Перечитывая старые книги, Достоевский и Смерть рус

Перечитывая старые книги, Достоевский и "Смерть русского помещика".
 
Сознайтесь, Ник, это вы пришили бабку. Это же ваш национальный обычай.
М.Успенский, А.Лазарчук «Посмотри в глаза чудовищ»

   …К прочтению  русской классики на этот раз меня толкнул неизвестный мне ранее рассказ Артура Конан Дойла о Шерлоке Холмсе. «Смерть русского помещика» в переводе некоего Сергея Борисова. Скажете – заняться человеку нечем, мало к классике в школе приобщили? В общем-то верно: «приобщили», как по окончании школы казалось – до отвращения. Пытались заставить читать какую-то "белиберду", на тот момент мало интересную. Оказалось, что до «белиберды» нужно просто «дорасти», и хлебнуть жизни – для лучшего понимания. Но пытаться приобщить к тяжелой для чтения и понимания классике, на мой взгляд, всё-таки нужно ещё в школе. И в театры водить - тоже надо, и в картинные галереи. Может и не в таком количестве, как нам доставалось, но надо. И не только за тем, «чтоб тоже помучились», но ещё и потому, что свято место – пусто не бывает. И уж лучше Достоевский с Левитаном и Гайдар-дед, чем писатель-концептуалист Сорокин с Гельманом и Гайдар-внук. Сеять нужно «разумное, доброе, вечное», а чертополох сам вырастет. Ещё и задушит, если не пропалывать.
   Что до именно Достоевского, то вывод о его необходимости можно сделать на основе показаний нашего «виноватого во всём» Анатолия Борисовича, который испытывает «почти физическую ненависть к этому человеку». Потому, что «он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски». Ну... это вполне естественно: страдать, раскаявшись в содеянном – Чубайсам чуждо и непонятно. Вот на куски разорвать кого-нибудь, чего-нибудь  – это «да». Да так, чтобы кости трещали, и брызги во все стороны летели. С ненасытным аппетитом, давясь и жадно чавкая. И «никакой жалости» - как говорил один доктор кукольных наук и друг Тарабарского короля. Сдай им Раскольникова на психотерапию – так он бы штабелями потом бабушек укладывал. Привели бы парня в чувство, освободили от химеры...
   Прошу прощения – отвлёкся. Так вот – сама по себе «Смерть русского помещика» вещь достаточно интересная. К сэру Артуру отношения не имеет. Великолепная мистификация представившегося переводчиком Сергея Борисова. Впервые рассказ был опубликован в начале 90-х в малоизвестной газете, но шутка кончилась тем, что уже в 1992 году произведение угодило в изданный десятитомник Артура Конан Дойла. И, что называется, зажило своей жизнью. А, вот к написанию рассказа Борисова подтолкнуло как раз внимательное прочтение «Братьев Карамазовых». В сюжете романа автор подметил  крохотные, на первый взгляд, шероховатости, на основании которых можно сделать интересные выводы.
   «- Чем  был  убит  Федор  Павлович? - неожиданно резко спросил Шерлок Холмс, наклоняясь ко мне.
     - Пестиком, - пролепетал я, озадаченный вопросом.
     - Разве?
     Я потянулся  за книгой, но Холмс движением руки остановил меня:
     - Не трудитесь. Я вам напомню. Смердяков говорит: "Я  тут схватил это самое пресс-папье чугунное, на столе у них, помните-с, фунта три ведь в нем будет, размахнулся да сзади его в самое темя углом". Углом,  Уотсон! Так  почему  же  на  суде фигурировал  пестик?»
  Далее Холмс, для начала, делает вывод о непричастности Смердякова к убийству. По его мнению – больной человек, с расстроенной психикой оговаривает себя, выдавая столь желаемое за действительное. И далее, с железной логикой ведёт дело к тому, что убийцей вполне мог быть... Алексей Карамазов. Уотсон, для которого «Алеша - средоточие всего лучшего, что есть в людях», приходит в ужас: «Вы циник, Холмс». «Я реалист, Уотсон» - слышит он в ответ. «В случае смерти отца... Алеша  становился  обладателем  целого  состояния. Нужны ли ему деньги? А почему - нет? Эти деньги он сможет потратить на претворение  в  жизнь заповедей отца Зосимы». Действительно –  почему бы нет? «Ах, деточки, ах милые друзья, не бойтесь  жизни! Как хороша жизнь, когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое!»
   Открываем Фёдора Михайловича. Читаем. Чешем затылок. Таки – «да». «Федор Павлович оказался убитым... но  чем? Вероятнее всего тем же самым оружием, которым поражен был потом и Григорий... Стали искать с фонарем у забора и нашли брошенный прямо на садовую дорожку, на  самом виду, медный пестик». Пестик. И раны у погибшего и у Григория – схожи! А Смердяков убивал пресс-папье.  «Размахнулся, да сзади его в самое темя углом. Не крикнул даже. Только вниз вдруг осел, а я в другой раз и в третий. На третьем-то почувствовал, что проломил.» Нестыковочка. Или  - ошибочка? И у кого – у автора, или у его героев? Напомню о людях, что «решили действовать энергически» и раскрыли преступление по горячим следам. Итак...
   Земский  врач - «человек горячий и новый, сам почти напросился сопровождать исправника, прокурора и следователя».
   Судебный следователь - «в  соседней  комнате, с  барышнями, сидел и наш молодой судебный следователь Николай Парфенович Нелюдов, всего два месяца тому прибывший к нам из Петербурга».
