Мамины воспоминания. Часть 1

С чего начать? Может, как в кино: конец, кусок из середины, кусок из детства и так далее? Или попробовать в стиле автобиографии: родилась... крестилась... училась... вышла замуж... работала... родила детей..., а тут и пенсия подоспела? Боже! Какая короткая жизнь! Уложилась всего в четыре строчки...

Попробую излагать вольным стилем.

Родилась я в мало кому известной Долгой Деревне. То, что она деревня, понятно из названия, но почему Долгая я не знаю. Вероятно, была вытянута вдоль дороги или реки. Никогда я ту деревню в сознательном возрасте не видела, а в младенчестве, может и видела что-то из-под пеленок, но в силу крайней юности ничего не запомнила. Я и родителей тогдашних не запомнила, а все скудные сведения об их молодости получила уже будучи во взрослом состоянии.

Мой папа Фартыгин Константин Никандрович родом из села с красивым названием Травяное, которое располагалось возле села Шумиха в теперешней Курганской области.

Главой семьи Фартыгиных был дед моего отца Евдоким Фартыгин. У него с женой, имя которой я не знаю, было трое детей: Илья, Юлия и Никандр. К сожалению, Евдоким и его жена прожили не долго и оба умерли в пятьдесят два года.

Илья Евдокимович впоследствии поселился в Катав-Иановске и это, пожалуй, все, что я могу о нем сказать.

Мой дед Никандр Евдокимович Фартыгин, когда пришло время, женился на красивой девушке из казацкого рода. Ее бы, возможно, и не выдали за деда, который был из крестьян, но Фартыгины были зажиточной семьей, даже держали магазин и нанимали работников, это-то и сыграло в пользу решения строгих родителей невесты отдать казачку за крестьянина. К сожалению, казачка была очень близорукой, что в крестьянской среде считалось серьезным недостатком. Но влюбленный Никандр решил, что плохое зрение не препятствие семейному счастью и смело повел избранницу под венец.

От брака родились два мальчика Леонид и Константин. Константин Никандрович родился 25 декабря 1912 года. Несмотря на годы революций, гражданских войн и разрухи, дети выучились. К 1928-му году мой отец успел закончить девять классов. Учился с отличием и по окончании школы получил памятный подарок - красивую внушительных размеров книгу в желтом кожаном переплете с золотым тиснением. Книга была напечатана на белой мелованной бумаге, изобиловала яркими иллюстрациями, страницы были переложены папиросной бумагой. Текст был набран крупным красивым шрифтом, а красная строка в начале каждой страницы начиналась с большой, художественно оформленной буквы!

На внутренней стороне обложки каллиграфическим почерком была выполнена надпись: "За отличное окончание 9-го класса"!

Отцу было семнадцать лет, когда он уехал из родного Травяного в Челябинск, поступил там на курсы электриков и по окончании стал работать дежурным электриком на Челябинской ГРЭС. На электростанции же молодой специалист и познакомился с моей мамой Еленой Степановной.

Моя мама родилась 15 мая 1911 года и была пятой и последней дочерью в семье. Ее отец Степан был мастеровым, чем точно он занимался, я не знаю, но семья не бедствовала. Дочерей он назвал Анной, Агапией, Марией, Елизаветой и Еленой.

Мою маму выдали замуж в шестнадцать лет за Ивана. Жених был влюблен в нее по уши, а она была к нему равнодушна. Новая семья прожила меньше года, когда умер Степан. Отношения у молодых не складывались. Чувств у мамы к Ивану так и не возникло. При новой Советской власти развестись было не сложнее, чем купить кило сахара и в итоге семья распалась. Мама осталась беременной и в 1928 году она родила сына Альберта.

Небольшое "лирическое отступление", связанное с Альбертом.

Уже во взрослом состоянии, когда я с ним встретилась и узнала сколько ему лет, я стала анализировать события давнего прошлого и пришла к неожиданному выводу:

Когда родился Альберт, мама уже была разведена и жила у своей сестры Марии. Та, хоть и была уже достаточно долго замужем, детей не родила. Муж Марии работал в сельсовете и был не рядовым работником, а заведовал отделом.

Ну а дальше возникает совершенно детективная история в стиле индийского кино:
Вероятно, он пустил слух, что у мамы ребенок умер, а его Мария в том же году вдруг "родила" мальчика и тоже назвала его Альбертом. Невероятное совпадение!

Альберта новый "папа" перерегистрировал на свою фамилию - Быков, а моя мама, вольно или невольно подарив ребенка сестре, поступила на курсы электриков, переехала жить в общежитие и по окончании курсов стала работать на Челябинской ГРЭС.

Альберт был очень похож на Марию, но, ведь и сестры были между собой похожи. Да и документы у мальчика были в порядке. Поэтому дальше слухов и пересудов дело не пошло.

Бывший мамин муж Иван погоревал, когда узнал, что умер его сынок, но быстро успокоился. Много позже мы с мамой встречали его на барахолке, куда ездили торговать носками. Он помогал маме доставать пряжу, иголки для машинки, а потом помог даже раздобыть другую машинку!

После войны Иван остался инвалидом. По инвалидности оформил себе бесплатный патент на изготовление и продажу носков. Мама прав на работу не имела и трудилась подпольно. Иван иногда помогал своей бывшей жене со сбытом продукции, но случалось это редко. В основном, продавая произведенный товар, маме приходилось прятаться от милиции. Иногда ее выслеживали и отводили в отделение. В такие дни я с деньгами и товаром подолгу дожидалась ее неподалеку от нашего места на рынке.

Но это было уже в 50-е, а пока вернемся в 30-е годы к периоду маминой работы электриком на электростанции.

Мои молодые родители познакомились на работе. Папа был на полтора года моложе своей невесты, но это ему не казалось препятствием. Его избранница была маленькой, всего полтора метра ростиком, хорошенькой, умненькой девушкой. Константин при своем росте в метр семьдесят шесть выглядел на фоне Елены высоченным красавцем.

В 1933-м году у них родился первенец Юрочка. Юрочке не исполнилось и двух лет, когда отца вместе с группой других работников и во главе со старшим инженером станции обвинили в саботаже и арестовали. На станции тогда случилась крупная авария и это стало поводом для ареста. Главный инженер так и сгинул в лагерях, а отца отпустили. Вернувшись из заключения, устроиться в Челябинске отец не сумел и нашел работу электриком лишь далеко от города в Долгой Деревне. Там, в 1938 году и я родилась. Уже вместе со мной семья через некоторое время вернулась в город. Поначалу мы поселились у моей тетки Марии.

У тети Мани, как я ее называла, к этому времени мужа уже забрали на фронт, как, кстати, и других моих дядюшек. Мария жила в просторном доме и даже наличие двух сыновей Альберта и Гурия не сильно ее стесняло.

Дальнейшие передвижения моей семьи я не помню, так, отрывки... Ведь мне тогда и трех не было.

Отца призвали в армию, и некоторое время в помещении бывшего цирка он проходил подготовку как будущий связист.

Однажды, мы с мамой и братом пришли в этот цирк. Мама куда-то убежала, в надежде встретить отца, а меня оставила сидеть на скамейке под присмотром брата Юрки. Но вскоре и он куда-то делся. Я сидела одна и плакала, в одночасье лишившись и родителей и брата.

Позже мы жили у моей другой тетки Лизы в доме по улице Тимирязева, 4. Это где-то возле Холодильника, молокозавода и родильного дома. Также, там неподалеку был госпиталь, временно устроенный в помещении школы. Все эти заведения были большими, капитальными, с водопроводом, отоплением и канализацией. Терявшийся среди них, перестроенный из старого амбара крохотный домик тети Лизы, состоял из небольшой комнаты и кухни, разделенных печью.

Мы с мамой и братом жили в комнате и спали на одной широкой кровати - так было теплее. Ни о каких детских кроватках не было и речи. Позднее Юру переселили на лавку возле печки. Тетушка с тремя детьми жила на кухне. Ее старшая дочь Маргарита была уже взрослой девушкой и работала на почте. Средний сын Гена во время войны ушел на фронт. Младшая Клара была больной. У нее признали туберкулез кости, и она большую часть времени находилась в диспансере в другом городе. Когда Клара приезжала домой, она нянчилась со мной, мы играли в школу, при этом она всегда была учительницей, а я прилежной ученицей. Благодаря этим играм, уже в пять лет я читала "Героя нашего времени" с картинками. Конечно, я мало что там понимала, но мне очень нравилась княжна Мэри, такая стройная, с тонкой талией, локонами, в пышной юбке и открытыми плечами! Шрифт книги был достаточно крупный, а детских книг у нас поначалу и не было. Когда же появились "Базар", "Мойдодыр", то я их читала и запоминала, но это было уже как-то не совсем интересно. А вот "Героя" хватило до самой школы.

Конечно, жизнь во время войны была очень скудной. Все время хотелось есть. Мамин заработок был мизерным. Сначала она устроилась на элеватор и со смены приносила в рейтузах понемногу зерна. Его размачивали, перемалывали в мясорубке и пекли лепешки, но однажды ее "прихватили" и мастер велел моментально исчезнуть, чтобы не посадили. Потом она устроилась в Драмтеатр на вахту. Правда, съестного оттуда принести было нечего, но зато, когда я уже училась в школе, то шила себе костюмы для самодеятельности из выбрасываемых костюмерами обрезков бархата, тюля и позументов. Этого бархата у меня был целый сундук!

С этих театральных пор мама взялась вязать носки. Сидела в нерабочие смены весь световой день за машинкой возле окошка. В воскресенье несла носки продавать на барахолку и приносила что-нибудь пожевать.

В 1943 году летом наши тетушки тетя Лиза и тетя Фея (которая Агапия) повели нас с братом в Никольскую церковь крестить. Мне было уже почти пять лет, и я очень хорошо помню этот обряд. Мы с Юрой были уже большие и поэтому нас не окунали, а просто смочили водой из купели, помазали миром и дали другие имена. Брата назвали Георгием, а меня Нонной. У Юры крестной матерью стала тетя Лиза, а моей - тетя Фея. Свою крестную до самой ее смерти я называла Лелей. Почему-то для меня это означало "крестная мама".

На обратном пути крестные купили нам гостинцы - петушков на палочках. Было очень вкусно!

Наши мама и тетушки были верующими и крестили нас в надежде на то, что мы будем молиться Богу, чтобы Бог защитил от смерти нашего отца, и он вернулся бы с войны домой.

Каждый вечер под руководством тети Лизы мы старательно молились специальной молитвой, оберегающей ратников.

После войны отец вернулся живой и здоровый с двумя орденами "Славы", орденом Красной Звезды и медалью "За взятие Кенигсберга". Было и ранение, но настолько пустяковое, что он только однажды случайно упомянул о нем.

А пока все шла война...

Юра учился в школе, которая находилась в районе вокзала, довольно далеко от дома. Он ходил туда каждый день пешком. В школе им выдавали по булочке и по чайной ложке сахара. В булочке надо было выкусить углубление, и учительница насыпала туда сахар. Не Бог весть какая пища, в смысле количества, но все-таки поддержка ребятам. А так как он был отличником, то ему раз в месяц выдавали один килограмм сливочного масла. Мама этот килограмм резала на тридцать кусочков и на досочке выносила на холод. Я очень часто оставалась дома одна, и на следующий день выяснялось, что бессовестные мыши утаскивали несколько кусочков. В следующем месяце фанерку с маслом прятали так далеко от "мышей", что, несмотря на все их старания, маслом они больше не лакомились.

Вообще, Юра у нас был снабженцем. Он отоваривал карточки, получал хлеб. На помойке в госпитале собирал рыбьи головы, картофельные очистки и другие отходы, годные в пищу.

