Взрослая кожа Часть 7. О бренности

…О чем думала Нина Андреевна, долеживая свою ненужную больше никому жизнь в постели? Может быть, тоже размышляла над смыслом изречения «И это пройдет…»?
Вот-вот пройдет. – Уже проходит. Движется. Неумолимо перемещается из точки А в точку Б.
В точке А – она на руках отца, ей около 5 месяцев. В трогательном крохотном платьице с кружевными помпонами и в умильном детском капоре, в какие после революции уже и не облачали малюток. Старая  семейная фотография в благородном коричневом монохроме. Благообразные лица, застывшие в ожидании волшебной «птички», переносящей миг жизни в альбом истории.
А в точке Б – гроб. И она – неподвижная и холодная, как кукла. Скромные, тихие, необременительные проводы в небытие. А между ними - почти восемьдесят восемь лет – жизнь человеческая. Ее медленно угасающая, вытекающая по капельке жизнь…

Боже мой! Как она плакала – эта прошлогодняя девочка Таня – над этой фотографией! Держит альбом в руках. Смотрит на фото, потом на меня, развалину, - и слезы градом катятся. Весь день ходила с глазами на мокром месте. Совсем сердечко голенькое, беззащитное…
Нина Андреевна лежит и вспоминает прошлое лето: клубнику, звук гитары, девичий смех, наслаждение чистотой тела, запахом свежего белья…
Каких славных девочек привела к ней напоследок судьба! И как же нехорошо с ними
поступила Томочка…

…Томуся вернулась из роддома без ребенка. Он умер еще в утробе. Так сказали врачи. К своему огромному удивлению, она приняла это известие внутренне очень спокойно. Как будто с самого начала не знала, как
выкроить «окно» для  малыша в плотном расписании своей жизни. А теперь выдохнула – с тайным стыдным облегчением. Ну, какой ребенок может быть в 41 год? Говорила Фариду: сделаю аборт. А он – ни в
какую. Рожать – и точка.

Вот тебе и точка. Скорее, крест. И девять месяцев жизни – коту под хвост. Такая командировка в Северную Корею сгорела! В Чехию съездить могла на лингвистический конгресс. Приглашали. Ремонт бы в материнской квартире сделать. Скоро переезжать. Бабка эта еще зажилась, залежалась… И эти дурынды общежитские.
Санаторий ей устроили, понимаешь. Котлетки паровые. Тьфу. Лучше бы порядок в квартире навели. Все руки не доходят долезть до углов. Нет, а хорошо я их все-таки припугнула! С полотенцем этим.

Томуся едет в трамвае, рисует узоры на заиндевелом окне острым ноготком и улыбается воспоминаниям. Вот они стоят перед ней – две соплюшки – и слушают, как она надрывает драгоценные преподавательские голосовые связки: «Да как вы могли?!! Спалить семейную реликвию! Да этому полотенцу почти сто лет, оно на свадьбу прадеду дарено. Хлеб-соль на нем подносили молодым. На счастье, да на долгую жизнь. А вы, идиотки, прожечь его умудрились!». А эта, хамка, как ее – Челихина? Вот, девка, палец в рот не клади: «А что же вы реликвию-то свою так замаслили, да заслюнявили? Держали бы тогда свою драгоценность подальше от кастрюль да сковородок». Ну ничего, полотенца мало? Извольте в комнату пройти. Я знаю неопровержимый способ выявить, хорошие ли вы хозяйки. Меня ему свекровь научила. На собственном опыте.
Вот она, минута полного триумфа: Томуся стоит на письменном столе с белоснежной салфеткой в руках, тянется к гардинам. Изящное мимолетное касание рукой и – вуаля! – на салфетке толстый слой серой пыли. Главное, не терять темпа, не дать им опомниться: «Свиньи! Вы просто свиньи! Как вы могли так за месяц загадить дом? И вы еще имеете наглость спрашивать о деньгах?! Да вы спасибо должны мне сказать, что пожили в приличных условиях, отдохнули от своей вонючей общаги!».

Уходили в слезах. Умоляли выпустить. А как по подъезду бежали, дурашки! Как будто за ними милиция гонится. Или  все-таки что-то украли? Да не может быть, вся ювелирка на месте, лично же кольца-серьги пересчитала. А денег мать в доме и не хранила. Все на сберкнижках.

Тоже пришлось с ними помаяться. Доверенность-то написать не успела. Из больницы – прямиком на кладбище. Нет, что за уроды настилали линолеум в коридоре кардиологического отделения? Как можно было так об отогнувшийся край споткнуться, чтобы сломать шейку бедра? Да еще через три недели после инфаркта? В Европе бы жили – в суд бы подала. С возмещением ущерба и оплатой страховки посмертно. А здесь – простите, извините. Уже не работает. Да плевать я хотела на этого козла, которого уволили. Мать – фигура в университете! Доцент кафедры русской литературы, всеми уважаемая. Ее же за рубежом знают, всюду приглашали. А то увидела бы я Париж, как же!

...Томуся хладнокровно проезжает остановку «Волгоградская», на которой надо выходить,  чтобы попасть в
квартиру матери. Уже второй день подряд. «А, к черту, устала. Заеду завтра перед работой…».

…Нина Андреевна допила последний глоток воды из кружки восемь часов назад. Она не ела уже 39 часов. Ее не мыли два с половиной месяца…
Она лежит и шепчет в темноте: «Прибери меня, пожалуйста, поскорее, Господи. К доченьке хочу. Соскучилась… "

...Она умерла во сне. С улыбкой на губах. Душа выскользнула из разбитого параличом отощавшего тела легко и радостно. Ей больше нечего было в нем делать. Это произошло в ночь на 4 февраля 1989 года. 

…Тане снится: в окно бьется крыльями белая птица. Неистовый ветер подхватывает ее, кружит в зловещем снежном вальсе, отбрасывает от окна. Птица вырывается и из последних сил припадает к стеклу.

Таня вскакивает, подбегает к окну. Птицы нет. Только снежинки отчаянно бросаются на стекло. Рой февральских злых белых пчел на фоне бледно-розового, застывшего со спасительно воздетыми руками, рассвета…


(Продолжение следует)