Курская дуга

Глава из романа "Белые бураны"

О наступлении немцев под Курском, о том, что эта битва должна была скоро произойти, знали все, и к ней готовились как с той, так и с другой стороны. Для Гитлера  после двух поражений эта битва должна была  стать  битвой престижа, и поэтому она была неизбежна.  И выглядело это  наподобие дуэли, вызов на которую был популярен во времена царствования монархов и королей.
Два государства, оснащенные своими сильнейшими в мире армиями, как два ненавидящих друг друга человека должны были сойтись  у барьера под Курском и ударить друг друга всей мощью своего оружия. И кто из них выстоит, тот и будет  царствовать затем уже до конца войны.  Ждали только наиболее удобного момента (это относилось, конечно, скорее к немцам).  В задумке русских было другое – не проворонить время начала наступления немцев.  А когда они это наступление начнут – ответными   ударами, опираясь на  вязкую, глубоко эшелонированную  оборону, обескровить и уничтожить их войска. И  затем уже  самим без всякого промедления перейти в мощнейшее контрнаступление. Для этого и был создан между Воронежским и Юго-Западным фронтом отдельный резервный Степной фронт, под командованием Конева.
По данным авиационной и наземной разведок Ставке, да и фронтам, стало ясно, когда противник может нанести  удар и перейти в наступление. Второго июля Ставка предупредила командующих фронтами, что это может произойти с третьего по шестое июля.
Вечером, четвертого июля, в штаб Рокоссовского на Центральный фронт прибыл Маршал Советского Союза Жуков. Центральный фронт напоминал выгнутую как лук дугу, в глубине которой и находился город Курск. В Северной своей части этот фронт переходил в такую же по конфигурации вмятину, где немцы, глубоко охватив  Курск, вклинились в оборону этого фронта.  В центре же этой обратной дуги находилась 3-я Гвардейская танковая армия генерала Рыбалко напротив занятого немцами Орла. Дальше на Севере находился Брянский фронт, а к нему примыкала своей выпуклой линией 11-я армия, нависающего над Брянском, Западного фронта, которым командовал генерал Баграмян.  На Юге же Центральный фронт соединялся с Воронежским, которым командовал генерал Ватутин, а дальше шел  Степной, напротив Белгорода, под командованием Конева, и Юго-Западный напротив Харькова.
После разговора Жукова с Василевским, находившемся в это время в штабе Ватутина на Воронежском фронте, стало ясно, что до наступления немцев остались считанные часы. Эти сведения были получены от захваченного в этот день в плен немецкого солдата 168-й пехотной дивизии. Он сообщил: наступление начнется  на рассвете пятого июля…
А в третьем часу утра в штаб Рокоссовского позвонил уже командующий 13-й армии генерал Пухов и доложил, что они только что захватили  в плен немецкого сапера 6-й пехотной  дивизии, который разминировал  минное поле  напротив наших войск, то есть немцы уже готовили в нем проходы для своих танков.
Рокоссовский обратился к  Жукову:
- Что будем делать, Георгий Константинович?  Докладывать в Ставку Сталину или дадим приказ на проведение контрподготовки сами?
- Терять время не будем, - сказал Жуков. Отдавайте приказ, как предусмотрено планом фронта и Ставки, а я сейчас позвоню Сталину сам.
Лишь Жуков поднял трубку и позвонил, как его тут же соединили с Верховным. Сталин был в Ставке. Он только  что окончил разговор по телефону с Начальником Генерального штаба Василевским.
- Ну, что там у вас? – спросил его Сталин.
- От взятого в плен немецкого сапера стало известно, - сказал Жуков, - что наступление немцев начнется 5 июля на рассвете, в 2 часа 30 минут. Я отдал приказ артиллерии произвести упреждающую контрподготовку…
- Одобряю, - сказал Сталин, - только вы, Георгий Константинович, чаще информируйте меня. Буду  в Ставке ждать развития событий.
Была глубокая ночь, но сон в штабе у всех, как рукой сняло. Все были возбуждены, да и Верховный находился в таком же самом состоянии.  Хоть все было продумано и все подготовлено, но все ждали начала этих событий – их конкретных результатов.  Пойдет ли все так, как ими задумано и запланировано?  Правильны ли их расчеты? Но артиллеристы в расчетах не сомневались: они хорошо и умно поработали над организацией артиллерийской обороны и контрподготовки, и  были уверены в адекватности  удара…
В 2 часа 20 минут – за десять минут  до немецкого  наступления Жуков сказал Рокоссовскому:
Тот поднял  трубку связи и отдал приказ командующему артиллерией фронта В.И. Козакову:
- Начинайте
Тот ответил:
- Есть!
И все вокруг понеслось и завертелось… Раздался ужасающий грохот – это били по немецким тылам и позициям все тяжелые дальнобойные орудия фронта… Стоял сплошной гул и все слилось в адской какофонии звуков: и удары тяжелой артиллерии, и разрывы авиационных бомб, и завывания реактивных снарядов М-31 «катюш», и непрестанный гул авиационных моторов…
Немецкие войска от штаба фронта находились не более чем в 20 километрах, но дрожь земли от разрывов чувствовалась даже здесь. И тогда каждый представил, что там творилось – на немецких позициях.
В 2 часа 30 минут  из Ставки позвонил Сталин.
- Ну как? Начали? – спросил он.
- Да, товарищ Сталин, начали, - ответил Жуков.
- А как ведет себя противник?
Жуков доложил:
- Противник пытался отвечать на нашу контрподготовку отдельными батареями, но быстро замолк.
- Хорошо. Я еще позвоню, - удовлетворенно произнес Верховный и положил трубку.
А что происходило во вражеском стане, у немцев? Запланированное ими на 2 часа 30 минут наступление так и не состоялось вовремя. Оно началось только в 5 часов 30 минут, да и то, недостаточно организованно и вяло. Это говорило о серьезных потерях в стане врага. Потом уже захваченные в ходе сражения пленные рассказали: «Очень пострадала артиллерия и почти всюду была нарушена связь, система наблюдения и управления». Но все же, не смотря ни на что, противник быстро «очухался» - через два с половиной часа он сумел перейти в наступление, и в первый же день, не взирая на небывалую плотность огня обороны русских, продвинулся на 3-4 километра в глубину их позиций.
Немцы бросили в атаку в первом атакующем эшелоне три танковых и пять  пехотных дивизий.  Удару подвергались войска 13-й армии в районе станции Поныри и фланги 48-й и 70-й армий.  Но фашистам так и не удалось продвинуться на этом направлении. Их атака была встречена и отбита мощным огнем всей системы обороны этих армий с большими потерями для немцев. 
В течение всего дня пятого июля противник провел пять яростных атак, пытаясь  прорвать оборону советских войск, но не сумел достигнуть существенных результатов. Особенно сильный удар приняла на себя батарея капитана Г.И. Игишева. Немецкие танки шли на нее сплошными клиньями, стена за стеной, и снова откатывались, оставив на поле боя костры разбитых и горящих машин. За один день артиллеристы этой батареи уничтожили 19 вражеских танков. Они все погибли, но врага не пропустили.
