Слушая наше дыхание

Я лежу в темноте на диване и слушаю дыхание спящих в комнате людей.
За толстыми стенами старого дома и плотно закрытыми окнами стынет холодная тишина ночи. Настороженная тишина комендантского часа.

Я вслушиваюсь в  неспокойное дыхание спящих людей. Сейчас, ночью, их трое - дед, бабушка и их младший сын, мой отец. И это маленькое редкое личное счастье посреди огромной общей беды - то, что сегодня мы все вместе.

Я лежу в темноте и вспоминаю.
 
Когда в город пришли румыны, они первым делом повесили всех партийных и комсомольских работников, тех из них, кто не смог или не успел, или не захотел, или не мог эвакуироваться.
Румынскому командованию этих людей выдали местные жители - те, кто хотел выслужиться перед новой властью, и ненавидел старую.

Дед рассказывал нам с бабушкой, что румынские офицеры ходят с крашенными  помадой губами, а в мочках ушей носят сережки.
Нам было страшно. Чужие люди, чужие лица, чужой грубый язык команд, чужие недобрые законы и непонятные обычаи.

Румыны пришли в опустевший город как хозяева, а потому вынуждены были вновь организовывать городское коммунальное хозяйство, снабжать население продовольствием, водой  и топливом. Где-то шла война, а у нас в городе люди просто пытались выжить.
 
Надо было как-то жить дальше, надо было кормить семью. Дед устроился мастером в открывшуюся в городе строительную контору. Конторой руководил русский, из бывших дореволюционных хозяев. Много их приехало вслед за армией на новые румынские территории.

После громких побед 1941-го и 1942-го годов дела на фронте для фашистов складывались неважно. Пришел слух, что целую немецкую армию окружили и уничтожили под Сталинградом. Линия фронта медленно, но начала двигаться обратно - на запад.
 
Еще через год настал момент, когда на смену румынам в наш город пришли немцы. Первым делом они повесили всех, кого по тем или иным причинам не повесили румыны.

Строительная контора закрылась и дед оказался без работы.
Уже несколько дней по городу ходили панические слухи, что всех трудоспособных мужчин и подростков угоняют на работу в Германию.

Вчера к нам в дом пришли немцы. Была облава.

Когда немцы вошли в наш двор-колодец, то без шума не обошлось. Кто-то из соседок громко заголосил во дворе. Раздались отрывистые слова команд, топот кованых сапог по чугунным ступеням лестниц.

Обо всем уже было договорено. Бабушка спрятала деда и отца на кровати под толстой, высоко взбитой пуховой периной. Теперь они лежали прямо на стальной сетке лицом вниз, чтобы не задохнуться, старались не шевелиться и не издавать звуков.

Раздался грохот ударов в дверь. Бабушка бросилась отпирать замок, успев, как бы прощаясь с родными людьми, провести ладонью по покрывалу кровати.

К нашему ужасу, в комнату сначала вошла рыжая собака-овчарка. Её держал на коротком поводке немецкий солдат, одетый в серую шинель, с карабином на плече.

Ствол ещё одного карабина высовывался из-за его спины. Этот карабин держал в руках другой солдат. Лица солдат прятались в тени глубоких стальных касок.

Войдя в комнату они первым делом огляделись, при этом солдат ослабил поводок и овчарка принялась поводить по сторонам носом. Её черные умные глаза блестели отраженным светом, когда она поворачивала голову к окну.

В комнате  сразу остро и кисло запахло мокрой собачьей шерстью, табачным перегаром, потом, ружейным маслом, гуталином. Запах беды сразу вытеснил немногочисленные по военному голодному времени, но всё же домашние запахи - чистого стиранного белья, нафталина, керосинового чада лампы-трёхлинейки, дыма почти остывшей с вечера печки.
 
Я тихо-тихо сидел на холодном лидерине диванной обивки, прижавшись к одному из цилиндрических откидных валиков, что имелись по торцам нашего дивана.
 
Над моей головой в высокой диванной спинке было вделано узкое зеркало. На полочке под зеркалом на кружевной белой салфетке стояли семь белых слоников. Я не оборачивался, но знал, что теперь в зеркале отражаются не только слоники, но и немецкие солдаты.

Собака снизу вверх посмотрела на меня, потянулась мордой к дивану и тихонько заскулила.

Бабушка схватилась рукой за ворот платья и боком осела на край стула.

Солдат бросил взгляд на слоников, потянул собачий поводок на себя и шагнул к дивану. Он протянул руку над моей головой, взял одного слоника с полки и поднес ближе к лицу, разглядывая.

Солдат разжал пальцы и слоник упал на пол. При ударе о доски пола, задорно задранный вверх хобот гипсового слоника откололся и отлетел под окно напротив.

Движением руки солдат смахнул с полки оставшихся слоников. Потом он взял в пальцы кружевную салфетку, сложил её пополам, ещё раз пополам и засунул в правый карман шинели.