После зимы 1942-го года, когда в огороде стаял снег, обнаружилась замерзшая мелкая картошка. Юра с Гурием собрали целый тазик картошки и принесли ее домой. Картошку залили водой, она оттаяла, с нее слезла кожица. Берешь такую картошечку, сжимаешь в пальцах - белая серединка выскакивает, оставляя в руке тонкую пустую шкурку.

Игра с чисткой картошки получилась веселая, если, конечно, не считать подзатыльников за разбросанные по всей кухне картофелинки. Потом эти шарики прокрутили на мясорубке и нажарили оладьев, назвав их драниками. Драники получились страшными - серо-черными, но очень вкусными!

С тех самых пор я люблю драники. Но у нас их больше не делали. Зато, когда я уже стала взрослой, в разговоре с мужем Володей я вспомнила про драники и решила их приготовить. Оказалось, что рецепта, как их делать в сытое время, я не знаю и я нажарила их как придумалось (кстати, и до сих пор так делаю). Накормила мужа и угостила наших тогдашних соседей по коммуналке - бабу Нюру с мужем, которые нянчились с моим сыном Димой. Им так понравилось, что они тут же натерли чуть ли не целый тазик картошки, напекли и наелись до отвала.

Во время "пира" зашла еще одна соседка: "Что это вы придумали? Война что ли?" - она брезгливо посмотрела на неказистую еду. Видимо, такое блюдо было широко распространено в войну и у нашего поколения ассоциировалось только с войной. Ну а мы об этом как-то не задумывались, драники полюбили и время от времени с удовольствием пекли и ели. Володя особенно их любил.

Сам процесс приготовления драников немного канительный. Надо много картошки тереть на терке, обязательно поранишься. Но мужу уж очень их хотелось! "Я начищу и натру картошку, ты только пожарь" - просил он меня. Так и стало, появившееся у нас в голодную военную пору белорусское блюдо, нашим семейным "деликатесом", наряду с окрошкой и грибным супом.

Я уже говорила, что в войну мы жили в избушке, окруженной цивилизацией, а у самих удобства были за сараем. И вот, как-то вечером, мама пошла по тропке к "удобствам", запнулась о брошенное кем-то полешко, упала, выругалась, но на обратном пути подобрала деревяшку на растопку. Уголь-то у нас был, а вот со щепой на растопку была проблема. За войну почти все заборы сожгли, и взять дерева было почти что неоткуда. Поэтому мама с радостью подхватила нежданную полезную находку и принесла ее в дом.

Угольком для печки нас снабжал десятилетний Юра. Он ходил к железнодорожным путям и подрабатывал там переводом стрелок, услуживая машинистам и получая за свой тяжелый для него труд по паре лопат угля.

Какова же была радость, когда полено рассмотрели на свету! Завернутое в тряпицу бревнышко оказалось большим куском сала-шпиг! Сало было слегка покусано собаками, но в целом шмат был замечательный, толстый, белый с розовыми прожилками! Это был настоящий праздник!

Секрет возникновения такого богатства оказался и прост, и удивителен. Сало принесла собака Динка. Она жила у нас всю войну под крыльцом, где было сухо и тепло. Динка была крупная собака, какая-то помесь кого-то с кем-то, но вид имела породистой немецкой овчарки. Ее дважды хотели забрать на фронт, но первый раз она только что ощенилась и ее оставили - кормящая мать, а второй раз мама ее отстояла, сказала, что как жена офицера имеет право на защиту. Маме поверили и Динку оставили.

Каждый год Динка приносила по восемь-десять щенков и умудрялась их выкармливать, добывая себе пропитание на помойках и охотясь на грызунов и возможно даже на кошек. Но любимым местом добычи были окрестности Холодильника. Работающие там расхитители воровали все, что могли утащить и прятали украденное в укромных местах. Собаке, да еще такой крупной, не составляло труда отыскать закладку. Днем она дремала под крыльцом на цепи, а ночью отправлялась на свободную охоту. Периодически, по утрам мы находили во дворе остатки ее обильных трапез.

С такой охранницей я совсем маленькой оставалась одна дома на весь день и взрослые были уверены в моей безопасности - Динка на посту! Однажды был случай, это я видела сама в окно, к нам во двор зашли две цыганки-воровки и направились к двери. Потом увидели собаку и попытались прикормить ее полбуханкой хлеба. В результате на тропинке остались клочки пестрых юбок и хлеб. Динка не стала его есть.

После войны, отец был уже дома, ночью кто-то пытался к нам залезть. В схватке с вором Динка получила ранение ножом в живот, но доползла до крыльца и умерла, подперев собой дверь.

У нас тогда был траур. Еще бы! Семья потеряла верного друга и бдительного сторожа.

Но был и неприятный случай, связанный с нашей Динкой.

Была весна или начало лета, я, как всегда, сидела дома одна. Был ясный день и мне срочно захотелось за сарай. Родители оставляли мне на день ведро, но мне захотелось во двор. Я откинула крючок, открыла дверь, вдоволь нагулялась, вернулась домой, а закрыть дверь не могу - Динка зашла в сени и не хотела выходить. Я не отличалась ростом и наши головы были примерно на одном уровне. Но я, пользуясь своим статусом "царя природы", стала ее бесцеремонно выталкивать. Да куда там! Собака была сильнее меня и раза в три тяжелее. Видимо Динке показалось ущемлением ее собачьего достоинства, что какая-то шмакодявка смеет ее толкать и за уши тянуть, она меня и тяпнула за предплечье. Конечно, если бы она это сделала со зла, то руки бы точно у меня не осталось. Рука-то была в виде тонкой косточки, обтянутой кожей. Динка прокусила только кожу, но мне и так было очень больно, страшно и обидно. Я зашла домой, взяла какую-то грязную тряпку, зажала ранку и, забившись в угол, уснула.

Когда пришла мама, она привела меня в чувство, побила собаку, выбив ей один зуб, потом срезала с загривка клок шерсти, сожгла его и этим пеплом засыпала ранку. Бедная Динка осталась без зуба, а моя ранка зажила как на собаке. Правда, шрам остался на всю жизнь.

Кошка у нас тоже жила. Но она редко была на виду. Или охотилась на мышей, или пряталась от Юры, который хоть и любил кошку, но вечно донимал ее "экспериментами". Поэтому, во второй половине дня, как только Юра приходил из школы, кошка считала за благо или спрятаться, или вообще уйти из дома.

Жили у нас одно время белые мыши в клетке над дверью между кухней и комнатой. Мышей держали для моей двоюродной больной сестры Клары. Клара ходила на костылях и, когда приезжала ненадолго домой, кошка и мыши были ей хоть каким-то утешением и развлечением. Но однажды утром мышей не обнаружилось, зато сытая кошка громко мурлыкала от удовольствия.

Я всегда вспоминаю Клару с благодарностью. Она была старше меня лет на семь. Подруг у нее не было. У меня тоже не было. Поэтому мы с ней, оказавшись вместе, учились, что-то мастерили, устраивали театр, концерты, играли в кукольный театр. Развлекались, как могли. Юра участия в наших играх не принимал. Ему было некогда: учеба, магазин, уголь, помойки, уроки... а там и вечер, темно. Электричества не было. Была керосиновая лампа, и он часто делал уроки при ней.

В 1943 году к нам стали ненадолго подселять из госпиталя выздоравливающих офицеров. Нас с мамой выгнали из комнаты, поставили там казенные кровати и там по двое-трое стали жить бывшие раненые. Был в этом уплотнении и плюс - нам подключили свет и поставили обогреватель. Стало светло и тепло. Пьянок офицеры не устраивали. Может и пили, но делали это тихо. Так было одну зиму и весну, а потом отец стал офицером, прислал подтверждающие это документы и мужиков больше не подселяли, а свет у нас остался. Если кто-нибудь пытался предъявить претензии на наличие электрической роскоши, мама вставала в позу: "Я жена офицера, он на фронте за вас кровь проливает а вы меня с детьми...!" Следовали крепкие выражения, и посетитель спешил удалиться.

Было время, когда света не было, но радио было всегда и оно не выключалось. Между окошками в простенке стояла широкая тумбочка, над ней зеркало, а сверху висела черная тарелка радио. По радио много чего передавали: сводки с фронтов, песни и классическую музыку, детские передачи. Мне тогда было все равно, какая была музыка. Главное - в доме "кто-то" был со мной, и мне было не так тоскливо.

Песню "Священная война" я полюбила сразу за ее мощность, пронзительность. Ее передавали каждый день. Я быстро запомнила слова и пела вместе с радио. Потом я привыкла к такому "караоке" и пела все подряд: и военные песни, и народные, арии из оперетт и опер. Все, кроме частушек. Я их до сих пор терпеть не могу!

В дальнейшем, когда мы уже жили на улице Елькина, 55, там такое же радио тоже все время звучало и я, чем бы ни занималась, невольно его слушала и, естественно, запомнила много оперных партий и отрывков различных симфоний, балетов. Среди своих подруг я слыла знатоком классики, хотя, они, конечно, ошибались. Мне, например, было скучно слушать симфонии целиком. Я предпочитала выбирать только перлы. Среди настоящих знатоков такое отношение к музыке считается большим недостатком, практически бескультурьем. Но откуда мне было взять эту культуру? Среда моего обитания не предполагала наличия таких изысков.

К Новому году в 1944 мы жили уже без квартирантов, и нашим мамам захотелось поставить дома елку. Игрушки у нас были еще довоенные. И купленные стеклянные, и самодельные. Мой папа был на все руки мастер, он и игрушек наделал. Мне особенно запомнились игрушки в виде белых грибов и мухоморов и собачья будка с выглядывающей собакой. И вот, мы начали подготовку. Юра с Кларой делали игрушки посложнее, а мне доверили делать цветные бумажные цепи. Тетя Лиза взялась раздобыть елку. Елки тогда не продавали и Лиза, вооружившись топориком, пошла в лесопарк.

Маленьких сосеночек, достойных ее внимания, она не встретила. Зато ее внимание привлекли вершинки крон относительно больших сосен - ровные, насыщенные хвоей да еще и с шишками! Недолго думая, она залезла на сосну, подрубила вершинку, но не до конца, потому что уронила топор. Попробовала сломать так. В результате ее отчаянных манипуляций тетя Лиза оказалась висящей на склоненной вершинке сосны. И отпустить жалко и никак не ломается. Хорошо, что мимо проходили солдаты на лыжах. Видят - баба на сосне висит. Сняли страдалицу и вершинку отрубили. В тот год у нас была шикарная елка, для меня первая в жизни! Такая радость!

Еще год прошел в нетерпеливом ожидании окончания войны. Конечно, я еще не понимала в полной мере, что такое война, нас не бомбили, на улицах не стреляли. Но зато был постоянный голод.

У нас этой зимой по ночам было тепло. С улицы окна нашего домика закрывались деревянными ставнями, которые запирались достаточно интересным способом так, что с улицы не открыть. Изнутри на окнах были шторки-светомаскировка. И вот за этими запорами-маскировками мы втайне обогревались электроплиткой. Розетки у нас ликвидировали еще с началом войны, счетчики тоже забрали. Поэтому провод к плитке включали в патрон от лампочки. По ночам посреди комнаты ставили бадью с водой для защиты от случайного возгорания. В бадье лежала пара кирпичей, и на них стояла плитка с раскаленной красной спиралью.

Когда я ночью просыпалась, то видела завораживающий столб теплого красного света!

Утром все это убирали, прятали, вворачивали на место лампочку. Днем дом выстывал. Его немного подтапливали, но только чуть-чуть. Экономили уголь.