Здесь же дралась 70-я армия генерала И.В. Галанина, сформированная из сибиряков: хорошо подготовленных пограничников Дальнего Востока, Забайкалья и Средней Азии. 203-й гвардейский стрелковый полк 70-й дивизии под командованием майора В.О. Коноваленко. За 6 июля отбил шестнадцать атак противника. Все поле перед полком было усеяно трупами немецких солдат. Но, не смотря на стойкость и героические действия наших войск, ценой больших потерь противник все же сумел продвинуться на отдельных участках до 10 километров.
Весь день над полями сражений  шли воздушные бои, окопы  наших войск бомбила его авиация. Но тщетно – прорвать глубоко эшелонированную тактическую оборону наших войск враг так и не смог.
На следующий день, перегруппировав свои ударные танковые части, немцы с самого утра опять бросились в ожесточенную атаку на станции Проныри.  На этом участке держала оборону 307-я стрелковая дивизия генерала М.А. Еншина, усиленная 5-й артдивизией, 13-й танковой артбригадой, 11-й и 22-й минометными батареями.
Целый день здесь гремел бой и на земле, и в воздухе. Враг бросал все новые и новые танковые и пехотные части, но и здесь ему не удалось  пробить оборону наших войск.
8-го июля немцы попытались прорвать нашу оборону у Ольховатки, но и здесь они также натолкнулись на героическую стойкость наших бойцов.  Особенно отличились в сражении у Ольховатки артиллеристы 3-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады полковника В.Н. Рукосуева. Бригада вела бой с 300 танками врага… Все поле у Ольховатки было усеяно горящими немецкими танками…

Всю ночь  из Курска по направлению на Фатеж, а там и в расположение 70-й армии ехала колонна машин с пополнением для 5-й артиллерийской дивизии и 3-й истребительно-противотанковой  артбригады полковника Рукосуева. Днем раньше бригада вела  жестокий и неравный бой с 300 танками и понесла большие потери. Ее в срочном порядке укрепляли новым пополнением бойцов-артиллеристов посланных из резерва Верховного Главнокомандования. В этой колонне пополнения ехал и Валентин Жигунов со своими одноклассниками: Крюковым, Конюховым и Пряжниковым.
Когда проезжали через город и остановились там на несколько минут, Валентин соскочил с машины, чтобы размять ноги, к нему подошел Колька Пряжников – лейтенант из первой машины. Мимо них как раз проезжала черная «эмка». Из нее вылез офицер с полевой сумкой  и, увидев Валентина с другим лейтенантом,  он вдруг обрадовался, подошел к ним и, улыбаясь, спросил:
- Валентин, Жигунов? Ты меня узнаешь?
Ночью, при свете фонаря Валентин силился вспомнить, кто же его окликает.
- Ну, помнишь: Запорожье, Дубовая роща, конные скачки… потом вечер, застолье на Зеленом Яру в саду под абрикосами у Ивана Даниловича… вспомнил? Я Крылов – корреспондент «Фронтовой газеты», бывший корреспондент газеты «Червоне Запоріжжя». Вспоминай!
- А-а-а, Александр Аркадьевич! – наконец-то узнав Александра Крылова, воскликнул Валентин. – Вот это да! Вот так встреча!
- Откуда путь держите? – спросил его Валентин, обнимая и пожимая ему руку.
- Из Москвы, еду на фронт, на передовую под Харьков, - ответил Крылов.
- На Юго-Западный фронт? Это далеко, - сказал Пряжников.
-  А то, давайте с нами, а, Александр Аркадьевич? – улыбнулся Валентин.
- Не-е-ет, Валентин, я отпросился туда – поеду защищать свою родину – Харьков, Киев, Запорожье. Надо ведь навести там порядок, да, и найти свою семью, - ответил Крылов. – С августа сорок первого я не знаю, что с ними. Правда, жена уехала к моим теткам в родное село Петропавловку. Когда освободим Запорожье – поеду ее искать туда или под Кременчуг, там живет ее мать. Ведь она должна была родить мне еще одного ребенка. Дай бог, чтобы сына.
- Пополнение семьи? Это хорошо! Сын будет вашим помощником, - рассмеялся Валентин. – Когда встретите тетю Тину – передавайте ей большой привет от меня и от всех Жигуновых.
- Передам, Валентин, обязательно передам, - воскликнул Крылов.
- А ваши-то Жигуновы где сейчас находятся? – спросил он у Валентина.
- О-о-о! Они далеко, - ответил Валентин, - в Сибири, в Алтайском крае – станция Топчиха…
- Надо же, так далеко? – удивился Крылов. – Как они там живут? Пишут тебе?
- Пишут, только мне вот сейчас отвечать им некогда – вторые сутки в дороге.
- Да, брат, пришла и наша череда – гнать фашистов, - воскликнул Крылов. – Я вижу, ты уже побывал в крутых переплетах, и орден уже получил!
- Да, побывал – в боях на Калининском фронте.  Там и получил этот орден, но это было год назад, а сейчас вот, занимаюсь обучением и пополнением кадров.  Но кажется, что и эта учеба подошла уже к концу. Едем в самую гущу событий… и просто не верится, что  здесь вот на перекрестке дорог встретил вдруг вас.
- Да уж, брат, как говорят, пути Господни неисповедимы! – ответил Крылов. – А встретились, значит, это для чего-то нужно.
- По машинам! – раздалась команда. И Валентин тоже крикнул, дальше по цепочке передавая команду: - По машинам!
- Ну вот, прощайте, Александр Аркадьевич. Даст Бог, еще встретимся уже после войны, - сказал он, пожимая руку Крылову и, отдав честь, полез в кузов своей машины.
Колонна тронулась и, удаляясь, растаяла во тьме ночи. Крылов, провожая ее взглядом, постоял еще немного, потом сел в свою машину и подумал: «А доживем ли до Победы?», потом сказал шоферу:
- Трогай, Егорыч! Поехали на Харьков…
А Валентин ехал в кузове машины и, отрешившись от всего окружающего его, радостно удивлялся: «Это ж надо же, на войне  так вот встретиться. Встретить так вот в поле – это как ночью найти иголку в стоге сена!». И он улыбнулся, вспоминая прошлое: их приезд в Запорожье, тихие улочки Зеленого Яра – поселка с цветущими во дворах черешнями и абрикосами; выбеленные мелом домики-времянки с выложенными из ломпача стенами. Вспомнил тетю Маруся  и Ивана Даниловича с его бритой головой и вечной  соломенной шляпой. Улыбнулся. Как давно это было! Как будто в другой жизни… А ведь прошло всего два года.
Вдруг, машина, ехавшая впереди колонны, резко затормозила и остановилась в темноте. Шофер второй, следовавшей за ней машины, в которой сидел Жигунов, тоже дал по тормозам и далее встали по цепочки остальные машины.
- Жигунов, узнай, что там случилось, - сказал комбат.
Валентин вылез и побежал вперед, узнавать, что же там произошло.
