Тайна одной биографии

               
      

    Старый уже стал,  но что-то недосказанное все время теребит мою душу, не дает мне покоя. Сколько помню себя – все в бедности, в нужде, в каждодневных заботах. Так и жизнь проходит. Казалось бы - сейчас все хорошо, все необходимое есть, но «заноза»  осталась. Очень хочется, чтобы все честно было, все открыто… 
    Жил я  при панской Польше.  Шел 1935 год.  Западную часть Украины занимали поляки.  Жили мы бедно, семья была большая.   Была сплошная неграмотность. Да и кто ее даст,  эту грамоту?  Поляки?..
    Вот в нашей деревне, например,  почти все были не грамотные.  И все спорили между собой, все друг друга учили,  как нужно жить.  Были споры и, даже, драки. А паны-ляхи (на цем быдли), как они сами выражались, потешались.
Отец мой был добрый, умный мужик. Решил - чтобы не случилось, отдать меня в школу, учиться грамоте. Говорил: «Добра паны не научат, но хоть читать, писать научишься».

     Так и получилось.  Я начал ходить в школу. Сложно было учиться. В школе все разговаривали и писали на польском языке. Но я старался. Помню, однажды летом, в каникулы, мы с отцом пасли коров.  Я держал книгу в руках.  Подходит к нам пан Мазур (это был наш школьный учитель), взял у меня книгу, повертел в руках, что-то спросил у отца, а потом сказал ему:
- Пан Плескач ма добжего хлопца, бардзо добже учитсем!
 … И пошел  над рекой  с удочками.
С этого времени отец начал меня уважать еще больше. Он хотел  еще и младших детей записать в школу. Часто спорил с мамой и дедом, даже ночью, бывало, проснусь, слышу, как они спорят.  Но мама с дедушкой твердо стояли на своем:   
- Таким вшивым и паршивым, - как можно грубее выражалась мама, - нужно в поле работать да коров пасти.
     Да…, вшей, конечно, в то время было….  Не могли от них  избавиться, как ни старались.

     Я и сегодня  вспоминаю  один случай (а таких случаев в то время было сплошь и рядом). Учился я уже в третьем классе.  На какую-то юбилейную дату мы разыгрывали спектакль в школе. Мне досталась роль Мацека. Отрепетировали.  Все было замечательно. Начался спектакль. Я, в роли  Мацека, должен был быть таким неопрятным, ленивым, сонным. Все бы так и получилось, но я сорвал спектакль, за что мне было очень  стыдно перед моими панами учителями. А виной всему были вши...  Мои родители, чтобы не  стыдно им было за своего сына-ученика, заказали в магазине и пошили  мне новую креповую рубаху да штаны кортовые, за что жидам отдали много волокна и полотна. Решили - хватит их сыну в школу ходить в домашней,  полотняной  одежде…
    …Когда я начал играть свою роль - сел на скамейку, сделал такой неряшливый вид и опустил голову, то увидел, как по моей белой креповой  рубахе  нагло ползет вша, а за ней другая.  На белой рубахе это очень заметно.  Я стряхнул их незаметно на пол,  но что-то зашевелилось у меня за воротом. Здесь я уже не выдержал и убежал.  Прибежал домой, сбросил одежду эту на пол и долго плакал,  захлебывался от стыда.
 
  Потом  я,  по-прежнему, ходил в школу, но отношения мои с панами-учителями начали усложняться. Я научился писать и читать на польском   языке.   Выучил я и  украинскую  грамматику,  несмотря на то, что    украинский язык и литературу  преподавали только один раз в неделю.

    В то время я подружился с  нашим священником и наставником Николаем Буховичем. Он оказал на меня большое влияние. Мне нравилась его непоколебимость в своих убеждениях.   Не  сломал его и концлагерь  «Картуз-Береза», который отличался особо жестким режимом. Он  был и остался в моей памяти истинным  патриотом, любящим свой народ.   Николай Бухович  мне доверял.   Он знал, что я люблю читать и  давал мне книги, запрещенные панами.  Я брал у него книги  об отважном и непобедимом  полковнике  Иване Богуне,   который боролся за освобождение Украины от поляков, о герое освободительной войны украинского народа против гнета шляхетской Польши  Даниле Нечае, талантливом военачальнике Максиме Кривоносе, Богдане Хмельницком. Я жадно их читал и был ему благодарен.  Во время гитлеровской оккупации Николая Буховича назначили директором нашей школы, но немцы не особо ему доверяли и часто делали обыски в школе, а потом и вовсе выгнали  его с работы.
    Николай Бухович любил  украинский народ, мечтал видеть его независимым и счастливым, но он не поддерживал  Мельника,  Бандеру и  Бульбу,  которые  сотрудничали  с Гитлером и решали вопросы жизни и смерти людей, в чем-то с ними не согласных.  Он знал, что они  ведут нечестную, «двойную игру» и осуждал их за это. Так он, бедняга, и умер,  никуда не примкнувши… 

    И так, я закончил четвертый класс. Выдали мне свидетельство об окончании четвертого класса.  Оценки были все  «бардзо добже»  (очень хорошо) ,  кроме украинского языка. По украинскому языку мне поставили  «добже»  (хорошо) .  Я думал, что и по истории у меня  не будет  хорошей оценки, потому что я часто спорил со своими панами-учителями.  Ведь я знал и князя Жулкевского и полковника Богуна, Радзивилла и Кривоноса. Я знал, кто и когда выходил победителем и настаивал на справедливости.  Но, несмотря на это, по истории, все-таки, мне  поставили оценку «бардзо добже».

   …Наконец, настал день воссоединения восточной и западной Украины. Был красивый день августа. Я пас коров и видел, как пролетел самолет в небе, а потом второй. Они казались белыми  на солнце. Был праздник, но почему-то  наши мужики не радовались. Практически мы не знали, кто нас соединяет, кто освобождает  и от кого. Знали только, что немцы заняли часть Польши. Приглашала нас пани Рачковская, наша учительница, послушать по радио,  как поляки радовались, что отбили немецкие атаки и загнали немца «аж по Одер». Но вскоре выяснилось, что радоваться было нечему.  Командующий польской армией Эдвард Рыдз-Смиглы оставил на произвол свои войска и убежал в Румынию, а за ним и министр иностранных дел Польши, Юзеф Бек.   Осталась наша пани  Рачковская возле своего приемника  одна… и ненадолго…

    В один из августовских дней, 1939 года, стали нас приглашать на сходку до корчмы.  Пронеслось по селу на «схо-одк-ууу». Это было,  где-то, ближе к обеду, я уже пригнал коров с «росы». Отец мне говорит:
- Пошли, сынок, на «сходку», ты у меня уже грамотный и  должен быть в курсе всего, что происходит.
И мы пошли.  И кого вы думаете, мы там увидели? Стоит русский комиссар, а около него - Березновские (Березно – это наш райцентр) жидки.  Как поднялся комиссар на скамейку, а потом на стол, то мне, почему-то, представилась одна из польских карикатур, как жид погоняет в упряжке мужиков. После выступления этого комиссара, люди стали потихоньку расходиться - кто группами, кто поодиночке.  И лица у них были, почему-то,  не веселые.  Один из них (это был наш местный мужик, звали его Тодой)  высказал свою мысль вслух:
- Видели, люди, кто вас освободил от поляков? Березновские жидки. Они  давно уже  приготовили для нас хомутки…

    Наступила пора снова учиться.  И теперь, вместо польских учителей, стали уже Березновские  жиды  нас учить грамоте.  Директором школы теперь уже стал  Коган. Он и математику преподавал и, кстати, надо отдать должное, неплохо преподавал. Природоведение – Соня Юз, она же и пение преподавала. Географию,  русский язык и хрестоматию – Тютюн Мейша.  На украинский язык и литературу долго не могли подобрать преподавателя. Потом нашли  все-таки  одну учительницу.  Это была наша девушка -  украинка    Елена.  Пришлось нам учиться еще раз в четвертом  классе,  как нам объяснили, “из-за увеличения  программы”. 
Так мы  и жили два года. 
 
    Дошла война с гитлеровцами и до нас. Часто в школу забегали с обысками разные полицейские: и с тризубцами, и власовцы, и поляки, и еще бог знает кто!
Расскажу, что знал я про УПА (Украинскую повстанческую армию). Наш сосед был полицаем. С его сыном мы вместе  ходили в школу. Он учился в старшем классе, но в школу мы шли вместе. Получилось так, что его отец и еще некоторые полицаи оказались дома, уже в нелегальном положении. Я у него спрашиваю:
-  Почему твой отец уже не полицай?
-  Нашу полицию немцы хотят увезти в Германию, а на их место  поставить поляков.   Моего отца и еще несколько полицаев посадили в вагоны  и  отправили  в Германию, но в Костополе они убежали.  Теперь они организовывают нашу подпольную повстанческую армию,  во главе  которой будет стоять Мельник. Если хочешь больше узнать, приходи в воскресенье на «горки» (так они называли свое собрание в лесу, на хуторе).
Дождавшись воскресенья, мы с ребятами пришли на «горки». Было впечатляюще! Все говорили о свободной Украине «без фашизма и всякой нечисти». Особенно выделялся своими выступлениями  Очерныш Ничипор, у нас в селе его еще называли «Кало»  (кличка у него была  «Граф»). Человек он был неграмотный, но зато ораторские способности у него были хорошие.  Умел он своими «высокими» выступлениями обратить на себя внимание.  Многие им не поверили, но и многие попали под их влияние, особенно молодежь от 17 до 27 лет.

    В 1941 году умер мой отец.  Мне пришлось забросить  школу  и заниматься домашним хозяйством. Какой из меня хозяин в 14 лет? Но что было делать? Надо было помогать маме. Я был старший в семье.  Приходилось работать  в поле  и дома,  и в лес надо было ездить одному по дрова.   Бывало (зимой  особенно),   приедешь из леса домой мокрый,  да еще и почти босой, потому  что постолы порвутся за целый день,  только  портянки привязанные волоками еще  кое-как держатся на ногах. 
Немцы начали молодежь в Германию увозить.  Староста записал и меня.  Пришел я на сбор, но немцы меня прогнали.  Сказали, что еще молодой и маленький ростом. Им нужны были для работ ребята и девушки покрепче.  Молодежь не хотела уезжать в Германию,  стала убегать в лес и  присоединяться к бандеровцам.
 
    Прошло три года. Я уже самостоятельно пахал и сеял, собирал урожай  и научился его прятать от немцев. Немцы отнимали все - и коров, и свиней, и птицу.  С помощью звуковой сигнализации (ударов о кусок рельса) люди предупреждали о появлении немцев на селе. Возле подвешенных кусков рельса должны были отдежурить по два двора из села в  сутки.   Ночью люди собирались группами по домам. В крайнем случае,  вместе легче защититься  или убежать в лес.

    Очень свирепствовали мазуры. Подстрекательскую роль в этом  сыграли немцы.  Особенно доставалось беднякам, как украинцам, так и полякам – резали друг друга, убивали. Наконец, появились партизаны.  Утихомирили  немного мужиков и тех, и других. Немцы начали прятаться в бункера.  Меньше стали появляться  в селах, и меньше стал их гарнизон.  В их  гарнизон входили  и  власовцы, и поляки, и  еще разные банды.  И, наконец, прогнали их всех. Правда, не все убежали.   Некоторые  поделали себе убежища в лесах и продолжали выполнять распоряжения фашистов.  За это немцы обещали им титулы.