Зимой на улице я почти не бывала. Просто было не в чем выйти на мороз. Иногда, если мама была дома, она отправляла меня на улицу в валенках Юры. Валенки были сильно велики, особо не побегаешь. Своего пальтишка тоже не было. Где-то в хламе нашли остатки старого пальто Клары. Раздобыли где-то рулончик наждачной шкурки на матерчатой основе. Отмочили абразив, покрасили полученную ткань и покрыли ею это пальтишко. Можно было выйти в люди. Ну я и вышла... да один только раз. Как на грех, ближе к весне ощенилась Динка, принеся не меньше пяти щенков. Они подросли, стали игручие, кусучие. В результате я пришла домой в пальто из ленточек. Бязь от наждачки рвалась легко, ровно и с веселым треском. Щенкам забава нравилась. Мои портнихи, мама и тетя Лиза, только ахнули, но не заругались, как я ожидала, а долго хохотали над моим видом. Хохот хохотом, а до весны я уже окончательно просидела дома и вышла на улицу когда щенков уже раздали.

Летом, когда подсыхало, ребятишки бегали по улице босиком. Стеклянную посуду и бутылки тогда не бросали и не били, и стекол в земле почти не было. Мне же, девочке, тетя Лиза вязала крючком из толстой пряжи тапочки. Их хватало ненадолго, она снова вязала. Сестры жили дружно и вместе заботились обо всех своих детях.

Наконец-то наступила весна 1945-го года! Я отца не помнила, а тут мне на улице сказали девчонки, что к нам в дом зашел военный, наверное, мол, твой папа. Я кинулась бегом домой и, о счастье! - мой папа сидит в комнате! Я с криком "Папа!!!" бросилась к нему. Он взял меня на руки и спокойно сказал, что он не мой папа, а дядя Федя (Богатенков). Я и его-то никогда не видела. Как тут поймешь, кто твой папа, а кто нет? Я, конечно, разревелась. Меня все стали успокаивать, говоря, что папа скоро приедет.

В конце мая мама получила телеграмму, что папа едет в отпуск домой. Поезд приходил ночью. Тогда таких поездов было много, и целыми днями и ночами народ толпился на вокзале - встречали фронтовиков. Мама с тетей Лизой тоже убежали на вокзал, а мы остались втроем дома ждать. Но в вокзальной толчее мама с папой разминулись, и он пришел домой один. Юра с Кларой его хорошо помнили и пустили в дом. Папа! Наконец-то! Я была на седьмом небе от радости! Папа взял меня на руки, усадил на колени, угостил всех детей каким-то немецким печеньем. Я его съела только из любви к папе. Печенье было какое-то соленое и противное на вкус.

И так нам было хорошо! Отец нас расспрашивал о наших делах, мы его о войне. Было радостно и весело. А тут и наши мамы вернулись. Вот где началась настоящая радость! Нескоро успокоились. Уселись продолжать разговор. Папа снова усадил меня на колени и тут тетя Лиза вдруг спрашивает: "Нелличка, ты кого больше любишь, маму или папу?" У меня сорвалось с языка "Маму" и тут же захлестнула волна ужаса, когда я услышала, как отец сказал: "Ну и иди к своей маме". Я это помню как ничто другое и даже сейчас мне до слез больно и обидно: взрослые люди, зачем вы так не мудры? Неужели не понятно, что нельзя задавать такой вопрос ребенку, да еще в такой ситуации. Да и отец тоже оказался хорош. Мог бы все обратить в шутку, а тут случилась трагедия! Через какое-то время все успокоилось, но мне кажется, он своей обидной оплошности тоже не забыл.

Вот уж сколько лет прошло, а эта детская заноза все еще болит.

Потом пришли еще родственницы. Мой отец оказался один одинешенек вернувшийся мужчина на всю родню. Естественно, пьянка-гулянка, песни, пляски под балалайку, шум, крик, слезы, матерщина. Все как обычно в такой ситуации в русских семьях.

Отец вроде бы уже обжился дома, как внезапно выяснилось, что у него где-то в армии завелась зазноба и он всерьез подумывал увильнуть от мамы. В мамины планы такой расклад совсем не входил и она, приложив удивительные для нее организаторские способности, устроила так, что когда отец засобирался назад в часть, которая стояла в Барановичах, поехала с ним.

Нас с Юрой оставили на временное попечение тете Лизе. Мы с тетей Лизой проводили родителей на вокзал. Возле вагона мама нас поцеловала, мол, ну ладно, до свидания. А когда поцеловал отец, я так разревелась! Уже много лет спустя отец мне как-то признался, что его так тронули мои слезы, что он именно тогда засомневался в серьезности своих намерений остаться в Белоруссии с другой женщиной.

Маме удалось вернуть себе мужа, для чего потребовалось и на совесть давить, и командиру части жаловаться, и самой проявлять в отношении заблудшего супруга чудеса нежности и всепрощения. Любовница осталась в Барановичах, а родители в августе вместе вернулись домой.

Вероятно, у папы этот любовный эпизод был спровоцирован военным легким отношением к жизни и смерти и модной тогда уверенностью в том, что "война все спишет". Кроме того, его временная пассия помимо женских достоинств была владелицей коровы и немецкого мотоцикла с коляской. Мужчине устоять против таких чар было очень трудно.

Маму отец любил. Она была жизнерадостной, веселой, обаятельной, симпатичной, "теплой" женщиной. А уж как она пела! У нее было колоратурное сопрано и от природы хорошо поставленный голос. Работая в театре дежурной на вахте, она, иногда заменяла обезголосевших или заболевших актрис, легко исполняя за них партии, требуемые спектаклю. На одном из таких спектаклей и я оказалась зрительницей.

Нас водили в театр помыться в ванной, там всегда была горячая вода. После помывки мама завела меня в оркестровую яму и усадила на стульчик дирижера. Оттуда я видела только верхнюю часть актеров, да и то только тогда, когда актеры подходили к краю сцены. Маму с ее маленьким ростиком я в том спектакле не видела, зато отлично слышала.

Сейчас, когда я смотрю на свою дочь Елену, она мне сильно напоминает маму. Та же внешность, голос, тяга к театру и легкое отношение к жизненным проблемам. Наверно, очень много бабушкиных генов передалось внучке.

Короче говоря, родители уехали, меня отправили в круглосуточный детский сад, где работала ночной няней одна из моих тетушек Маша, а Юра поехал к дяде Лене в Еманжелинск. Дядя Леня на фронте не был. Работал в шахте крепильщиком и его не брали. Юра пробыл у дяди не больше недели. Он уже дорос до своего одиннадцатилетия. Был шкодливым и проказливым пацаном. Терпели его в Еманжелинске недолго, не более недели, и быстренько вернули домой. Зато у моих тетушек не стало лишней обузы отводить меня в понедельник рано утром в садик и приводить домой в субботу. Этим занялся Юра.

Вот это лето я провела прекрасно! Была сытая, чистая, спала на чистой постели, в отдельной детской кроватке, меня развлекали, водили гулять. Мы ходили в кино и на лесные полянки. На площадках в садике были устроены всякие физкультурные приспособления и снаряды. Там я вдруг почувствовала себя гимнасткой, научилась делать стойку на плечах и крутить на турнике "колесо". Я с упоением болталась на кольцах и пыталась даже делать на турнике "солнце"! Тетя Маня меня будила по ночам и вела на кухню подкармливаться той порцией, что оставляли ей самой. Когда у нее смена выпадала в ночь с пятницы на субботу, она в субботу утром забирала меня на выходные к себе, прихватив мой двухдневный продуктовый паек. Теперь, получается, уже я делилась с тетушкой. Она что-то варила и мы пировали вдвоем! Жизнь была замечательная! Наконец-то я почувствовала заботу и внимание к своей персоне. Меня очень удивляло, что некоторые дети не хотели идти в садик, ведь там было так весело, интересно, сытно, чисто и мягко!

Пришел август. Папа окончательно демобилизовался и они с мамой вернулись из Барановичей домой. Меня забрали из садика и собирались отдать в школу. Но почему-то не отправили, может быть потому, что мне еще не исполнилось полных семи лет, а брали в первый класс вообще-то с восьми. Да и, кроме того, у меня почти ничего не было из одежды. Все силы родителей ушли на сборы Юры, а я уж как-нибудь перебьюсь. Ну, я и перебивалась. Хорошо, что эту зиму Клара была дома. Она еще могла ходить, пусть и на костылях, и мы с ней развлекались как могли.

К новому году отец принес с завода елку. Мы ее нарядили, подготовили концерт: стихи, песни, танцы - все как положено. Клара сшила мне костюм Стрекозы, а папа из проволоки и желтого прозрачного изоляционного материала сделал замечательные стрекозиные крылышки и усики на шапочку. Как жаль, что тогда фотоаппарат у людей был большой редкостью, а сводить меня сфотографироваться в ателье ни у кого мысли не возникло.

Отец стал работать на авторемонтном заводе электриком. Завод находился в Тракторозаводском районе Челябинска, неподалеку от дома по улице Рождественского, в котором позже поселились наши родственники Пузанковы.

Там же неподалеку была общественная баня, в которую мы ходили раз в неделю. Отцу было проще - у него на заводе был душ, и ему не было необходимости толкаться в общем моечном отделении.

По электрической части отец был дока, ему быстро присвоили наивысший седьмой разряд и поручили ответственное дело - перематывать электромоторы. Он стал неплохо зарабатывать, забрал с работы маму. Шутя говорил, что забрал из опасения, что уведут. У нас с Юрой появилась новая одежда и обувь. Появилась возможность даже зимой гулять на улице и ходить в гости. Мне казалась, что настала распрекрасная жизнь! Мы были сыты, одеты-обуты, в сарае лежала куча угля и дров.

Естественно, я приписывала все это великолепие только в заслугу папе. Без него было так плохо и так хорошо стало с ним! Вечерами он занимался с нами. Мне читал вслух. Я и сама умела бегло читать, но в этих чтениях было ценно не само чтение, а внимание отца ко мне. С Юрой они вечно что-то конструировали, мастерили, улучшая наш быт. Сложа руки отец никогда не сидел. Мама основательно занялась вязанием носков и отец, когда было время, помогал и ей в этом деле. Жизнь вошла в нормальную колею. У отца гражданской одежды почти не было, и он еще очень долго ходил в офицерском обмундировании, но без погон, конечно.

Прошла зима, пролетело лето и, наконец-то, пришло время мне идти в школу. Моя крестная тетя Фея купила мне кашемировую форму и портфель, родители все остальное. Первого сентября я с папой отправилась в первый класс Первой Железнодорожной школы. Эта школа и сейчас есть. Тогда улица, на которой стояла школа называлась улицей Ленина, а теперь стала Советской. Она идет от нынешнего проспекта Ленина (бывшей улицы Спартака) до вокзала.

По дороге в школу папа держал меня за руку и нес портфель. Я шла счастливая и  гордая, ведь редко у кого из моих сверстников был папа, а у меня был, да такой большой, красивый, в форме - загляденье!

Начались учебные будни, и скоро пришло горькое разочарование. В школе было скучно и неинтересно. Единственное, что еще осталось освоить, было письмо. Печатные буквы я писала еще до школы, а вот прописные давались нелегко. Полгода мы писали карандашом в трехлинеечных тетрадях. Таких уже больше нет. Современных детей не учат красиво писать. Сейчас считают, что достаточно уметь накарябать слегка понятные буковки, а уж все остальное можно напечатать на клавиатуре и оформить любым даже самым мудреным и красивым шрифтом.