А случилось самое непредвиденное и плохое, что бывает в жизни, но обыденное на войне – был убит кем-то или чем-то сидевший в машине офицер, его однокурсник Колька Пряжников. Он так и не доехал до своего нового места назначения. И главное, не было слышно ни единого выстрела или взрыва где-нибудь поблизости.  Вокруг стояла тишина. И не было ни единой царапины или раны на теле погибшего. Просто так: был человек, жил и не стало!
Его вынесли  из кабины и положили рядом, на обочине, на плащ-палатку. Подошел комбат, начал расспрашивать растерянного и чуть не плачущего шофера. Тот рассказывал:
- Ехали мы, разговаривали с лейтенантом и даже шутили, вдруг, лейтенант замолчал и затих. Я глянул, ничего вроде, как бы заснул… Потом, смотрю, он как-то обмяк и сильно клонится. Я начал тормошить его руками, а он не реагирует… Я остановил машину, крикнул: «Товарищ лейтенант!», толкнул его в плечо, а он тут же упал. Я приложил ухо к его груди, а сердце уже не бьется. Лейтенант мертв! И ведь ни выстрела вокруг, ни звука. И даже крови на его теле нет. Что же это такое, товарищи!
- Сейчас ночь, темно, ничего не видно, а стоять здесь и разбираться нам некогда. Заверните тело в плащ-палатку и положите в кузов! – приказал комбат. – Приедем, там на месте и разберемся.
- Нам нужно спешить, чтобы до утреннего рассвета прибыть  в расположение бригады, - добавил он. – Поэтому, по машинам! – скомандовал он.
И колонна  снова двинулась вперед.
А Валентин ехал  на машине с солдатами и думал: «Вот она какая, эта война-то!  Был человек и нет его. Колька  Пряжников, подумать только! Вместе учились с ним в артиллерийском училище в Барнауле, вместе воевали на Калининском фронте, и вот… Теперь нас, топчихинских, в живых осталось только трое: Конюшенко, Крюков и я. Кто будет следующим? Через несколько дней его мать получит похоронку, листок с надписью: «Ваш  сын пал смертью храбрых там-то и там-то в боях за освобождение нашей Родины», и упадет в обморок, ведь это был ее единственный сын… Как это легко  и просто у чиновников этих все получается – у тех, кто гонит как скот безответственно этих ребят на бой! Отделались государственной бумажкой  и с рук долой! А кто теперь будет досматривать  на старости лет его убитую горем мать? По-моему, нужно вообще запретить на Земле все эти разрушительные сатанинские войны. Собраться всем государствам вместе, выработать  какой-то моральный кодекс, и если  кто-то из власть держащих любых государств  не выполняет требования этого морального  кодекса, того нужно силами всех существующих на земле государств устранить от власти, иначе силы зла, интриг и злата у нас на Земле будет всегда царствовать и бросать нас в эти бесконечные убийственные войны».
В машине рядом с Валентином сидели и ехали для пополнения на передовую совсем еще  молодые нерусские ребята – узбеки, которые что-то талдычили по-своему и почти ничего не понимали по-русски. Их нужно было обучить всему, обучить воевать. Пока же такие же молодые лейтенанты, но побывавшие уже не раз  в тяжелейших боях под Москвой, под Сталинградом и других местах, втолковывали им через переводчиков  азы нелегкой воинской науки…
 Через три часа, после нескольких остановок и уточнении на дорожных постах, машины  прибыли к месту назначения, и в километре от передовой остановились – солдаты покинули их. Дальше солдат с собой в подразделения повели присланные к месту их высадки командиры.  Комбат был доволен – они уложились в срок, и не открыли немцам свое прибытие в  расположение бригады.
- Валентин, ты веди их и распределяй пока по траншеям. Только скажи им, чтоб утром никто не высовывался за бруствер, - предупредил он Валентина.
Валентин тут же передал приказ капитана переводчику. А тот уже начал втолковывать его слова молодым узбекам. Но переводчик был один, а узбеков было много, и не все его слышали.
- Джанурбаев, - обратился Валентин к подошедшему к нему лейтенанту, - давай, включайся,  объясни молодым как нужно себя вести на передовой.
- А чего включаться-то? Я, если честно, их и сам как следует не понимаю.
- Как не понимаешь, ты ведь такой же черный как и они, и оттуда же, из Средней Азии?
- Э-э-э, командир, - рассмеялся Джанурбаев, - хоть мы все черные из Средней Азии, но они узбеки, а я туркмен, поэтому я по-ихнему ни фига не понимай, что они там лопочут.
Теперь уже рассмеялся и Валентин, услышав тирады Джанурбаева.
- Ну, Джанурбаев, я вижу, у тебя уже большие успехи в изучении русского языка, - сказал он. – Ты уже начал бросаться такими жаргонными словечками русского языка, как «ни фига» и «лопочут» - скоро нас за пояс заткнешь.
- Так эти слова быстрее доходят до ушей солдата, чем такие как «извините, пожалуйста». Вот когда во время боя комбат сгоряча матом на меня загнет, тогда все сразу становится ясно. Так что, я учусь, - объяснил свои успехи в русском языке Джанурбаев.
На поле боя стояла тишина. Утро выдалось  на редкость теплое и ясное. И лишь только  исчез туман с полей, зачирикали птички и поднявшееся над землей солнце стало пригревать, молодые солдаты-узбеки, прибывшие ночью в расположение части и, видимо, не понявшие или не услышавшие предупреждение комбата, начали вылезать на насыпь траншей и, сняв гимнастерки и солдатские сапоги, стали сушить свои запотевшие портянки и загорать на солнышке.
Когда Валентин проснулся, вышел из блиндажа и остановился у поворота траншеи, он остолбенел, увидев мирно загорающих и разгуливающих под солнцем по насыпи узбеков.
- Асланбеков, мать твою, что это такое, ты как перевел? – выкрикнул Валентин и ввернул в адрес переводчика ругательное слов, которое сам до этого случая никогда не решился бы произнести.
Асланбеков, переводчик в очках,  тоже, видно, только что проснувшийся и еще не настроивший на резкость предметов свои запотевшие линзы,  появился тут же возле Валентина, потому что спал у дверей блиндажа на ящике, на случай перевода команд и слов тревоги на узбекский язык.
- А? Где, – начал протирать он свои заспанные глаза, забыв про надетые на них очки, - товарищ лейтенант?
И тут же, увидев все, от испуга чуть не лишился чувств, а затем заорал каким-то фальцетом с арабскими мелизмами, перемешанными русскими нецензурными словами.
- Ах вы, дети безмозглых козлов и баранов, куда вас занесло, несчастных? Да еще и на самую вершину насыпи! Немедленно слезайте оттуда, пока немецкие наблюдатели не засекли над траншеями ваши блестящие  на солнце как тыквы головы!
- Давай, архаровцы, вашу мать, немедленно все в траншею, - кричал что есть силы Валентин, ругаясь и поддерживая своего переводчика.
