Пунктиром на зеркале

Многие зимой ждут весны, но не замечают ее наступления. Но даже в Москве этих признаков много. Они попадаются в скверах у метро, их можно уловить в запахе влажных сосновых перил собственного балкона. Хотя для нас символ весны — 1 мая в календаре.

Уже много лет на майские праздники мы сплавляемся по рекам Центральной России. Компания человек из 8–15, не больше. Как мы ждем этой встречи! Ждем новых впечатлений, рассказов. Пылающие конусы костров, низкие крики на реке: «Табань, табань!» — затем хруст ломающегося шафранового камыша и нежная, мягкая мужская брань… Еще за несколько недель появляется волнение.

Наконец машина загружена. Одеяло навязчиво и темпераментно, подушка неудобна и капризна. Как крошки в постели, не дают покоя мысли: «Всё... Ничего не забыл? Да, главное весла... Всё в машине?!.»

Глаза сомкнуты, но где, Морфей, твои объятья и где другой твой сын, Гипнос? Расстояние от кровати до будильника сокращается пропорционально громкости его тиканья. Нет! Не уснуть от возбуждения. Пора! В путь!

Где-то в небе еще мигают звезды. Влажный ветерок из палисадника, как кот, пробирается в открытую дверь сухого подъезда. Голые деревья медленно колышутся, слабо шумят. Звуки застывают в предрассветных сумерках. Во всем доме ни единого огня, кругом ни единой живой души. Голоса разносятся по двору. Что-то печальное есть во всем этом.

Ровный баритон двигателя. Несколько часов пути на северо-северо-запад. Там, далеко, кто-то раздувает потемневшие за ночь угли. Край горизонта заалел! Небо отделяется от земли, с трудом размыкая ресницы рассвета. Затем облака приобретают очертания, формы. Пока еще черные, жирные поля втягивают в себя утро, не отдают нарезанных, длинных теней. Перемолотый вентилятором воздух в салоне даже через фильтры наполняется запахом влажной земли.

По краям дороги в грязных лужах темноты спят гигантские монстры — фуры и лафеты. На их спины опрокинуты прямоугольные дома прицепов, отражающие катафотами свет. Из чрева густо валит плотный сизый дым соляры, переливаясь химическими цветами в лучах наших фар.

Триста километров в пути. Первая остановка по маршруту — у моста. Выбираем место сплава.

Машины стоят в колонне наверху. Женщины ждут снаружи и громко переговариваются. Их шутки и звонкий смех катятся до ледяной воды и стихают в камышах. Мужчины делают вид, что не разбирают иронии в свой адрес. Они заняты важным делом, и легкомыслие жен обычно для этого времени года. Милые наши товарки, вечные наши спутницы, если бы вы знали, как мы сожалеем о том, что не можем отдать жизни за ваши восторги и восхищения! Урбанизация и прогресс стерилизовали условия для мужества и героизма. Всё больше людей верят в процесс рурализации, а мы — только на майские праздники.

Кругом проявления удивительной любви и терпимости матери-природы к своим чадам: бутылки, банки, полиэтилен, стекло — в реке, на берегу, в лесах, в чащах, на полянах…

Линия берега: полого, мелко. С первого взгляда ясно, что собранные и груженые лодки не протащить по мелководью к большой воде. Все согласны, хотя один из нас остается на берегу. Шагая по кромке, останавливается: ноги на ширине плеч, видна задумчивость. Он мудр и опытен, но скромен и выдержан. Он знает, что лучшее — враг хорошего, и уверен: что впереди — не знает никто.

«Чем не понравилось им это место? — думает он. — Ну протащили бы метров десять — не труд».
— Поехали, старик! Кончай, впереди еще мост, деревня, — призывает к его здравому смыслу большинство, — там найдем лучше берег, там найдем всё, что нам надо. Не оскверняй чистого порыва! — говорят, перебивая друг друга, и, не ожидая ответа, запрыгивают в машины.

День по-весеннему прекрасен! Утреннее солнце припекает без ветра, нескромно улыбается, словно вдова, встретившая солдатика. Румяное лицо и взгляд обещают ему всё, что он так часто видел в своих снах.

