В первый час войны

Глава из романа "Белые бураны"

Проснувшись рано утром от телефонного звонка, Крылов первое время не мог сообразить, где находится  и кому так настойчиво звонят… Наконец, окончательно придя в себя, он понял, что звонят именно ему… Телефон трезвонил в коридоре на тумбочке. Звонок звонил громко и надсадно, и Крылов подумал, что наверное звонит  Тина из Новогеоргиевска от матери, куда она уехала на лето с детьми немного отдохнуть.
Вскочив с дивана, он, еще шатаясь от сна, бросился к телефону.
- Алло, алло, кто звонит? – крикнул он пластмассовую трубку.
На том конце провода его быстро спросили:
- Это квартира Крылова?
- Да, - ответил Александр, - слушаю! А вы кто?
- Вам звонят из редакции, главный редактор Парфенов… Александр Аркадьевич, срочно приезжайте ко мне в редакцию. И как можно быстрее.
- А что случилось, - попытался хоть что-то узнать Крылов о причине столь поспешного вызова.
- Случилось?! Нет, не случилось, а произошло… Произошло огромное несчастье… И говорить об этом по телефону даже не хочется… Война! Александр Аркадьевич, война! – сказал отрывисто и как бы выкрикивая главный редактор. – Немедленно  явитесь ко мне в редакцию. Здесь, у меня на столе лежит повестка о мобилизации… Вас призывают в армию. Соберите некоторые вещи, сухой паек для себя дня на три, сообщите своим родственникам, и  ко мне! Вы поняли меня?
Голос редактора в телефонной трубке прервался и наступила какая-то гнетущая тишина… От испуга, вызванного столь ошеломляющим сообщением, у Александра словно остановилось сердце и перехватило дыхание… В замешательстве он как бы застыл и сразу ничего не мог ответить, лишь стоял и молчал, а в голове вертелось: «Война, мобилизация… А как же теперь Тина с детьми?».
- Алло, Крылов, вы меня слышите? Вы поняли меня? – послышалось вновь в телефонной трубке.
- Да, да, Алексей Николаевич… Я вас понял, - закричал, наконец-то придя в себя, Крылов.  – Но это так неожиданно… Что же теперь будет с нами: с женой, детьми?  Ведь они у меня только что уехали туда, на Запад?
- Не знаю, Александр, не знаю… Этого теперь никто не знает… Бои идут по всей границе… Сегодня в четыре часа бомбили Киев. Приезжайте в редакцию, - сказал редактор, и связь оборвалась.
Первые минуты он стоял, не соображая что делать, куда бежать? «Тины нет, дети с ней в Новогеоргиевске. Дать им телеграмму, что ли? А дойдет ли она туда, на Запад?» - думал он. Потом вспомнил: «Надо сообщить и попрощаться с матерью». Она жила от них отдельно, работала заведующей детскими домами города Запорожье. Набрал номер ее телефона. Было восемь часов утра. По телефону он услышал знакомый ему с детства голос матери.
- Это я, - сказал он ей, - только не пугайся.
- Что случилось, Саша? – крикнула взволнованно мать, чувствуя что-то недоброе.
- Война, мама, война… Меня забирают в армию… Сейчас иду в редакцию за повесткой, а потом в армию… Так что, прощай. Скоро теперь не увидимся. Тина с детьми в Новогеоргиевске. Если вернутся в Запорожье, направь ее в Петропавловку… она беременная, пусть едет и рожает там. Там хоть ей помогут наши родственники, папины сестры… Успокой ее… А я, как только определюсь, сразу же напишу вам письма. Целую всех вас. Прощай!
- Боже мой, Саша, постой, что же будет с нами? – услышал он в трубке голос матери.
- Ничего, мама, не беспокойся, переживем как-нибудь и это горе. Вспомни как было раньше?
- Разве мало этих войн на нашем веку-то было? Гражданская, польская, финская…
- И ведь мы остались все живы, может и сейчас повезет? Ну все, мам, прощай, мне уже нужно идти.
И уже не слушая далее крики и плач матери, он как автомат, отрешенно повесил трубку…
- Мне еще нужно зайти на почту и позвонить в Новогеоргиевск Тине, - сказал он.
«Кажется все! Нужно поспешить», - подумал он. Собрал все необходимые в дороге вещи: мыло, полотенце, зубную щетку, ножик, ложку и кружку. Из харчей взял только хлеб, сало, пшеничную крупу, сахар да чай. Все это вместилось в маленький чемоданчик. Кроме того,  как корреспондент он взял с собой еще и главные свои инструменты воздействия на массы: карандаш, авторучку с чернилами и блокнот, в котором он мог выражать свои мысли, взгляды и факты происходящих вокруг событий.