И тут началось такое, что и подумать было страшно… Немцы, увидев на позиции голых узбеков, открыли по ним ураганный артиллерийский огонь. Позиции артиллеристов с траншеями, где сверху расхаживали узбеки, накрыло  волной взрывов. Цели у немцев были пристреляны, поэтому все снаряди их ложились почти точно рядом с бруствером траншей.
Узбеки, растерявшись  и одурев от  страха, не знали, что делать… Снаряды падали на них со стрекотом и свистом, и косили их, несчастных, как горную траву, а они вместо того, чтобы падать на землю и ползти в окопы, как обезумевшие сбивались вместе кучами над своими убитыми земляками-собратьями, вставали на колени и голосили, поднимая ладони к небу.
- О, Аллах! Аллах! Спаси нас, грешных…
Валентин с переводчиком Асланбековым, рискуя своими жизнями, хватали их, обезумевших, за ноги и силой стаскивали с бруствера назад, в траншеи.  Так продолжалось несколько минут, пока у молодых солдат не прошел их шок и этот каталептический ступор, и не вернулось чувство самосохранения.
В тот же день они недосчитались многих. Да, это было трагедией и несчастьем для многих – боевое крещение «огнем и мечем» - жестокое, тупое и безжалостное, как и все на любой войне. Но зато потом эти оставшиеся в живых среднеазиатские парни стали отличными и умелыми воинами, которые всегда исполняли приказы командира точно и беспрекословно, и в трудную минуту на них можно было положиться как на самого себя…
Валентину же от комбата за этот нелепый трагический случай досталось очень сильно, хотя он и не был виновен в происшедшем. Намечался переход наших войск в наступление и комбат направил его в передовую разведку для корректировки огня по целям противника, а это было у самой линии передовой перед окопами, и на виду у пехоты.
Прошло несколько дней и полк Баратынского, прибывший для усиления огня, артиллерийской бригады постепенно устраивался и обживал свои новые огневые позиции. А зампотех  этого полка майор «Фред» или Федор Рачилов был в полку известным бабуином-бабником. Хоть женщины в артиллерийских расчетах и не значились, но их было достаточно и в санчасти, и в прачечной, и в блоке питания, и среди телеграфисток на узлах связи.  И потому майору в полку по этой  части было уже где развернуться. Но он почему-то вдруг облюбовал себе одну лишь полковую медсестру Зинаиду Зоркину, молодую симпатичную девицу с красивыми формами бедра, изведавшую любовь в гражданском  браке наверно уже не с одним мужчиной.
В землянке Рачилова было всегда весело. Частым гостем здесь был  и старший лейтенант Серебрянников. Зинаида любила слушать голос этого лейтенанта, его прекрасные песни и романсы.  Один раз на такую вечеринку попал и Валентин. Его затянул туда с собой Игорь. У любовницы Рачилова в этот вечер был день рождения, и майор в ее честь пригласил к себе на сабантуй и полковую молодежь: Игоря и молоденькую медсестру из санроты, а Игорь захватил с собой и Валентина.
Зинаида не стеснялась своих отношений с майором, она в землянке майора была уже как дома. А что стесняться, если  она в этой землянке  и в объятиях майора проводила большую часть своего свободного времени. Все и так  знали, и порою судачили, усмехаясь, увидев ее бегущей по тропинке в землянку  к майору.
- Вон, Зинка  спешит к своему Фреду Драчилову. Ох, и достанется же нынче майору на зорьке!
А майор любил ее еще и за то, что она иногда носила ему из санчасти фляжки со спиртом, и часто его выручала в этом отношении, улучшая его самочувствие.
Но последнее время Зинка, заметил Фред, что-то стала сильно присматриваться к старшему лейтенанту Серебрянникову, а вот это уже явно не устраивало майора, и он забеспокоился. Поэтому Игорь, чтоб не злить его  и пригласил Валентина, дабы на него отводить слишком уж горячие эмоции и желания огнепышащей Зинаиды. А майор, со своей стороны, намекнул ей в связи с этим:
- Зин, пригласи-ка ты сегодня и свою напарницу Светку, чтобы в твой день рождения у меня в землянке не было дефицита  на  женщин.
Кончался день… На землю опускались сумерки, поэтому немцы своими обстрелами их уже совсем не тревожили.  А их собралось в землянке всего пять человек. И за столом они особо не церемонились, так как хорошо знали друг друга.  Сели, без цветов и поздравлений разлили спирт по кружкам и замолчали. Помолчав немного, майор сказал, поднимая свою кружку:
- Люблю я эту жидкость, друзья, хоть она и крепкая, зараза! За тебя, Зинаида! За твои великолепные обеспечивающие способности…
Что он имел в виду, говоря такое, никто так и не понял. Но об этом никто и не думал. Все как-то сосредоточились на принятии спирта и разбавлении его водой.  Чокнулись кружками, выпили и, отдалившись от насущных дел, вспомнили мирные дни и вечера: довоенных праздников и танцы в парках отдыха…
- Да, ребята, хорошо было жить до войны, когда никто не стрелял, - сказал Игорь. – А я помню эти праздники… Юг, Черное море, дом отдыха и музыка: «В парке Чаир распускаются розы В парке Чаир расцветает миндаль…
Он взял гитару и стал, подыгрывая себе, напевать: «Снятся твои золотистые косы, снится веселая звонкая даль…».
Майор расчувствовался и, не выдержав, пригласил на танец свою любимую Зину.  А Валентин, сидя за столом рядом со Светкой, говорил с ней непонятно о чем, и, конечно же, не о любви.  В его молодом возрасте он еще был не опытен в этом деле.  Больше всего они говорили о том, что потеряли и о чем пел лейтенант Серебрянников: о друзьях, о прошлой довоенной жизни, о той, чуть расцветшей перед ними, юности, которой они только-только коснулись сердцами, и которую у них просто вырвала из жизни эта проклятая война.
- Знаешь, Валентин, - сказала тихо, с сожалением, Светка, - вот Игорь поет о каком-то парке Чаир, где-то там на Юге, а я вот до войны так и не побывала на этом самом Юге, в Крыму, ни разу… Всю свою молодую жизнь провела в родном мне Челябинске среди дымов и домов. А в летние дни потом в пионерском лагере за городом. Так, фактически,  ничего в жизни и не увидев.
- Света, да ты не расстраивайся так сильно, - ответил ей сочувственно Валентин, - я ведь тоже никогда и в глаза не видел этот самый таинственный парт Чаир и эти золотые пляжи Крыма. У меня было свое детство – трудное и далекое  от этих мест, но не менее интересное. Зато я побывал во многих местах России и Средней Азии: в Узбекистане, Киргизии, в Казахстане. Жили мы и на Украине в городе Запорожье. Потом уехали на Алтай. Оттуда меня и призвали в армию. И все это время мы  перебивались и довольствовались только обычными народными харчами: хлебом и луком и водой, а не какими-то там заморскими бананами и ананасами… Я помню в Сибири даже обычные яблоки были для нас «на вес золота». А уж пионерские лагеря мне  тогда, конечно, и не снились. Мы тогда голодные, но свободные мотались  с этими постоянными переездами по разным вокзалам, по пыльным и грязным окраинам нашего Союза, где даже и с учебой-то  были огромные проблемы, не то, что с отдыхом в пионерских лагерях…
- И что, у тебя там так и не осталось никого из близких  тебе друзей, или любимой девушки? – спросила, немного захмелев и глядя на Валентина, Света.
