Когда я возвращаюсь в Зеленогорск

Фото пологих гор и Набережной р.Кан,
Зеленогорск, Красноярский край
(открытый доступ).
 


Марина Северчанская: «Когда я возвращаюсь в Зеленогорск».

                Моим дорогим родителям
                посвящаю.
                Светлая память!


Так получалось, что приходилось мне по воле моих родителей жить и учиться в разных городах нашей поистине необъятной Родины. Как-то подсчитала сколько за свою жизнь мест жительств у меня было, и даже удивилась, что сейчас мой нынешний дом — девятый по счету. Родители давно и преждевременно почили. И годы эти пролетели стремительно. Поэтому и памяти стереться было некогда.

Чаще всего вспоминается мне Зеленогорск, что стоит в низкой равнине на  пологом  и извивающемся змеей берегу Кана, притока Енисея, величайшей реки мира.
За эти годы мне приходилось несколько раз посещать Зеленогорск по делам, приятным и совсем неприятным событиям. Городок  режимный, находится в четырех часах автобусного хода на восток от Красноярска, небольшой и сравнительно молодой, в котором жителей всего порядка шестидесяти тысяч человек.
Каждый раз я сюда  приезжала, как в свой отчий дом, хотя связывает меня с ним менее трех месяцев жизни и учебы в школе. Но сердце к Зеленогорску, что называется, прикипело. Здесь последние своих четверть века прожил мой отец. И покоится сейчас на добросовестно ухоженном  зеленогорском кладбище в Аллее героев.
А канский природный оазис считаю одним из немногих великолепнейших мест мира.

Трасса от Красноярска проходит через равнинную местность, огромные засеянные поля,  за которыми стоят густые смешанные леса. За лесами, далеко-далеко в голубой дымке возвышается  горная система Саяны.
Вдоль трассы десятками километров тянутся аккуратные частные сады с ухоженными кирпичными домиками и разномастными хоромами. И весь этот пейзаж наполнен основательностью и спокойствием, без суеты больших городов, без тягости проблем стратегических преобразований.
С достатком живут люди в этом крае, и чувствуется культура радетельного хозяина, советского труженика.

Через два с половиной часа дорога меняет направление, и открывается другой вид, как будто попадаешь в другую местность: дорога идет через неоднородную лесную зону, а за ней возвышаются бесконечной вереницей голубые от отражения неба вершины Саянских гор, большей частью поросших густой тайгой переходящей в тундру. Воздух в этом крае особенный — чистый, вкусный, звенящий. Он до такой степени прозрачный, что можно разглядеть веточки деревьев на склоне горы.

Садовые участки разбиты и на вершинах пологих гор. Участками теми не одно поколение дорожит. Там воду берут из колодцев. Может путник в любой двор, где есть колодец, зайти испить воды, без хозяев. Кто кружки оставляет путникам, кто ковши. Когда я приезжаю летом, то хожу пешком в горы каждый день. Это примерно полтора часа вверх, а вниз, конечно, быстрее. Если там побываешь, то физической и моральной усталости уже не чувствуешь. Говорят хозяева, что путники знают, как себя вести у колодца: попьет, аккуратно опустит тяжелую крышку и с благодарностью и восхищением пойдет дальше. А вода такой сладкой свежей вкусноты, что бывает только в сибирских горах. Говорят без преувеличения  зеленогорцы: «Такая она вкусная, что никакой пепси и соков не хочется».
В городе, конечно, вода обычная — водопроводная.
 
И снова сады, но своими границами уже одинаково примкнутые кирпичными заборами друг к другу. Вскоре после бывшего лётного поля, контрольно-пропускного пункта, как во всех ЗАТО, и небольшого пригородного поселка Зеленогорск словно выныривает среди остатков тайги и промышленной зоны и сигнализирует о себе высоким шпилем стелы с градообразующей символикой, стоящей на круговом разветвлении  начала нескольких городских улиц.
При этом виде душа встрепенулась птицей, и радость с волнением и легкой тоской по родному потянула, позвала, словно сказал мне город: «Здравствуй».

Выхожу из автобуса и не тороплюсь переходить на другую сторону улицы, как бы собираясь с духом, чтобы уверенно, по-обыденному, вроде как и никуда не уезжала, посмотреть вверх на окна, подняться на последний этаж по чистеньким лестничным клеткам, чтобы заглянуть в почтовый ящик по незабываемой привычке, чтобы своим ключом открыть очень давно закрытую дверь.

Жду на остановке, когда отойдет автобус, а кто-то невидимый тянет меня, зовет родным теплом. Ощущаю, что теперь я дома. Потому что через несколько десятков метров от стелы, через дорогу виден мой дом. Хоть и обычная панельная пятиэтажка, но его крыша намного выше крыши соседней высотки, потому что стоит прямо на горе. А на самом верхнем этаже вижу окна и балкон, где закончил свою жизнь мой отец, где до сих пор осталось его тепло.

***

Мне отец казался всегда богатырем, сильным, порой грозным, жестко справедливым, но всегда  великодушным. Были руки золотые, как говорят в народе, чего он только не умел. «Мужик должен уметь делать всё», — так он говорил, а я потом передала это своим сыновьям. Много знаний он передал мне, а многие из тех сейчас стали архаичными. Был он энергичным и непоседливым, очень эрудированным и компанейским, завораживал слушателей юмористическими  рассказами из жизни охотника и рыболова, закручивая сюжет, до коликов от смеха, и употребляя острое словцо. Если пьет застольную,  то так же крепко, но не курил.