В руках умелого писателя написанное и напечатанное слово – это огромное, могучее оружие, которое побеждает, в конце концов, любое другое оружие мира. Ведь слово, которое выражает идею,  воздействует на умы многих тысяч людей, которые владеют другими видами оружия,  а идеи, как известно, двигая миром, разрушают старое отжившее и создают новое, более совершенное. Вот почему так боятся  «правильного слова» тираны и зарвавшиеся чиновники от власти. Такое  слово низвергнет их с захваченной ими когда-то командной высоты. А ведь высота эта всего лишь их идейное окружение, а у подножья дальше далеко-далеко вокруг – огромная равнина равнодушных или не верящих этим тиранам людей. Вот где эхом распространяется слово правды. Любые высоты иллюзорны и недолговечны. Не поддержанные тылами, низами и равнинной частью общества, их высоты разваливаются, сползают в низину и превращаются в груду ненужных,  затоптанных чьими-то ногами камней…
Собрав чемодан, Александр встал у дверей своей квартиры, окинул ее теплым взглядом и произнес:
- Ну что ж, прощай, прощай, мое жилище! Приют добра, тепла средь зимних вьюг. Ты ублажало прежний мой досуг, давало нам с супругой радость без сомненья, и отдых в тишине ночной отменный и, уходя, теперь я непременно скажу тебе: «Спасибо, милый друг!».
Он открыл дверь, запер замок комнаты ключом и, спустившись по ступенькам с третьего этажа,  зашагал уверенным солдатским шагом вперед – на почту. На часах было уже около девяти часов утра, а к двенадцати часам ждали уже какое-то важное правительственное сообщение. На почте и телеграфе народу было – уйма! Каждый хотел  поговорить по телефону, передать, перекричать кого-то в этой несусветной спешке и плохой слышимости.
Поняв, что ему так и не дождаться сегодня никаких переговоров с Новогеоргиевском, Крылов пошел напролом, прямо к начальнику почты. Показал ему удостоверение корреспондента и попросил  его помочь ему связаться по телефону с супругой и детьми. Он так и сказал:
- Уезжаю на фронт… и надо попрощаться!
Начальник сочувственно кивнул головой и сказал:
- Пойдемте! Если Новогеоргиевск наш вызов еще примет, то вы возможно еще переговорите, а если нет, то не обессудьте, - и он развел руками. Все уже знали, что началась война и ждали выступления Молотова по  радио…
Они зашли в почтовое отделение связи и начальник почты представил Крылова заведующей отделением, сказав при этом коротко:
- Галина Матвеевна, обслужите товарища Крылова – это наша пресса.
Заведующая отдела связи знала Крылова как известного литератора города и, конечно, даже и без удостоверения личности журналиста согласилась бы ему помочь со звонком в Новогеоргиевск. Она подошла и шепнула на ухо одной из своих связисток:
- Света, это Крылов – известный журналист, займись им. Ему срочно нужно связаться с Новогеоргиевском – переговоры с женой. Запиши ее адрес и передай туда, чтобы ей сообщили… Скажи, срочный вызов!
- Будет сделано, - улыбнулась  молоденькая телефонистка, бросив любопытный взгляд на Крылова и обращаясь к нему, учтиво сказала:
- Товарищ Крылов, подождите минут 15-20 в зале, пока я свяжусь с Новогеоргиевском. Присядьте где-нибудь поблизости… Хорошо?
- Понял, - кивнул ей Крылов и пошел искать место неподалеку от телефонной кабины…
Пока он искал, в дверях вдруг увидел входящего в почтовое отделение Ивана Жигунова. Встреча с Жигуновым обрадовала Александра. «Хоть одно знакомое лицо, с кем можно перекинуться словами», - подумал он и позвал Жигунова, махнув ему рукой.
- Иван Яковлевич, идите сюда! Сюда идите…
Иван, увидев Крылова, также обрадовался и поспешил к нему.
- О, Александр Аркадьевич, здравствуйте! Не думал с вами здесь встретиться, - улыбнулся он, здороваясь с Крыловым.
- Такое уж время настало, Иван Яковлевич, сейчас наверно весь город сюда потянется, - ответил без радости Крылов.
- А что такое, что случилось? Я до сих пор толком ничего не могу понять, что происходит? Конфликт какой-то, что ли? Радио молчит. Правительство ничего не сообщает! – обеспокоенно стал выспрашивать Жигунов.