- Почему не осталось? – немного погрустнел Валентин. – Остались у меня там друзья и девушка… Да только близкой она мне так и не стала. Расстались мы с ней просто – уехал я, вот так и расстались. Такие вот у меня дела, друг Света. Совсем не похожие на этот «парк Чаир».
- Бедные мы, бедные, товарищ лейтенант, с вами, - нарочито пожаловалась Светлана, - и зачем нам теперь жалеть о том, что мечталось и не сбылось. А значит, ничего  хорошего у нас еще и не было.  Значит, это хорошее у нас еще все впереди, правда ведь? Давайте за это и выпьем с вами, товарищ лейтенант, - предложила она.
- Давайте, - согласился Валентин, - только, чур, не напиваться!
Они чокнулись, выпили и, обнявшись, начали подпевать…

В парке Чаир распускаются розы,
После войны зацветет и миндаль…
Будут нам сниться без выстрелов грозы,
Будет нам сниться веселая звонкая даль…

- Внимание, - меняя тему, сказал Серебрянников, - солдатское танго «Огонек».
Он заиграл и начал петь…

На позицию девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилися 
На ступеньках крыльца.

И пока за туманами
Видеть мог паренек,
На окошке, на девичьем
Все горел огонек…

- Пойдемте, потанцуем, что ли, товарищ лейтенант? – предложила Светлана.
- А я не умею танцевать, - сказал Валентин.
- А почему? – спросила она.
- Да, все ездили, ездили… А там было не до танцев,- ответил он.
- Стойте, друзья, хватит! Нам теперь уже нужно распевать совсем другие песни, - сказал майор. – Сегодня утром в штаб полка пришел приказ готовиться к наступлению! Так что, не сегодня, так завтра все изменится.
Он поднял свою кружку.
- Давайте-ка выпьем за это!
За столом все сразу оживились. Послышались голоса: «Ура! Это уже другое дело… Доколе сидеть нам здесь, в этих узких окопах… Давно пора гнать в шею этих проклятых фашистов…».
- Да, да, товарищи, мы и погоним, - воскликнул майор, - и уже скоро. Давайте споем нашу артиллерийскую…
- Какую, «нашу», товарищ майор? – поинтересовался Игорь.
- Марш артиллеристов! Ты что, Игорь,  ее не знаешь? – уставился на него Рачилов. – Давай, вспоминай!
- Один момент, товарищ майор, дайте поднапрячься и сосредоточиться, - ответил весело и бойко Серебрянников.
И, подстроив гитару, ударил по струнам.

Гори-и-и-т!
В сердцах у нас
Любовь к земле родимой,
Идем мы в смертный бой
За честь своей страны.
Пылают города,
Охваченные дымом,
Гремит в седых лесах
Суровый бог войны…

И все подхватили…

Артиллеристы,
Сталин дал приказ.
Артиллеристы,
Зовет Отчизна нас.
Из сотен, тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину – Огонь!
Огонь!

Воодушевленные словами своего марша и вестью о надвигающихся событиях все вместе они встали и, закончив петь, выпили. Но водка их уже не брала. Они были возбуждены и охвачены радостью предстоящего дела.
В это время и прибежал к ним посыльный от комбата за Игорем и Валентином с приказом: «Срочно явиться на НП батальона к командиру батареи».
Сразу протрезвев, молодые офицеры, козырнув майору и дамам, тут же выскочили из блиндажа зампотеха и устремились  на НП (наблюдательный пункт) комбата. Комбат знал, что они были в гостях у Рачилова, поэтому, усмехаясь, сказал:
- А-а-а, явились? Ну что, архаровцы, погуляли, порезвились? Ну, и хватит! Пора и честь знать.  Пришел приказ из штаба о боевой готовности. Завтра наш фронт переходит в наступление… Наш полк начнет первым. И во избежание  больших потерь мы ударим ночью, под утро. А вас я вызвал вот для чего. Тебе, Игорь, задание: бери огневой взвод, выведи два орудия батареи на огневые позиции, и огнем этих орудий прощупай  передний край немцев. Расход снарядов – пять штук на орудие. Нам нужно спровоцировать неприятеля на ответную стрельбу, чтобы определить расположение его огневых точек.  А тебе, Валентин, задание такое: возьми планшет и отправляйся на передний край. Нужно засечь и отметить на карте позиции немецкой артиллерии, противостоящей нам, на этом участке по вспышкам их выстрелов…
- Хотя, знаешь, - остановился он, - после сегодняшней вашей попойки ты можешь там еще чего-нибудь напутать. Ладно, сиди  здесь на НП и держи связь  с огневым взводом. Я сам поползу туда и все отмечу…
- Товарищ капитан, я чувствую себя нормально и готов выполнить ваше задание, - начал возражать Валентин.
- Нет, не можешь. Я отменяю свой приказ! – сказал капитан.
- Ничего, ничего, Жигунов, еще успеешь выполнить, - загладил он ситуацию, видя, что Валентин расстроился.
- А пока подежурь здесь, на НП,- приказал он.
- Есть, остаться на НП и держать связь, - ответил Валентин, поняв, что комбат его просто оберегает от какой-нибудь шальной пули или осколка, отправляясь вместо него на передний край в окопы пехоты. Ведь там, под непрерывным огнем противника незаметно нужно проползти ужом по простреливаемым участкам ее редкого охранения, да, при этом еще наблюдать, высовываться и наносить на карту все огневые точки врага. И это нужно будет делать быстро, то есть быть предельно внимательным и осторожным в такой непростой ситуации, что, конечно вряд ли под силу будет выполнить выпившему молодому человеку.
- Манохин, за мной! – приказал комбат  ординарцу.
И они ушли вперед, на передовую, а Валентин, оставшись на НП один, начала звонить Серебрянникову.  Игорь только что прибыл на батарею и стал готовить данные для стрельб.
- Второй, второй, доложите готовность, - торопил Валентин Серебрянникова.
- Через десять минут будем готовы, - ответил тот.
- Первое орудие к бою готово! Второе орудие готово,- доложил наконец-то Серебрянников Валентину через несколько минут. – Разрешите начать?
- Начинайте! Буду следить по огонькам, - сказал Валентин, приникая к окулярам стереотрубы и ища по взлетающим ракетам линию  переднего края…
После нескольких секунд ожидания раздался выстрел и первый взрыв указал точку его поражения… Потом послышался второй взрыв, третий  и пошло-поехало. «Где же это немцы? Где их артиллерия? Почему они не отвечают?» - нетерпеливо искал Валентин в темноте уже через окуляры своего бинокля ответные вспышки от выстрелов орудий неприятеля.