Полгода, а может и весь год мы изучали букварь. Было невыносимо скучно читать в школе "Мама мыла раму, рама мыла маму", ведь дома я уже читала "Пионерскую Правду", или складывать одно яблоко с двумя, в то время когда я уже легко складывала-вычитала в уме двузначные числа и знала наизусть таблицу умножения. Поэтому я в школе училась спустя рукава. Носила в школу художественные книжки и втихаря читала их из под парты. Учительница, конечно, видела мои нарушения дисциплины, но пока делала вид, что не замечала. Но однажды все-таки озлилась на меня. Она вызвала меня к доске, а я, увлеченная "Черной курицей" не услышала ее приказа. Учительница отобрала у меня книжку и поставила за урок двойку. Почему-то и книжку она не вернула, видимо сохранив вещественное доказательство на случай разборок с родителями. После того конфликта я невзлюбила училку! Возможно, она и понимала, что поступила непедагогично, но в тот момент ее самолюбие было уязвлено тем, что какая-то мелочь не слушает ее с открытым ртом (как это было модно показывать в кино про школу), а занимается черт знает чем! Учительница, боясь уронить свой авторитет в глазах других учеников, даже спустя время не делала шагов навстречу, а я считала, что меня обидели незаслуженно. Поэтому нелюбовь была взаимной.

По-моему, учительница "первая моя" вообще никого из детей не любила. Ученики боялись ее как огня, зато дисциплина в классе была железная! Я так завидовала ребятам, которые иногда болели и могли не ходить в школу. Хотя бы просто, чтобы не видеть ее! Но я не болела и не пропустила ни одного дня.

Несмотря на такие трудности во взаимопонимании с педагогом, присутствия духа я не теряла и попросилась на новогоднем утреннике прочитать басню "Стрекоза и Муравей". Объяснила свое желание наличием уже готового костюма. Но это предложение не прошло у нашей "Железной леди", которая нам сказала, что басня была "не по теме" в первом классе. Тогда мы еще с одной девочкой придумали коротенькую песенку и танец "Мы белые снежинки".

Дома Клара из марли и бинтов соорудила мне костюмчик. Моей напарнице тоже сшили "снежинку" и мы выступили. Был бурный успех у приглашенной на утренник публики!

Вот тогда у меня впервые проявилась способность к стихосложению и в дальнейшем, когда я училась уже в Первой Городской школе, я сочиняла стихи, а учительница Елена Матвеевна всемерно поощряла юную поэтессу, помогая и исправляя огрехи.  Иногда она отправляла меня выступать даже на вечерах старшеклассников. Эпиграфы к писавшимся на уроках изложениям и сочинениям я тоже по-быстрому сочиняла сама, не указывая автора. Обычно все проходило гладко. Ведь обычно для эпиграфа нужно было вспомнить чью-то цитату, но ничего подходящего на память не приходило. Вот я и сочиняла что-нибудь тематическое.

Этим способом я воспользовалась и на выпускных экзаменах, и на приемных в институт (все равно не поступила, но хоть за сочинение получила "отлично"!)

Через некоторое время в школе интерес к стихоплетству у меня угас и я занялась балетом. Но об этом немного позже.

Первый класс я закончила хорошо. Четверка была только по письму. Грамоту мне не дали, да я и не горевала, ожидая куда больше четверок. К этому времени я уже училась в другой школе, в 68-й, в которую весь наш класс перевели из-за перегруженности Первой Железнодорожной. В Первой школе я поступила в 1-9 класс. Именно так "Первый - Девять". Тогда классы нумеровали не буквами, а порядковыми номерами. То есть, в школе первых классов было как минимум девять!

Дорога в новую школу и домой стала намного длинней и занимала почти сорок минут пешком. Наша учительница тоже перешла с нами на работу в новую школу. Может, она была сильно огорчена переводом, а может на войне мужа потеряла, но она была всегда какой-то суровой, неулыбчивой, какой-то отстраненной и часто вымещала свое недовольство жизнью на нас мелких. Но наконец, слава Богу, все закончилось. На заключительное родительское собрание вместо родителей, которые в этот день работали, я привела брата Юру. Он уже закончил пятый класс, был серьезным и ответственным мальчиком. Ему и отдали мой "аттестат" с пятерками и без каких-либо комментариев.

Последний день у нас, первоклашек, был 19-го мая. Был теплый солнечный счастливый день. Наконец-то наступили летние каникулы, впереди целое лето - красота! Домой я не бежала - летела как на крыльях!

Возле дома сидел соседский пацан Борька Пушкарев (кстати, дальний родственник). Он подобрал где-то возле молокозавода маленького хорошенького щенка. Мать выгнала Борьку из дома вместе со щенком и он ждал меня возле ворот в надежде, что мои родители окажутся больше расположены к наличию собаки в доме.

- Возьмешь?

- Конечно!

Нашей Динки уже не было и родители позволили мне взять щенка. Он был еще совсем кроха и даже лаять не умел, зато мне стал настоящим подарком и хорошим другом на несколько лет.

Летом случилось новое интересное событие.

Моя крестная Леля купила дом в центре города! Почему-то все сестры считали ее немного слабоумной что-ли. Но я в дальнейшем убедилась, что это совсем не так. Леля была доброй, простодушной, обаятельной женщиной. Из всех сестер только она была очень высокой. Все полутораметровые пигалицы, а она под метр-семьдесят! Ох уж как они ей завидовали по этому поводу! У Лели была прекрасная фигура и красивое лицо. Был только один недостаток - редкие волосы. Но она умела так их уложить, что выглядела отлично!

Жизнь у Лели сложилась не очень. Она вышла замуж за взрослого уже мужчину с двумя почти взрослыми сыновьями. Он работал машинистом паровоза. Жили они в согласии, но через несколько лет он погиб на работе. Сыновья разъехались, и Леля осталась одна на всю оставшуюся жизнь. Своих детей она так и не родила. Жила в комнате в полуподвальном помещении в доме по улице Труда. Окна комнаты выходили прямо на тротуар и были почти вровень с асфальтом. На широченном подоконнике можно было бы спать, если бы не дуло. У Лели там стояли горшки с живыми цветами, отчего серый асфальт за стеклом не казался таким уж беспросветно серым.

Во время войны Леля работала на швейной фабрике и шила из белой бязи мужское нижнее белье. Тогда это были рубашка без ворота и манжет и кальсоны на завязочках. Там же, из остатков бязи шили детских кукол с гуттаперчевыми головами. Она иногда приносила домой бракованные заготовки, которые отдавали работникам на ветошь (конечно без голов, которые были на строгом учете). Дома шила нормальных кукол, делала из ветоши голову, разрисовывала, делала из пакли волосы, одевала и потом продавала на рынке. У меня, естественно, тоже была такая кукла, но я с ней играла мало. Мне нравились другие игрушки. Какая-нибудь техника. Юра с Гурием мастерили танки, паровозы. Играли, потом бросали надоевшие игрушки и делали новые, а я подбирала брошенные и с удовольствием играла. На покупку игрушек у нас не было денег.

Моя Леля кроме работы на фабрике занялась "бизнесом". Тогда это называлось спекуляцией. Где-то, через кого-то, кто имел доступ к продуктам питания, Леля их доставала и потом торговала продуктами на рынке.

Вообще-то странно. Спекуляция была уголовно наказуема. А тут целый ряд торговок с сахаром в мешочках, крупами, крахмалом. Милиция ходила мимо и "не замечала" ничего противоправного. Хотя преступление было налицо - по карточкам столько не получишь, откуда такое богатство? Зато, когда однажды мы получили селедку, и мама решила ее продать, она положила несколько штук на тарелку и отправила Юру на рынок. Не стоило, конечно, посылать пацана на такое дело. Юру там мигом забрали в милицию и продержали до вечера, пока мама не привела его домой.

Так вот, этот бизнес принес Леле большой доход. Она скопила деньги на дом. Дом был старый-старый и стоял он уже неровно. Он как бы сидел: дворовая часть была, видимо, пристроена позднее и практически без фундамента, а фасадная часть покоилась на прочном фундаменте, внутри которого располагалось сухое и достаточно просторное подвальное помещение. Там, также как и наверху, было три окна, большая  комната и кухня с печкой. Мы в подвале не жили и использовали его в качестве мастерской для нас троих: папы, Юры и меня. Да-да, я тоже иногда там что-то мастерила! В этом подвале-мастерской я, уже учась в шестом классе, сделала себе письменный стол. Правда, в непокрытом скатертью виде это было ужасное зрелище, но зато, это был мой собственный отдельный стол, на котором стояли письменные принадлежности, лежали книги и тетради - красота!

Правда, когда в доме собирались гости, мой стол выносили, чтобы не портил вид.

Еще немного о новом-старом доме. Он располагался во дворе полукруглого здания, стоявшего на углу улиц Воровского и Спартака. Опять мы поселились в окружении цивилизации, но снова с удобствами во дворе. Дворик был крошечный, ни о каких посадках даже речи не было, туда и солнышко-то никогда не заглядывало. С одной стороны стоял одноэтажный, но высокий дом, а с другой тот самый полукруглый шестиэтажный домище. Кстати, в свое время это здание строилось под большую гостиницу, но во время войны там жили эвакуированные работники ленинградских заводов. Инженерный персонал жил на одном этаже, занимая по две-три комнаты, а сошка помельче по одной комнате на семью, а то и по две-три семьи в комнате. Даже коридоры в тупиках были отгорожены и там тоже жили. В одном из таких "помещений" жила моя будущая подруга Надя Пушкина. Тесновато, но зато тепло и светло. Розеток в комнатах там тоже не было, но зато на каждом этаже напротив шикарной широченной лестницы, расходившейся на две стороны, была просторная общая кухня с общей огромной плитой. Эта плита горела круглые сутки, приготовляя пищу для многочисленных обитателей комнаток и комнатушек. Дамы в шелковых халатах и бигуди приходили что-нибудь приготовить, их домработницы и дети крутились тут же - все собирались в этой кухне-клубе.

Мы с подружкой тоже туда захаживали. Но ненадолго и не часто. Наш дворик у этих жителей был весь как на ладони. И вот этот-то старый гнилой дом Леля купила аж за пятьдесят тысяч рублей (буханка хлеба стоила полтора рубля, а бутылка водки - двадцать один рубль двадцать копеек). Можно было за эти деньги купить прекрасный почти новый дом с участком и садом, но Леле захотелось поближе к рынку. Она предполагала, что будет торговать и дальше. Одной ей жить в большом доме не хотелось и она пригласила на жительство нашу семью. Места там было достаточно: три комнаты, кухня и две печки: одна русская, другая - голландка.

Сама Леля поселилась в большой комнате с пятью окнами, мама с папой - в средней проходной, а нас с Юрой разместили в маленькой комнате, рядом с кухней. Нормально устроились!

Эта приятная метаморфоза в нашей жизни произошла летом 1947-го года. Меня перевели в Первую Городскую женскую школу, а Юру в Десятую мужскую. Он был отличником, и его взяли в лучший класс, а меня в обычный второй-пятый. В первом и втором учились дочери работников НКВД. Неподалеку от школы был и их жилой городок - прекрасные дома с шикарными квартирами, с помещениями для домработниц (я бывала там и видела эту роскошь собственными глазами). При входе дежурила вооруженная охрана и проникнуть в дом я могла только в сопровождении пригласившей меня в гости ученицы, дочки НКВД-шного офицера.

Так вот, эти самые милиционеры были нашими шефами, поэтому родителям не приходилось заниматься ремонтами. Каждую осень мы приходили в сверкающую чистотой школу. Все кабинеты были оборудованы по последнему слову тогдашней техники. Для своих дочерей НКВД-шникам денег было не жалко. Десятая школа, где учились сыновья этих же работников, была попроще, но все равно достойная. Вот так мы с Юрой попали в элитные школы.