- Хуже, Иван Яковлевич, хуже… Это уже не конфликт. Это уже война! Мне звонил редактор – повестку с военкомата прислали: явиться в распоряжение Главного политического управления армии для регистрации. Вот, жду связи с Тиной. Она в Новогеоргиевске. Как только поговорю с ней – сразу же поеду, - ответил Крылов.
- Вот оно что? Опять война? А мы ничего не знали… Мои сынишки сегодня рано утром пошли на рыбалку… А я, вот, письмо Ивану Михайловичу в Топчиху принес отправить. А тут, оказывается, война! Вот жизнь, а! Вечно что-то нехорошее происходит! Думали уже все, наладили жизнь, хоть на старость лет подышим по-человечески, немного поживем, ан нет – опять война! – сокрушенно сказал Иван.
- Да, Иван Яковлевич, вон, и Грачевский к нам уже подходит, - сказал вдруг Крылов, увидев в дверях почты взъерошенного и не выспавшегося комментатора  своей газеты. Грачевский тоже их увидел и подошел.
- Фу-ты, нуты, вот всегда так случается, что мы только в экстренных случаях  втроем и встречаемся, - попытался  как-то пошутить Грачевский, пожимая руку Александру и Ивану. Но те только скривились от его тирады.
- Такова судьба, - сказал Крылов. – Это она нас вместе всех сводит порою, друг Грачевский. А сейчас у нас, у всех этих людей,  да и у всей нашей страны, одна судьба – идти воевать!
- Да, это возвышенно и патриотично, - сказал Грачевский, - а ты, кстати, не был еще в редакции у главного? Я только что оттуда… Сокрушается старик: с кем же теперь работать-то будет. Ведь почти весь личный состав редколлегии в армию забирают. Иди к нему, он тебя ждет. Говорит, ну хоть кто-нибудь  оказался бы не годен к строевой службе, или  изъян по здоровью  у кого-нибудь выявился и комиссия ему хоть кого-нибудь оставила бы.
- Я жду звонка из Новогеоргиевска – у меня разговор с женой, - сказал Грачевскому Крылов. – Я уже все знаю – редактор мне звонил. Так что, я считай уже демобилизован. Видишь, чемодан со мной. Необходимые вещи собрал, осталось только с женой попрощаться, - грустно  улыбнулся Александр и, повернувшись к Жигунову, сказал:
- Ну что ж, Иван Яковлевич, будем прощаться? Может быть, больше уже никогда и не увидимся – война есть война… Приятно было с вами встречаться и разговаривать… Жаль, что наш задуманный роман теперь так и не будет уже дописан до конца, жаль…
- А что, вы–таки  решились его написать, Александр? – спросил его удивленно Иван.
- Да, я начал его писать, но видите, жизнь заставила заняться совсем другим. Как в песне поется: «Дан приказ: ему на запад, ей – в другую сторону»…
- Да, «…уходили комсомольцы на гражданскую войну», - грустно закончил Иван строку из известной песни.
- Эх, братцы-комсомольцы, пошел бы и я с вами, да мне уже за пятьдесят, и в армию таких  как я уже не берут, разве что в ополчение или в партизаны, что ли? – добавил Иван. – Но это наверно еще впереди…
- А что же вы думаете, немец и до Запорожья дойдет? – спросил его Крылов.
- Дойдет, возможно и дойдет! – сказал Иван. – По той войне я знаю, немец, он запасливый и технически более нас оснащенный. И сначала сильно давит и прет, прет во всю… А потом он быстро выдыхается. Слава Богу, что у нас просторы широкие – за месяц не пройдешь, даже и на его танках, дороги плохие и болота везде. Вон, как Наполеон: дошел до Москвы в восемьсот двенадцатом году, а оттуда еле ноги унес… Как говорит пословица: русские медленно запрягают, но зато быстро едут. Уж если запрягут, так погонят – только держись!
- Прощайте, Александр! Я вам желаю счастливого возвращения домой, - сказал Иван.
Они обнялись с Крыловым и попрощались… Жигунов заспешил к своим, а Крылова позвали к телефону.
В трубке Александр совсем не узнал голос Тины. Так он был тих и не похож на прежний голос жены, что Крылов подумал: не больна ли она и крикнул ей:
- Алло, Тина, что с тобой, что случилось, ты здорова?
- Я здорова, - ответила она ему и заплакала. – Я уже все знаю… Говорят, Киев бомбили.. У нас тут совсем близко бухает, даже слышно… Это война, Шура, да?