Наконец, немцы проснулись. Он увидел, как справа и чуть слева ударили их пушки. Валентин тут же начал наносить на карту данные обнаруженных им  огневых точек противника. Когда прозвучал последний выстрел орудий Серебрянникова, он скомандовал:
- Второй! В укрытие!
И это было вовремя, потому что после этого начался ответный интенсивный обстрел немецкой  артиллерией позиций наших орудий. Но через четверть часа уже все успокоилось. Немцы, поняв, что их разыграли, замолкли.
Валентин позвонил Серебрянникову:
- Второй, второй, отзовись!
- Есть, второй! – услышал он его голос в телефонной трубке.
- Серебро, ну как там у тебя? – спросил он у него весело.
- Все окей, первый… Шаланды полные кефали, - ответил с намеком на успех Серебрянников.
- Тогда, отбой, - закончил Валентин, улыбаясь…
А через час, весь измазанный землей, на НП возвратился и капитан Астахов.
- Ну, вы и дали немцам, черти-полосатые, - улыбнулся он.
- Видишь какой я «красивый» пришел! – развел он руками, оглядывая себя. – Они подумали наверно, что уже началось наше наступление и что именно здесь будет проходить  полоса нашего прорыва. Фрицы так колошматили по нашему переднему краю, что просто зарыли нас с Манохиным в землю живыми. Но я все-таки успел засечь несколько их точек.
- Давай сверим по карте мои данные с твоими, - обратился он к Валентину. – Наступление назначено на  три часа и сорок минут…
Еще 9 июля Сталин позвонил Жукову, который в это время находился на командном пункте Центрального фронта у Рокоссовского.
- Не пора ли вводить в дело Брянский фронт и левое крыло Западного фронта, - сказал он Жукову.
Жуков ответил:
- Здесь, на участке Центрального фронта, противник уже не располагает силой, способной прорвать оборону наших войск.  Поэтому, следует немедленно переходить в наступление всеми силами Брянского и левым крылом Западного фронтов.
- Согласен, - сказал Сталин. – Выезжайте к Попову и вводите в дело Брянский фронт.  А когда можно будет начать  наступление Брянского фронта?
- Двенадцатого, - ответил Жуков.
- Согласен, - подтвердил Верховный…
12 июля Брянский фронт и усиленная 11-я гвардейская армия Западного фронта, которой командовал генерал Баграмян, перешли в наступление, прорвали голубоко эшелонированную и сильно развитую, в инженерном отношении, оборону противника, и начали движение на Орел… И противник заметался на орловском плацдарме, стал снимать свои войска и бросать их против войск Брянского фронта и 11-й армии Баграмяна.  Этим незамедлительно и воспользовался Рокоссовский. Его войска после ожесточенных боев в начале июля и небольшой передышки после 10 числа, 15 июля перешли в контрнаступление…
В три часа ночи 15 июля артиллеристы объединенной артиллерийской бригады, в которую входил и полк Баратынского, нанесли сокрушительный удар по немецким позициям и прорвали оборону немецкой армии. Огонь артиллеристов был настолько плотным, что трудно было  подумать, что  при этом кто-то может уцелеть. Плотность артиллерии на  каждый километр фронта под Курском на этом участке доходила до  200 орудий, а танков до 20 единиц.  Пехота и танки ушли вперед, а артиллеристы, прицепив к машинам свои орудия, через несколько минут устремились вслед за ними.
Машины двигались по дорогам в темноте. Их постоянно подбрасывало и швыряло из стороны в сторону на каких-то странных буграх и колдобинах.
- Что за хрень там под колеса попадается? - ворчали артиллеристы. – Того и гляди, чтобы из кузова не выбросило…
Когда немного рассвело и стала видна дорога, они поняли, что это были за «бугры и колдобины». Дорога была сплошь усыпана трупами немецких солдат. А машины в темноте шли и буксовали на их животах и черепах.  Увидев это,  артиллеристы остановились. Валентина чуть не стошнило от такого зрелища… Солдаты стали убирать с дороги убитых.
«Вот оно, истинное лицо войны, -  думал Валентин, сидя в машине. – Пока заряжаешь и стреляешь снарядами из пушки, не видя результатов своих действий, кажется, что ты выполняешь какую-то  обычную повседневную  работу и ничто не тревожит твою душу. А когда вдруг увидишь к чему приводят все эти твои действия,  становится не по себе. Ведь всего лишь несколько минут назад все эти убитые немецкие солдаты были живыми людьми.  Такими же как и мы – веселыми и жизнерадостными, о чем-то мечтали, о чем-то спорили, а теперь все превратились в ничто, в грязь, в пыль, в тишину и пустоту… А их ведь, как и нас, где-то там, на родине, ждут наверно любимые и родные: жены, матери, дети…».
  Война – это истинный морок, помрачнение рассудка,  она изобретение дьявола. И те, кто часто этим делом занимается уже не знают милосердия – привыкают к убийствам.  На это и рассчитано дьявольское заморачивание рассудка – очистить Землю, убрать как можно больше неугодных ему свободных людей их же руками и поселить здесь своих перерожденных, угодных ему слуг и рабов.
Немцы отступали под ударами Красной Армии. В районе Орла развернулось мощное наступление сразу трех фронтов наших войск: Западного, Брянского и Центрального. Удары с Севера войск Западного и Брянского, а с Юга 2-й танковой и 13-й армий Центрального фронта привели к тому, что через несколько дней немецкие войска, находящиеся возле Орла были полностью окружены, как под Сталинградом, и блокированы, и командование орловской группировки немецких войск кинулось   срочно выводить свои части из этого «мешка». Но с воздуха уже действовала наша авиация. Поэтому дороги и были усыпаны трупами немецких солдат.  Немцы уходили, упорно сопротивляясь, а наши войска, обессиленные непрерывными оборонительными боями с ними еще с начала июля, не могли так быстро двигаться вслед за ними – нужно было сделать перегруппировку, наполнить армии свежими людскими резервами, боеприпасами и продовольствием, а также горюче-смазочными материалами для танков и машин, поэтому немцы все-таки успели выскользнуть из этого опасного орловского «мешка».
Вскоре, недалеко от Кром, колонна артиллеристов полка Баратынского натолкнулась на оставленный немцами заградительный отряд.  Завязался ожесточенный бой. Пока артиллеристский полк разворачивал свои орудия для стрельбы по немцам, разведчики, штабисты и весь обслуживающий и незадействованный в стрельбе из орудий состав полка был брошен  на оборону колонны.  А немцы, стреляя из автоматов, подходили все ближе и ближе – их нужно было как можно быстрее остановить.
В машине, в которой ехал Жигунов и его разведчики, находилась и медсестра Светлана Веткина с командиром огневого взвода Игорем Серебрянниковым.  Комбат, подбежав к их машине, крикнул Игорю:
- Давай, Игорь, разворачивай быстро свои пушки, и бей прямой наводкой. Только  побыстрей… Побыстрей!
- Жигунов, - повернулся он к Валентину, - а ты бери своих разведчиков и всех, кто свободен, и  вперед! Нужно отбить немецкую атаку…
- Есть, - ответил Валентин.
- Ребята, я с вами, - подбежала к ним Светлана Веткина.