Надо сказать, что и учительский состав тоже был отборный. За все время, пока я училась, наша школа по всем учебным показателям занимала первые места по городу, а Десятая - вторые. Каждый праздник наши школы открывали демонстрацию трудящихся, это было почетной обязанностью - пройти четким шагом перед трибуной под оркестр и выразить свою пламенную любовь к руководителям ВКП(б), Комсомола и города. Мы проходили всегда первыми, а потом до обеда не могли попасть домой. По нашей улице тоже шли колонны, и попасть на тротуар было невозможно. Все было перегорожено грузовиками, автобусами и приходилось до обеда, пока не пройдут последние колонны, слоняться по улицам или заходить к кому-нибудь в гости. Но раздражения по этому поводу я не испытывала, считая, что так и должно быть.

Опять отвлеклась от школы...

Так вот, я пришла во Второй-Пятый к учительнице Елене Матвеевне. Вот это действительно педагог от Бога! Когда я пришла в класс, то поначалу не знала куда пристроиться. Она сама, зная, что у нее новенькая, представила меня ученицам и мне наконец захотелось ходить в школу!

Елена Матвеевна не делала различий между ученицами, не кричала на нас, часто шутила и поддерживала нас во всех начинаниях. Казалось бы, второклашки всего-то, но уже в первый праздник мы устроили перед каникулами концерт, пели, танцевали. Потом, на классном часе Елена Матвеевна зачитала нам четвертные оценки, и мы снова пели хором. Класс подобрался певучим и артистичным. Нас было сорок две девочки и исполнение песен таким хором получалось весьма громким, ведь каждая старалась перекричать остальных. Сначала руководство школы немного морщилось, слушая наши шумные экзерсисы, но потом махнули рукой - мол, пусть веселятся, тем более, что только один класс в школе был таким ненормальным.

Наконец, все мои тайные желания сошлись в одном месте: дружный класс, замечательная учительница, отличная школа! Каждый год я с нетерпением ждала 1-го сентября. До сих пор я с благодарностью и любовью вспоминаю мою по-настоящему первую учительницу!

У нас не было отстающих. Елена Матвеевна умела поддержать дух соревновательности даже такими мелочами, как зачитывание итоговых оценок с комментариями. У учениц играло честолюбие, хотелось быть лучше других и только первой во всем! Что касается меня, то она легко разбудила во мне стремление к лидерству. Да и остальные девочки стремились только к наивысшим результатам. Кстати, у нас не было ни одной второгодницы (явления тогда вполне обычного), а даже в "лучших" НКВД-шных классах они были!

В классе я не была любимицей, просто училась хорошо, не хулиганила и не лентяйничала. С третьего класса и до конца школы была редактором классной газеты "Еж". И ученики, и учителя относились ко мне нормально, по-доброму.

Я сама с детства была несколько замкнутым ребенком, меня даже называли "Буканушка" (от слова Бука) и поэтому мне представлялось несколько неправильным, когда девчонки вешались на педагогов. Мне казалось - это нехорошо. Я и на маму-то никогда не вешалась. У нее ко мне отношение было прохладное, во всяком случае внешне. Вроде как, растет дочь, нормально все и слава Богу. У мамы любимым был сын Юра, зато меня любил папа. Я это знала точно!

Так и началась наша жизнь на улице Елькина, 55. Леля какое-то время торговала, на фабрике уже не работала и официально была оформлена иждивенкой моего папы. Но постепенно доход ее становился все меньше и меньше и в конце 1947 года лавочку прикрыли вовсе. А тут грянула денежная реформа. Деноминации не было. Просто заменили дензнаки на бумажки нового образца. Все это произвели в течение десяти дней. Практически молниеносно! В первые дни реформы людям выдали зарплату новыми деньгами, в сберкассах и банках меняли старые деньги на новые в пределах средней зарплаты, что-то около пятисот рублей, сбережения на книжках не пропали, а вот нелегальные накопления, добытые спекуляцией и другими незаконными способами, сгорели мигом! Сколько было драм среди держателей "матрасных" вкладов! В течении этих десяти дней магазины торговали также и за старые деньги, но принимали их к оплате в отношении "один к десяти". За "новые" хлеб стоил так же как и всегда - полтора рубля, а старыми люди платили пятнадцать рублей за буханку. Ну а по истечении десяти дней принимать старые деньги прекратили совсем. За это время всем работающим и пенсионерам выдали новые деньги. Но за эти десять дней, которые потрясли мир, с полок магазинов смели буквально все! На рынках и на улицах ветер носил по земле старые никому не нужные рубли. Зрелище потрясающее!

У нас трагедий не было. Свободными финансами мы не располагали, а Леля успела купить дом. Мне зима 1948 года запомнилась очень хорошо, даже такие мелочи как покупка пирожков и газировки на "старые" или покупка билетов в баню. Все-таки, что бы ни говорили, процесс обмена был четко организован. К окончанию войны по стране ходила масса фальшивок, которыми немцы пытались подорвать советскую экономику. Да и свои доморощенные фальшивомонетчики торопились наловить побольше в мутной военной воде. Все это безобразие надо было ликвидировать и начать жизнь с чистого листа. Были, конечно, и недовольные реформой, но громко вякать было опасно, 57-ю статью УК СССР никто не отменял.

Зато после реформы сразу стало быстро налаживаться снабжение населения продуктами питания и промтоварами. Сначала отменили карточки на промтовары, потом на все продукты, а летом 1948 и карточки на хлеб. Сначала, после отмены хлебных карточек люди старались накупить побольше хлеба. Про запас! У дверей булочных выстраивались огромные очереди, занимали с вечера, писали номерки на ладонях. Чтобы решить эту "переходную" проблему, временно приписали жителей к определенным магазинам, а продавцам дали списки жителей-покупателей. Нам на пять человек продавали буханку серого, буханку белого и батон. Всего где-то через месяц, народ наконец наелся и понял, что запасать сухари не стоит. Свежего хлеба становилось все больше. Списки упразднили, и все вошло в нормальное русло.

К 1950 году в магазинах появилось почти все, что нужно для жизни и даже немного больше. А каждую весну в марте мы ждали по радио сообщение о снижении цен на очередную группу товаров. Снижали цены на разные товары по-разному. 1, 2, 10, 15 процентов. Я всегда ждала, на какой процент снизится мороженое. Радовали даже два процента скидки на мой любимый товар.

Такие радостные марты были лет пять. После 1953 года снижений уже не было, а мы все ждали очередного проявления заботы Партии о жителях... К хорошему привыкаешь быстро.

Мороженое я ела каждый божий день. Откуда деньжата? Объясню. Я честно зарабатывала свой трудовой рупь.

Мама вязала на ручной машинке носки, в основном женские. Они были в моде и расходились хорошо. Сначала она вязала однотонные с полосочкой сверху (резинку ее машинка не вязала), а потом вошли в моду полосатые. Процесс замедлился: крутанет мама пару оборотов, оторвет красную нитку, привяжет зеленую. Снова два оборота и снова смена нитки. И так бесконечно рвет и привязывает. Машинное время расходовалось очень нерационально. Отец придумал как ускорить вязку. На ящик из под машинки на его откидную крышку он установил планку с семью штырями. На них надевались длинные деревянные шпульки с разноцветными нитками. Цветные нитки мама делала, окрашивая белые, а бежевые получала, распуская детские чулочки, покупаемые в магазине коробками, на которых было написано "Панчохi дiтячi"

Папа рассчитал длину нити на один оборот машинки и смастерил специального размера "воробы", такую вращающуюся крестовину со штырьками для пряжи. Мы с Юрой каждый день, кроме выходных должны были намотать разноцветной пряжи на шесть пар носков каждый. Пользуясь готовой пряжей, мама только знай себе крутила машинку. За каждую пару нам платили по двадцать копеек. В результате у меня каждый день была мороженка или конфеты.

Юра складывал свой заработок в жестяную банку, рассчитывая накопить на фотоаппарат "Комсомолец". Потом к фотоаппарату потребовались фотоувеличитель, пленки, бумага и реактивы. Юра настойчиво трудился. Насобирал необходимую сумму и оборудовал в подвале настоящую фотолабораторию с красной лампой. Все как положено. 

Работа занимала примерно один час в день, потом оставалось сходить за хлебом и молоком, и ты свободен! Хочу - делаю уроки, не хочу - рисую или иду гулять. С уроками проблем не было. Письменные делала быстро, а устные - перебьются. Оставляла на "прочту на перемене, если успею". Все науки давались легко. Не болела, не пропускала, на занятиях внимательно слушала и непонятных тем как-то не возникало. Вот только иностранный немецкий язык мне никак не давался!

В третьем классе к нам пришла француженка. Настоящая. Некрасивая рябая женщина, а может еще и мамзель. Она взялась разговаривать с ученицами только по-французски и переходила на русский только тогда, когда мы ее совсем переставали понимать. Тщательно объясняла особенности языка и сумела постепенно привить интерес к картавому наречию.

Через некоторое время мы все поголовно в нее влюбились и в ее язык тоже. К концу первой четверти мы уже вполне бегло читали упражнения из учебника и пели песенки на французском языке. К концу второй четверти уже могли вполне сносно объясняться и даже по-русски стали говорить с легким прононсом. А в третьей четверти ее внезапно арестовали. Обвинили нашу учительницу в шпионаже в пользу Франции. Эксперимент с ранним изучением языка на том и закончился.

В пятом классе пришла "немка". Она была русской, но кое-как знала немецкий. В изучении языка все произошло с точностью до наоборот. Ни любви, ни знаний, ни успехов. Единственная пятерка была у нашей ежегодной отличницы Лены Шлемовой. Но и у нее сыграли роль совсем не языковые успехи. Лена из-за немецкого могла лишиться Золотой медали, которой она заслуживала, и "немку" уговорили на педсовете поставить Лене пятерку.

Я сначала попыталась посоревноваться с Леной за отличные оценки, но потом балет, танцы, коньки пересилили учебное рвение к золоту. Может и зря. Был бы предмет гордости, а так, получилась рядовая ученица.

Зато, я была ведущей солисткой в балетном кружке Дома пионеров, занималась пением. Вот как все это случилось:

Летом в Детском парке я увидела объявление: "Производится набор в балетный кружок". Дом пионеров располагался тогда в здании будущей картинной галереи напротив оперного театра и рядом с Концертным залом. Его тогда ремонтировали и мы, абитуриенты, попали в огромный пустой зал на первом этаже. Мальчиков среди желающих заниматься балетом не оказалось, зато девочек набралось не менее ста. Нас построили в шеренгу и начали проводить различные тесты: на чувство ритма, слух, походку, наклоны-приседания, исполнение польки. После долгих кривляний из нас отобрали человек двадцать, и я оказалась в числе избранных будущих балерин.

Оперный театр был построен как раз в канун войны. Отделать его не успели, и в войну там работал завод "Калибр", эвакуированный из прифронтовой зоны. Один цех был в зрительном зале, другой на сцене, третий в фойе. В ложах сидели работники технических отделов и бухгалтерия. После войны часть работников и оборудование вернулись на прежнее довоенное место, другая часть переехала во вновь отстроенные цеха в районе Медгородка.

Театр стали чистить, скоблить, заново штукатурить, малярить и через пять лет открыли - конфетка! Везде позолота, хрусталь, бархат! Красота неописуемая!

Для будущего театра хотели подготовить хотя бы танцовщиц кордебалета, поэтому и объявили набор в кружок. Ближе к осени на втором этаже Дома пионеров отремонтировали для нас комнату, постелили паркет, зазеркалили одну стену, а к другой прикрепили станки (просто блестящий никелированный поручень) и мы, двадцать юных счастливых балерин начали активно изучать азы балетного искусства. Руководила нами балерина лет тридцати, аккомпанировала на фортепиано довольно взрослая дама. Все было серьезно и качественно. Для занятий нам в ателье сшили короткие белые "хитончики" с разрезами по бокам, в которых ничто не стесняло наших махов руками и ногами.