- Тина, ты слышишь меня, уезжай оттуда скорее. Езжай в нашу деревню, Петропавловку, к моим родственникам… Детей оставь у матери, а сама уезжай… Поняла меня? Тебе в Новогеоргиевске нельзя оставаться. Будешь рожать в Петропавловке. Там легче будет жить – там много моих теток…
- А ты как? – спросила его по телефону Валентина.
- А я, Тиночка, ухожу на фронт, - сказал он тихо. – Пришла повестка прямо  в редакцию: откомандировать в распоряжение Главного управления. Но я попрошусь, может меня отпустят дня на три, чтобы тебя перевезти на Днепропетровщину. Не знаю, отпустят ли? Если не отпустят, езжай сама, а я тебе напишу письмо в Петропавловку, поняла?
- Поняла… поняла, что мы теперь уже не увидимся, - сказала она.
- Увидимся, увидимся, я уверен в этом,  но не скоро, - ответил Александр. Ну все, прощай и до свидания! Жди меня…
- Все! – сказал он. – Я ухожу! Поцелуй за меня дочерей: Риту, Люду, Лялю…
- Постой, постой, Шура, - заголосила Валентина. – Еще хоть немного поговори со мной. Хочу запомнить твой голос, слова… Хочу сейчас тебе сказать, мы так неправильно себя вели раньше: ругались, спорили… Не ценили то время, которое проводили вместе, рядом. Теперь я бы многое отдала за то, чтобы хоть раз сказать тебе «спасибо»! Коснуться твоей руки… Заглянуть в твои глаза. Глупые мы были, ах какие же мы были глупые, Шура! Теперь все было бы по-другому. Но теперь ничего не вернешь и не исправишь. А сейчас я хочу сказать тебе лишь одно. Шура, я люблю тебя очень, и девочки наши тоже. Мы все тебя любим и будем ждать, и любить бесконечно… Только ты возвращайся, пожалуйста,  поскорее к нам!
Александр слушал этот непрерывный, поспешный, сжимающий сердце, поток слов своей жены и у него на глаза наворачивались слезы. «Действительно, как же так получилось,- думал он, - что мы жили так безалаберно, бездарно, транжирили свое  молодое бесценное  время, чувства, энергию на какие-то там пустяковые  склоки, укоры, замечания. Считали свои бытовые проблемы важнее душевных отношений, ругались, вместо того, чтобы говорить любимому человеку хорошие, добрые слова, наслаждаться его присутствием. И теперь, когда нас разъединила война и возникла реальность потери другу друга, и возможно навсегда,  вот теперь и почувствовали мы, как сильно спаяны воедино, и как нужны друг другу».
У него от набежавших чувств перехватило горло и он почти онемел, а в трубку сумел лишь сказать:
- Спасибо, милая, я это буду помнить. Я тоже люблю тебя и я вернусь…
Связь оборвалась… Разговор был закончен. Их разъединили… он постоял еще немного, переваривая  умом все только что услышанное, и молча повесил трубку. Слов не хватало, сердце разрывалось. Душою он был все еще там, с женой и детьми, а ноги, подчиняясь неумолимой воле приказа, уже несли его на войну…
Получив повестку от главного редактора, он тут же пошел в военкомат и уже там его послали прямо в Главное управление, в Москву. А уже в Управлении его зачислили военным корреспондентом в армейскую газету «Красная Звезда».
Редактор «Красной Звезды», обрусевший украинец, подполковник Беленко, узнав, что новый корреспондент тоже  из Украины и прямо из Запорожья, встал из-за стола и, улыбаясь, громко затараторил. Прямо как Тарас Бульба перед своим сыном:
- А ну-ка, молодец, повернись, покажи каких богатырей украинская земля рождает!
Крылов, поворачиваясь, смущаясь и краснея, тоже подыграл ему:
- Та вот я, батьку! Весь стою перед вами. Пригож, так берите в газету! А нет, то я ведь тут же в Запорожье подамся…
- Ну-ну! Ишь, хитрец. Подамся… Сразу видно – казак… Никуда я тебя не отпущу, кроме как на передовую. Там сильно жарко… А у меня людей в газете не хватает. Молодых и храбрых корреспондентов. Вот дам тебе лошадь, маузер, тогда и езжай! Будешь  у меня по всем украинским фронтам галопом скакать. В седле-то умеешь держаться? – спросил он Крылова бодро.
- Обижаете, батьку, запорожец, да не умеет? Да я всю срочную службу, три года ровно, в кавалерии служил, - ответил Александр.