- Света, там будет очень опасно – подожди немного, пока они отобьют атаку и закрепятся, - сказал Астахов.
- А мне не привыкать, товарищ капитан, - ответила Светлана, - я следом за ними…
Валентин, собрав вблизи машин свою группу из разведчиков и охранников штаба, скомандовал:
- Бойцы, нам нужно остановить немцев. Для этого мы сейчас все вместе дружно пойдем в атаку и, отогнав немцев от колонны метров на тридцать, остановимся и окопаемся. Приготовьте  с собой  саперные лопаты. Они там очень пригодятся. Командиры отделений, передайте это по цепочке!
- К атаке готовсь! – крикнул он.
И команда полетела по цепочкам залегших  солдат.
Валентин встал и, выстрелив из ракетницы, крикнул:
- За мной! За Родину! Вперед! Ура!
И как будто какая-то сильная волна прошла по линии залегших бойцов и подхватила их.
- Ура-а-а! – раздался вокруг них многочисленный нарастающий возглас.
Он усиливался и звенел, и зверел…
- А-а-а! – кричали бойцы ревом разгневанных туров и неслись навстречу немецким солдатам, стреляя на ходу в них из автоматов и винтовок.
Такого порыва и натиска немцы просто не ожидали. Они остановились, стали оглядываться, пятиться и побежали назад, беспорядочно отстреливаясь. И тут заработал их полковой миномет. Взрывы начали ложиться все ближе и ближе к рядам наступающих.
- Ложись! – скомандовал Валентин, стреляя из ракетницы в воздух.  В лицо и в глаза Валентину больно ударило пороховым дымом, комьями земли и волной воздуха. Ослепленный, он, теряя сознание, упал навзничь. «Все, конец», - мелькнула в мозгу у него еще какая-то искра мысли… и опустилась мгла…
А через минуту он пришел в сознание и почувствовал, что все еще жив. И находится не на том, а на этом свете. Понял он это по тому, как начало приходить в себя и болеть его бренное тело: болели голова, лицо и грудь, в ушах сильно звенело… А в глазах вообще была лишь боль и тьма. Первой мыслью у него было: «Неужели мне осколками выбило глаза?», и он запротестовал: «Нет, этого не может быть. Жить после этого и быть всю жизнь  слепым инвалидом я не хочу!».  Так кричала каждая клеточка в его теле. Сердце сжалось от безысходности. Он застонал и заплакал, но слезы уже не текли. В глазах, забитых землей были лишь темнота и боль.
К нему подползла медсестра Светлана Веткина, с которой они еще вчера пили спирт в землянке у Рачилова.
- Лейтенант, голубчик, ты живой? – спросила она. – Ранен?
 Валентин пошевелил руками, ногами и простонал:
- Живой, ранен, но жить уже не хочу…
- Что такое, милый, говори, куда ранен? – забеспокоилась Света.
- Мне, наверно, выбило глаза. Я ничего не вижу. Света, посмотри, - сказал Валентин, - если глаз нет – возьми мой пистолет и пристрели меня. Я не хочу быть слепым.
- Стой, лейтенант, погоди не спеши так на тот свет, - сказала Света. – Сейчас я промою тебе глаза  водой,  посмотрю и скажу тебе,  что с ними.
Она стала лить воду из фляги ему на лицо, промывая от грязи его лоб, веки, нос и все лицо. Потом сказала:
- Глаза целы… Только на лбу и под подбородком ссадины. Давай, милый, открывай глаза! Посмотри, все ли в порядке со зрением.
Валентин, не веря в везение, потихоньку открыл веки… И когда увидел перед глазами синее небо, облака и склонившуюся над ним Светлану, то тихо заплакал от радости. От слез глаза его полностью очистились, и он вновь обрел былую уверенность в себе. Светлана, наспех осмотрев его  тело, воскликнула:
- Ну, лейтенант, ты наверно в рубашке родился! Смотри, плащ-палатка и гимнастерка в дырках от осколков, а на теле у тебя ни одной царапины. Не считая тех, что на лбу и на подбородке…
- А что это за штуковина висит у тебя на шее? – спросила  она, увидев через расстегнутый ворот гимнастерки маленький медальон.
- Это оберег – талисман с локонами моей матери. Алтайская шаманка заговорила и надела мне его на шею, - ответил Валентин. – Она сказала мне, что он меня спасет в критическую минуту. Не знаю, может, это и была та минута…
- Да, лейтенант, это была именно та твоя счастливая минута, - сказала Светлана. – Глянь на воронку – видишь? Мина разорвалась почти рядом с тобой. Все осколки должны были лететь прямо в тебя, но они в тебя не попали. Значит, благодари Бога и оберег, который заряжен силой, любовью и  молитвой твоей матери.
- К сожалению, я молиться не умею, а вот в Бога теперь поверил и благодарю его.
- А что там с немцами? – спросил Валентин, немного погодя.
- Они отступают, лейтенант, бегут, - крикнула ему, ликуя, Светлана.
Ударила артиллерия и медсестра, склонившись к нему, сказала:
- Слышишь, как бьют наши пушки! Это бойцы Серебрянникова «дают им». Помнишь, в землянке у Рачилова. «В парке Чаир распускаются розы…», - рассмеялась она.
- Нет, Света, он еще и «Шаланды полные кефали…» пел проверяющему, стреляя по немцам. И тот ему свои золотые часы за это подарил, - сказал Валентин.
И они засмеялись вместе со Светкой, вспоминая об Игоре и его необычных выходках. А пушки Серебрянникова все били и били, перемалывая метр за метром оборону противника.  И результат этих выстрелов был таков, что от вражеских сооружений летели только бревна да щепки. Игорь умел это делать под песню «Шаланды полные кефали»…
На орловском направлении судьба немцев была решена. И как они не огрызались, сопротивляясь, все же им пришлось поспешно покинуть Орел, дабы не быть окруженными. План  контрнаступления советских войск под Орлом, под названием «Кутузов», по разгрому немцев и освобождению города, был успешно выполнен.  А под Белгородом и Харьковом бои еще продолжались аж до 23 июля. И лишь  потом войска фельдмаршала Манштейна отошли обратно на оборонительные рубежи, с которых они начинали наступление. И это ему удалось сделать лишь исключительно из-за того, что наши 1-я танковая, 6-я и 7-я гвардейские армии были исключительно переутомлены и обессилены за все эти 20 дней непрерывных боев.
Войска Воронежского и Степного фронтов, хоть и вышли к переднему краю немецкой обороны 23 июля, не смогли сразу же  перейти в контрнаступление, хотя этого и требовал Сталин. Их силы были истощены. Скрепя сердце и после многократных переговоров, Верховный все же утвердил  решение на временную передышку на этих фронтах для пополнения запасов горючего, боеприпасов и личного состава.
Под Белгородом контрнаступление советских войск Воронежского и Степного фронтов началось только лишь 3 августа, спустя 18 дней после перехода в контрнаступление Центрального, Брянского и Западного фронтов под Орлом.