    Был 1944 год. Украину почти всю освободили, и нужно было восстанавливать хозяйство, строить дома и выращивать хлеб.  Для этого в районе было организовано новое правление.   Главой нового правления  назначили  Ярину (фамилию его не помню). И повылезали из нор «хомяки» назвавшие себя оуновцами. Организовали боевки “CБ” по лесам. Одна из таких боевок, во главе с самотитулованным “графом” (Очернышем Ничипором), по кличке “Батько”,   начала действовать в наших лесах. Она завоевала себе славу в самых мерзопакостных и темных делах. Сколько от их рук пострадало ни в чем неповинных людей! Какая же была кровожадность в их душах! Они не брезговали даже детьми и стариками. Они сеяли страх и ужас среди своих же людей. В их руках пришлось побывать и мне. Не знаю, как еще суждено мне было выжить, но топор или петля уже была приготовлена.  Я тогда уже понимал, что  основная масса односельчан, хоть и были не грамотные,  поддержали бы Украинскую Повстанческую Армию, если бы она была честной, не вела «двойную игру», была открытой, достойной, без жестокого насилия над своим же народом.

    Скажу все по порядку.  Ни героем, ни патриотом я себя не считаю. Мне было  16 лет.   Председателя сельского совета, Бойчука Титка, и его секретаря, Лазарца (имени его уже не помню)   «ОУНовцы» ночью убили.  Грамотных людей в селе было очень мало, и решили председателем сельского совета назначить одного неграмотного пожилого инвалида.   Это был наш сосед,  кличка у него была  Дуля.  У него и  сыны, и внуки были в банде.    Но было безвыходное положение, и глава района, Ярина, предложил ему стать председателем сельсовета.   Секретарем назначили одну молодую девушку,  Варвару. 
Помню, как к нам домой пришли целой командой. Впереди шел новоназначенный председатель сельского совета, за ним глава района и другие. Я их тогда еще не знал (кроме  Дули). У мамы спросили, где я (я как раз кормил  коня и корову). Мама пригласила их в дом, и я зашел.  Ярина  посмотрел  на меня косо и сказал  Дуле:
- Еще мал.
Но председатель сельсовета  его уговорил:
-  Давайте его возьмем. Я буду делать все сам, лишь бы  он  мне  только читал и писал.
-  Сколько классов школы имеешь? -  спросил меня Ярина.
-  Шесть,  -  ответил я.
- Пойдет, - сказал он и добавил, -  с  сегодняшнего дня будешь работать финансовым агентом.
 Мама – в слезы,  стала причитать:
- Он же еще не дорос для такой работы!  Найдите кого-нибудь постарше и опытнее...
Но ее никто не слушал.
На следующий день я явился в сельсовет. Там сразу меня загрузили работой. Приехала инструктор из райфинотдела – Болотова Ефросиния, начальник земельного отдела - Караван и еще одна молодая девушка из района. Начали они нас знакомить с работой. Со мной занималась Болотова,  с Варварой  – Караван.  Председатель сельсовета,  Дуля, был довольный, его все устраивало. Он  закурил трубку и потирал левой рукой свой большой палец на правой руке.    Он был у него единственный.   Из-за этого  его и прозвали  Дуля.
Так и  началась у меня работа финансовым агентом. Поначалу было очень сложно.   Работа для меня была новой, а Болотова редко  приезжала учить и помогать.  Самому  приходилось во все вникать. Когда из района приезжали то не спрашивали - научился ты или нет, а требовали сводку – сколько денег собрали, сколько подоходных  взяли, сколько займа. 
Бандеровцы тоже не спали. Делали «вылазки» и грабили. Им тоже деньги нужны.
В районе начали некоторых  привлекать к ответственности за халатность. Могли привлечь и за  помощь банде,  обвинить в пособничестве.   Поступил приказ:   “Деньги, которые  за день собрали - к вечеру обязательно все сдать в банк”.  Что я  постоянно и делал.  Бандиты часто выламывали дверь в сельсовете, искали деньги, но денег там не находили и  уходили, прихватив  какие-нибудь  не очень ценные  бумаги.  Их это очень раздражало.  Они бы уже давно  сожгли  это помещение и часто его поджигали,  но во второй половине помещения жила  Куделиха с детьми, и ей удавалось постоянно огонь тушить.
Но бандиты  все-таки сделали свое грязное дело.  Они  подкараулили,  нашего  секретаря сельского совета,   Варвару,   когда та шла на работу.  Напали на нее и отрезали   бедняге   голову.   Среди  белого дня….  Я сомневаюсь, что  никто не видел и не слышал ее стона.  Но народ настолько был напуган этой бандой,  что, ни одна душа  не подошла к ней, когда она истекала кровью.   После расправы они всегда оставляли записку, в которой было написано, что если кто-нибудь  будет сочувствовать этим «сексотам», то и им,  то же будет.  А ведь гарнизон мог бы их всех поймать, потому что очень быстро прибыли на место преступления. Я думаю, что по этому месту, по этой тропинке, по этой земле, на которой она истекала кровью, еще и до сих пор ходит тот хищник, которому было все прощено.
Банда свирепствовала. Вскоре ограбили нашего соседа, старика   Тихончука Архипа.  Он работал в сельсовете  десятником. Вместе со старухой их зверски убили и сожгли. Пришлось мне с мамой доставать вилами и лопатой  останки  их обгоревших тел, сложить  в наспех сколоченный ящик, отнести  на кладбище и похоронить.  Потом, когда прошло уже много лет, я  спросил их внука,  Власа, знает  ли он, где покоятся  тела его деда и бабушки, но он пожал плечами и сказал, что не знает.  Мы ходили с ним на кладбище, и я пытался найти это место.  Помню что,  приблизительно,  где-то недалеко  от часовни. Мы там еще положили два небольших камня….  Могилку не делали,  было, все-таки, страшно….   Но  столько времени прошло, сложно теперь найти….
 