- Вот это находка! – обрадовался редактор, наконец-то настоящий кавалерист попался. А то у меня здесь все больше интеллигенты, да интеллигенты в газету приходят – только на стуле и умеют держаться. А теперь вот и кавалерист будет… Звать то как?
- Александром кличут, - сказал Крылов.
- Вот и будешь у меня «Сашкой-кавалеристом» величаться. Чем не газетное имя? Задорное, молодое и славное!
- Ну как, подходит? – спросил он Александра.
- Подходит, - ответил тот.
- Тогда все, писатель, - засмеялся редактор, - принимай свой стол, стул и кобылу, а маузер у старшины получишь…
- Как? Кобылу? – разочарованно протянул Александр. – В армии я на жеребцах ездил.
- А жеребцов у нас нет, мил человек, они все в действующей армии… Нам только кобылы и достаются. А чем тебе кобыла не пригожа? Спокойная и не кусается. Правда, от жеребцов ее надо будет потом оберегать, а то ведь будешь с жеребенком по всем фронтам вояжировать, - засмеялся  редактор.
А затем сказал:
- В общем так, товарищ Крылов, давай, принимай инвентарь, осваивайся и не бузи. Знаешь, как в пословице говорится? «Дареному коню в зубы не смотрят». Понял?
- Понял, товарищ главный редактор? – сказал Александр и козырнул. И это понравилось главному.
- Ладно, иди! Пока прикреплю к  тебе Лазаря. Он опытный в наших делах. Немножко походишь с ним, попрактикуешься, а потом и на передовую сам пойдешь. А теперь давай, иди, отдыхай!
- Есть, товарищ начальник! – отчеканил Александр, и по-кавалерийски лихо повернулся на каблуках…
Так началась его новая служба в должности военного корреспондента…
А Лазарь только обрадовался, когда узнал, что Александра прикрепили к нему подопечным.
- Вдвоем будет веселее на передовую ходить, - сказал он, протягивая ему для знакомства свою руку. – Пойди, получи у старшины военное обмундирование, знаки различия и личное оружие. У тебя какое звание-то?
- Два "кубаря", - ответил Александр.
- А награды, удостоверение есть? – продолжил задавать вопросы Лазарь. – Запомни: на войне как на войне – все нужно проверять и не совать свой нос вперед, ничего не разведав. А то попадешь, как говориться, как «кур во щи» - к немцам в плен, али еще хуже… И потом, по военным дорогам много всяких шпионов и диверсантов шляется. Так что, не проверив, никому доверяться нельзя.
Получив такие наставления, Александр пошел отовариваться в каптерку к старшине. Лазаря звали Омар Омарович. Но все его называли Комар Комарович.  Он был храбрый военначальник, талантливый  журналист, но такой дотошный и цепкий, что своей настойчивостью,  наверно, уж точно происходил от рода «комаровых».  Уж если Лазарь вцепится в кого-нибудь, то не отпустит.
- Ладно, пойдем с тобою вместе к старшине, - сказал Лазарь. – Я тебе помогу выбрать  обмундирование, а то этот тряпочный «меценат» всучит тебе шинель не по росту и сапоги не по размеру, и ходи потом, мучайся.
- Спасибо, товарищ военкор, - сказал Крылов, и они отправились на поиск старшины.
Уже больше месяца полыхала война. На землях  Советского Союза шли ожесточенные бои: в Прибалтике, Белоруссии, России, Украине. Немецкие армии, руководимые хвалеными генералами и под общим командованием фельдмаршала Рунштедта, охватывая полукольцом Киев, рвались на Юг Украины – в Крым и Донбасс. К концу июля они подошли и к Запорожью, но были остановлены советскими войсками. Началась бомбежка города. В это время наши бойцы удерживали левый берег  Днепра и  остров Хортицу,  а немцы заняли правый. Плотину, еще раньше, чтобы не прорвались немецкие танки, взорвали саперы.
В это время Иван и вся семья Жигуновых  работали на авиационном заводе. Работали день и ночь. Ввиду военного положения нужно было давать в два раза больше моторов для самолетов, и завод перешел на 12-ти часовую рабочую смену. Жигуновы все еще жили на квартире у Ивана Даниловича. А единственный брат Александры, Алексей, с матерью и младшей сестрой жили в однокомнатной квартире на Жилмассиве. Маруся же, двоюродная сестра Александры, работала  также как и Александра с Иваном, на авиационном заводе в цехе шлифовальщицей.