Последнее время Жуков постоянно находился здесь, войсках Воронежского и Степного фронтов. Сталин боялся просчетов наших генералов в этом месте, которое могло бы обойтись  нашей армии очень дорого.  А там, где  был Жуков, просчетов не было, все операции при нем просчитывались до мелочей.
События под Белгородом развивались медленней, чем под Орлом, здесь противник, отойдя на свои, заранее подготовленные, оборонительные рубежи, хорошо подготовился к отражению советских войск. Разведкой было установлено, что  для усиления белгородско-харьковской группировки немцы срочно перебросили с других направлений танковые  и моторизованные дивизии. И было ясно, что здесь предстоит готовиться к очень тяжелым боям. И особенно войскам Степного фронта, так как  именно он должен был брать  этот хорошо укрепленный немцами белгородский район. Войска Степного фронта очень сильно помогли  во время оборонительных боев Воронежскому фронту, выделив для его усиления свои армии.  Если бы этого не было сделано тогда во время, то  на этом направлении нашим войскам вряд ли можно было бы ожидать чего-то хорошего – была  большая опасность прорыва. 
Обстановка на белгородском направлении определилась лишь к 20 июля. 23 июля советские войска, преследуя противника, вышли здесь на рубежи севернее Белгорода, и в основном захватили те рубежи, которые Воронежский фронт занимал до 5 июля, то есть до начала наступления немцев. Обсудив обстановку с командованием фронта, Жуков с Генеральным штабом и Верховным Главнокомандующим, решили  остановить войска и тщательно их подготовить к предстоящему контрнаступлению. Нужно было произвести разведку и наметить конкретные цели. Плотность артиллерии на участке прорыва 5-й и 6-й гвардейских армий этого фронта была доведена до 230 орудий на километр фронта, танков – до 70 единиц. Дивизии получили для прорыва полосы до 3 километров. Такое сильное скопление войск было вызвано тем, что здесь планировалось ввести в прорыв сразу две танковые армии. Правее переходили в наступление 40-я и 38-я армии в общем направлении на Гайворон и далее на Тростянец.
Контрнаступление в районе Белгорода началось утром 3 августа. Воронежский фронт под командованием Ватутина усилием войск 5-й и 6-й  гвардейских армий, а также  большим количеством  танков быстро  прорвал первую главную полосу  обороны противника.  Во второй половине дня в прорыв были введены 1-я и 5-я  гвардейские танковые армии, которые к исходу дня продвинулись уже на 30-35 километров.
Степной же фронт продвинулся тогда всего лишь на 15 километров. Здесь была более сильная и глубокая оборона противника.  Но, так как ударная группа Воронежского  фронта быстро продвигалась вперед и, боясь полного окружения,  немецкое командование начало отвод своих войск из Белгорода. 
В 6 часов утра 5 августа в Белгород вошли наши части. Очистив город от противника, войска армий Степного фронта, взаимодействуя с войсками Воронежского фронта, быстро устремились на Харьков и 11 августа перерезали железную дорогу Харьков – Полтава.
Опасаясь окружения своей харьковской группировки, немецкое командование, собрав войска своих 3 танковых дивизий «Мертвая голова», «Викинг» и «Райх», 11 августа направило свой контрудар по 1-й танковой армии и 6-й гвардейской. Ослабленные части этих армий, не выдержав удара, отошли на более выгодные рубежи.
Вот тогда им на помощь и была брошена 5-я гвардейская танковая армия генерала Ротмистрова. И завязалось такое ожесточенное сражение, что от дыма и взрывов не было видно неба, горели и танки, и земля, и люди…
Сражение длилось несколько дней. Но все же общими усилиями враг к 16 августа был остановлен.  18 августа армии Степного фронта вплотную подошли к Харькову. После того, как наши войска освободили Ахтырку,  22 августа  фашисты стали покидать и Харьков. Утром 23 августа войска Степного фронта вступили в  город Харьков. На площади Харькова собралось много народа и состоялся митинг. Народ освобожденного города ликовал. После митинга состоялся обед, во время которого выступил и спел несколько песен И.С. Козловский.
Все это время корреспондент  военной газеты «Вперед» Крылов находился  в рядах наступающих войск и участвовал в этом митинге.  И ему было  до слез радостно видеть это великое ликование встречающих своих освободителей людей Харькова. А из армейских  репродукторов неслась мелодия и слова песни: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч. Ты говорила, что не забудешь милых и ласковых встреч…».
И Крылов, хмельной от радости, ходил и фотографировал людей и все события, которые происходили в этот день в Харькове.  Эта радость со словами звучащей песни сулили ему скорую встречу со своими родными: с женой, с матерью, с детьми, со своим родным краем…
«Наконец-то мы снова вернулись в нашу Украину, - думал он. – Теперь до Днепра и Киева рукой подать, а там освободим Кременчуг и Запорожье. Родные мои: Тина, Рита, Люда, Ляля, где же вы? Как вы там живете без меня? – повторял он, глотая слезы. – Скоро уже, скоро мы снова встретимся с вами…».
Но впереди еще были многие дни и версты, которые нужно было пройти с боями, чтобы выгнать из Украины жестокого и сильного врага. Он не знал, что еще в начале 1942 года его жена Валентина на родине, в Петропавловке, родила ему сына и назвала его Шуриком, Сашей, Александром в честь него. Что она вернулась с сыном в Новогеоргиевск к матери, но так как там из-за большого количества родственников ей не было даже на чем спать, решила снова поехать в Петропавловку и забрать оттуда  свою любимую кушетку. Но теперь уже в дорогу, чтобы легче было тащить кушетку, она взяла с собой свою старшую дочь Маргариту, которой к этому времени исполнилось уже девять лет.  С дочкой до Петропавловки они добирались всеми правдами и неправдами: и на попутных машинах, и на поездах. Хоть это было в марте, в начале весны, но было еще очень холодно.
Однажды, по дороге в Петропавловку они подсели в поезд и заглянули в один из вагонов, в котором ехали какие-то немецкие фрау в военной форме. Немки, увидев замерзших и закутанных во что только можно русских «батрачек» завизжали с перепугу и даже не спросив, кто они, выгнали из теплого вагона, крича издали:
- Weg! Weg! Weg! Вон отсюда!
Пришлось им ехать на задней площадке вагона и согреваться лишь собственным дыханием. Как они добрались до села на Днепропетровщине и вернулись назад с кушеткой, они и сами не понимали. Но зато потом, какое это было счастье увидеть своих родных, когда  они после долгих скитаний вернулись снова в Новогеоргиевск.
Знать это и помочь им Крылов не мог, находясь далеко, по другую сторону линии фронта, более чем в двухстах километрах от них в рядах наступающий Красной Армии.  События войны развивались  не по его воле. Об одном лишь только он мог мечтать и догадываться, находясь среди солдат Степного фронта, что войска этого фронта будут брать именно ту часть берега Днепра, на которой находится город Кременчуг и следом за ним городок Новогеоргиевск. Вот тогда-то он там и встретится с ними.
О городе Запорожье он пока еще и не думал – так далеко он тогда от него находился…