    Продолжал я работать. Теперь  еще и секретарем. Председателем сельского совета назначили  Мельника Бориса (хромого). Он тоже был не грамотным, но не велика беда - есть ведь я. И если придет на имя председателя  какое-нибудь  письмо, то уж,  конечно, прочитаю. Сложно было работать и  постоянно страшно,  особенно,  когда приходилось ходить по хуторам.   Если нужно было ехать в отдаленные хутора,  такие как  Заричка или  Мутвица, то выделяли  телегу (по очереди брали у хозяев). Ездовые были или же юнцы, еще моложе меня, или старики. Их то, особо, ничего не беспокоило, знай себе,  погоняй лошадей. Но все равно, если донесется какой-нибудь шелест или стук  из леса, или какая-нибудь птица взлетит, то в душе похолодеет и мороз пробежит по телу.  Лошади и те боялись.   Уши навострят, прислушиваются, а ездовой только дух переведет и скажет: «Ух, как я испугался».  И так часто бывало.
    Как-то раз, во время моей работы финансовым агентом, я  шел  от  дома  семьи Бащуков  к дому  семьи Лукашиков.   И, чтобы не стучать телегой  по мостику, пустил  лошадей в объезд, через брод,  а сам решил пешком пройтись.  Но получилось совсем не так, как мне хотелось. Пришлось лошадям  долго ждать меня у Лукашиков во дворе.   Встретили меня  «ребята из леса».
- Почему ты здесь ходишь и что делаешь здесь? – спросил один из них.
- Переписываю хозяйства, - ответил я.
- Дай-ка нам свою писанину!  Мы посмотрим, что ты там уже написал!      
   Я дал им свою тетрадь. Посмотрел один из них в эту тетрадь, потом передал  ее другому. Тот взял в руки и начал читать: «Герасимчук Иосиф – 12 гектаров земли, пара коней, 2 коровы,  2 свиней, 10 овец…». Смотрю - глаза у того, первого, уже звереют, выхватил он из рук своего напарника мою тетрадь и начал ею размахивать у меня перед глазами:
-  Это ты идешь и к моему дому  писать? – хриплым голосом засипел он, -  Вот что я тебе скажу  -   ты свое хозяйство уже записал?
- Да, записал. 
- Сколько ты записал земли?
- Сколько есть, полтора гектара… 
- А сколько тебе нужно? 
- Мне больше не надо… 
- Вот  я  сейчас тебе  отмеряю, сколько тебе надо! Принесите мне лопату! – крикнул он, - пускай он себе здесь отмеряет! Полтора метра я ему своей земли подарю!
Но в этот момент подбежали еще ребята.   Один из них спросил: 
- Что здесь происходит?
 Посмотрел в мою тетрадь, потом  на меня косо взглянул и сказал:
 - Отпустите его, пускай еще немножко попишет, сейчас нет времени с ним разбираться!
   Потом что-то шепнул им, и куда-то все убежали.  А тетрадь так и не отдали.  Обидно было -  потерял полдня и без результата.  Сел в телегу, которая  меня еще ждала и,  не торопясь, поехал, обдумывая происходящее.
На второй день я проснулся и опять вспомнил вчерашний день. Что делать, как быть дальше? Прокручивал я все это в своей голове и тогда, когда шел на работу  и не заметил, как подошел к сельсовету. Странно, но дверь в помещение была полуоткрыта, и записка висела на двери (мне знакомая). Повернул голову я в сторону  дома председателя и подумал: «Он же сегодня должен был быть дома?»  Я пошел к его дому. Но дома его не оказалось. Сын сказал, что он пошел в райцентр Березно.
- Зачем? – спросил я.
- Разве ты ничего не знаешь?
- Я вижу, что дверь в сельсовете, вроде бы, приоткрыта…, наверное, уже побывали «ребята из леса»?.. И записка, вижу, призывная…
-  Там не только записка, там и жертвы есть..., - ответил мне парень и добавил, -  отец пошел в Березно  позвать начальство.
Начальство вскоре приехало и мне еще попало за то, что я не снял записку с дверей.  Когда открыли дверь, то увидели  хозяина  Зейду  убитого.    Он сидел, прислонившись к  весам. Бумаги были разбросаны по полу. В другой половине здания, на пороге, лежала хозяйка зверски убитая. Собралась детвора, которая успела убежать, когда их родителей убивали. Начали громко плакать...
Тогда еще  убили и старую мещанку, увезли ее, и следов не оставили. Забрали и, где-то, убили моего друга, Бойчука Иосифа. Вспоминаю, какая была горем убита его мама. Одного сына немцы убили, второго (он был председателем сельского совета)  бандеровцы  зверски замучили, а Иосифа куда-то увезли и следов не оставили. А был еще совсем молодой. Ему было всего 16 лет, еще совсем ребенок.
   Похоронили мы этих людей и опять за работу. Собрали все документы, сложили их. Мне на помощь прислали из  района, с земельного отдела, одну девушку.  Она знала о зверствах  бандеровцев.  И  когда я, в очередной раз,  собирался на хутор по работе, она уговаривала меня со слезами:
- Не ходи туда больше один, они и тебя убьют!
Я уже чувствовал, что  со мной будет то же, что  и с моим другом,  Иосифом Бойчуком.  Когда-нибудь тоже не вернусь домой...
   В 1944 году, перед Новым годом,  состоялся   двухнедельный семинар  в райфинотделе для всех финансовых агентов района. Семинар проводили: начальник райфинотдела  -  Лищук,  инструктор – Болотова,  Солодкий  и еще кто-то, сейчас уже не помню.  Для меня это были дни передышки.  Я  и дома почти не появлялся этих две недели. Иногда только за продуктами забегал. Жил, в основном, у начальника земельного отдела, Каравана. Караван был  порядочным  и добрым человеком.   Его я очень уважал.
Быстро пролетели эти две недели и опять в «ад с головой».
Не прошло и несколько дней, как ночью ворвались в наш дом ребята из   «леса».  Никто из нас еще не спал.  Слышно было, как один из них еще в сенях у мамы  спросил:
- Где твой финагент?
 Мама с мольбою к нему:
- Андрей, зачем он тебе? Что ты от него хочешь?
- Скажи ему, пускай собирается! - скомандовал тот.
Мама стала плакать, причитать, начала и остальная детвора плакать.
Я начал обувать сапоги. Они мне были маловаты, и к тому же еще  у меня  болела правая нога. Ноги у меня были простужены и трудно поддавались лечению.  (Я уже, даже, ездил в Костополь их лечить.)  Бандеровец  начал нервничать,  материться,  ругать меня за то, что я так долго обуваюсь. Потом он  не выдержал и начал меня тянуть за ворот моей кацавейки, а я никак не могу обуть вторую ногу. На мое счастье раздался выстрел в селе.  Бандеровцы  меня оставили  и выбежали из дома через выход, что ведет на улицу (у нас  в доме  было два выхода – один  выходил во двор, а другой - на улицу).    Я  выбежал  во двор  и  убежал на огород.  В огороде я спрятался и слышал, как они опять заходили в дом, вывели мою маму на улицу и допрашивали ее, куда я делся.  Мама им говорит:
- Он же пошел с вами!  Что вы от меня хотите?...
  Они еще немного походили по двору, поскрипели дверью в хлеву, там посмотрели и ушли. Через некоторое время я услышал, что мама ходит и тихонько меня зовет. Я спрятался в снегу, под липой, и очень замерз, особенно та нога, которую  не успел обуть. И опять мне пришлось ехать в Костополь лечиться. На эту поездку у меня ушел весь день. В больницу не положили, а прописали лечение  и велели делать компрессы и прогревания.  Я  парил ноги в запаренной сечке соломы, а потом их прогревал на печи,  и мне немного стало легче.
По дороге в Костополь и обратно, я обдумывал, как мне дальше быть и не мог ничего нового придумать. Бросить работу нельзя, мне никто этого не позволит, и работать было уже не возможно. За мной уже стали охотиться ребята из леса. Решил я по вечерам уходить из дома. После работы заходил к соседям или  к знакомым. На хутора один я уже почти не ходил. Займы и налоги мы собирали по повесткам.
      Но, все-таки, я попался в их руки. А сдал меня, бывший в то время  председатель сельсовета, Мельник Борис (хромой). Может быть, кто-то скажет, что  это не правда, особенно его дети, но я больше чем уверен, что это была его работа.
Это было 11 апреля 1945 года. Я был у соседки, Наумчук Марии. Мы играли в карты с ее сыном  Михаилом и  со Стахом.  Хозяйка ткала полотно. Дом был закрыт на засов, и все окна были занавешены так, чтобы не было видно в доме  огня с улицы. Но где-то, часов в двенадцать, послышался легкий стук в  окно,   и позвали хозяйку тихо.  Тетка Мария  узнала председателя (хромого) и открыла ему дверь. Не прошло много времени, как опять послышался стук в дверь  и в окна, на этот раз уже громче. Смотрю, председатель полез за печку и спрятался, а я быстро, не раздеваясь, лег на постель и накрылся покрывалом. Хозяйке пригрозили, что, если не откроет, то откроют сами и будет  хуже.  Пришлось ей открыть дверь. В дом ворвались три человека. Зажгли лампу, которую мы успели погасить. Один из них спросил, нет ли дома чужих. Тетка испугано ответила, что нет. Но это уже было не важно. Они знали, кого ищут, и где он находится. Бандеровец сорвал с меня покрывало:
- А это кто? – спросил он.
- Это соседский парень, он с моим сыном дружит, - с дрожью в голосе ответила соседка.
-  Вот он нам и нужен!  Нужно  показать нам  дорогу на Березно. 
- На Березно? – переспросил я, - так это вот так, прямо! -  махнул я рукой в ту сторону.
- Нет,  ты нам покажи  на улице.
Нечего было делать.  Пришлось мне надеть свою  кацавейку и выйти  на улицу.  Больше они никого не искали.  Я пошел  на улицу  и они за мной. В сенях один из них взял меня за рукав.  Вышли во двор.  На улице им уже ничего не надо было показывать, они и сами знали, что нужно делать и куда идти.  Вначале они закрыли мне рот кляпом (клочанкой)  и завязали мне руки назад веревкой. Они, почему-то, очень торопились. Посмотрели на зарево, в сторону Березно (наверняка это их очередная кровавая работа) и  повели меня.  Один из них пошел впереди, меня толкнули идти за ним, а двое, не отпуская веревку, пошли за мной. Так они меня и вели.  Через Мартынов двор дошли до кладбища.  Я стал задыхаться, кашлять и возле кладбища упал. Дышать было тяжело, затошнило внутри, потемнело в глазах. Они подумали, что я притворяюсь,  и стали меня бить ногами, чтобы я поднимался.  Но я  уже подняться не мог. В горле у меня стало  клокотать, и  я начал терять сознание. Они это заметили  и вытянули у меня кляп изо рта. Меня  стошнило и стало легче. Я поднялся, и мы пошли дальше. Вышли на  дорогу и повернули в сторону села Поляны. Шли в таком же порядке, как и прежде.  Меня толкали, чтобы шел быстрее и чтобы не отставал от «маяка», за которым мне нужно было идти.   За дорогу я получил немало ударов ногой и прикладом. Дорогу я более-менее запомнил. Прошли мы поля села Орловка,  прошли хутор возле Орловки и очутились на Броненских хуторах.   Там мы зашли во двор одного дома.  Возле колодца мои  проводники умылись и завели меня в дом. Домик был старенький в одну комнату. За столом сидел,  подперев  руками  подбородок  «граф»,  Очерныш Ничипор.   Я знал, что он главарь банды.  Только вот, недавно, произошел  такой странный случай - его жену и дочь советы забрали  для высылки, но почему-то  она оказалась дома.  Я, даже, по своей  наивности,  еще в конторе,  в присутствии председателя  «хромого» и десятников, высказал свою мысль вслух: «Не верю, что бы она была такой  ушлой и хитрой  и сама смогла убежать домой с дочкой,  да еще и с коровой. Я каждый день бываю в районе и вижу, сколько сидит молодежи и никто не может убежать, а она смогла»...