Колонна змеей движется вперед по разбитой гравийной дороге, объезжая провалы и колдобины. Дистанция между автомобилями минимальна. Головная машина петляет, управляя своим длинным телом, хвост повторяет кривую. Всем не терпится собрать лодки. Никак не дождаться, когда форштевень нежно раздвинет влажную плоть реки.

Деревня по правую сторону дороги. Прекрасный съезд к самому берегу. Площадка с зеленеющей травой. Чистый песок виден сквозь воду. Выбрали место.

Вот уже все суетятся у воды. Женщины перебирают гермомешки. Слышны короткие реплики, вопросы и ответы, вроде не связанные друг с другом. Удивительно, но мы всё понимаем.
Диалог двух близких людей:
— Где это?
— Что «это»?
— Вот ведь они!
— Я их сразу положила вниз…
— Да зачем?!
— Слушай, отстань, а!

Со стороны мы, городские, кажемся жителям деревни дикарями. Как можно разобрать, понять это? Хотя речь идет о пассатижах.

Я не торопясь достаю из упаковочного рюкзака такелаж. Раскладываю всё по сторонам, чтоб удобней было собирать и не суетиться. Перекладываю, затем расправляю мягкую оболочку лодки. Как опытный портной, в нескольких местах нахожу складки, разглаживаю. Стараюсь, чтоб ни одна морщинка не ускользнула. Поднимаю сапоги выше колен. Молодая травка еще редка, кончики ее остры, словно заточены, растут ровно вверх.

Весенняя земля упруга под ногами, дерном качается под тобой. Запах сельдерея смешивается с синтетическим запахом лодки. Рождает ощущение счастья — как новый велосипед в детстве. Подаренный зимой и дождавшийся своего хозяина летом, он кружит голову запахом искусственной кожи, технической смазки и своим высоким седлом.

Мне доставляет удовольствие не спеша соединять стрингеры с носовым штевнем. Резкие щелчки бобышек рапортуют о точности и плотности соединения. Грачи повторяют металлические звуки. Птицы доверяют весеннему солнцу.

Товарищи, переломившись, стоя на коленях, с большими усилиями соединяют рамки кильсона на дне лодки. На душе уютно, светло и радостно!

Наконец все шесть байдарок загружены и стоят на воде. Ватерлинии доходят почти до бортов. Экстерьер каждой из них по-своему прекрасен. У одной капризный вздернутый нос, у второй — мягкие линии талии, третья напоминает ирландского сеттера, почуявшего дичь, следующая — словно чайка на волнорезе, последняя — почтенная женщина без торопливости и суеты, знающая коварство перекатов.

Вот первая байдарка кормой неуклюже, туго пятится назад, намутив воду под собой. Оттягивается медленно к тальвегу и, как только киль отрывается от дна, становится легкой, как птица, вырвавшаяся в небо. Загребной сильным взмахом опускает лопасть весла глубоко под правый борт, шумно рвется стеклянное полотно воды. Форштевень вздрогнул. Затем вверх, всей грудью поднимается вперед нос, освобождая лодке путь. И река покорно уступает.

Последняя байдарка еще долго не отчаливала. Стали еле слышны звуки: негромко переговариваются вдалеке между собой. Наши голоса утягивало вниз, и там, в чаще, среди деревьев, ложились произнесенные слова на влажную землю, как зерна, которые дадут каждое свой плод, в свое время.
Все затихают… Слышны только шлепки по воде и журчание. От красоты перехватывает дух. Тишина...

Если не отрываясь смотреть за борт, кажется, что плывешь по небу между облаков. Иногда касаясь, иногда пронзая их. Верится, что можно не сходить на землю никогда, вечно наблюдать за сплавом — спокойным движением байдарок, пунктиром растянувшихся по зеркалу величественной реки.

