Свидание. Отрывок из Фабрикантов

  Величественно и гулко поплыли над вечерней Москвой торжественные колокольные перезвоны. Догорало солнце, и позолоченные его сиянием, безмятежные облака беспечно пролетали над крышами домов и церквями, теряясь в безбрежной небесной дали. Тихий волшебный вечер медленно опускал свое лёгкое покрывало на томную красавицу Москву, разомлевшую от короткого бабьего лета. Легкий и тёплый ветерок лениво шевелил сухой листвой, разнося в воздухе пряный и влажный осенний аромат.

В доме Ухтомцевых – было тихо и сонно. Проводив мужа к его старинному другу – купцу Милованову, а дочерей, отправив с гувернанткой – гулять, Ольга Андреевна лениво прошлась по дому, заглянула во все комнаты, проверила, всё ли в порядке. Убедившись, что все и везде хорошо, она пошла на кухню, насыпала себе в тарелку жареных семечек, и вернувшись в комнату, присела у окна и стала смотреть вниз, на амбар. Три кошки – рыжая и черная, а третья – серая, – сладко спали, свернувшись пушистыми и ленивыми клубочками под лавкой у амбара. Сверху, над ними спал кучер, раскинувшись на спине, заложив картуз и руки под голову.  Остальные дворовые тоже уже поужинали и разбрелись по двору и дому, кто куда. 

« Нельзя ехать к нему!» – убеждала себя Ольга Андреевна и шелушила пальчиками очередную семечку. Но тут же мысленно представляла себя в объятиях «милого Яшеньки», и обмерла. … Но Яшеньки рядом не было, и она грустно вздохнула. Оглядев двор и сад, и поддавшись очарованию молочного вечера, подумала, как хорошо бы и ей получить в душу такой же сонный покой, который божественной рукой был щедро разлит в окружающей природе. Но покоя не находила.… сердце всякий раз невольно и сладко вздрагивало и замирало, как только она представляла на губах жгучие поцелуи «милого Яшеньки»…

« Нет! Нет,…нельзя нам быть вместе, – снова и снова повторяла она про себя и уговаривала: " Вот увижу и сразу – прощай навсегда...Яшенька... милый!» –  она произнесла это вслух, как будто пробуя, как слова прозвучат. Однако томительное и сладкое возбуждение, не слушалось уговоров, а все больше и больше охватывало ее, распаляя молодую кровь и заставляя сжиматься от нарастающего желания... « Полно! А сможешь ли произнести это вслух? А захочешь ли отказаться от милого?» – насмешливо спросил её внутренний голос.
– Ах! Но я же не замыслила ничего дурного! Один только разочек повидаю его и все!– убеждала она себя, с чувственным вздохом, подставляя разгорячённое лицо теплому ветерку. Облокотившись белой рукой о подоконник, и задумчиво поглядев на спящего кучера – может крикнуть, чтоб шел уже запрягать?...

Сладко зевнув, решила обождать немножечко.
        "Это все от скуки…надо мне дело пойти себе найти, – подумала она и выбрала среди семечек самое крупное зернышко. Однако, идти что-то делать в такой томный вечер не хотелось,– Ну, пусть же он  любит меня, коли ему любится! Нельзя заставить не любить…– но!…  полетела в блюдце шелуха.– Я все равно скажу, чтобы не тревожил больше!» – Ольга  приложила руки к пылающим щекам и перестала шелушить вкусные семечки.

– О, да что же это такое! О чем только я думаю? Отчего же я стала такая легкомысленная? – простонала она.
Мысли её, как шаловливые бабочки беззаботно разлетались в голове, внося сумбур. Чтобы отвлечься от любовного томления, она поднялась и подошла к образам. Зажгла свечу в бронзовом подсвечнике, и от нее фитили остальных лампад. По мере того, как дрожащие язычки огня разгорались, а на стенах начали двигаться замысловатые и таинственные  тени, на душе становилось  спокойней и привычно – торжественней, как всегда бывало, когда она настраивала себя в тишине на чтение молитв. Ольга молилась, однако нервы ее были напряжены – невольно она  прислушивалась к любым  шорохам и скрипам дома. На улице громко  зазвонил поддужный колокольчик, и она, вздрогнув, прервала молитву. Быстро поднялась и перевесившись с подоконника вниз, крикнула кучеру, чтоб тот шел запрягать экипаж к выезду. В нетерпении бросилась к шкафу. Распахнула настежь дверцу и принялась быстро перебирать платья, – какое надеть? - А щеки уже зажглись  маковым цветом.