Я бросился к нему с мольбой и просьбой:
  - За что меня?..
   На мой вопрос: «За что?» я увидел его презирающий взгляд  и услышал шипение:
- А-а-а, «сыксота», ты еще не знаешь за что? Скоро узнаешь! - прошипел он  и обратился к  моим проводникам:
-  Посадите его под печку,  я пока немного отдохну! 
Я сел или меня посадили (я уже точно не помню), и меня начало «колотить», стучать в висках. Я ощутил на себе каждую волосинку в отдельности, а по телу «мурашки» пробежали.  Придя в себя, я опять  глянул на своего «спасителя». Вид у него был палача. Голову свою рыжую он положил на руки и храпел за столом. Мой охранник сидел на пороге, тоже, видно, дремал.  Мартын (он вместе со мной работал в сельсовете), ноги свесив, лежал на лежанке  под печкой. На печке видно было, между занавесками,  два заплаканных женских лица. Одно старое, а другое молодое. Они  жалостно смотрели на меня. Я почувствовал боль в  руках, которые были туго затянуты  веревкой.  Боль передавалась по всем косточкам. Стал я себе представлять, что они теперь могут со мной сделать, и прилив страха ударил мне в глаза. Я еще раз посмотрел на своего палача, потом  поднял глаза, и взгляд мой остановился на иконах. На одной из них был распятый на кресте Иисус Христос, на второй – Дева Мария с младенцем. Я начал молиться. Сначала я прочитал молитву «Верую»,  потом «Отче наш»,  дальше «Богородица» и все молитвы по порядку, как нас учили в школе. Я искал в этом свое спасение и  так увлекся, что стал забывать свой страх и боль. Я очнулся от шума на улице.  Кто-то забежал в дом с ручным пулеметом:
- Друже батьку, напали на отряд большевики, Гонту убили, а Зоря убежал, - доложил мужчина с пулеметом.  (Потом я уже  знал, чьи это были   клички, один из них еще и сегодня мирно трудится).  Меня схватили, и за веревку потащили в лес. Долго шли мы по лесу. Пролетал снежок и, чтобы маскировать след, все стали передвигаться  то задом, то  передом.  Когда шли задом, то они меня тянули, а если передом, то я их. Наконец, дошли до места и сделали передышку.  Меня отвели немного в сторону, привязали к сосне и велели присесть на сырую от снега землю. Я уже не чувствовал ни рук, ни ног. Во мне все тело болело одинаково. Мне неудобно было сидеть, и я пытался копать левой ногой ложбинку в земле, чтобы была опора для тела. От сосны был косогор, и все тело съезжало книзу, а руки поднимались вверх, и была невыносимая острая боль в суставах рук и лопаток.  За такой работой и застал меня их  следователь.
  - Я Лесовой, - представился он (похоже, это была его кличка), - буду у вас брать показания.
Я посмотрел на него мертвецкими глазами.
  - Так-так, а почему вы на меня так смотрите? – сделал он удивленный вид, - Сейчас будете говорить мне всю правду!
Он старался говорить выразительно на украинском языке и сдержанно.
- У вас была  месяц назад конференция в районе, и вы на ней присутствовали.  Расскажите мне, что это была за конференция, и что на ней обсуждалось?
  Я стал перебирать в памяти эту конференцию:
- Это были отчеты профсоюзов и их перевыборы. Много было докладчиков. В основном говорили, что уже заканчивается война и  что нужно восстанавливать хозяйства, разрушенные немцами.
 -  А кто из вас выступал? Ты же не один там был? 
 -  Из нас никто не выступал. Да и какие из нас докладчики? - сказал я. 
 - О, нет! Перед народом то вы не выступали, а поодиночке  вы заходили, и там вы что-то говорили. Вот вы, например,  зачем вы заходили после собрания в кабинет к Ярине?  И что вы там с ним секретничали? Только говорите чистую правду.
Я подумал: «Как же  я мог заходить? Я же не отходил от своих сотрудников. Нас было четверо: я, председатель Борис (хромой),  Мартын и еще кто-то четвертый, не могу вспомнить...»
- Нет, после того, как закончилась конференция, было уже поздно, ни в какие кабинеты я не заходил, и ни с кем  я не секретничал. Мы шли вместе домой. Был открыт буфет при райисполкоме,  и я еще поджидал, пока мои попутчики выпьют по сто грамм, – ответил я. 
 - Ты хорошо подумай и вспомни,  - сказал он.
- Ничего придумать я не могу, только, когда поджидал своих попутчиков, я подходил к таким же финансовым агентам, как и я, это были, парень из села Орловка и девушка из села Яриновка. С ними мы  разговаривали…
- Пока я еще раз приду, то ты постарайся все вспомнить и мне рассказать, - сказал он и ушел.
Остался я со своими мыслями один на один. Ясно было одно, что это была какая-то придуманная провокация. Потому, что днем раньше или позже мне приходилось заходить и в райисполком, и в финотдел, и в земотдел, по работе. Все эти отделы были в разных местах. Я перебирал в памяти: «Кто это, и  что они  наговорили  на меня, и что я мог такого злого натворить?  Мартын здесь…. А почему он здесь? Может быть, специально, чтобы подтвердить наговор?  В крайнем случае, буду надеяться на него. Он единственный свидетель, который знал, что я не заходил в тот день к Ярине. Если возьмет грех на душу и скажет, что я там был, значит, такова моя судьба…». На этом,  перебил мои мысли   шорох шагов  поблизости. Я посмотрел в ту сторону, откуда он доносился, и что я увидел!?  Впереди шел бандеровец, а за ним,  еле передвигая ноги (видно замученный)  Газныка. Позади  них шел еще один бандеровец  с оружием.  Газныку я хорошо знал потому, что мне приходилось часто возить к мельнице зерно. Он там молол за мерку. Поравнявшись со мной, он глянул на меня, и мне показалось, что он улыбнулся. Не знаю, может мне это только показалось. Я услышал  голос того, кто был сзади,  с оружием в руках:
 - Иди, иди, не оглядывайся!
Долго я еще смотрел в их сторону.  Давно скрылись они в зарослях, но я еще надеялся  увидеть, куда они его повели. И, вдруг, я услышал, какой- то глухой стон.  Я вздрогнул и начал молиться по порядку, начиная с «Отца небесного» и так дальше...  И не заметил, как подошел ко мне мой  следователь:
- Ну, вспомнил уже все?
- Не вспомнил я  ничего и нечего мне вспоминать! – ответил я.
- Ну, тогда посиди еще немного, может, вспомнишь!
  Я попросил у него, чтобы  он меня перевязал на другое место. А он посмотрел на меня, ухмыльнулся и сказал:
 - Может ты еще, и прилечь хочешь?
Но что-то на него подействовало, может быть, моя крайне измученная физиономия, и он, не развязывая мне рук, отвязал меня от дерева.  Я с большим трудом, потому что у меня затекли ноги, пересел на ровное место. Затем  он  меня опять привязал к дереву, напомнил мне, чтобы я все вспомнил и  ушел.  Я уже больше ни о чем не думал.  Все уже выветрилось из моей головы, остались одни молитвы, которые  я и шептал.  Никуда я больше не оглядывался, только смотрел вниз и иногда в небо.  И вдруг, передо мной появилась знакомая мне фигура человека. Это был мой близкий сосед,  Кодя. Он один еще остался. Отца его  и дядю (они тоже были в банде) убили советы. Деда (Дулю), который был председателем сельсовета, выслали в Сибирь и конфисковали имущество. Мама с маленькими детьми пряталась у чужих людей. Я, вначале, обрадовался его появлению. Думал, что хоть он мне посочувствует.
- Ну, что  ты надумал за целый день? – спросил он.
- Я уже все передумал и пришел к выводу, что вы хотите меня в этом лесу оставить на веки вечные! Чего вы  от меня   хотите? Что я могу вам сказать? Что, я должен что-то выдумать на себя? Финансовым агентом заставил меня работать твой дед с районным начальством, и я вынужден был работать и выполнять все их требования.  Если бы не я, то кто-то другой  делал бы то же самое, – ответил я.
- Но ты не этим только занимался, что по работе.  Ты, как мне говорят, еще занимался выслеживанием и выдавал всех верных нам людей красным. 
- Ну, Кодя…
- Я теперь не Кодя, а «Славко»  чтобы ты знал!
- Ты же меня хорошо знаешь, мы же с тобой   вместе росли, мы почти друзьями  были.  Я никого не продал, никого не выдал!  Да я даже и не знаю, где  кто  находится,  я  даже и тебя не помню, когда  последний раз видел. 
-  Меня-то ты мог и не видеть, потому что я в этих местах  уже давно не появлялся. А сейчас послали меня узнать, что здесь происходит. Уж очень большая  измена получается. Много наших хороших людей погибло, а тут еще и ты. Что ты тут натворил? 
- Да ничего я не натворил…
- Увидим, - сказал он и ушел.
Через некоторое время опять приходит:
-  Ну что, вспомнил хоть что-нибудь? Только говори правду.   
- Ничего я тебе больше не скажу! Нигде я не был, и никого я не выдавал!  Делайте со мной, что хотите! Мне уже все равно.  Хотите – душите, хотите – вешайте! У меня уже и так душа без тела! – с отчаянием в голосе ответил я.
- У нас на тебя есть данные, что ты был у Ярыны.  Скажи, о чем ты с ним говорил? 
- Я   тебе еще раз говорю, что  я к нему  не заходил, и  ни с ним, ни с кем-то другим,  ни про что я не говорил.  У вас здесь есть свидетель, он еще живой. 
- Кто?   
- Мартын!  Он был со мной на конференции. Ты спроси у него, он тебе все расскажет!
- Ну, придумай что-нибудь, в конце концов, пусть они от тебя  отстанут! Тебе ничего не будет, - сказал он.
Я посмотрел на него уже с презрением. Он, видимо, это почувствовал.
- Где твоя петля? – не выдержал я, - много труда тебе не составит накинуть ее на меня,  ведь  я  связанный!
 Я уже не хотел с ним разговаривать, опустил голову и, если бы можно было,  закрыл бы уши, чтобы не слышать  их голоса…
- Ну, ладно! Я беру тебя  на поруки!  Но если ты что-то натворил, или еще что натворишь, то  все, что  должны были сделать с тобой  – будет мне, -   сказал он и  начал меня развязывать.
Потом он  помог мне даже  подняться, видя, что я не могу это сделать самостоятельно. Затем он приказал мне идти за  ним.  Подошли мы с ним к толпе.   Сбоку горел огонь, и висели два котла  небольших. Здесь я впервые увидел  знакомые мне лица. С одного котла Петро, мой двоюродный брат (видно, был у них поваром), зачерпнул каши и дал мне поесть. Кушать я не мог, даже ложку не мог держать в руках, настолько мне затекли руки.  Это было вечером,  5 апреля 1945 года.  Меня уже никто  ни о чем не спрашивал.  Я, молча, сидел  и пытался растирать свои затекшие руки и ноги. Ко мне подошел Мартын и сказал  шепотом, что его отпускают домой  и ушел.  Через какое-то время,  подошел сам главарь и спросил:
 - Ну, что красный работничек, что будешь делать?
 - Не знаю, - ответил я.
 - Если оставить тебя у нас, то, сам знаешь, нужно иногда наступать, а иногда и защищаться. А из тебя какой помощник нам будет?  Иди,  наверное, домой!
В его слове «домой» я почувствовал, что-то не искреннее.  Я чувствовал, что он хочет от меня избавиться.
- Вы знаете, я даже не знаю в какую сторону идти домой, - сказал я.
- О, за это ты не переживай! Я дам тебе ребят, они тебя выведут к селу Богуши, а дальше пойдешь сам.
Я сразу же вспомнил Газныку, его тоже сопровождали два их  парня.  По мне пробежала дрожь, и я подумал: «Почему же меня не отправили вместе с Мартыном, а продержали до темноты?»
- Нет, можно я  сейчас не пойду,  а  побуду здесь до утра?
- Ну, как хочешь, - сказал он и ушел.