   Исправник – «отставной   подполковник, переименованный в надворные советники, был человек  вдовый  и  хороший. Пожаловал же к нам всего назад лишь три года, но уже заслужил общее сочувствие тем главное, что "умел соединить общество". В делах Михаил Макарович был не совсем далек, но должность свою исполнял не хуже многих других. Если  прямо  сказать,  то  был  он  человек довольно-таки необразованный и даже беспечный в ясном понимании пределов своей административной власти».
   Прокурор - «то  есть  товарищ прокурора, но которого у нас все звали прокурором, Ипполит Кириллович, был у нас человек особенный, не старый, всего лишь лет тридцати пяти... самолюбивый и раздражительный, при весьма солидном однако уме и даже  доброй душе. Кажется, вся беда его характера заключалась в том, что думал он о себе несколько выше, чем позволяли его истинные  достоинства. И вот почему  он постоянно казался беспокойным. Были в нем к тому же некоторые высшие и художественные даже  поползновения, например, на  психологичность, на особенное знание души человеческой, на особенный дар познавания  преступника и его преступления. В этом смысле он считал себя несколько обиженным  и
обойденным по службе и всегда уверен был, что там, в высших сферах, его не сумели оценить, и что у него есть враги. В мрачные минуты грозился даже перебежать в адвокаты по делам уголовным. Неожиданное дело Карамазовых об отцеубийстве как бы встряхнуло его всего: "Дело такое, что всей России могло стать известно".
   Знакомая картина - профессионал на профессионале. А тут ещё и прокурору нужно было «дело». Да и подозреваемый очень «кстати» сам «сломался»: «Господа, с вами буквально нельзя говорить! – вскрикнул Митя в последней степени раздражения и, обернувшись к писарю, весь покраснев от злобы, с какою-то исступленною ноткой в голосе быстро проговорил ему:  - Запиши сейчас... сейчас... "что схватил с собой пестик, чтобы  бежать убить отца моего... Федора Павловича... ударом по голове!" Ну,  довольны  ли вы теперь, господа? Отвели душу?» Отвели, слов нет. «Дело» и сделали, отправив на каторгу неповинного в убийстве...
   И всё же, раны от  округлого пестика и угла пресс-папье должны ведь отличаться... Как-то знаете ли...  Действительно, что ли получается, что «не знают жизни ваши писатели. Где же это видано, чтобы бабушка давала капусту в рост, а в прихожей у неё не дежурила пара хороших ребят с машинками?»
   Или же дело в спешке автора? Над последним своим романом Достоевский работал два года (вот бы нынешние наши «писателя» показали ему мастер-класс производительности), и окончил его в ноябре 1880-го. Но роман частями печатался в «Русском вестнике» - наверняка, что называется «с колёс», по мере готовности материала...
    А, может, действительно прав сэр Артур…  э-э-э…  сэр Сергей? И причина «неувязок» не в спешке, а в «недоговорённости». В том, что писатель умер через четыре месяца после публикации - 28 января (9 февраля), в возрасте всего-то 59 лет, не закончив данное произведение. Ведь роман «Братья Карамазовы» задумывался Фёдором Михайловичем как первая часть «Истории Великого грешника». Первая часть! Только первая!!! Нам показали полдела, а то и меньше! Кто-то может сказать, как развивался бы сюжет дальше? И кто из братьев оказался бы «великим грешником»? Возможно, посвятив свою жизнь деланию чего-нибудь  «хорошего и правдивого»? Благими намерениями вымощена дорога... куда? И слишком уж не по Достоевскому, с его «культом страдания» звучит в честь Алексея - «Ура Карамазову!»
   Что до непредсказуемости сюжета, то давайте вспомним «Преступление и наказание» - роман из шести частей и эпилога. Лишь в четвёртой главе пятой части Раскольников признался Соне Мармеладовой, что «вошь убил... бесполезную, гадкую, зловредную»... Привет вам, кстати, лихоимцы, от Фёдора Михайловича. И зачем, спрашивается, автор не ограничился старухой-процентщицей, а ввёл в сюжет на скорую погибель сестру её Лизавету? Опасался, что без её убийства «не поймут» читатели Раскольникова? И Раскольников-то «себя убил», когда с Лизаветой расправился? «Когда он приближался к ней тогда с топором, а она отходила от него к стене, выставив вперед руку, с совершенно детским испугом в лице, точь-в-точь как маленькие дети, когда они вдруг начинают чего-нибудь пугаться, смотрят неподвижно и беспокойно на пугающий их предмет, отстраняются назад и, протягивая вперед ручонку, готовятся заплакать».
   И лишь  в последних строках части шестой «Раскольников отвел рукой воду и тихо, с расстановками, но внятно проговорил: «Это я убил тогда старуху-чиновницу и сестру ее Лизавету топором, и ограбил». Занавес, в смысле – эпилог. А теперь представьте себе, что вы читаете книгу первый раз, и до этого никогда о сюжете не слышали. Как вам такая развязка? Это сейчас всем известно, что там про «колледж-боя. Как он ловко управился с одной старой стервой». А потом сознался. А допиши Достоевский «Преступление» до середины? Так и остался бы Родион Раскольников нераскаявшимся негодяем и убийцей. И какая тогда была бы мораль этой книги?..