Я была совершенно счастлива! Я еще ни разу не видела балет, только слышала музыку по радио. Ну откуда, спрашивается, у меня взялась эта "испанская грусть"? Когда в 50-х к нам на гастроли приехал Молотовский (Тверь) оперный, я выревела у мамы денег на билеты на три спектакля: "Евгений Онегин", "Лебединое озеро" и "Аида". Мы ходили вдвоем с Лелей, она не очень рвалась на оперу-балет, но меня бы одну не пустили. Сидели мы на балконе на самых дешевых местах. Было плоховато слышно. Драмтеатр, где проходили гастроли, был построен не совсем правильно. Акустика неважная, артистам в спектаклях приходилось исполнять свои роли "на повышенных тонах", чтобы суметь докричаться до всех зрителей. Проникновенный шепот герои не использовали даже с самых романтических эпизодах. Микрофонов и динамиков в театре не было.

Это был "народный" театр, построенный до революции на деньги меценатов. Во время революции театр использовался как административное помещение для органов советской власти. В тридцатые годы его вернули народу, и там расположился драматический театр имени Цвиллинга (местный партийный деятель, "зверски замученный белочехами").

Наконец-то мое эстетическое чувство было удовлетворено! Я не только услышала хорошо знакомую музыку в живом исполнении, но и увидела все действие. Сидела, затаив дыхание и видела себя там, на сцене, в пуантах и пачке.

С этого времени я стала заниматься с удвоенным старанием, выбилась в солистки, меня педагоги начали называть талантливой. Даже, перенеся операцию по удалению аппендицита и на четвертый день вернувшись домой, я на следующий день не пошла в школу "по болезни", а побежала на репетицию. Но педагогша меня не допустила. Попросила потерпеть недельку и полностью восстановить силы. Я посидела в любимом зале, послушала музыку, подышала родным воздухом и отправилась домой в твердой уверенности, что через неделю обязательно приступлю к репетициям.

Но... Перед самой репетицией произошел обидный казус.

Накануне вечером я долго играла на улице со своим Джеком. Мы с ним валялись в снегу, он меня то закапывал в снег, то откапывал. Было очень шумно и весело. Но... Ему-то все равно, у него длинная пушистая шерсть, а я подхватила простуду и пришла на репетицию с температурой, насморком и прочими прелестями. Это была генеральная репетиция перед новогодним выступлением в концертном зале. Понятно, что сопливую солистку заменили на здоровую, и меня отправили домой лечиться. Обидно было до слез. Я ревела и всю дорогу домой, и дома. Потом обиделась на балет и больше на репетиции не пошла.

Вскоре я совсем утешилась. В нашей школе был отлично оборудованный спортзал с раздевалками, разве что без душевых. Этот зал по вечерам арендовала детско-юношеская спортивная школа. Там занимались гимнасты, волейболисты и баскетболисты. Объявили набор в секцию гимнастики, а я и тут-как-тут! Меня с моим умением болтаться на турнике, ходить по бревну и прыгать через "козла" сразу выбрали из большого числа претенденток.

Уже весной я получила третий разряд. И опять препона! На соревнования на получение первого разряда меня не допустили - проблемы с глазами! И я плакала, и тренер за меня просил, но медкомиссия была неумолима. Вот когда мне аукнулись казачьи гены подслеповатой пра-прабабки.

Пришлось срочно переквалифицироваться в конькобежки. Я давно уже умела кататься на "снегурках" (это такие широкополозные с загнутыми носами старомодные коньки). Но на них на льду очень трудно было кататься просто потому, что я тогда не знала, что коньки надо точить и они пойдут и по льду прекрасно. Я сначала купила брошюру "Как научиться кататься на коньках". Там были всякие советы и упражнения на коврике для начинающих. Выпросила денег и купила хоккейные коньки для русского хоккея и к ним специальные ботинки. Отец взял это все на завод и там приклепал одно к другому. После домашней подготовки я в первый же день ни разу не упала на льду.

На катках были штатные точильщики, но надо было за удовольствие платить. Поэтому решили вопрос дома. Для заточки коньков отец из старой табуретки сделал станок, принес абразивные круги разной зернистости и сначала точил сам, а потом обучил меня этому несложному делу.

Моя одноклассница Лида Скобликова, будущая олимпийская чемпионка (ее рекорд - все четыре дистанции - золото! - не побит до сих пор), какое-то время участвовала в тех же соревнованиях, что и я. Это были квалификационные забеги, выявляли лучших. Ее, как перспективную девочку, привезли из Златоуста, а потом увезли в Москву. Больше мы не встречались. Она до сих пор трудится на благо Российского конькобежного спорта.

Уникальная была бегунья! На пятисотметровке она бегала не как все, а как-то вприскочку, быстро-быстро перебирая ногами. Хорошо, что ее вовремя заметили и ее "неправильный" бег принес ей золото. Может, ей изменили стиль бега в спринте, но результат был ошеломляющий!

Я тоже однажды показала чуть ли не олимпийский результат, все очень удивились, так как пятикилометровую дистанцию я обычно бегала не очень - спина сильно болела. А случилось все очень просто. Это была очередная квалификация вечером в будний день. Зрителей практически не было и судьям было холодно и скучно. Так случилось, что моя напарница не смогла выйти на старт. Я побежала одна. На одном из кругов я случайно не перешла на внешний круг, а потом уже сознательно это не сделала, чтобы исправить, вдруг судьи заметят, что я финишировала не по той дорожке? Но судьям было лень следить за мной - бегает, пусть бегает. Вот так и случился "рекорд".

Когда тренер Белоглазов стал удивляться и поздравлять меня, я ему честно призналась, что это липа, а вообще конькобежный спорт не для меня.

Еще одно достижение было. Проводили однажды соревнования между заводами. Отец попросил меня выступить за их завод. Пришли ребята и девочки в шароварах, на хоккейных коньках, в шапках-ушанках. А тут такая звезда в трико! На прекрасных беговых коньках, конечно, я завоевала среди женщин для завода первое место. Отец и руководство завода были в восторге! Подарили мне коробку шоколадных конфет - спасибо, не зря старалась.

Когда я впервые пришла на стадион, это было еще в сентябре. Мы занимались легкой атлетикой, гимнастикой, бегом и имитацией бега на коньках. На травке у меня получалось все прекрасно, и тренер решил, что я перспективная девочка. Занимались на лужайке в сосновом лесу возле стадиона "Динамо". Училась я во вторую смену, поэтому тренировки были через день в первой половине дня. Большие нагрузки, да еще на свежайшем воздухе - О! Какой у меня появился аппетит. Я мчалась домой и хватала все подряд, даже разогреть еду было некогда. По быстрому все проглатывала, одевала школьную форму и еле-еле успевала на первый урок. Дней через десять у меня не стал сходиться школьный фартук, я стала поправляться - ужас! Но потом, к счастью, все пришло в норму.

Наконец-то залили каток и нас отправили на склад получить спортивную одежду. Тогда не было таких комбинезонов, как сейчас, а были черные трико и черные же свитера. Новичкам выдавали грубые ботинки и второсортные коньки, которые быстро ржавели. И вдруг мне выдали белый свитер и коньки - "спецзаказ"! На таких бегали настоящие спортсмены. Ботинки были из тонкой мягкой кожи без подкладки, плотно облегали ногу, а коньки..!!! Тонкие, блестящие, из нержавейки - прелесть! Видимо, тренер надеялся получить из меня настоящую спортсменку. Увы... Его и моим надеждам не суждено было сбыться.

В конечном итоге особых успехов в конькобежном спорте я не снискала. Спринтер из меня получился неважный, а на длинных дистанциях успехи были, но очень болела спина. Да я и сама рассудила, что это не мое. Спортсменки из меня не получилось...

Певицы, кстати, тоже. Но тут уже сказались финансовые проблемы. Родители не могли мне оплатить обучение музыке и вокалу, а без их поддержки из талантливой (без ложной скромности) девочки ничего путного не вышло.

Где-то с начала 50-х годов в стране объявили обязательное среднее образование, и обучение с восьмого по десятый классы тоже стало бесплатным. В институтах тоже отменили плату за учебу. Я доучилась уже бесплатно, а Юра заканчивал десятилетку еще за деньги.

В Политех у меня даже документы не взяли - плохое зрение. Я стала искать работу. Нашла место коллектора в геологической партии в одной проектной организации. Прошла недельную подготовку в другой аналогичной конторе, где была своя лаборатория. На начало трудовой деятельности молодой симпатичной коллекторше купили небольшой металлический чемоданчик со всеми необходимыми причиндалами для переносной химлаборатории. Оборудовали на работе местечко и я начала ездить с геологами по Челябинской области. Геологи вели изыскания под строительство инженерных коммуникаций, бурили грунт ручным буром и рыли шурфы глубиной в три метра. Я собирала с мест пробы грунта, а потом, уже дома, вела "камеральную обработку" результатов. Просеивала, взвешивала, промывала, определяла состав. Потом на основе полученных данных вычерчивала профиль будущих траншей. Работа мне нравилась, но платили очень уж мало. Через пару месяцев меня к себе переманили геодезисты рабочим третьего разряда. На новой работе понравилось даже больше, тем более, что заработок вырос сразу в четыре раза и я получала почти наравне с отцом. Наш главный геодезист агитировал меня поступать в Свердловский институт на геодезию и картографию (способная девочка!), но меня могли опять не принять из-за зрения, ведь у геодезиста зрение должно быть вообще стопроцентным! Поэтому я уволилась и поступила в монтажный техникум. Там у них в одной из групп оказался недобор и на мои глаза закрыли глаза.

Училась я средне. Все давалось нетрудно. Кроме электротехники. Нужно же было не только вполуха слушать, но и вдумчиво читать, осваивать, а у меня на всю эту, как мне казалось, "муру" времени всегда не хватало. Все свободные часы отнимала художественная самодеятельность, в которой я вполне себе блистала и пением и танцами.

Однажды, когда я получила на экзамене тройку, меня выручила моя артистическая деятельность. Я пошла к заместителю директора техникума и пожаловалась, что из-за этой несчастной тройки меня лишат стипендии. Зам уговорил преподавателя дать возможность ценной певице пересдать предмет. В итоге я получила четверку, стипендию и жизнь снова заиграла яркими гранями!

Когда я уже училась на последнем курсе, у меня серьезно заболела мама. Ей сделали операцию, пытаясь вырезать рак легких. Но там, вообще-то нечего было оставлять. Все легкие были уже поражены. Ее выписали и отправили умирать домой. Она, бедная, еще полгода мучилась. Совсем не вставала, ела очень мало. Но, когда не спала после укола, тихо разговаривала. Ей делали три укола морфия в день. Утром и вечером уколы делал папа, а днем приходила медсестра. Моей обязанностью кроме бытовых дел было сходить в больницу и поликлинику, где я получала рецепты на морфий.

В сентябре мне нужно было идти на производственную практику, а все работали и за мамой ухаживать было некому. Поэтому я взяла академический отпуск, но через девять дней мама умерла. И что мне делать целый год в академе? Я снова пошла в техникум, попросилась обратно, меня взяли. Но на эту несчастную практику мне пришлось теперь оформляться как на постоянную работу - обошла всех врачей, провела полное медицинское обследование. Со скрипом (опять зрение!) меня допустили к работе и преддипломной практике. Остальные наши студенты работали вообще без каких бы то ни было вмешательств врачей в их жизнь.