Так я и остался со своими мыслями. Мысли одолевали меня одна за другой, и ни на какой вопрос я не смог дать правильный ответ.  «Взял меня на поруки», - вспомнил я Кодю.  «Что это может значить?» - задавал я себе вопрос. «А дома? Что  ждет меня дома? Что подумают в НКВД, в MГБ? Спросят: «Где был?».  Что я им отвечу? Скажу: «Был в банде, и они меня отпустили»?  Поверят ли? Ну, допустим, поверят, но тогда спросят, что за люди, и заставят меня, что бы я отвел их туда, где они находятся. Представляю себе - идет «шкет» (это я о себе) впереди, а за ним – бандит Крук, который был в банде, а теперь вышел с повинной.  Или ему подобные, которые и дальше продолжают  убивать ни в чем не повинных людей ну, разве только за то,  что те  прятались у себя дома, в сарае и не пошли  на фронт.  Прятались потому, что не знали за кого воевать.  Так было и с Василием Полянчиком.  Он уже и не прятался потому, что не нужны уже были на фронте необученные. Фронт уже был на немецкой территории.  Но Крук, чтобы выслужиться, выстрелил ему в затылок и доложил Долгову, что тот убегал.  Василий нашел «фронт» у себя на огороде, а Крук продолжал свое грязное дело…. Оторвался я от своих мыслей и придвинулся ближе к костру, чтобы согреться. Всматривался я в лица этих бандеровцев, таких угрюмых, несчастных, обшарпанных.  Один из них чешется, другой – снял рубаху, не смотря на то, что было уже холодно, и трясет над огнем. Я спрашиваю у Губера Петра:
- Так легче согреться, если горячую рубаху одеть на тело?
- Пока оденешь, она уже остынет, но хотя бы вши опалятся. Слышишь, как трещат? 
- Вши опалятся или нет, а рубаху можно сжечь. Вша все равно найдет рубец, где можно спрятаться, - пытаюсь шутить я.
Смотрю я на них и думаю: «Какое же это несчастное УПА (Украинская Повстанческая Армия),  а сколько бед натворило!»  И, вдруг, все засуетились, стали тушить костры.
- Что случилось? – спрашиваю.
- Красная метла идет! - ответил мне кто-то.
Подбежал  ко мне  Кодя  и спрашивает:
  - Можешь идти?
- Попробую, - сказал я.
- Постарайся не отставать! - крикнул он  мне и побежал.
Я с трудом  начал подниматься.  Правая нога не слушалась.  Еле я ее передвигал.  Пытался не отставать.  Я чувствовал, что за мной следят. И стоит мне отстать, как получу пулю в лоб.  Когда передом бежали, я еще, еле-еле, успевал за всеми, ну, а если задом, то я часто падал, но тут же поднимался и опять бежал.   Когда  была  команда «передохнуть»,  я не  садился, а опирался  на какое-нибудь дерево, обхватив его руками. Иначе бы я не поднялся. Так мы добежали до реки Случ. Река в то время была полноводная и переправа затянулась.  Если бы «красная метла», как они выражались, шла по следу, то могла бы и догнать нас на переправе.
 Переправлялись мы на лодках.
Светало уже, когда мы шли по лесу возле   села Князивка. Мне захотелось посмотреть много ли их,  бандеровцев.  Шли они друг за другом «гуськом», как они выражались. А если передвигались полем, то ставали «цепочкой» и, чаще, шли задом. Поступила команда: «Собраться на отдых!», и я увидел, что их было немало.   Видно,  что сюда их   собрали из всех ближайших сел. Были здесь и знакомые мне  люди из нашего села Лизяно, и из села Городище.   Меня позвал к себе чистить картошку и мыть котлы  Петро Губер.  Целый день я провел возле костра, помогал  ему.  Он подсказывал мне, что нужно собирать сухие дрова и не делать большого костра, чтобы не было большого дыма. Когда я собирал сухие дрова, то  видел, как  бандеровцы делают себе шалаши. В одном из них, ближе к «кухне», пристроился  главарь. Возле него находились его ближайшие помощники. Это были - Тихон Лукашик - чотовый,  Петро, его брат - роевый, Данило Бащуков, тоже роевый.  Кодя часто подходил к нам и спрашивал у Петра, справляюсь ли я, и у меня  что-нибудь спросит.  Но почему-то, как только  подходил Кодя, так обязательно появлялся кто-нибудь  из «старших»,  а, то и сам главарь подойдет и сразу же  начинают давать наставления  нам  и всем остальным, которые возле нас находятся.
Обед был слабенький для такой команды. Да и вид был у них не завидный. Оружие было старое. Один на всех ручной пулемет. Но зато главари были вооружены «до зубов». Перепоясаны, как свидетели на свадьбе. Петро Губер за целый день меня со многими заочно познакомил. Спрашивал я его, что они дальше думают делать? Но он сказал, что не знает.  Да и что он мог знать? И многие не знали, что делать и как дальше быть. Они были полуголодные. Вши загрызали. Переодеться было не во что. Везде их преследовала «красная метла».
Так  прошел третий день моего пребывания в банде.  Я не знал, что  мне делать.  На четвертый день подошел  ко мне главарь и сказал:
- Пойдешь сейчас в разведку до хутора Чабель. 
- Я не знаю, где Чабель, - отвечаю ему. 
- Не один ты пойдешь. С тобой пойдут наши люди. Будешь учиться, - сказал он.
Петро дал мне немножко сала и кусок  хлеба (где-то ночью раздобыли).  Я спрятал все в карман.  Подошли ко мне двое и говорят:
- Ну, что парень, пошли с нами.  Покажем тебе, где Чабель. Ты был там?
- Нет, - отвечаю.
  - Ну, вот мы и покажем, - сказали они.
- Я сейчас….  Немножко разотру ногу.
  - Ну, давай, быстрей!   
 Я тихо спрашиваю у Петра:
- Ты их знаешь?
- Нет, - отвечает Петро.
Мне опять стало страшно. «Зачем  меня посылают с этими чужими людьми» - думаю я, но, все-таки иду за ними, только попросил, чтобы  шли не очень быстро.
И так, мы, молча, дошли  до хутора Чабель. И что я только не передумал  дорогой.  Что  меня ждет дальше?  Что делать?  Как вырваться мне из этих рук?  Убежать не просто.  Стрелять может  и не будут,  потому что боятся шума, а догонят - задушат.
«Нужно выждать  какого-нибудь подходящего момента» - решил я для себя.
Набрели  мы на  какую-то одинокую  избушку.  Хутор был сожжен немцами. Уцелели всего несколько избушек. Зашли в дом. Встретила нас хозяйка старая,  и дед   кряхтел на лавке, возле печи, косо поглядывая на нас.   Потом спросил:
- Чего вы, добрые люди здесь ходите, и что вам нужно от нас?
- Хотим вас спросить, нет ли у вас, здесь, большевиков? - спросил один из «наших». 
-  Кто ж вас знает, кто вы такие? - сказал дед и закашлял.   
-  Мы из отдела Пащенка.  Слышали о таком? - спросил все тот же.
- Слышать - то слышал, а кто его знает, кто он такой!? - сказал дед, и обратился  к жене, - Бабо,  дай ребятам поесть! Видно, они голодные.
 Бабка достала банку кислого молока и положила  на стол буханку хлеба.  Я обрадовался, что смогу покушать, уж очень  проголодался. Но, вдруг, моих ребят, как будто  кто-то прогнал из-за стола. Выскочили на улицу, и давай бежать без задних ног.  От  неожиданности,  вначале я     побежал  за ними вслед, но своими больными ногами догнать  их не смог.  Потом я стал оглядываться  и  увидел, что вокруг никого нет. А ребята добежали до большого дуба, остановились, и стали  меня поджидать.  Я уже не бежал, а шел шагом и все оглядывался. Так и  приблизился к ним.  Подходя к ним,  я,  шутя, спросил:
- Кого же можно так испугаться, вокруг такая тишина?
 А в самого сердце чуть не выпрыгнет. В ответ я услышал:
- Стой! Руки вверх!
  Я не понял, к кому они обращаются, и еще раз оглянулся.  Но эта команда, как,  оказалось,  была ко мне.  Я поднял руки.  Ребята меня  обыскали, связали руки и скомандовали:
- Вперед!
 Я им говорю, что не знаю куда идти, а они мне:
- Иди, иди! Мы будем показывать,  куда.
И так, опять, я иду впереди, а они за мной.  Идем, кажется, той же дорогой, по которой шли сюда. Они держатся на расстоянии от меня и о чем-то переговариваются между собой, спорят.  Я понял, что они хотят   избавиться от меня  и   остановился на секунду (впереди маленькая развилка),  думаю, куда же мне направить шаг? Решил идти по тропинке, которая пересекает дорогу, но услышал:
 - Стой! Ты  куда пошел?  Поворачивай влево, на дорогу!
  -  Но мы же эту дорогу пересекали, когда шли до хутора! - сказал я.
- Много знаешь! Иди, куда тебе говорят! Мы лучше знаем, - скомандовал один из них. Он был такой, приземистый, невысокого роста, плотного телосложения.   Я повернул на дорогу и пошел дальше. Эта дорога вела в густой лес. Я остановился и говорю:
- Нет! Я дальше не пойду!
 - Что?! - переспросил меня  все тот же,  приземистый.
-  Мы же этой дорогой  не шли, и мы не туда идем! Я уже знаю, куда вы меня ведете! Вы меня хотите завести так, чтобы никогда оттуда я не больше  вернулся! Что такого, плохого, я вам сделал? – в отчаянии выпалил  я, и слезы полились у меня градом.   
Была минута молчания. 
- Никуда мы тебя не поведем, а приведем туда, откуда взяли.  Не бойся!  - наконец-то я услышал голос другого провожатого.  Этот был высокий,   молодой парень, лет двадцати трех - двадцати четырех.
- Передохнем немного и пойдем дальше,- добавил он. 
Сели они и достали что-то покушать.  Я стоял в сторонке.
-  Садись, - сказал приземистый. 
- Не могу я сесть. Если сяду, то не смогу встать. Не могу я ни согнуть,  ни разогнуть ногу без помощи рук, а они у меня связаны.  Можно,  я  стану на чистое место,  к солнцу, немножко погрею ноги?
- Стань вон там, чуть подальше, там чисто! 
Видно им нужно было, чтобы я не слышал, о чем они будут говорить.  А я себе подумал, что это даже лучше, что от них подальше. Надо что-то предпринимать - или убегать, или кричать. И так себе потихоньку отхожу в сторону.
-  Эй! Куда ты уже забрел? Там, ведь,  нет уже солнца! - крикнули мне.
-  Я  хочу  по нужде! - как можно громче крикнул я. 
-  Ложись! - приглушенным голосом скомандовал  приземистый.
- Чего?  - еще громче  крикнул я и посмотрел в ту сторону, куда он смотрит.  Увидев  поблизости людей  вооруженных, я осмелел и еще громче крикнул:
 - Я не могу!
  Слава Богу, что те люди меня услышали и остановились!   Потом стали подходить  осторожно. 
- Кто там? – спросили они.
- Свои! Не бойтесь! – обрадовался я.
- Иди сюда!
 Я направился к ним. Их было четверо.  Они посмотрели на меня и переглянулись удивленно.
- Почему ты связанный? Кто тебя связал?
- Вон  те,  двое. Они меня вели, - показал я в сторону ребят. 
-  Куда они тебя вели?
-  Не знаю! 
-  Где они?
  - Где-то здесь. Сели передохнуть. Может  быть,  спрятались, увидев вас?
  - Сколько их?
- Двое!
- А ну,  ребята, посмотрите вокруг и позовите! - скомандовал один из них и обратился ко мне, -  Кто они такие, и кто ты сам?
-  Мы  из боевки  «Батька», знаете такого?
-  Знать, то знаем, а что вы делаете здесь, под Чабелем?
-  Мы ходили в разведку в Чабель. 
-  Ну и что вы там разведали?
 - Да  ничего особенного.
 -  А почему они тебя связали?
 -  Не знаю. 
 -  Какая-то все же была причина? Где они тебя связали?
  - Там, под дубом,  около Чабеля.
  - Там много дубов, возле Чабеля!
 Стали подходить еще вооруженные люди. 
 - Пойдем, ребята, отведем его  к  нашим! - сказал все тот же.
  - Ты знаешь, где  это? Далеко?  - спросил он у меня.
- Точно не знаю, но мне кажется, что вот этой дорогой мы шли до Чабеля! – ответил я и показал  рукой.
По дороге я попросил, что бы  они  развязали мне руки, но они сказали, что не имеют такого права.
- Пойдем, отдадим тебя твоим, пускай разбираются с тобой. Может быть ты и правда, что-то  натворил?
  - Ничего я не натворил,  - пробормотал я и опустил голову. 