17 июля 1941 года на заводе под руководством директора Лукина был создан полк народного ополчения, который директор сам и возглавил. Задачей этого полка было -  в любую минуту оказать  помощь Красной Армии по защите города в случае прорыва обороны противником. Оружия в отрядах самообороны не хватало, и в сталелитейном цехе по предложению Лукина стали делать сабли, а в других цехах гранаты-лимонки. Для немецких же танков готовили бутылки с зажигательной смесью, прозванной потом «коктейлем Молотова».
Немец был в двух шагах  от города, а завод авиационных двигателей был слишком важным военным предприятием для государства, ведь на его моторах летала почти половина самолетов Советского Союза.  И на завод из Москвы пришло строгое  указание – приказ Государственного Комитета обороны о срочной эвакуации людей и всего оборудования далеко на Восток – в Сибирь. Тогда и начались трудные дни для заводчан. Нужно было демонтировать  все станции, все оборудование, загрузить железнодорожные платформы и отправить это ценнейшее имущество завода на новое место, в Сибирь, в Омск. А там, не мешкая, как можно быстрее наладить выпуск таких необходимых для самолетов моторов.
Демонтаж оборудования проходил, как всегда, под непрерывными бомбежками противника. Немцы методично вели  разведку с воздуха и конечно заметили, что у них прямо из под носа русские разбирают по частям завод и увозят по путям на железнодорожную  станцию. И чтобы помешать этому, они начали бомбить железнодорожные пути, идущие к заводу. Но рельсовую колею тут же восстанавливали железнодорожные рабочие. Им помогали и рабочие завода. Вскоре бомбы посыпались и на гражданские кварталы города…
Иван с Алексеем, братом своей жены,  как раз и работал в один из таких дней в дежурной бригаде рабочих, помогающих восстанавливать железнодорожные пути. Завыли сирены и все рабочие кинулись прятаться от бомб  в вырытых неподалеку окопах.  Алексей, еще совсем молодой парень, с опаской поглядывавший на небо, крикнул Ивану, показывая рукой в сторону Днепра:
- Бежим, Иван Яковлевич! Они уже близко, видите, готовятся, сейчас будут бомбить…
- Ничего, Алексей, мы успеем, - ответил Иван.
Самолеты, выстроившись в ряд как парящие вороны, начали активно пикировать один за другим, сбрасывая свой смертоносный груз на  заводские корпуса и вагоны, стоящие на железнодорожных рельсах. От пикирующих  бомбардировщиков и взрывов бомб вокруг стоял вой и оглушительный грохот. Земля содрогалась и корчилась. Людям казалось, что разверзлись вокруг пылающие небеса над землей и не будет уже спасения нигде: ни  внутри бункеров, ни снаружи вырытых окопов. Взрывы бомб, комья земли и пыли, град осколков от кирпичей и бетона рушившихся вокруг зданий – все это носилось со свистом над головами забившихся в щели людей. Налет продолжался минут десять-пятнадцать, но лежавшим на земле людям он казался нескончаемым…
Когда же грохот закончился и самолеты улетели, Алексей, высунув голову из окопа, крикнул Ивану:
- Иван Яковлевич, как вы там?  Живой еще?
- Да жив я, жив, Алексей! Только вот в ушах что-то немного звенит… Оглушили совсем меня эти сволочи, - ответил Иван, выглядывая из окопа и стряхивая пыль с фуражки, лица и одежды.
- Кажись, на Жилмассиве одна бомба взорвалась. Вон, видите, там за корпусами горит, - показал Алексей Ивану рукой в сторону Жилмассива.
- Хотя бы не в наш дом, - добавил он тихо и перекрестился про себя. – Там ведь мать и Санька…
- Не думаю, - ответил Иван, услышав его последнюю фразу и глядя туда, куда показывал Алексей. – Это где-то ближе к стадиону… Немец, он ведь тоже хитрый. Не будет зря дома рушить. Зачем ему разбивать все жилые помещения? Кто их потом ему строить здесь будет?  - продолжил он. – Скоро ведь уже и зима… А где тогда ему от холода прятаться, а? Понял? Так что, городские здания он будет беречь, а вот по нам с тобою,  да по нашему заводу и путям будет долбать.
- Эх, скорей бы уже отсюда куда-нибудь уехать: в Сибирь что ли, на Урал. Там он уже нас не достанет, - мечтательно воскликнул Алексей.
- Ну что ты, Алексей, - ответил Иван, - а кто же здесь воевать будет, если не мы с тобой? Кто этих гадов остановит? Вот мы уедем, другие тоже уедут. А фашист, он наглый, он дальше пойдет. Так, глядишь, и до Урала, и до нашей Сибири дотопает. Так что, держись здесь, Алеша, теперь уже нигде не спрячешься.  Надо с ним и здесь воевать, со всей силой по морде бить!  Это ведь тоже наша земля!