Кажется, что впереди вход в эту красоту стерегут безобразные и одновременно изящные высоковольтные опоры. Словно застывшие в напряжении могучие боги-амперы, которых наказал Бог Отец за открытую людям тайну молний. Их скованные болтами ноги упираются в железобетонные быки. Невыносимая усталость и страдания заставили присесть, подогнуть колени. Вскинутые в небо руки, как в молитве о пощаде, гудят от напряжения, передавая боль вибрации земле. Рвутся из побелевших ладоней-изоляторов, стараются разогнуться в локтях сотни километров и сотни тонн протянутых линий электропередач.
В наказание удар огненным бичом, если дрогнет, не выдержит кто-либо. Из последних сил они удерживают провисшую сталь над нашими головами. Так и хочется поддержать их, утешить: «Скоро, совсем скоро закончатся ваши мучения. Еще лет сто, двести — а что для вас сто лет в измерениях вечности? — и будут по воздуху, в голубом эфире передавать открытую вами тайну молний. Еще каких-то сто-двести лет, и будете вы свободны».

Вот за лукой извилина — длинный, пологий изгиб русла, а затем река сосредотачивается, становится плотней, течение уже быстрее. Нам еще редко кланяются в борта могучие березы, опрокинутые с берега. А ниже уже ветки хлещут по лицу и деревья нависают над самой рекой. Приходится припадать вперед, к фартукам байдарок, как к холкам верных коней.

Дальше вниз — темнее, холоднее. Правый берег берет всё выше, сосны шире и длиннее: кажется, они острыми верхушками протыкают, насаживают облака. Деревья темные, их стволы наливаются весенней влагой. Затем река сужается, веслом надо работать быстро, не зевать — развернет. Все напряжены. Вот на стрежень вышла первая байдарка, за ней вторая, третья — благополучно. Готовимся к перекатам, оглядываемся, и вдруг за коленом — освещенная пойма, деревья исчезают.
Светло! Радостно!

Как в сказке, из темного лесного тоннеля выносит она нас в палевую широкую долину, где уныло качается от ветра камыш. В складках местности не разобрать русла. Речка вьется неприхотливо, ползет змеей, затем исчезает, кажется навсегда, и вновь появляется ленточкой впереди. Не верится, что это та самая река: покладиста, услужлива, смиренна.

Снова перекрикиваются, шутят, проверяют голоса. Ход замедлился, весла всё реже отражают солнечных зайчиков. Далеко, раскатисто слышно: «Э-ге-ге-е-е!»
Удивительно ровно, будто по линейке, идут по опушке телеграфные столбы. Ржавая проволока на них — как струны рояля, на котором давно никто не играл. А редкие синицы на проводах — выцветшие ноты на голубом листе неба.

День заканчивается. На западе между плотных крон пробивается, ослепительно сверкая, золотистый свет уходящего солнца. Все счастливы. Уставшие. Скоро стоянка. Отдых, ужин, сон. Заходящее солнце! Сумерки делают цвета темнее, насыщеннее, ярче.

Уже поздно вечером все расселись у огня, в кружках горячий глинтвейн. Жар костра и усталости отражается в глазах.

Вверху, над головами, в черной глубине мерцают серебряные шляпки гвоздиков, которые держат тонкую и хрупкую панель ночного небосвода. Все угомонились, не отрываясь смотрят на алые сполохи в дровах. Как будто рядом, завыла, затем заохала ночная птица за рекой. Рыба громко ударила по воде. Переглянулись... Что-то необычное было в этой ночи.

 Пламя внезапно озарило лица. Стало казаться, что это уже было когда-то или произойдет непременно: костер, эта поляна, лица друзей, пламя, темная река, яркое ночное небо. Солнце будет садиться на запад, и вспыхнет, загорится река, прежде чем исчезнет день в ночном небе. Глубокая вода станет таинственно темной, сырой запах сумерек смешается с теплым запахом стволов. Душа устремится вверх и растает в легком тумане у ледяного родника. Вернется память веков. Затоскует сердце по свободе. Насыщенный воздух наполнит рот вкусом, а память не сможет найти источника этого вкуса.

На опушке деревья молча хлещут по лицу друг друга — борются за выживание в тяжелых условиях короткого лета. Их пощечины долгие, растянуты на десятилетия. И нет ненависти в этой борьбе, нет злого и доброго у природы, как нет у маятника ни конца, ни начала, нет плохого и нет худого — есть жизнь.

