Красно-белые скатерти

- Привет
- Привет, ну наконец-то.
- Прости, задержался, долго ждешь?
- Иногда кажется, что моя смерть придет быстрее, чем ты. Шучу, все нормально.
- Тебя не поймешь. Ладно, рассказывай, как дела? Чем занимаешься последнее время?
- Да что тут рассказывать то… Пью, трахаюсь, читаю, смотрю кино. Чем еще может заниматься среднестатистический молодой человек в этих несчастных двухтысячных?..
- Ха, неплохое начало...
- Если бы это было только начало. Вроде идет всего третий десяток, а такое ощущение, что уже пол жизни никчемно потрачено не понятно на что.
- Ты непробиваемый пессимист.
- Не более, чем твоя бабуля, на склоне лет вынужденная наблюдать перед собой воплощение всех пороков, от которых старалась отгородить своего внука. Ты знаешь, что истинным пессимистом можно стать только осознав, что твоя миссия с треском провалилась, и теперь у тебя нет иного выбора, как только пожинать плоды своих ошибок, порой даже не понимая, где именно совершил ошибку и в чем собственно она заключалась.
- Наши разговоры хоть когда-нибудь будут похожи на нормальные?
- Мы не похожи на людей, которые когда-нибудь станут нормальными, или собираются ими стать. Так что вряд ли.
- К бабуле моей еще придрался. Оставь ее впокое.
- Прости, ничего такого. Всегда любил ее пирожки с капустой, готов всю жизнь питаться только ими.
- Тебе бы лишь пожрать, да языком потрепать.
- Ой, кто бы говорил. Пару месяцев назад помнится ты ни с того, ни с сего начал изливать душу какой-то девице за барной стойкой, да еще и о феминизме с ней заговорил в пол четвертого утра. Совсем поехал?
- Не изливал я ей никакую там душу!
- Мне лучше знать, я тогда не пил.
- Это место до добра не доводит.
- Однозначно.
В зале шумно. Столик расположен в углу, у стенки, чуть выше остальных на небольшом подъеме. Оттуда хорошо видны все остальные посетители, шуршащие своими потертыми джинсами, двигающие стаканы с места на место. Тот, кто только что приходит, не дождавшись официанта, стряхивает мелкие крошки с красных клетчатых скатертей – обслуживание здесь всегда было отвратительное - про тебя могли забыть, не взять заказ, не принести сдачу, не разлить вино по бокалам, как полагается. Да и собственно, чего можно было ожидать от этого маленького заведения, единственного в своем роде. Теперь единственного. Раньше была целая сеть уютненьких баров-ресторанов, куда стекались все кому не лень: от водителей грузовиков до финансовых аналитиков. Теперь это последнее в своем роде заведение стало пристанищем для так называемых «творческих людей». Никого не интересовало, как так вышло, но всякие гуманитарии, псевдоинтеллектуалы и прочие бедолаги стали стекаться сюда толпами. Поток отбросов, устремленный в одном направлении. Поиски себя, мобильное рабство объединяли их и каким-то магическим образом приводили сюда. Они кичились своей индивидуальностью, если о таковой вообще правомерно говорить, называли себя вторым разбитым поколением, занимаясь целыми днями самоуничижением и прокрастинацией, ненавидя себя за это еще больше. Ненавидя себя за то, что кичились своей индивидуальностью, не зная наверняка, обладают ли они ею.
- Ммм… мне пожалуйста среднепрожаренный стейк.
- То же самое.
- Что-нибудь еще желаете? Сегодня у нас…
- Кувшин вина, пожалуйста. Спасибо.
Официант исчезает.
- Ну, что расскажешь нового?
- Кроме трусов ничего нового в моей жизни. Хочешь покажу?
- Нет, спасибо, воздержусь.
- Очень зря, они красные, как…
- Не сомневаюсь, что они прекрасны. Как там «М» поживает?
- Все так же. Опять начала читать Буковски.
- Я тебе говорил сжечь его. Только и мог, что глушить виски, да на скачки ставить.
- Надо было тебя послушать.
Эти бесконечные красно-белые скатерти мозолят глаза. Прожженные сигаретными окурками узоры в клеточку как вены городских джунглей, пораженные смертельной заразой. Скоро их заменят, и больше не будет маленьких черных паразитов на плоской поверхности. Они думают, что новый закон в одночасье излечит рак этого мегаполиса: больше никакого дыма в клубах, барах, вообще всех общепитах. Привет демократия и либеральное общество. Но это не лечится, привычки не лечатся. Так же, как не лечатся мода, тренды, идеалы. Этот поток нельзя направить в нужное русло. А все потуги выглядят жалко.
В зале приглушен свет. Это хорошо. На фоне нескончаемых разговоров играет музыка. Порой она настолько громкая, что едва можно услышать собеседника, сидящего напротив. Приходится практически кричать, находясь в полуметре друг от друга. Так что кажется, будто это музыка здесь главная хозяйка, а множество диалогов, сливающихся в унисон и превращающихся в нечто, похожее на шипение с периодическими всплесками бурного смеха, служат фоном, аккомпанементом госпоже музыке.
- А сам что-нибудь читаешь сейчас?
- Взял в руки Гинзберга на днях… полистал, поплевался, закрыл.
- А мне понравился Вопль.
- Ты его читал, когда был обдолбан! В таком состоянии духовного подъема и интеллектуального экстаза, в котором ты пребывал, все что угодно покажется шедевром. А если не шедевром, то литературным трудом, который несомненно имеет потенциал. Господи, только на тебя эта наркота действует подобным образом. Как ты там говорил, «все произведения, когда-либо написанные, имеют ценность и если эта ценность не на поверхности, то надо постараться ее увидеть»?
- Именно этим я и занимаюсь.
- Я заметил.
- Понять автора и его творение можно только максимально приблизившись к тем условиям, в которых он находился. – закатывая глаза и улыбаясь сказал он.
- Ооо в ту ночь ты явно приблизился к состоянию Гинзберга ближе, чем любой когда-либо живущий на этой планете человек.
- Это я могу.
- Разве, что геем не стал.
- Но, но. Я не настолько его фанат.
- А вот и наши стейки.
- Отлично, последний раз я нормально ел позавчера.
- Ты же говорил, что вчера «N» приготовила тебе ужин и ты вроде собирался пойти к ней, из-за чего и перенесли встречу на сегодня…
- Да, но я еще не говорил, что мы до него не добрались. Ее фигура лучше, чем ее стрепня.
- Все понятно. Рассказывай.