- И надолго он сюда пришел? Ведь все равно наши его отсюда выкурят, - сказал Алексей.
- Надолго, ненадолго – этого никто не знает, но я думаю года на два, если не больше. Это уж точно, - ответил Иван. – Я уже воевал с немцами в прошлую войну. Я их знаю. Немец, он расчетливый и аккуратный, он долго готовится и всегда все хорошо продумывает. Так что, если он здесь закрепится – выкуривать его  отсюда потом трудно будет. Может только количеством  да измором – как в ту войну? Но у него теперь много техники: танков, самолетов, а наши, видишь, пока только винтовкой да штыком воюют… Но ничего, скоро и мы этой техники достаточно наделаем. У нас ресурсов много – целая Сибирь позади. Трудно будет победить, но мы это сделаем… Ведь, погляди, сколько на Русь раньше враги не нападали, русичи все равно их потом из своих земель выгоняли. Ведь русский народ сильный и выносливый. Природа его так сделала, и он живет на таких  землях, на которых другой народ наверно не выжил бы. Ведь все боятся этой бескрайней тайги, снегов, буранов и холода, а мы там живем и, как видишь, не пропадаем. Мы, как белые медведи, к ним уже явно привыкли и приспособились. И наш народ велик и духом, и силой! Только великий и умный народ может обладать такой огромной территорией: от Прибалтики – до Сахалина, от Кавказа и Средней Азии – до Ледовитого океана… Кто способен удержать такие земли? Только русский народ. И пусть не тужится завоевать наши земли Гитлер, ему это не удастся: ресурсов и сил не хватит. Зима начнется и посмотрим тогда, как он будет воевать… И кто кого сильнее…
Пока Иван с Алексеем, сидя в окопах, рассуждали о сложившемся положении, к ним подошел начальник бригады Истомин, и спросил:
- Как тут у вас дела, ребята? Все  в порядке?  Никто не ранен, не контужен?
- Никто, Игнатий Васильевич, мы в полном ажуре, то есть, в полном порядке, - ответил бодрым голосом Жигунов.
- Вот и хорошо, - обрадовался начальник, - тогда давайте, вылезайте поскорее, уже прозвучал сигнал  «отбой тревоги». И за работу. Надо скорее восстановить разрушенную насыпь и рельсы. Вперед, ребята! Постарайтесь. К вечеру вас сменят другие рабочие. Из местных, остающихся здесь… А вы после смены идите домой и готовьтесь к эвакуации. Завтра ночью отходит наш последний эшелон в Сибирь. Уезжаем, братцы… Будьте готовы…
- А что можно брать с собой, Игнатий Васильевич? – спросил его Иван.
- Брать можно только то, что в руках унесете. Короче говоря: посуду, обувь, одежду, особенно зимнюю, подушку с одеялом, еду, крупы, ведра, примусы, горшки. Ну, и документы с фотографиями… Никаких мебелей, никаких мешков с книгами, никаких колясок, велосипедов и тяжелых металлических вещей, кроме инструментов, таких как топор, молоток, пилка щипцы. Ну, спички и соль, естественно, хлеб, сухари. Короче говоря, сухой паек. И, конечно, кипяченую воду на несколько дней. В дороге будет трудно без воды и еды. Ехать будем наверно целую неделю, а может и дольше, как удастся. Дороги ведь переполнены, да и немец бомбит днем наши эшелоны. За Волгой  уже будет легче – там он нас ничем не достанет. Вот такие дела, ребята. Одевайтесь потеплее – Сибирь не Украина, сразу приморозит. Поняли меня? – спросил он их.
- Поняли, - ответил Иван. – Сами ведь оттуда.
- Ну и хорошо, - успокоился Истомин. – Уезжаем как только стемнеет… Смотрите, не мешкайте.
- Если кто не успеет уехать с этим эшелоном, значит,  останется здесь навсегда, - сказал он грустно. – Это наш последний шанс выбраться отсюда, братцы. Больше уже не будет поездов. Немцы могут со дня на день форсировать Днепр. Ну вот и все, попрощайтесь с заводом и с Запорожьем, ребята, Бог знает, когда мы еще вернемся назад…
Вечером, придя домой, Иван рассказал все это своей собравшейся вместе семье и Ивану Даниловичу с Марусей. А от них услышал, что бомба, которая взорвалась на Жилмассиве, угодила прямо в здание детского сада возле стадиона и все там разрушила. Хорошо, что в садике не было уже детей, погиб лишь только один сторож, охранявший его.