В этот момент в комнату вошел человек в черном драповом пальто, из-под которого виднелись широкие серые брюки с манжетами. Под козырьком кепки английского фасона  имелись вислый большой нос, каштанового цвета давно не стриженые усы и пухлые, как два оладушка, губы .

На правом рукаве человека белела перекрученная узкая бязевая повязка. Под локтем той же руки наблюдалась потертая кожаная плоская папка.

А уж вслед за ним, из темноты прихожей, широко шагнул немецкий офицер в длиннополой шинели и фуражке с высокой тульей.

Скрипнули половицы под его начищенными до блеска сапогами и человек в пальто, сипло кашлянув, произнес: -В доме еще кто есть?

Обведя рукой комнату, сдавленным голосом бабушка ответила: -Никого, кроме меня, нет, шановний пан ...

-А муж твой и сын, где сейчас? -спросил  гражданский и вытащил из папки мятую пачку бумажных листков.
 
Листки вероятно были какими-то списками, потому что гражданский порывшись в бумагах, пальцем уперся в одну из машинописных строчек и вопросительно посмотрел на бабушку.

-Да где ж им быть, доброди? С утра как ушли хоть какую работу в городе искать, -ответила бабушка.

Немецкий офицер вздернул вверх подбородок, что-то сказал гражданскому, и повелительно махнул сложенными перчатками, которые держал в левой руке, в сторону солдат.

Тот, что держал собаку нагнулся и отстегнул поводок, подтолкнув рукой овчарку в сторону кровати.

От волнения лицо бабушки побледнело еще сильнее.
 
Собака, сделав несколько шагов по направлению к кровати, повернула к дивану и потянулась всем телом ко мне. Совсем рядом с собой я видел как двигаются влажные ноздри её черного носа, втягивая и выпуская воздух. Она опять тоненько заскулила и обежав комнату по кругу вернулась к ноге своего вожатого.

Между тем второй солдат открыв шифоньер начал в нем рыться, выбрасывая прямо на пол старое застиранное полотенце, моток бельевой веревки, деревянные прищепки.

Потом он нашёл небольшой матерчатый мешочек. Потянув пальцами за бечевку, которой был завязан мешок, еще более затянув его, он зубами надорвал полотно. В его подставленную жменю высыпалась горсть желтых зерен сушеной кукурузы. 

Солдат засунул за пазуху мешочек с кукурузой. Не найдя больше ничего съестного, он со злостью пнул ногой раскрытую настежь дверь шифоньера, наполовину сорвав её с петель.
 
Гражданский расправил рукой усы и сказал бабушке:

-Передай, когда твои вернутся, что им же будет лучше, если прибудут на сборный пункт на вокзале. В Великой Германии им найдется работа и вдоволь еды. Я знаю вашу фамилию. Если не явятся добровольно , а попадутся при облаве - расстреляем! Хорошо поняла, пся крев?

У бабушки хватило сил кивнуть головой.

Немецкий офицер выслушал то, что ему сказал усатый гражданский, оглядел комнату, бросив взгляд на овчарку, которая продолжала смотреть на меня шевеля ноздрями, пожал плечами и вышел из комнаты.

Вслед за ним в темноте прихожей исчезли спины усатого и солдата-собаковожатого, утянувшего за собой на натянутом поводке слегка упирающуюся и оглядывающуюся на меня овчарку.

Оставшийся солдат пнул сапогом висящую на одной петле дверцу шифоньера, срывая её окончательно, и уже стоя на пороге сорвал с плеча карабин, развернулся, приложил приклад к плечу, прицелился в меня и выстрелил.

Время замедлило свой ход. Я видел как из черного круглого дульного отверстия показался острый конец пули. Пуля плавно выдвигалась из ствола карабина, сопровождаемая медленно раскручивающимися завитками дыма.

Время ускорило свой ход. Пуля прошла через мою голову и с хрустом пробила деревянную спинку дивана, слой штукатурки и застряла в стене.

Я лежу в темноте на диване и слушаю свое дыхание. Давно нет в живых бабушки и деда. Мой отец глубокий старик. Да и я, далеко не молод.

Откуда бы мне знать про ту давнишнюю историю?
 
Может быть я ее придумал в одну из долгих тёмных зимних ночей, когда нас в комнате остается только двое - я и бессонница?

Или мне её рассказали в детстве?

Нет, не тогда, когда я в короткой ночной сорочке стоял на диване с высокой спинкой, полочкой и зеркалом над ним, и ковырял пальцем  дырку в поисках пули, пробившей холодный лидерин, а потом, позже, когда пришла пора слушать страшные сказки, которые называются жизнью.

Да и чем объяснить то обстоятельство, что специально обученная сыску людей немецкая овчарка не учуяла запах спрятанных под периной людей? И кого она унюхала, а может и увидела на диване? И зачем стрелял немец в спинку дивана?

Я лежу в темноте, слушая наше дыхание.