Я понял,  что   попался  я опять в те же руки.  По дороге меня несколько раз спрашивали, правильно ли мы идем?  Я  отвечал, что правильно, хотя, если честно, то  и  не знал.   Мне и не хотелось знать. Особенно мне не хотелось идти  в лес,  к «батьке».  Мне даже  показалось, что мы уже и не туда идем, но зря я себя тешил. Подошел  к нам какой-то мужчина и обратился к моему «спасителю»:
 - Друже  Захарий, здесь недалеко их боевка!
-  Где именно?
- Да, в эту сторону, может с полверсты будет! - ответил мужчина высокого роста. Он был здоровый и крепкий. В руках он держал ручной пулемет, как игрушку.
И  мы  пошли туда, куда указал нам этот мужчина.  Так мы и оказались возле того же,  покрытого ветками, шалаша.  Нас встретил «батько»,  Тихон Лукашик и еще кто-то, в военной форме,  с трезубом на кепке. 
 -  Принимайте своего  юнака! - крикнул  мой провожатый.
 - А где те, которые с тобой уходили? - спросил у меня «батько». 
 - Я не знаю. Они спрятались, когда подошли вот эти ребята. 
  - Я их  под землей найду! - сказал он и  грубо выругался, - развяжи ему руки! - обратился он к Тихону.
Пока Тихон меня развязывал, прибежал один из тех, кто  провожал меня  до Чабеля  и стал докладывать:
- Батьку, в Чабеле большевики! Мы стали убегать, чтобы нас не увидели, а он очень часто оглядывался, - и показал на меня.
- Мы там были близко, но почему-то ничего не заметили. Может, это вы нас за большевиков приняли? - сказал тот, который меня привел.
  - Здесь, какое-то недоразумение, - сказал тот, что в военной форме и обратился  к  Калу,  -  Друже  батьку, отправьте опять в  Чабель  разведку, а то от них толку мало!   А вы, ребята, идите, а то вы отстали от «своих»,  мы здесь разберемся! - обратился он к тем, которые меня привели. 
Военный меня пригласил в шалаш. Там мы разговаривали один на один.
- Расскажи, как ты попал в эту «боевку»? - спросил он у меня.
Я ему все подробно рассказал. Он меня внимательно выслушал. Покрутил головой и сказал:
- Ладно, что-нибудь придумаем.
Пришел «батько»,  и военный  мне сказал:
- Иди, скажи, чтобы тебе дали покушать, а потом я тебе скажу, что дальше делать, - и обратился к «батьке», - Друже «батьку», этого пацана нужно послать  на вышкол  в Белую Церковь.
Я пошел к костру, где Петро варил обед. Мне очень хотелось у него узнать, кто эти люди, которые меня сюда привели, и, самое главное, что это за Белая Церковь, и где она находится?   Петро мне сказал, что, возможно, это люди с отдела Пащенка, потому что этот отдел где-то здесь, недалеко находится, а про Белую Церковь он ничего не знает.
- Петро, а кто этот военный?  - спросил я  у него.
 - Это будет наш новый сотенный.  Он забирает нашу «боевку» под свое командование,  ну, а куда отправят «батька» - не знаю.
Не прошло и полчаса, как появился сам главарь.
- Ну, что, пообедал? – спросил он у меня. 
-  Еще нет.  Пусть подождет немножко,  еще не готово, - ответил вместо меня Петро. 
- Ну, ничего, это ненадолго.  Пойди вон в ту сторону (он показал  рукой), метров двести! Там стоит  наш постовой.  Замени его,  пока он пообедает. Ты немного в Чабеле  подкрепился, а потом придешь и пообедаешь,  -  сказал мне «батько». 
Я пошел в том направлении, куда мне показал главарь.
Петро мне вдогонку крикнул:
 - Я тебе оставлю!
 - Ладно! - сказал я. 
Иду я и соображаю: «Что же мне делать? Я теперь один среди леса, никто меня не провожает…, а вдруг, меня  проверяют!»  Я остановился и стал присматриваться по сторонам.  Была тишина.  Я прошел еще немного,  оглядываясь, и вздрогнул оттого, что мне показалось, как  кто-то тихо меня  позвал.  Я был недалеко от постового и направился к нему.  Постовой сидел на пне  и был очень занят тем, что выгонял со своей  рубашки  вшей. Я даже осмелился пошутить:
 - Так тебя могут схватить  вместе  с твоими вшами!
- Ну, просто беда! Грызет. Ни сидеть, ни стоять не дает! - сказал он и начал надевать нижнюю сорочку.   
Верхней не успел одеть. Послышался треск сухих веток. Я глянул в ту сторону, откуда доносился треск и заметил троих военных (у них были  звездочки на шапках). Они присели и начали  нам показывать пальцем, что бы мы шли к ним. Постовой схватил рубашку в руку и стал убегать. Я  за ним.  Начали по нам стрелять. Постовой, как будто, споткнулся  и упал. Я бросился бежать в другую сторону. По мне продолжали стрелять очередью. Я попал в какое-то болото и упал. Решил не подниматься, пока меня они сами не поднимут с этой трясины.   Но стрельба затихла, и слышно было, что стреляют где-то там, в том месте, откуда я минут двадцать-двадцать пять ушел по приказу «батька». Я решил, что меня потеряли, и мне нужно принимать решение.  Я поднялся и хотел идти в противоположную сторону от пальбы.  Но, что такое?  Правая нога не слушается. Схватил я ее руками, думал, что ранили.  Но нет, только сапог продырявили, как будто  зубами кто-то выгрыз. Я подтянул ногу руками и встал, вначале на левое колено, а потом, цепляясь за ветку, поднялся на ноги.  Определил для себя, в каком направлении идти, и пошел, хромая. Мне показалось, что я уже немало прошел. Стрельба поутихла, только кое-где были слышны одиночные выстрелы. Я выбрал направление, как мне показалось, к  деревне  Княсело.   И снова я начал прикидывать, что же мне делать дальше? А дальше было то, что я, даже, и придумать не мог. Впереди чистая поляна. Мне нужно было ее перейти, но я не успел дойти  до следующей стороны леса. Похоже, за мной следили.   
- Стой! Руки вверх!   - услышал я позади.
Я повернул голову,  и кто-то со всего размаха ударил меня в затылок прикладом.  Я почувствовал страшную боль и потерял сознание...   Очнулся я  - в ушах шум,  шея мокрая. Слышу голос сверху:
- А, ну, поднимайся!
 Я начал, еле-еле, подниматься. Мне кричат:
- Быстрее! - а сами бьют и бьют меня сапогами. Я опять падаю, поднимаюсь и снова  падаю.  Потом меня подняли.   Я еле-еле стою на ногах. Меня спрашивают:
-  Где ваши?
Я показал в ту сторону,  где была стрельба.
- Там уже их нет! Говори, где вы условились собираться, если  кто-то из вас еще уцелеет?
- Не знаю.
- А, не знаешь! Так я тебе сейчас припомню, - сказал солдат и хотел выстрелить, но получилась осечка.
- Смотрите, ребята!  Этому негодяю,  наверное, суждено жить.  Никогда у меня  еще не отказывал автомат, а сегодня, хотел сыпануть очередь по этому гаду, а он не сработал. Ну, ничего, я этим прикладом ему помогу вспомнить все, - сказал он и начал бить меня  по голове.
Я уже ничего не говорил, только инстинктивно защищал голову  руками от очередных ударов. Я падал, меня поднимали и опять били. До того меня били, что я уже не чувствовал боли, а только чувствовал гул в голове, как в бочке. Наконец, меня подтащили под дерево и посадили. Стали спрашивать, кто я?  Ответа от меня они больше никакого не услышали. Еще, ударив меня несколько раз сапогом, они начали соображать, что со мной делать.  Один говорит:
- А ну,  товарищ сержант, проверь свой  автомат еще раз!
 Я начал шептать молитву «Отче наш».
 - Смотри, он что-то шепчет! 
И вдруг, послышался лай  собаки.  Все стали ждать приближения   хозяина с собакой. Собака прервала мою молитву. Она бросилась мне на плечи и стала рвать с меня шапку. Не помню, кто снял с меня шапку, а ярмолку  мне насунул, прямо на глаза, мужик из села Княсело.
Стали мои  мучители докладывать о своей операции  командиру.  По званию он   был старший лейтенант. Он подошел ко мне, снял с моих глаз ярмолку, поднял мои волосы, которые уже прилипли к глазам и к лицу и говорит:
- О, товарищи, да он еще зеленый! Вы же его прибили, он как звереныш.  Берите его с собой,  там он нам все расскажет.
Мне помогли подняться на ноги, а дальше я пошел сам, хромая. 
- Ты что, ранен? - спросили меня. 
- Нет, нога  болит, она у меня простужена.
- Вот видите, уже начал говорить потихоньку, - сказал один из них.
По пути я видел много убитых. Некоторых из них я узнал.  Недалеко от костра, возле перевернутых котлов, лежал  повар, Петро Губер. Дальше – Гриша Шикун, остальных я не знал. Так мы пришли на «сбор», где уже сидели и лежали раненные ОУНовцы.  Их было трое: два человека с Городища – Сарнюк и Манос, а один из Полян. Когда мы проходили мимо них - Сарнюк  улыбнулся.
- Чего улыбаешься? – обратился к нему сержант и спросил, - ты его знаешь?
 -Знаю, - ответил Сарнюк.
- Кто он? А то у него языка нет, - спросил сержант.
Но тот не успел ответить, как послышались выстрелы, залпом  три раза. Оказалось -  был тяжело ранен какой-то их командир и умер. После залпа набросились на нас всем гарнизоном и стали нас бить. Кто как мог и чем!  Били уже от души. Удивительно! Насколько человек живучий! Это я видел своими глазами и испытал на себе. Иногда, смотришь фильмы и видишь, каких только пыток не придумывают в лагерях или  в других местах! И не верится, что  может это все пережить человек! Но я верю, потому что пережил такой  ад, что страшно даже подумать. После этой мясорубки начали нас приводить в себя, а потом – в дорогу.  Раненых, которые не могли идти самостоятельно, посадили на подводу. Мне сказали:
- Учись ходить! Ты не раненный.
И повесили на меня два трофейных автомата.  Сарнюка обвешали всего,  Маноса (он был раненный в руку) тоже обвешали всего, а на Полянца (он был раненный в ногу) положили остатки трофея. Таким караваном мы направились в село Княсело.  Вечером мы были уже в Княселе.
На этом мое пребывание в банде «батька» закончилось. Так,  Сарненский гарнизон, в количестве  сорок человек  вырвал меня из «батьковой» боевки,  которая, на тот час, по рассказам Петра, насчитывала  100 человек,  и еще где-то, поблизости, был отдел Пащенка.
Дошли мы до речки Случ, а дальше нужно было перебираться на ту сторону лодками. Но гарнизонщики, посоветовавшись, решили вернуться в Княсело.  Там мы и переночевали.   Завели нас в один дом, привязали всех нас один к другому за руки, подбросили нам соломы, и так мы просидели целую ночь, не проронив ни слова.  Было запрещено нам разговаривать. Под утро сон нас сморил, но ненадолго. На рассвете послышались, какие-то звуки. Это был сигнал «подъем!»  Нас развязали. Хозяйка дома,  с их разрешения, дала нам по куску хлеба и по кружке молока.  Мы это с жадностью съели, особенно я.  Мне даже легче стало. Боль немного поутихла.
Потом нас повели вдоль реки, в сторону севера. Проходили через село Люще.  Там  проходя,  я услышал,  как какая-то бабка причитала:
- Ох, сыночку, сыночку, какая же несчастная твоя мама!
В Селе Виры, мы остановились на отдых. Там нас немного допрашивали. Меня на этот раз минула дубинка. Тех двоих раненных, которые были со мной, не очень били, потому что крика слышалось мало.  Но вот Владимира Сарнюка, видно, сильно били, потому что он кричал, ну  просто, не своим голосом! Вечером мы уже были в селе Клесево.  Вот там  и нас уже сильно били.  Я очнулся уже в камере, среди людей, которые мне прикладывали мокрую тряпку к голове и говорили:
- Вот, что «стрибки» делают! Не смотрят - молодой или старый.  Им все равно.