Хочется верить, что так будет... Придут и разведут после нас костер байдарочники. Улыбнется кто-то уголком губ, увидев рогатинку, повесит котелок. Станет у них тепло на душе, когда потянутся за ровно напиленными дровами для костра. Обомлеют от соломенной луны, что будет касаться частокола макушек. Снова и снова туристы поблагодарят нас молча и улыбнутся в бороды. И опять все замрут, а ночная кукушка, как сто лет назад, не откроет тайны.

Обязательно в темноте за спиной хрустнет ветка. Дрогнет и обернется мужчина, сидящий у самой границы света и мрака. Смахнет сухие сосновые иголки, качнет головой и с улыбкой спустится к реке...

И они оставят за собой чистоту. И на следующей стоянке встретит их порядок. И так будет всегда...

Потянуло сыростью, пресным, холодным снегом из тьмы тяжелых елей. Шарахнулись ярко огоньки костра в сторону реки. Я отряхнулся и пошел к палатке. Невольно остановился, когда увидел перевернутые байдарки у самой воды. Они прижимались плотно друг к другу, несколько лодочек своими серо-розовыми брюшками смотрели беззащитно вверх. Мерцающие звезды и легкие байдарки впервые с удивлением разглядывали друг друга. Так распорядилась жизнь, что видеться им не суждено: одним видно только дно реки и изумрудную воду, другим — зеркальную гладь и седую волну.

Первые лучи солнца играли в драгоценных камнях росы, отражаясь сердоликом, бирюзой, опалом, топазом, агатом. А потом почва стала нагреваться, и драгоценные камни стали с дымкой испаряться. Всё оживало, всё было другим — не как вчера, а чище, ярче, новее. Весна, весна, весна!
Развели костер. Пламя-альбинос блекло под восходящим всё выше и выше солнцем. Магия! Не было видно огня, только лучи света. И утром не заканчивалась чудесная ночь! Кто сможет противопоставить себя первоисточнику жизни?

Река стала светлей, исчезла тяжесть воды, раздался ее призыв: «Вперед, вперед, я покажу вам еще много удивительного! Чудеса вокруг вас — не ждите темноты, слушайте ваши души. Вы оставили свою природу, забыли, чьи вы дети. Вперед, вперед!»

В ответ, как метроном, стучала ложка по металлу котелка. Слышались из палаток ленивые голоса:
— Завтрак готов?
— А что на завтрак?
Из другой палатки:
— А сколько сегодня мы должны пройти?
— Я буду кофе-е-ю.

Встряхивается нейлоновая, невесомая палатка. Фонтан драгоценных камней на солнце — роса. Просушивать нет смысла, следующая стоянка через несколько часов. Всё укладывается равномерно, главное — не нарушить баланс. Тяжелые гермомешки — в корму, продукты и легкие вещи — в нос, вино — поближе, повыше, как можно доступнее.

Как охотничьи собаки, байдарки ждут течения, движения, оттягивая нос от берега, пытаются сорваться с привязи. Порой в шуме воды даже кажется, что они поскуливают.

Первая лодка не торопясь пятится кормой — пошла. Уже не задирает нос, а идет как по следу, ровно вперед по ватерлинии. Последние, как всегда, запихивают всё в закрома лодки, запрыгивают сверху на мешки, зачерпывают сапогом воду; весло срывается с фартука, левый борт подныривает в воду… Удержались. Весло в руках, радостный смех.
Медленно друг за другом караваном идут лодки. Все вертят головами, смотрят, молчат, удивляются. Снова всё поменялось местами: за бортом небо, над головой река. Хорошо, спокойно на душе. Ход лодки оставляет за собой ровные завитки по сторонам, как пряди на висках младенца. Русло мягко выгибается, изредка появляется осерёдок, на который вынесло тяжелый топляк. Поползень заглядывает в сырые дыры бревна, скачет, подергивает хвостом.