Экипаж быстро домчал ее. Дав кучеру  на чай и велев дожидаться её возле трактира, она поспешила к реке. В парке было малолюдно. Сидели на скамейках, обнявшись, редкие  влюбленные пары. Никто не обращал на неё никакого внимания. Сердце бежало впереди её ног, а душа замирала от волнения. Она не знала, что ей желать? То ли того, чтобы он стоял и уже ждал ее, то ли того, чтобы его не было? Но, так и не успев определиться, уже увидела его ладную подтянутую фигуру в белом инженерном кителе на фоне темных облетевших кустов. В этом месте берег был уединен и дик, и почти весь зарос густым кустарником. Яков Михайлович стоял у темной кромки воды и задумчиво глядел в торчащие из воды камыши. В небе над ним и рекой пламенел закат. Неподалеку слышались детские голоса. Это рыбачили на другом берегу местные мальчишки.

Гиммер услышал шаги и оглянулся. И сразу же пошел к ней. Увидев, как мощно и стремительно он поднимается, Ольга застыла. Яков Михайлович приблизился, вгляделся в её лицо волнующим серьезным взглядом. Без лишних слов, требовательно, одним мощным рывком он привлек милую к своей груди и стал осыпать её губы и лицо порывистыми поцелуями.

Как только Ольга Андреевна услышала неровные и гулкие толчки его сердца и почувствовала на обнаженной шее его горячие ищущие губы, как она тут же вся невольно затрепетала и застонала под таким сокрушительным натиском. Все поплыло перед глазами, все закачалось:  вольная река, стремительно догорающий закат и земля, на которой сейчас стояли ее нетвердые ноги. Прикосновение жадных настойчивых губ сводило с ума, заставив обоих закрыть глаза от наслаждения и тихо стонать. Потревоженные воробьи  громко и издевательски чирикали в кустах, как в засаде. В глубине засыпающего леса шептал ветер, шумя верхушками деревьев. Все в природе пело и шептало о любви. И люди, стоящие на берегу, никак не могли разнять своих объятий. Яков Михайлович с наслаждением исследовал каждый дюйм её лица, шеи и плеч. И все же, несмотря на охватившие её восхитительные ощущения, в душе поднимались стыд и тревога.

– Ох, пусти же меня, пусти,…мы не должны,– еле слышным, слабым голосом укорила она его, зацелованная до изнеможения.  Нехотя, высвободилась из горячих крепко держащих рук и натянула на плечи шелковую шаль. Яков Михайлович  не отрывал от нее пожирающего взора и, был готов, вновь притянуть ее к себе, такую милую и податливую:

– Оленька. Прошу тебя! Забудь обо всем…иди ко мне, моя сладкая! Прошу тебя. Жизнь моя! – исступленно повторял он.– Милая, милая Оленька…– и он опять прижимал её к себе, – отчего ты вся дрожишь, милая Оленька? Милая моя…– ласково спрашивал  её Яков Михайлович, веря, и не веря тому, что наконец-то держит в объятиях желанную женщину. Он не мог называть её иначе, так сильно переполняла его любовь и нежность.

И Ольга Андреевна покорилась,… поглядев вначале ласково и укоряющее, она потом и сама отчаянно обняла его за шею, прижалась, томно вздохнула на широкой груди и затихла.
– Любушка моя,…душа ненаглядная! Как я рад тебя видеть. Ты не представляешь себе – как ты мне дорога,–  торопливо и ласково бормотал Яков Михайлович,  пьяный от счастья, – тебе и бояться ничего не надо. Я тебе вреда не причиню! Ты велела,…а твое слово для меня закон! Любушка моя, – Гиммер выдохнул и снова поцеловал её. Молчала и Ольга, прижавшись к нему всем телом.
– Люблю я тебя, Оленька! Больше жизни люблю, душа моя…. ненаглядная, – хриплым и срывающимся голосом произнес он, и умоляюще поглядел поверх её головы вдаль реки. У обоих кружилась голова от счастья. Но Яков Михайлович держал зазнобушку крепко.
– Милая… милая, …а сладкая-то какая! Дай же мне ещё целовать тебя!– тихо и чувственно просил он, продолжая обнимать, и наслаждаясь прикосновениями возбужденного женского  тела.

– Ах,…Яшенька. Да, что же это? – отозвалась Ольга Андреевна, замерев на милой груди, попавшей в силки,  неосторожной птичкой. Все в ней пело от любви и мучительной сладкой неги. Совсем стемнело, и от реки потянуло холодом и сыростью. Ольга Андреевна задрожала.
– Эх, Оленька. Любовь у нас с тобой. Но пойдем же, милая, присядем на лавочку. Ты едва держишься на ногах,– ласково проговорил Яков Михайлович и кивнул головой на лавочку, спрятавшуюся возле кустов. Они присели. Яков Михайлович снял китель, укрыл её и снова крепко прижал к себе. Прошло время, и они нехотя разомкнули свои жаркие объятия.

– Оленька. Голубка моя. Нам надо поговорить, – сказал Гиммер.
– Теперь ты сама видишь, как я люблю тебя. Скажи мне, а ты любишь меня? – произнес Яков Михайлович.