Вскоре раздался звон ключей.   Заскрипела дверь, и вошел, по всему видно, «стрибок»  пьяный.  Я услышал, как на местном наречии, ухмыляясь, он сказал:
- А ну,  убирайся отсюда!  Кто тебя сюда пустил?
Я стал собираться, но не нашел своих сапог.
-  Где, – спрашиваю, – мои сапоги? 
- На, вот! – и подает мне «стрибок» какие-то обрезки, без голенищ, -  такие сапоги бросили сегодня за тобой! 
Стал я натягивать на ногу один такой сапог, но невозможно было его натянуть. Мало того, что он мне был мал, так еще столько гвоздей  внутри торчало,  как,  будто специально их туда кто-то набил. Не стал я их брать с собой.
- Бери!  - увидел я оскал «стрибка», и  какая-то женщина сунула мне их в руки.
Открылась  дверь,  и,  пинками,  меня вытолкали в другую камеру. Там уже были только мужики.  Они помогли мне сесть на нары. 
- Где ты был? - спросил меня Сарнюк, – Мы уже думали, что тебя не увидим больше.
- Дайте мне немножко прилечь, голова кружится, - сказал я и потерял сознание.
Очнулся я от шума из коридора.
- Те, которых вчера привели из Княсела, выходите с вещами! – услышал я.
Мне помогли собраться, хотя, особо, и нечего было собирать.  Шапку   ярмолку, я где-то потерял, сапоги «стрибки» отняли.  Я вышел во двор.   Была очень приятная солнечная погода.  Но недолго нас продержали на улице.  Повели нас к поезду и посадили в товарный вагон. Под конвоем,  нас привезли на станцию  Моквин.  Здесь нас уже ждали березновские «стрибки».  Березновских «стрибков» возглавлял помощник начальника милиции  Долгов.  Он меня узнал:
- Так вот ты где?  Теперь  ты у меня запоешь, петушок!
 В подвал нас сопровождал Шелях, да так, что я даже, не коснувшись ступенек, очутился на стонущих раненых…
В камеру мы уже не шли, а нас втягивали туда. Люди, которые там находились, стали за нами ухаживать. За мной ухаживал  Степан Кондратюк, из села Моквин.  Я до сих пор ему очень благодарен. Он мне очень помог в то тяжелое для меня время. Особенно, когда я тяжело заболел.
На другой день вызвали нас на допрос. В комнате, где проводили допрос, сидел за столом следователь.  По бокам его стояли, судя по виду,  хорошие «костоправы». Один из них был тот самый, который спускал меня в подвал. Этот следователь  не представился,  как тот, что был  в лесу,  а сразу:
- Как фамилия, как попал в банду, что там делал?
  Я ему все ответил. Потом он стал спрашивать меня, кого я там знаю. Я начал называть  главарей, но мне не дали дальше говорить: 
- Что ты нам плетешь? Мы и сами этих знаем. Ты нам расскажи о тех, кого мы не знаем.
Я себе подумал: «А кого же они не знают?».
- Чего молчишь? - услышал я.
Я пожал плечами:
- Больше никого не знаю.
Подошел ко мне один из «костоправов» и сказал:
- Может тебе припомнить?
Он поднял меня за волосы, как щенка и начал бить. Потом меня подняли с пола и посадили на стул. На остальные вопросы я ничего не отвечал. Меня отвели в камеру, но уже не вталкивали так, как тогда, когда только привезли из Клесева, а привели под ручки, под самые двери и передали  сокамерникам… Что-то, припоминаю, я еще рассказывал сокамерникам о допросе, но потом уснул и уснул так, что, по рассказам Кондратюка, думали, что я уже не проснусь. Я только не представляю, как они меня там все терпели! Несколько дней я не приходил в себя, не подходил я и к параше. От меня отворачивались, привязывали к нарам. Граждане начальники несколько раз подходили ко мне, что бы взять на допрос, но видели, что с меня толку мало и отходили.  Я пришел в себя и почувствовал, что мне очень плохо, мне не хватает воздуха.  Я стал просить:
- Дайте мне воздуха!
Я слезал с нар и падал. Меня подводили к окошку, что в подвале, и мне становилось немножко легче. Потом я стал сам потихоньку подходить к окошку, открывал рот, как отравленная рыба, чтобы побольше вдохнуть свежего воздуха.  Я цеплялся за решетку руками, а меня  били  с той стороны решетки по пальцам надзиратели. Я падал, потом поднимался и опять хватался за решетку, чтобы вдохнуть воздуха.  Я благодарен тем людям, которые приложили душу и руки, чтобы я выжил, особенно Степану Кондратюку.  Наконец,  я уже стал  выходить на прогулку.
 Моя мама узнала, что я в подвале, в МВД, и пришла ко мне.   Увидев меня, она запричитала, но охрана стала отгонять людей подальше, и она  успела только сказать мне:
- Сынок, береги себя! Домой не приходи.  Тебя уже там ждут!
Присел я в камере и задумался: «Кто же там меня уже ждет?»   Застучали засовы, открылась дверь, и я услышал:
- Плескач есть?
- Какой  Плескач? – спрашиваю,  - У нас два Плескача!
- Кирилл Степанович, - ответили.
У меня похолодело в душе. «Опять допросы…» - подумал я. Но нет. На этот раз:
- Принимай передачу, а  что лишнее – отдай обратно! - сказали мне.
Я быстро перебрал передачу. Нижнее белье переодел, а продукты разделил на всех. После еды начались разговоры. А меня не оставляли мысли в покое: «О чем предупредила меня мать? На мои ответы, как я оказался в банде, не реагируют совсем.  Знаю, что будут спрашивать, а что отвечать не знаю». Так, на следующий день, вызывают меня опять. Опять все сначала -  фамилия, отчество, год рождения и так  далее …  Я им, опять, говорю то же самое.  На этот раз Шеляха и того, что с ним был (который поднимал меня за волосы) не было, но зато на их месте был Долгов. Он мне все сам начал рассказывать об этой банде,  я его только слушал.  Потом он мне говорит:
- Я не верю, что они тебя взяли убить, иначе бы они  это сделали. Это не те руки, в которых бы ты уцелел. Значит,  ты пообещал им служить.   Ну, а если ты не обещал, то  мы дадим тебе автомат, и ты пойдешь нам показывать, где они еще скрываются.
- Где они сейчас еще скрываются,  я не знаю.   Тогда они были в Княсельском лесу.  И  тайников их я не знаю,  ни одного.   
- Не знаешь? - переспросил он меня.
- Нет! - ответил я. 
И это была правда. Я действительно не знал, где они прячутся. Знал я только, где прятался Мельник Николай. Но прошло много времени. Может, его уже там нет. Он раньше прятался у детей, родителей которых «бандеровцы» убили.  Но он не бандит, а прятался от армии, а теперь и сам не знает, что делать. 
- Чего молчишь?  Боишься? - спросил он меня. 
- Что мне вам сказать?   Во-первых,  я не знаю,  что вам и кого показывать. А,  во-вторых,  я никогда не держал в руках автомат и не умею с ним обращаться.
- Ну, это не сложно научиться.  Но, видно, что ты боишься.  Не бойся, мы так тебя замаскируем, что тебя никто не узнает. Ты нам только скажи, куда тебя привезти, и где  нам остановиться.  Больше ничего от тебя нам не надо, - сказал он.
Я подумал и сказал:
- Куда  я с вами  поеду, если  я никого, кто вас интересует, не знаю.  Вы сами лучше меня все знаете.
- Не хочешь, так мы тебя сгноим в этом подвале,  негодяй!  - выругался он и еще много, много ругательных слов я услышал в свой адрес. Вызвал он  конвой и приказал убрать меня оттуда.
- Видно с тобой сегодня ласково обходились, - сказал мне Степан, когда я вернулся в камеру.
- Не так-то уже и ласково,  но, по крайней мере, меня сегодня не били, а пообещали меня сгноить в этой камере, - ответил я. 
  -  И за что же тебе такую «ласку» придумали? - спросил он.
- Не знаю, наверное, за то,  что я не знаю ни одного тайника  «бандеровцов».  За то,  что  «бандеровцы»  ни одного своего убежища мне не доверили.
- Сухая верба, сухая верба…, - запел Кондратюк и,  ему начали подпевать.  И  «полилась»  песня тихо-тихо, но очень красиво, по всей камере!
А я опять задумался: «Как же мне доказать, что я не был связан с бандеровцами?  Я уже больше недели сижу в этом погребе, а  они все пытаются меня  в чем-то  обвинить. Пытались обвинить в недостаче денег. Но,  перед тем, как меня забрали в банду, я успел сдать  вечером все деньги  в банк.  Пытались обвинить меня в дезертирстве.  Но потом даже и не вспоминали об этом.  Из всего этого  я сделал вывод -  не вступать в контакт ни с кем. Домой  мне нельзя, мама предупредила меня.  А дальше…  Что  меня ждет  дальше?
Так проходили дни. Меня  уже больше не вызывали, иногда только передавали передачу от мамы.  Уже отправили моих знакомых, которых забрали вместе со мной  из леса.  Отправили Кондратюка и еще некоторых.   Но подвал не пустовал. Постоянно пополняли.
 Уже прошел апрель, начался май.
 Девятого  мая  всех нас выгнали с вещами на улицу.  Был День победы.  Соколов, начальник милиции, по списку вызывал задержанных  и направлял, кого домой, а кого обратно, в подвал. Мне выпало второе.   
 «Все-таки хотят сгноить» - подумал я.  Но  если бы и отпустили домой – ничего бы хорошего меня там не ожидало.  Мама не зря  меня предупредила,  что меня там  «ждут».
На самом деле я чего-то ждал, но  сам не знал чего. А пока, я растирал свою ногу спиртом, который мне оставили  раненные ребята. На улице было тепло, в подвале душно.  Я растирал  свою ногу, и мне становилось намного легче.  Я уже мог ее без помощи рук сгибать и разгибать, но еще с трудом. С каждым днем мне становилось все легче. Меня никуда уже больше не вызывали и  ничего мне не предлагали.
Уже вот-вот май закончится. «Может быть, забыли обо мне?  Может быть, мне надо им как-то  напомнить о себе?» - подумал я. 
Но напоминать  мне им не пришлось. Меня пригласили с вещами  на последний допрос.  Ничего нового мне не сказали. Все, как и прежде, но уже ничего мне не предлагали. На следующий день, меня и еще нескольких человек, посадили на поезд  возле той мельницы, в которой  молол муку  Газника, о котором я рассказывал ранее.   Из-за  моей еще глупости и неопытности,  меня чуть не проткнули штыком в затылок через окно в вагоне, если бы, не рванул меня за рукав один из моих попутчиков.
Перевезли нас в Дубненскую тюрьму. Сегодня я вспоминаю эту тюрьму,  как еще один кошмар в моей жизни. Ее невозможно  забыть, особенно  ее обитателей. Это была не тюрьма, а душегубка с душегубами.  Меня,  как  малолетку, посадили в камеру №23, размером четыре метра в длину и два в ширину,  на первом этаже. Боже мой, что я там  увидел!?  Все обитатели этой тюрьмы были почти голые. Запах вони чуть не сбил меня с ног!  Я, хоть и привычный уже ко многому,  но,  все равно, ощутил какую-то жуть.  Люди – не люди, а какая-то дикость.  Я  услышал приказ:
- Давай сюда свои вещи, а сам присаживайся там где-нибудь!
Я посмотрел на того, кто  мне приказал и глазам своим не поверил!  Человек ли это?  Уши у  него были большие, как у осла.  Голова лысая.  Борода рыжая и обросшая.   Сам -  грязный и страшный. Возле него, видимо, его дружок.  Он  такого же плана, только черный, не славянского происхождения.   И  уши у него  поменьше.   Остальные - кто сидел, а кто лежал, только головы повернули в мою сторону.  Я отдал свои вещи. Там ничего такого, особенного,  не было. Было немножко белого хлеба домашнего  и несколько пирогов с фасолью и черникой. Отдал  я тому, кто был ближе от меня, который сидел возле параши. Тот передал дальше.  На меня уже не  смотрели. Все взоры были обращены на мои вещи, которые передавались с рук в руки ушастому. Тот развязал мешок и высыпал из него содержимое. Потом стал перебирать.  Пироги и хлеб отложил в сторону, а рушник и белье покрутил в руках и, посоветовавшись с дружком,  положил обратно в мешок. Потом положил туда  кусочек хлеба и передал   мне. 