Кто-то впереди не сдерживается, и несется крик от переполненности жизнью: «О-го-го-го-го-о!»
Согласная «г» касается воды, соскальзывает, как голыш, отскакивает, снова касается, и так много раз; и всё тише и тише скользит крик счастья до самого устья.

Там, наверху, загудел лес, как будто на бешеной скорости шел тяжелый товарный состав, — это на террасе потянул сильный ветер. Послушно макушки елей как в танце пригибают кроны к плечу. А здесь, на воде, нет даже ряби — полный штиль.

Голос реки переливается, изменяется от характера течения, потока. У песчаной косы тянет тенорком. У крутых кряжей — баритоном. Стекающие по лесистым склонам быстрые ручьи — как девичьи сопрано. А вот баса в этих местах нет. Он только у горных рек, которые несутся сломя голову, ничего не щадя на своем пути.

Прошел час, может больше, стали подгребать друг к другу. Парами прижимаются байдарки, превращаясь в импровизированные катамараны. Сбиваются по интересам, по разливу: красное, токайское, каберне-совиньон. От вина веселится сердце. Острей проявляются чувства. Выразительней слова. Больше утверждений и восклицаний.

Случайно опрокидывается наполненный стакан. На миг показалось, что в царстве речного бога кто-то опрометчиво выпустил из рук алый цветок. Он всплыл под бортом. На поверхности вспыхнул рубиновым огнем на миг, и река, пряча неведомый бутон, быстро превратила его в растянутое, бесформенное пятно и понесла прочь по течению.

Лодки медленно несут нас к середине. Никто не правит. Кругом красота и покой. Дичь будто не видит и не слышит никого, не пугается. Соперничая, ухаживают за уткой по два-три самца близко к камышам и заводям. Так увлекаются, что можно веслом сбить усердного селезня. Цапли, как палки, торчат в тени среди зарослей камыша.

Стали вспоминать прошлогодний поход. Как выпал снег в тот день. Какая красивая получилась снежная баба. Сетовали, что не созванивались весь год, а ведь было столько интересного. Обещали друг другу в этом году непременно созвониться через неделю после возвращения.

Мне становится грустно. Утром мы с женой у населенного пункта должны сойти с маршрута, чтобы вернуться в город. Обстоятельства!

Встали на обед. Высокий коренной берег мыса реки. Сухой вековой хвойный лес. Жаркий костер. Низкие кусты повязаны разноцветными косынками — все стараются просушить за короткую стоянку рукава замоченных курток и свитеров. Громко переговариваются женщины. Готовится обед. Вода из реки, пахнущая еще снегом и осенним листом, и необыкновенный вкус чая. Это запоминается навсегда.

Резкие звуки ложек, мисок заставляют птиц громче петь. Всё готово!
Расселись кругом. Взялись за руки. Произнесли импровизированную молитву, придуманную кем-то: «То да сё, спасибо за всё. Аминь». Громкий смех. Выпили, и опять стало очень хорошо!
Какие красивые лица! Какие красивые люди! Весна, весна, весна!

После обеда идти трудней всего. Уже вечереет. Высокие стоянки заняты. С завистью слушаем с берегов крики, глухие удары по мячу, смех, пение…

Как удивительно каждое место стоянки! Запоминается и пахнет по-разному: костровищем, сеном, талой водой, сухостью сосновой коры, пылью дороги, навозом, тиной, осокой и холодным родником.

Многие устали, молчат. Не слышно даже шлепков по воде. Для одного дня прошли много. Встали у крутого левого берега. Несколько человек, как будто с тяжелыми рюкзаками, поднимались вверх медленно, зарываясь сапогами в речной песок. Искали место для лагеря. Уже не важна была красота, спуск к воде, волейбольная площадка, важным стало другое — дрова, ровное место для палаток, костер.

Я причалил к пологому правому берегу, надеясь на удачу. Испуганно фыркнула лошадь наверху. Как подавилась боталом — послышался звук металла в ее зубах. С трудом перекинул затекшие ноги на землю, поднялся на холм. Стадо коров неуклюжей рысцой бежало в деревню навстречу упавшему за горизонт солнцу. Щелчки кнута подгоняли отстающих.

