегу и истекал кровью.

-Помни обо мне, - сказала она и прижалась губами к его холодному лбу.

Но мягкое тепло её губ не смогло растопить лёд.

После боя санитары остановились около растерзанного бесформенного тела, уже присыпанного колючим снегом начинающейся вьюги, только потому, что на его застывших губах они увидели счастливую улыбку.

Молча, стащив с голов шапки, они постояли мгновение над ним, и так же молча побрели по полю, исчезая в позёмке.

А он, счастливо улыбаясь, шёл, держа её за руку, по переулку к нашему дому, в подвале которого сухие дрова летели в яростно гудящую печь, и пахло мандаринами….

Пройдёт очень много лет.

Все они не уместятся в Прошлом, и придётся для них начать новый век. Многое надо уметь делать в этом мире для того, чтобы жить дальше.

Если сделать сорок шагов от входа в наш дом, то там, за двумя поворотами коридора, в застывшей как смола темноте старинного подвала, можно увидеть колонну, поддерживающую перекрытие.

На серой старой штукатурке, под слоем паутины и пыли, виднеется надпись, сделанная выцветшей краской.
 
Надо провести рукой по поверхности штукатурки, очищая буквы.

И прочитать всего три слова в свете карманного фонаря:

Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.

И тогда не останется больше ничего.
Ничего, кроме ощущения холода во всём теле.
 
Ничего, кроме еле слышного шёпота ледяных губ:

“Я помню о тебе...”