Итак, эвакуация. Они не знали, что это такое – значит, предстояло и это испытать. На Восток вместе с оборудованием эвакуировались не только рабочие завода, но и их семьи. Оборудование отправляли обычно под брезентом на открытых платформах, а  рабочие с семьями и детьми располагались в товарных вагонах – телячьих теплушках, не оборудованных даже  простым туалетом. В теплушках, где посреди вагона стояла печка «буржуйка», все спали и сидели на нарах, застеленных соломой.  Всего ушло три эшелона. В августе месяце, перед захватом города, уходил последний заводской эшелон с оставшимися рабочими завода.
Жигуновы, чтобы не отстать и не потеряться в этой суматохе, собрались все вместе с Алешкой, Санькой и с матерью Александры, и решили ехать в Сибирь одной группой и в одном вагоне. У Жигуновых же, Валентин, Виктор и маленький Евгений ехали с отцом и матерью, а вот Борис уехал еще раньше, со вторым эшелоном. Его упросили девчата-сокурсницы и преподаватели ремесленного училища, и он поехал вместе с ними сопровождать оборудование ремесленного училища. Маруся же с Иваном Даниловичем, узнав об эвакуации, наотрез отказались уезжать. Они решили   остаться одни в Запорожье. И как ни уговаривали их Александра с Иваном, они остались в своей времянке на Зеленом Яру. Видно, жалко им было бросать свое имущество, за столько лет нажитое и накопленное ими.
- Не поеду, - сказала Маруся Александре, - как же я брошу дом, козу, собаку, шифоньер и диван? Уедем, а здесь все чужие разгребут, растащат и попробуй потом все это снова нажить. Нет уж, лучше я останусь здесь, в своей времянке с козой Машкой. А собаку Шарика куда девать? Да, и абрикосы на следующий год поспеют – некому будет урожай собирать, - махнула она рукой на сад и, заплакав на прощание, сказала Александре:
- Авось, немцы не тронут – у них ведь тоже добрые люди есть…
Так, постояв обнявшись и поплакав,  они расстались с Александрой на перроне Запорожского вокзала…
Покидавший Запорожье состав с людьми стоял рядом с перроном. В вагонах-теплушках было темно, тесно и душно, но Жигуновы, слава Богу, устроились в своем вагоне. С Санькой, Алешкой и Дарьей, матерью Александры, их было восемь человек и они заняли почти половину нижних нар.  Чтобы не демаскировать состав, все огни на поезде и вокзале были погашены, лишь в вагонах люди пользовались спичками или свечками, чтобы кое-как разглядеть друг друга.
Было шумно. Чтобы как-то поддержать контакт и не потеряться, все окликали друг друга и поэтому в вагонах стоял гвалт.
- Санька, Санька, - кричала мать Александры, - ты чайник-то наш не забыла? Воды ведь нужно набрать. А то в дороге пить захочется…
- Не забыла, мам, вот он, - отвечала Санька.
- Алеша, пойди, кипятку на вокзале набери, - снова не унималась Дарья Фадеевна.
- Сейчас сбегаю… Но там очередь – придется ждать.
- Алексей, смотри, не отстань, - предупредил его Иван. – Если поезд тронется, то уже не успеешь догнать наш вагон и сесть. Долго не стой там в очереди.
- Пап, я пойду с ним, может, помогу в чем-то, - предложил Валентин.
- Ни в коем случае! Не хватало еще нам, чтобы  и ты отстал от поезда, - сказал отец.
По вагонам прошел начальник поезда и объявил:
- Отправляемся через час. Всем быть на месте.
Алешка с чайником побежал на вокзал за кипятком, и Жигуновы стали ждать его  с нетерпением. Наконец, минут через сорок он явился и все вздохнули с облегчением. Состав уже прицепили к поезду.
А потом, когда поезд тронулся и стал набирать ход, Жигуновы выглянули в дверь. Маруся стояла, потом шла и махала им рукой. Так и осталось для Жигуновых Запорожье, как трепетное воспоминание о чем-то хорошем, как сказка  о хорошей  сытной жизни, а Маруся с Иваном Даниловичем и абрикосовый сад на Зеленом Яру,  как видение, промелькнувшее и  уходящее, растворяясь в туманном сумраке ночи.
Так начался их новый путь, теперь уже назад, в Сибирь, в холодный и неизвестный им еще Омск.