С другого берега окрикнули. Я обернулся и ответил, что рядом деревня — не встать, идем дальше. После деревни стал спускаться туман. В некоторых местах плотный, как дым сгорающих осенью листьев.

Запахло сыростью погреба от берегов. Стали видны лишь очертания... За поворотом туман порозовел, солнце низко-низко и вспыхивает красным вода. Байдарки режут воду, как расплавленную медь, и через миг деревья прячут огненный диск. Чернеет река, из леса выдувает леденящий воздух на темную гладь.

Когда наступила уже темнота ночи, стали видны звезды. Можно разобрать, насколько они веселы: отражаются на волне под носом, бьются друг о друга, звонко, как бокалы, звякают и даже подмигивают. Над головой кто-то разлил молоко, и оно растекается по столу.

Повезло через несколько часов. Стоянка. Все быстро поели и сразу легли спать. Воздух в палатке влажный и холодный. Спальники пахнут сырой постелью вагонов. Уже во сне напугал глухой звук: не то шишка сорвалась с высоты, не то корень под дерном лопнул. Затем кто-то вздохнул протяжно, тяжко. В метре от палатки звонко надломилась сухая ветка. Жена стала прижиматься всем телом ко мне, как теленок к матери.

Ветер несколько раз пытался влезть в палатку, дергал, проверял оттяжки и капроновый шнур. Потянул, затем навалился. Потом как налетит со всех сторон, закружит, как струны, дергает стропы. Замер и... несколько еловых шишек бухает по батуту нейлонового купола. Немного отступил, а потом совсем затих.

Утро! Сороки невысоко сидели на дереве, рассматривали наши сборы. Потеряв интерес, улетели. Перелетели с березы на елку, с елки на березу, подныривая на лету. Ночью прошел легкий дождь. Парочка поползней, свившая гнездо поблизости, оживленно порхала с ветки на куст. На каплях дождя, повисших на ветках, показалось солнце, но потом, будто опомнившись, задвинуло занавеску облаков. Стало пасмурно. А потом — дым костра был голубым и прозрачным, раздражал слизистую. Запах мокрого дерна и влажных дров проникал в наши свитера.

Байдарки стали намного легче, позволяли себе озорничать. Заигрывали с течением у берега, пытались зайти в старицу, разворачивались в протоке, налетали на стрелку.
Неожиданно послышалось пение. Мелодично звучало сопрано. Подключился еще кто-то, два женских голоса запели уверенней, гуще. Песня растекалась по реке.

Первые лодки замедлили ход, последние зашлепали веслами, как пароход лопастями, вверх по течению. Почувствовалась гармония мира. Как в капле воды отражается весь океан, так в песне передается всё прожитое людьми.

Все причалили к берегу у моста — провожать нас. Вверху на противоположной стороне виднелась луковичка храма. Как венецианские купцы, мы лениво выходили из гондолы. Переваливаясь с ноги на ногу. Немного приседая, чтобы размять конечности, с наслаждением ощущая твердую землю.

Удивительной красоты арочный мост стоял перед нами поперек реки, перекинутый на один берег. Красно-бурый кирпич придавал ему средневековую монументальность. Бросались в глаза симметрия, пропорции. Одно крыло моста было разрушено, очевидно, в целях безопасности. Из кладки торчали ветки молодняка. Вероятно, мост выстроили ниже по течению. Не помню кто когда-то сказал: «Люди так одиноки, потому что чаще строят стены, а не мосты».

Стали прощаться. Все давали друг другу обещания, что через неделю созвонимся и теперь будем встречаться чаще. Приезжать в гости. Обнимались, целовались. Уже вполоборота кричали нам, что вечером у костра будут поднимать алюминиевые кружки с вином, громко чокаться, выпивать и петь.

Мы с женой размахивали руками, провожая генуэзских моряков, пока они не исчезли за излучиной. Собрали байдарку и к вечеру благополучно добрались домой.

…Созвонились и списались мы, когда появились неуловимые запахи весны. И встретились впервые только через год, чтобы обсудить преимущества и недостатки будущего маршрута.

Москва, 2010 год