Я работала в бригаде слесарей, изготовлявших металлические формы для Т-образных балок. Работала - это громко сказано. в основном валяла дурака, но попутно сумела освоить разметку, резку, сварку и зачистку сварных швов. Сварка - это еще куда ни шло - вилки и щиток не тяжелые, а вот зачистка - это не для девичьих рук. В бригаде были ребята молодые, понятливые, что от меня толку чуть и лучше бы не мешалась под ногами. Так что, утром отмечалась на работе, а дальше по своим планам.

В это время на вечеринке в честь 7-го ноября я познакомилась со своим будущим мужем Володей. Он был душой компании, играл на аккордеоне, мы много танцевали, пели, смеялись и он ко мне прилепился накрепко, отвадив всех моих поклонников. Уже под Новый год устроили свадьбу.

Володины родители были выходцами из Уфы.

Отец Володи Борис Васильевич Кашканов и мать Елизавета Васильевна были из крестьян. После отмены крепостного права родители Бориса Васильевича остались в услужении у своего бывшего барина и стали называться "барскими", а предки Елизаветы стали крестьянствовать на своей земле. Где свела судьба Бориса и Елизавету неизвестно. Все их дети Валентина, Виктор и двойняшки Володя и Илья родились в Уфе. Борис Васильевич был столяром краснодеревщиком, а Елизавета до войны не работала, сидела с тремя детьми (Илья умер не дожив до года).

Во время войны Елизавета пошла работать на завод, а за детьми стала смотреть ее мама Анна Ефимовна Брязгина. Как-то получилось, что Анну Ефимовну все звали не иначе как Бабаня. Кроме Елизаветы у Бабани было еще два сына: Василий был красноармейцем и погиб где-то в Монголии, а Михаил прошел войну, получил ранение в ногу, долго лечился, но потом женился и остался жить в подмосковном Ступино, работая на авиакосмическом заводе. У него вырос сын Борис, но его к сожалению уже нет в живых. Остались две дочки-близняшки. Род Кашкановых в этой ветви прекратился.

Володина сестра Валентина была замужем за Алексеем Андреевичем Пузанковым. У них росла дочка Наташа - очаровательный ребенок! Валя работала копировщицей в проектном институте, а Алексей инженером по технике безопасности в строительном управлении. Жили они в одной комнате в коммунальной квартире на Киргородке. У Пузанковых была машина "Победа". Леша купил ее после службы в Китае. Он очень берег свою машину, никогда не ездил на ней зимой, да и на работу не ездил. Использовал только для дальних поездок за грибами, раками, да в дальние сельские магазины, где можно было купить "дефицит".

Брат Володи Виктор с семьей жил в соседнем подъезде в съемной комнате. Жена Виктора Тамара не нашла общего языка со свекровью и поэтому они ушли жить отдельно. Зато Виктор с сыночком Игорешей каждый день приходил к матери поужинать. Он работал машинистом экскаватора на стройках, а Тамара на конвейере на часовом заводе.

Володя в это время учился на строительном факультете на третьем курсе. Он уже немного послужил в армии и его комиссовали по здоровью. В армейском госпитале он перенес операцию на ушах. Ему долбили дырки позади ушей, чистили нагноения и после выписки отправили домой.

С первых дней знакомства он стал звать меня замуж. На какие доходы жить семье студентов? Он решил, что пойдет работать и переведется на заочное отделение. Вроде бы, куда спешить со свадьбой? Но Володя переживал, что кто-нибудь уведет такую бесценную невесту. В одно из воскресений в конце ноября мы с подружкой Любой Земляковой пошли к Володе в гости. Мы специально нагрянули неожиданно. Мне хотелось увидеть всю его семью в обычной обстановке. Володины родители еще не знали точно, кто из нас будущая невеста, но приняли нас радушно, накормили пельменями, напоили чаем. Борис Васильевич, мой будущий свекор, с утра был трезв и поэтому лоялен к невесткам. Мне понравились и родители, и бабушка Бабаня.

После разведки я убедилась, что люди они простые не богатые и меня не будут считать неровней своему сыну. На новый 1960 год мы сыграли свадьбу. Очень скромную. Гостей было немного. С моей стороны: отец, Юра со своей женой Катей, тетя Маня, Галина Богатенкова и Галина Хитрова с мужем Славой да подруга Луиза Коробовская с мужем Борисом Блохиным. Со стороны Володи гостей было чуть побольше, но все уместились за длинным столом в одной из комнат. Воспоминания об этом событии всегда вызывают у меня досаду и неловкость. Ведь я же была не совсем сирота, а все денежные траты полностью легли на плечи родителей Володи. Свадебное платье я сшила себе сама.

Стали жить. Я писала диплом, а Володя после зимней сессии перешел на заочное отделение и его Борис Васильевич устроил плотником в бригаду, а меня, после защиты диплома, наш сосед пристроил в ОКС Главка. Но там моя работа была временной, поэтому начальник ОКСа помог мне устроиться на работу в Нормативно-исследовательскую станцию. Сначала работа не понравилась, но потом я втянулась, поняла, что работая здесь, узнаю весь цикл строительного производства, изготовления стройматериалов и пр. и пр. Коллектив состоял из начальника Гроша Константина Андреевича, главного инженера Цветциха Августа Андреевича и восьми женщин. Хоть мы все и помещались в одной комнате, толчеи не было. Половина, а то и больше сотрудников постоянно были "на объектах". Проводили "фотографии рабочего дня" по нескольку дней, а потом приходили в контору и проводили "камералку". Когда я наконец поняла что к чему, я даже увлеклась этой работой! Мой труд оказался творческим, все время с разными людьми и процессами. Вся же предыдущая теоретическая подготовка в техникуме практически ничего не дала мне для этой профессии. Спасибо Цветциху, он скрупулёзно все объяснял, помогал и в результате вырастил из меня своего заместителя, когда сам стал начальником другой НИС.

Было в этой работе всего два существенных недостатка: удаленность объектов и холод. Даже в жаркий день в цехах или в строящихся зданиях было холодно. И еще одна пикантная особенность - проводить наблюдение за мужской бригадой - одно удовольствие! А вот за женской... Какого только мата не наслушаешься. Не в свой адрес, конечно, но все равно уши вяли. Работниц наверно зло брало, что какая-то девченка интеллигентного вида "следит" за их работой сидя или стоя, а они, бедные, вкалывают. Так вот, на тебе - слушай фольклор! Поэтому, если была возможность, я старалась избегать бригад малярок и штукатурок.

Когда я перешла к Цветциху в НИС, то там с этим проблем не было, так как эта НИС обслуживала не общестроительный трест, а специальный и сантехнический. Там женских бригад не было вовсе. Через год, когда Цветцих убедился, что я - девочка-трудоголик и кое-что соображаю, он повысил меня в должности. Я стала старшим инженером. Фактически его заместителем с окладом 149 рублей 50 копеек. Для того времени это был очень хороший оклад. Буханка хлеба стоила 18 копеек, а нормальный обед в столовой 50 копеек.

Вернусь немного назад.

Когда я еще работала в первой НИС и получала 80 рублей, через полгода трудовой деятельности почувствовала, что во мне кто-то завелся. Когда уже вся семья заметила, что я увеличилась в размерах, начали гадать, кто же родится? Начали придумывать имя для будущего мальчика. Я помалкивала и думала: придумывайте-фантазируйте, а у меня еще с детства для этого случая уже было приготовлено имя. В моем детстве по радио часто крутили передачу, в которой главный герой был Димка. Он так мне нравился, что уже тогда я решила, что как вырасту, рожу сына, то назову его не иначе как Димка. Володе это имя тоже понравилось. Мы так и не открыли свою тайну, а когда родился сын, назвали его Дмитрием и поставили всех перед свершившимся фактом.

О самом процессе родов в роддоме вспоминать не хочется. Это был концлагерь для мамочек. Отношение к роженицам было: - Нарожали тут!!! - А белье бы заскорузлое поменять? - Перебьетесь!!!

Наконец-то выписка! Было начало апреля и цветов было не достать, а тут весь роддом заговорил, что какой-то папочка пришел за женой с букетом цветов! Оказалось, что это мой Володя. Он обежал все оранжереи и в одной из них нашел цветущие герани и лилии в горшках. Там ему их срезали и составили очень даже красивый букет. Такое внимание было очень приятно! Но дома начались проблемы. Молока у меня не было. Ребенок все время голодный и плачет. Каких-то смесей для прикорма в продаже не было, пришлось Диму подкармливать обычным магазинным молоком. Естественно, возникли проблемы с животиком и постоянный крик и днем, и ночью. К четырем месяцам как-то все стабилизировалось, у меня закончились все официальные отпуска, и надо было выходить на работу, а ребенка отдавать в ясли.

Свекровь Елизавета Васильевна работала, ей нужен был стаж для пенсии. Мне уволиться - не на что жить. Ясли были прямо у нас во дворе, но сын был еще такой крохотуля, что было жалко до слез отдавать его чужим теткам. Тогда на семейном совете решили, что правнука понянчит бабушка Володи Бабаня. Ей в то время было уже семьдесят лет, но она была вполне здоровой женщиной, хотя и выглядела древней бабушкой. Вот так, до года она с ним и нянькалась, а потом видно сильно устала и уехала в подмосковное Ступино в гости к сыну. Мы наняли другую няньку. Она жила в соседнем подъезде, и каждое утро приходила к нам. Через некоторое время Володя по протекции своего отца получил комнату в коммуналке и, за Димой стала присматривать соседка баба Нюра.

Диме не было еще и двух лет, когда мой начальник решил отправить меня в Москву на курсы повышения квалификации для начальников и главных инженеров НИС. В нашей НИЛ (лаборатория, а не станция) в штатном расписании не было должности главного инженера, только старший. Поэтому меня и взяли на курсы.

В Москву я поехала на поезде в мягком вагоне (первый и последний раз в жизни).

Впечатления о Москве остались не очень благостные. Был январь, стояли довольно крепкие морозы, не погуляешь. Автобус-магазины-курсы-автобус-гостиница. Сначала я приехала к родственнику Сергею Богатенкову. Он жил в доме на Кутузовском проспекте, там жили работники партаппарата, а он был одним из них. Квартира у них была благоустроенная, но всего две комнаты. Мне поставили раскладушку и, хотя они мне ничего не говорили, я почувствовала, что стесняю хозяев и уехала жить в гостиницу.

В номере жили вчетвером. Четыре женщины. Все равные в социальном статусе, да и встречались мы редко. Надоесть друг другу не успели. Занятия у меня были с обеда, а из гостиницы я уезжала утром. Ходила в основном по Детскому Миру. Покупала детские вещи для Димы, апельсины, потом несла подарки на почту, отправляла очередную посылку в Челябинск и ехала на учебу.

Сергей в ЦК достал мне билеты в Большой театр, в цирк на Цветном бульваре, на концерт ансамбля песни и пляски Советской армии в зал Съездов Советов и в Оружейную палату. Впечатления незабываемые! Места в первых рядах. А вот само устройство Большого мне не понравилось. Я его сравнивала с Челябинским оперным и Большой проигрывал. Места были в ложе и, чтобы попасть в нее, нужно было подняться на второй этаж, пройти темным серым без какой либо отделки коридором, да еще и с гардеробом. Зрительный зал был более-менее приличным, но "Ах!" говорить не хотелось. Какое-то жалостливое чувство закрадывалось.

Цирк на Цветном тоже оставил жалкое впечатление. Зато я увидела на манеже Юрия Никулина.