- А почему это вы моими вещами распоряжаетесь? – спросил я.
Он  посмотрел на меня и говорит:
- Жаль, что мне неохота по этим трупам к тебе,  сопляк,  подходить.  Я бы тебе (и наставил два пальца) вот этими пальцами шрифты закрыл.
  - Что закрыл? -  переспросил я.
Он улыбнулся и хотел встать, но тот, черненький, взял его за руку и сказал:
- Да ну его, брось!
  Делать было нечего.  Нужно мне было  найти место, где примоститься. Другого места не было, кроме как  у двери. И то, ноги нужно было поджать. Так я  промучился первую ночь в этой душегубке. Проснулся я от  какой-то тяжести.  Смотрю -  на мне лежит несколько пар ног.  Больше в эту ночь я уснуть уже не смог. На второй день нужно было проход освободить, и мне дали место возле параши.  В камере было так тесно, что переворачивались мы с боку на бок только по  команде.
Поступила команда: «Подъем!»   
- Сейчас будут нас считать, - сказал мне сосед по камере, - ты знаешь, как здесь считают? 
-  Нет, - ответил я.
- Считают здесь молотками.   Смотри, чтобы тебя не  посчитали за двоих, а то будут отсчитывать, и получишь ударов больше. Старайся внимательно выходить за соседом в дверях.
Подошла очередь и к нашей камере.  Открылась железная дверь и  один конвоир остановился возле двери  (дверь открывалась только на полметра, дальше дверь не пускала железная цепь), а двое, с молотками, заходят в камеру, простукивают стены и пол. Мы все должны в это время стоять. Мне, на этот раз,  (из-за  вредности)  пристукнули ноги к полу (не так, видите ли, я их поставил). Некоторым и по голове  «сделали проверку».
 Наконец, поступила  команда: «Выходи на прогулку!»  Я вместе со своим сокамерником  должен был выносить парашу.  Он шел впереди, держась за ручку, а я за ним. Конвоир стоит за дверью и молотком считает: «Раз, два, три…», да так «считает», по чем попало, что аж застонешь. Так должны насчитать 26 человек.   А если, не дай Бог, ошибутся, то начинают считать сначала. На прогулку выделялось 20 минут. После прогулки - завтрак. На завтрак подавали, какую-то похлебку. В тарелке была только водичка,  и плавало  там несколько листиков.  Я  у соседа спрашиваю:
- Что это за похлебка такая?
- Это баланда, - просветил меня он.
- А  хлеб будет?   
-  Нет, не дают уже несколько дней хлеба.  Так хлебаем, впустую.
 - Как же ее есть, она такая противная?
 - Хочешь жить, будешь есть, - сказал он  мне.
 Хлеб, который у меня немножко остался, мы еще вчера съели, а сегодня  пришлось есть эту баланду без хлеба. Так было на обед, и так было потом.  Некоторые из сокамерников  уже  не могли вставать на прогулку.  Тогда их считали ногами.  Я еще, пока, вставал.  Но уже кружилась голова, и я получал по три молотка. На пятый день моего пребывания в этой душегубке, я тоже уже не вставал. А потом никто уже не мог подняться, даже за баландой. Только по команде переворачивались еще  с боку на бок.  К параше  подползали уже на коленях. Помогали друг другу, как могли.  На «подъем!» надзирателя уже не реагировали. Я старался еще сам поднимать свои мощи, но уже не возможно  было их удержать.
На шестой день, после полудня,  я услышал свою фамилию за дверью:
 - Плескач Кирилл Степанович, есть такой?
  - Есть! - еле ответил я.
  - Кто  это к тебе мог приехать?
  - Не знаю, может мама?
 - Получай передачу!
  Ушастый уже тут как тут:
- Я сам получу, ты лежи!
 А сам тоже уже не может поднять голову свою,  ослячую.
- Нет, я здесь ближе, и сам смогу получить! - сказал я и начал подползать к двери.
 А он, падая на людей, тоже ползет. Открылась дверь, и оба мы подставили руки.  Надзиратель спросил:
- Кто из вас Плескач?
- Я! – сказал я.
- А ты чего подставляешь руки? – спросил  он  ушастого.
- Хотел помочь, - сказал тот, и оба заулыбались.
Я мертвой хваткой вцепился в мешок с передачей.  Решил: «Хоть и попадет, но не отдам».   Ушастый  начал меня бить, показывать свои пальцы. Я закрыл глаза, но за мешок держусь. Подполз и его дружок к нам. Уже вдвоем пытаются отнять у меня мешок. Не выдержали сокамерники такому неравенству и начали нас разнимать. Началась настоящая война не на жизнь, а на смерть. Где только силы взялись? Один (поздоровее) парень взял ушастого  и его дружка за шиворот и положил возле параши. Надзиратели заглядывали в щель, наблюдали за тем, что у нас происходит, но никаких мер не предпринимали.  Потом только, когда мы уже успокоились, открылась  дверь, и  нас спросили:
- Что здесь происходит? – потом посмотрели на тех двоих, что у параши  и   сказали, -  Что, голубчики, накормили вас,  досыта?
- Переведите нас отсюда! – стал просить рыжий.
- Одного, пожалуй, переведем, а другой пусть  еще посидит здесь, - сказал надзиратель и добавил, - Освободится место, тогда и второго переведем.
 Потом, посоветовавшись в коридоре, забрали и второго.
Так нас осталось на два человека меньше в камере.  Передачу мою поделили поровну всем. Взял ее под свой контроль тот, здоровый парень. Звали его Андрей Сологуб.   Он  посоветовал нам кушать понемножку.
- Сухари и коржики можно кушать до баланды. Баланду  нужно есть  обязательно, а то поморят нас здесь голодом, как рыжих мышей, - сказал он.
Так мы и делали. Стали уже понемногу поднимать головы и заводить разговоры. Вместо тех двоих подбросили нам еще троих, местных. Эти уже имели при себе пироги с черешней.  (До этого я никогда не видел черешни, у нас, почему-то, ее не выращивали).
На восьмой день нам уже дали хлеба,  по 300 грамм на человека. Хлеб был ужасный, клейкий, да еще  и с привкусом плесени, но все равно это был праздник. 
На девятый день меня вызвал следователь и сказал, что мое дело закрывают, ссылаясь на письменное показание моего двоюродного брата, Плескача Андрея.  В этом показании  было написано, что  я  добровольно остался служить в банде, иначе они не оставили бы меня в живых.   Я знал, что он  и  его  родной брат, Петро, не пошли в Армию, где-то  скрывались, но я не знал  где.  Когда привели к нам в камеру Андрея, то я попросил его не говорить, что мы родственники, а то и за него мне  бы еще добавили.  Может быть, он и не сказал, что мы родственники, но зато он помог следственным органам КГБ сделать меня соучастником банды «батька».
Утвердили мне статью 54.  По этой статье вынесли  приговор - 10 лет исправительно-трудовых лагерей без конфискации имущества. У меня, почему-то, защемило сердце, и по щекам побежали слезы. Помню, как плакал я от радости,  когда после судилища в Богушевском лесу  Кодя  развязал мне руки и сказал, что берет меня на поруки. А теперь плачу от обиды, после объявления трибунала. Мне было ужасно обидно, что судили меня, как преступника.   Лазарец  Владимир, которого осудили на 15 лет, сказал:
-  Меня - то  уж  ладно, может быть, я  и в чем  виноват,  но за что этого пацана осудили?  За то, что  не отдал там, в лесу, Богу душу? 
Судья меня успокоил тем, что ничего  страшного не произошло.  Там меня воспитают, потом отправят в малолетку  на несколько лет, а дальше  будет видно. Так и получилось.  После моих скитаний по  КПЗ, по тюрьмам,  в июле месяце 1945 года,  меня этапом направили в Одесскую детскую колонию, где я должен был перевоспитываться, получить специальность
. Вначале было трудно привыкать к такой атмосфере. Там я узнал,  кто такие воры, законники,  урки,  политические фраера,  суки и прочие блатные. Много было осужденных молодых ребят за то, что они собирали колосья на  колхозных полях, чтобы не умереть с голоду.      
Правда, нас кормили неплохо.  Давали американскую тушенку, сгущенку, выдавали форменную одежду. Я поправился, возмужал. Стали со мной считаться  и мастера на производстве, и учителя. Врачи помогли мне вылечить мои больные ноги. Я уже стал нормально бегать, играть в футбол и  волейбол.
Я часто вставал на колени и молился богу. Один раз заметил, как я молюсь наш учитель по математике, Юрий Логович. Он  потихоньку поднял меня за руки с колен, посмотрел мне в глаза  и сказал:
- Зачем ты бьешь поклоны так усердно?...  Знаешь, главное в жизни для человека  -   прожить честно и справедливо.   Никогда не нужно унижаться, и никогда не дай себя обидеть  какому-либо  паршивцу.  Впереди жизнь сложная, а  порой и коварная.  Выпадет на твою долю еще немало испытаний и нужно стараться их пережить.  Жизнь - это борьба, а пока  -  иди спать.
Правда, я тогда уснул таким крепким сном, что меня вынесли вместе с кроватью  в коридор, и я  даже не проснулся.   
Записали меня сразу в седьмой класс.  В то время это был самый старший класс неполного среднего образования. В 1946 году я его успешно закончил,  а заодно и получил специальность строгальщика по металлу 4-го разряда, частично токаря и жестянщика. Одним словом, было бы желание, можно было получить любую специальность.
Когда был начальником колонии Сурков, меня часто брали с собой в город и  к себе, домой, мастера, учителя и воспитатели. Мне никогда и  в голову не приходило их обмануть и убежать.  Мне часто доверяли группы малолеток с выездом на подсобное хозяйство за город.  Был, правда, случай, что однажды,  подвели меня два пацана  - Донченко и Калиниченко. Не пришли они на сбор.  От Калиниченко потом пришло письмо в колонию, что он «жив, здоров и невредим».
В 1946-1947 году  я брал уроки  за 8 класс. Нас была целая группа, в основном  ребята с западной части Украины. За уроки мы платили, и нам  их охотно давали. К нам, западникам, часто приходили посылки, и мы  помогали своим учителям  продуктами, потому что у них там, на воле, был голод. 
Уже в колонии я узнал, почему мне нельзя было возвращаться тогда домой, и о чем мама меня предупреждала. Оказывается, что бандеровцы действительно считали меня  предателем. Они почему-то думали, что это я дал возможность гарнизону окружить их. Они устраивали на меня засаду, ждали, что меня отпустят домой  и хотели меня уничтожить.  А получилось все  наоборот, меня Долгов с  Соколовым решили «сгноить» за то, что меня не задушили и за то, что я, действительно, не знал, куда  вести и по чьим следам   Цвиркуна или Кабежа с их «стрибками».  Получилось так, что я стал жертвой, как одних, так и других.
Когда Фронт  проходил уже на Немецкой территории,  бандеровцам  не  на кого было надеяться. Одна надежда была на указ, что будет все  прощено.  Вот на этот указ и среагировал сам главарь банды, «батько».  Об этом мне рассказали уже потом. Он начал искать и налаживать связь с МГБ.  Это был хоть и не грамотный, но очень хитрый и коварный  человек.  Ему предложили  прежде, чем самому выйти с повинной, сдать, как главарю, всю банду. Что он и сделал.  Но действовал  он очень хитро – подбирал себе сообщников, а кто не соглашался, того незаметно уничтожал. Много он уничтожил людей – и фронтовиков, которые вернулись домой и тех, кто начал выходить с повинной, устраиваться на работу. По его доносам  зачастили засады, куда он направлял своих боевиков.  Его разоблачили, в конце концов,  и казнили «свои» же в лесу на костре, как зверя.
 Вот  такая  была  история.