– Люблю, Яшенька,– не смогла солгать Ольга Андреевна и тихо вздохнула. Она опустила голову и стала разглядывать концы своей шали.
– Не вини себя, – продолжал Гиммер.– Ты не виновата. Это я позвал тебя. Я и виноват во всем,– голос его прозвучал мягко и задушевно.

– За что же тебе винить себя, милый Яшенька? Разве можно винить солнышко, что оно всходит, а птички весной поют?
– Вот, как значит, ты думаешь обо мне, милая! Эх, Оленька… – сердце Якова Михайловича зашлось от нежности. Он хотел было объяснить ей свои мысли, но вместо этого вновь крепко и жарко обнял её и стал целовать уста, глаза, бормоча:
–  Не спеши убегать от меня,– тихо и нежно шептал он, надолго и сладко припадая к её розовой ушной раковинке. Ольга Андреевна вся разомлела, чувствуя, что его ласки и прикосновения становятся все более изощренные и настойчивые, она плыла и плыла, попав в упоительный и долгий любовный плен.

– Погоди, Яшенька, – неожиданно произнесла она. Встала и, повернувшись к нему, прижала к своей трепещущей от возбуждения, груди его пылающую голову.

– О, Боже!  Что ты со мной делаешь! Что творишь!– простонал в ответ Яков Михайлович. Он силой обхватил женскую талию кольцом своих рук, расстегнул на ней пальто и принялся жарко целовать ее тело через шелковую блузку.

Так продолжалось долго. Казалось, время остановилось.…Но в кустах продолжали оглушительно орать воробьи. А на другом берегу перекрикивались и громко смеялись рыбачившие мальчишки. Однако, двое влюбленных ничего не слышали и не замечали.

– Эх, Оленька. Нет мне жизни без тебя, – простонал хриплым и срывающимся голосом Яков Михайлович,– если ты не отойдешь от меня, я за себя не ручаюсь! Видишь вон те заросли? – он взволнованно кивнул в сторону освещенной солнцем уютной и миленькой полянки среди березок и пушистых елочек. Ночь все больше окутывала пустынный берег. Все вокруг принимало таинственные и мрачные очертания.

–Пойдем туда! – призывно и умоляюще позвал он её. Но Ольга Андреевна осталась стоять на месте. Лишь поглядела затуманенными глазами и отрицательно покачала головой. Яков Михайлович обхватил её, и они снова замерли. Ольга опомнилась  первой, и прошептала:

– Мне пора идти, милый Яшенька.
– Да.  Тебе уже пора, – эхом отозвался тот и разжал объятия.

Уже не видно было ни зги. Ветер усилился. Все вокруг них погрузилось в ночную темноту, лес и река. Яков Михайлович достал фонарик, зажег его и осветил тропинку, ведущую к выходу из парка.

– Пойдем, Оленька, – произнес Яков Михайлович. Она кивнула и взяла под руку. Они прошли по дорожке до выхода и остановились недалеко от ворот, возле которых стоял Ольгин экипаж. Кучера видно не было, он спал внутри. В последний раз они обнялись и снова замерли в горячем поцелуе, не в силах оторваться друг от друга. Однако, что-то неуловимое прекрасное и притягательное уже незаметно исчезало и растаяло между ними, как будто сладкая туманная дымка. Оба знали, предстоящая разлука не навсегда. В душе обоих осталась тревога ожидания и неутоленного возбуждения. Им было мучительно расставаться друг с другом.

И все же  последний поцелуй Якова Михайловича был уже не похож на те страстные поцелуи, которыми он до этого осыпал любимую женщину. Он еще был наполнен нежностью любви, но уже таил в себе тревожную неизбежность расставания. Они ускользали друг от друга, разлучаясь на время. Ускользал и их поцелуй. Он был светел, легок и прозрачен, как крыло погибающей в огне свечи, бабочки, и похож на тонкий отблеск последнего солнечного луча, в то время, как сам солнечный диск уже почти сел за горизонт.

– Что ты со мной делаешь! Оля, милая... – умоляюще пробормотал Яков Михайлович,– я  же теперь не смогу уснуть…Я хочу иногда видеть тебя. Обещай, что мы ещё встретимся, – голос Якова Михайловича был настойчив. Ольга Андреевна кивнула. Они решили, что если захотят, увидеться, то пошлют мальчишку посыльного.

Домой она почти вбежала. К счастью, муж еще не вернулся, и Ольга Андреевна незаметно проскользнула в комнату. Дочери находились рядом, в своей комнате. Она слышала через стену их оживленные голоса, но заходить не стала. Испугалась, что глаза и лицо выдадут ее состояние. Как только она переступила порог своего дома, ощущение счастья прошло. А душу стали раздирать мучительные угрызения совести. Переодевшись в домашнее платье, вся дрожа, опустилась она на колени и принялась читать все молитвы подряд, страстно желая поскорее освободиться и  снять с души тяжкий груз вины перед семьей.