А вот Дворец Съездов меня поразил своим великолепием! Не позолотой и лепниной, совсем нет! А обилием света и воздуха, просторными фойе, эскалаторами, широкими лестницами и туалетами без запаха. Все было очень удобно и функционально. Мне было там комфортно. Дворец был построен совсем недавно и его не успели загадить и позакрывать "лишние" помещения и двери.

Это была моя московская культурная программа.

В Мавзолей я ни за какие коврижки не пошла. Что там смотреть? А поклоняться мумии мне не хотелось. Поехала почти вся группа и, чтобы не шокировать всех отказом, я сказалась больной и уехала к подруге в Домодедово.

В одну из суббот съездила в Ступино. Познакомилась с дядей Михаилом, его женой и сыном Борисом. Сообщила Бабане, что купила билеты на поезд.

Сдала все экзамены на "пять", утерла нос начальникам, которые ковырялись с тройки на четверку. Получила удостоверение, и мы с Бабаней отправились домой.

Жаль, что моя поездка была зимой, да еще и очень морозной. Фактически, я Москвы-то и не видела. Центр Москвы был застроен еще старыми купеческими домами, вокруг площади Дзержинского из новостроек был только Детский Мир, а остальная округа была заставлена лавчонками, небольшими магазинами, столовками, забегаловками, смотреть не на что. Дорога на учебу занимала около часа. Окна в холодных автобусах все были заморожены, да и смотреть на городские дома было особенно не интересно. Мне природу подавай, в основном равнинную, горы меня давят, доказывая мне, какая я мелкая букашка.

Вот наконец мы и дома у бабы Лизы. Дима был рад, но как после недолгой двухдневной разлуки. Он, наверно, и не заметил, что мамы долго не было, так как был окружен бабушкиной любовью и заботой. Посидев у меня на коленях, получив порцию нежности, перебрался на колени к бабе Лизе - там мягче. Почти ничего внятно Дима не говорил, но как-то мы его понимали и решали насущные проблемы.

Вот словарь некоторых слов с переводом:
- бамба - лампа
- маяй - трамвай
- матка - маленькая
- минитка - витаминка
- босая - большая

А незадолго до этого, когда Диме было всего полтора года, мы с Володей получили трудовой отпуск. Родители нас отправили в Уфу навестить родню. Хватило ума мотаться из дома в дом с маленьким дитем! Где-то неделю мы проездили и вернулись. Сразу по возвращении из Уфы нас сагитировали съездить в Касли - там тоже родня. В Каслях мы выдержали четыре дня и осталась еще половина отпуска. Погода прекрасная! Июль. Соседи позвали на озеро Увильды. Там мы пробыли дней десять и остались довольны. Никого не стеснили, готовили еду сами, за свои кровные, купались и загорали всласть. Единственным недостатком того отдыха были ненасытные комары, от которых в основном страдали мы с Димой. Но однажды в лесу нам встретился какой-то мужчина. Увидел искусанного ребенка, намазал его "Рипудином" и подсказал где купить средство. Мы были спасены!

Озеро Увильды - прекрасное место! Там рядом был санаторий. Что именно там лечили не знаю, но постояльцы-пациенты ходили к озеру пить радоновую воду. Из кое-как обустроенного радонового источника текла ледяная вода, мы все ее пили, но горло ни разу не заболело. Был небольшой песчаный "дикий" пляж, а вокруг него такой же "дикий" лес. В этом лесу люди жили в палатках. Погода в июле выдалась жаркая. Цвела липа и в воздухе стоял умопомрачительный аромат. Купаться в Увильдах могут только самые закаленные - вода там холодная даже на вершине лета. Но зато чистейшая, даже у самого берега.

Впечатления от отдыха остались самые прекрасные!

На следующий год мы снова туда поехали. Помятуя прошлогодний опыт зависимости от местного магазинчика, набрали с собой продуктов и снова замечательно отдохнули!

Когда Диме стало три года, мы его определили в детский сад, где работала баба Лиза. Чтобы убедить заведующую принять ребенка, Володя отправил своих малярок побелить и покрасить какие-то помещения в детском саду. Он в то время работал мастером в стройуправлении и учился на последнем курсе института, писал диплом и чертил несметное количество чертежей. Я была хорошим чертежником и активно помогала мужу. Цветцих даже отпускал меня для этого с работы - сочувствовал.

Когда Володя защитился на четверку, что у них было большим достижением, его назначили прорабом и дополнительно предложили преподавать в техникуме.

Работая вдвоем на трех работах, мы подкопили деньжат и очередной отпуск решили провести на Черном море. Хотели взять с собой Диму, но Пузанковы, уже побывавшие там, настояли, чтобы мы поехали одни и насладились свободой. Мы послушались старших товарищей и поехали без сына.

Вначале было более-менее неплохо - ездили на экскурсии, гуляли, купались, загорали, а через неделю напала какая-то тоска. Там столько детей! А мы как дураки одни. И зачем нам эта свобода? Сдали билеты на самолет и поехали поездом в город Хмельницкий, где служил мой брат Юра. По дороге через Киев успели мельком посмотреть столицу Украины. Красивый город! Побыли у Юры три дня. Они с Катей жили на квартире в военном городке. В первый день, естественно, выпивка и песни. Весь городок слушал наш концерт до трех часов ночи. До сих пор мы с Юрой с удовольствием вспоминаем это событие. У Юры был один день свободный от дежурства, сходили в ресторан, зашли на рынок, купили ведро вишни. В Челябинске такой еще не было. Возвращаясь с очередного дежурства Юра ненадолго остановился в лесу и быстренько набрал ведро отборных белых грибов. Там запретная зона и местные за грибами не ходят, поэтому грибов видимо-невидимо! Ведро грибов замариновали и тут же съели под разбавленный спирт.

Ну, а по прошествии трех дней, отправились обратно.

Пока добирались поездом до Киева, а оттуда самолетом до Челябинска наша вишня запахла брагой, но все равно ее сварили, угостили соседку. Получилось очень вкусно.

После путешествия пообещали себе, что больше без сына никуда не поедем.

Была уже середина 60-х. Жизнь стала сытая, в магазинах даже мясо стало появляться, заработки были вполне достойные. Но в экономике страны происходили какие-то странные вещи.

Года три-четыре после войны с продуктами, да и с промтоварами была напряженка. Потом вдруг все появилось. Я училась в шестом-седьмом классе, когда я покупала в магазине на обед полкило свежего мяса безо всякой очереди да еще и ковыряясь вилкой в кусках. Всякие молочные продукты, колбасы, сыры, красные-черные икры на развес и в баночках, крабы, рыба, птица... - короче говоря, все продукты, которые были в книге о вкусной и здоровой пище, были и на прилавках. Зелень, ягоды, овощи, грибы, фрукты в изобилии на рынке. Универмаг ломился от товаров.

Это изобилие продолжалось до начала 60-х годов. Потом все стало хуже и хуже. Дело снова дошло до карточек. Не в прямом смысле, но хлеб и крупы свободно не продавали, а только по спискам и по норме. Я в магазин сдала несколько мешочков с вышитыми надписями "Кашкановы - 3 чел" и нам ежедневно к дому на тележке привозили буханку серого хлеба, буханку белого и какой-нибудь крупы в мешочках. Кроме того на ребенка полагалось еще и килограмм манки. Съесть такое количество было проблематично. У нас скопились запасы сухарей и круп, заводились жучки. Большая часть шла на выброс. Дурость какая-то! Через полгода эта эпопея с мешочками закончилось и все снова вернулось в магазин.

Мы прожили в коммуналке год, когда мне пришла в голову идея в своем тресте встать в очередь на квартиру. Я тогда работала в нормативно-исследовательской лаборатории при тресте "Южуралсантехмонтаж" и обслуживала наша НИЛ еще и "Южуралспецмонтаж". Мой шеф души во мне не чаял, отказать не мог и договорился в обоих трестах, чтобы сотрудникам НИЛ тоже выделяли квартиры и осенью 1965 года нам выделили двухкомнатную квартирку. Была в ней одна довольно просторная комната в шестнадцать метров, одна крошечная, где-то в семь-восемь, крошечная кухонька, ванночка, туалетик, корридорчик, встроенные шкафчики, но... это была наша ОТДЕЛЬНАЯ квартира. Мы в ней прожили зиму. Она оказалась теплая и уютная и нам очень нравилась.

Тут грянуло землетрясение в Ташкенте, и дед Борис в составе комсомольско-молодежной бригады уехал на восстановление. За ним подалась баба Лиза, опасавшаяся осталять мужа без присмотра - "Сопьется ведь..." Потом поехали туда же в командировку Володя с сестрой Валентиной и взяли с собой Диму погреться на солнышке. Старшим Кашкановым очень понравилось в Ташкенте, и они начали уговаривать своих детей переехать туда же. Короче говоря, мы с Володей полетели в отпуск в Ташкент, посмотрели город, окрестности, съездили в Самарканд. В Ангрене Володя получил официальное письмо с просьбой о переводе его на работу в трест "Узбекшахтострой".

По возвращении в Челябинск мы быстро собрались, и уже в июне Володя улетел в Ангрен на работу, а в июле я, собрав контейнер с вещами, последовала за мужем на новое место. Всего через неделю по прибытии в Ангрен нам дали достаточно просторную трехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме.

Так началась наша жизнь в Узбекистане.

Володя стал работать заместителем начальника технического отдела треста "Узбекшахтострой", а меня пристроил в УПТК, но я так и не поняла, для чего существовала эта организация. Как будто, просто надо было занять некоторое количество женщин и платить им по сто двадцать рублей в месяц вместо пособия по безработице. Одним словом не работа - тоска! Дима в садик пока не ходил, жил в Ташкенте у деда с бабушкой, а мы с Володей обустраивали быт.

Пришел контейнер, подкупили мебели, обставились. Жизнь снова стала прекрасной!

Вскоре шумно отметили День строителя, а под вечер нас еще с одним корейцем пригласили и привезли в какой-то близлежащий кишлак на "свадьбу". На самом деле это был той - праздновали обрезание одного из сыновей хозяина, но партия тогда такие вещи не одобряла, поэтому узбеки камуфлировали той под свадьбу.

Народу тьма! Стол буквой П и айваны для аксакалов и дорогих гостей. Нас пригласили на один из айванов, а я в мини и на высоченных каблуках. Как туда залезть и усесться? Засопротивлялась, конечно, и нас посадили в вершине буквы П, спрятав меня за большой букет. За всем огромным столом из женщин была только я одна все остальные "дамы" сидели за другим столом за дувалом.

Сидят гости, едят, пьют водку из чайников, слушают и смотрят приезжих артистов, сами постепенно соловеют, о чем-то говорят - вот и все веселье. Просидели там несколько часов. Мои мужчины куда-то бегали облегчиться, а я чуть не лопнула. Наконец нашли машину и отвезли нас домой. Уфффф!

Ближе к осени Диму устроили в детсад, а мы с Володей по очереди съездили на уборку хлопка. Работа тяжелая, но куда легче уборки картошки. Я особо не надсажалась.

Но однажды, умываясь в арыке (в арыках раньше текла вполне водопроводная вода), я случайно наступила на собственные очки, а сделать новые в то время было большой проблемой. За мной приехал Володя и отвез меня домой.

Этот период жизни до сих пор вызыает у меня щемящее чувство. Я в первый и последний раз серьезно влюбилась. Но... У меня был ребенок, у него трое детей. Кроме прочего, он был главным механиком и секретарем партячейки. Короче говоря, нас вынудили расстаться. Тяжело об этом писать.

Это был незабываемый 1967 год. Я перешла на работу на завод ЖБИ в производственный отдел. Стала куратором деревообделочного цеха и снова оказалась в своей стихии. Пожалуй, больше у меня и не было такой интересной работы.