Только о работе и о Чернобыле повествовал серьезно и кратко, и Орден Мужества говорит сам за себя.
Для  поклонниц был обаятельным и щедрым. Любил мой отец масштабно и основательно все делать, с долей обязательных трудностей и риска, чтобы кровь кипела — иначе не интересно ему было жить.
Уезжал с друзьями, бывало и до недели, на  внедорожниках, моторках и катерах: со снастями на промысел рыбы; с собаками и ружьями на разного дикого зверя; за дикоросами.

Охотничьих собак отец держал сам, растил, выучивал и натаскивал каждую индивидуально, я помню по меньшей мере семь, с которыми связано немало ярких историй. Отец безошибочно ориентировался среди природы, сверяя путь по солидному наручному компасу, легко и бесшумно передвигался на охоте в любых условиях, хоть по тяжело проходимой чаще, хоть в болотистой местности в длинных с широкими раструбами «болотных» сапогах, и по илистым озерным берегам, хоть на широких коротких лыжах по глубоким сугробам.

И меня в короткие походы брал с собой не раз, учил жизни:
«Человек должен уметь выживать в экстремальных условиях»,
«В любом деле опасно лениться»,
«Разум и сердце находятся в твоих руках, а дух — в твоих корнях», — таковы отеческие заповеди.

При отце, дома всегда бывали своеобразные «живые уголки», за которыми нужно было грамотно ухаживать, понимать их особенности, что приносило невероятное ощущение проникновения в таинства жизни и уверенности в собственных силах.
Нередко отец приносил с охоты живую подраненную добычу: сову, филина, утку, зайца-беляка — таким образом уходил страх перед дикой природой и объяснялся смысл эволюции человека. Периодически в ванне плескались кострюки, сазаны, полосатые окуни с оранжевыми плавниками, гуляла по квартире как ни в чем не бывало кряква; вся эта дичь раздавалась самым близким людям, так сказать, прямо в живом виде.

В двух больших аквариумах жили диковинные декоративные рыбки. Благодаря идеям отца, появлялись клетки-домики с канарейками, цветными попугайчиками и экзотическими птичками, иногда летающими по квартире для разминки. Некоторые домики и кормушки из творческого вдохновения отец сколачивал и выпиливал сам. С улицы я, бывало, приносила какого-нибудь найденыша-котенка, а потом моя терпеливая мама пристраивала в добрые руки. Одного, пушистого Яшку, все-таки оставили.
Было дело, что из «Дома пионеров» на каникулах в собственных клетках приезжали гостить черепахи, белые мыши, морские свинки, сорока и ворона. Мама практически сама не ухаживала за всеми этими животными, но с невероятным пониманием соглашалась с неудобствами, и график санитарной уборки становился более требовательным.

Всю систему дошкольного, и потом школьного, планового воспитания и священного соблюдения режима дня и питания мама приносила с работы в семью. Терпелось в доме иногда пребывание рыболовных сетей, капканов и силков, походных палаток и канистр с бензином, оружия, удочек, громоздкого инструмента, и всякой промысловой и дорожной утвари, если уставший от многодневного похода отец возвращался слишком глубокой ночью. Было пару-тройку раз такое «мамаево нашествие» даже вместе с собаками, что нас, детей, несказанно радовало.

В этих случаях срочно с пола убирались ковры, обувь в прихожей поднималась на антресоли, горшки с цветами перекочевывали в детскую, представляющую самое безопасное место в квартире, застилалась покрывалами полированная и мягкая мебель, спасались книги и посуда с нижних полок шкафов. Всё, что могло быть обрушено или повреждено в процессе этого нашествия, убиралось подальше.
И только через день, а то и два, отец уже увозил все это имущество и собак в охотничий домик.

В такие времена в доме пахло дикой природой, заводило и формировало вокруг какой-то своеобразный ажиотаж: беспрерывно приходили на смотрины соседи и знакомые полюбопытствовать, восхищенно пожестикулировать под возгласы «ух ты!» , «ну ты мужик!» , «папка ваш какой добытчик, а!» , поинтересоваться местами, где водится такая добыча и какими методами отец пользовался. Все шли не с пустыми руками: сладости — детям, банки с домашними заготовками собственных «фирменных» рецептов и выпечку — на кухню, после кто-то уносил уже с собой небольшие гостинцы. Во время таких смотрин пропускались с обязательным хрустальным звоном рюмочки под куски уже приготовленного мамой свежего блюда из дичи или в сыром виде стерляжьих колец, которые перед закусыванием нужно было посыпать солью и перцем.

Мы очень гордились нашим папкой, и еще теснее прилипали к маме.
И с другими, такими же любопытными, детьми постоянно бегали за вкуснятиной на кухню и вертелись среди гостей, и когда за посиделками все пели застольную «Ах, кто-то с горочки спустился...» и обязательную душевную «Поле, русское поле...», проныривали под плечи к своим семейным. Дом на один день становился проходным двором, но сколько событий и впечатлений! — это незабываемо.

Вообще тогда незамысловато и открыто жили люди в советских военных городках.
К слову сказать, помню, что еще в 60-х, когда шло массовое новоселье в пахнущие свежим ремонтом и деревом крупнопанельные пятиэтажки, редко кто запирал двери на замок. Жили все, в прямом смысле, на честном слове. На фоне атмосферы сложившегося быта огромной «воинской части» тогда казалось несколько странным — от кого запирать, ведь никто без спроса не войдет, потому что все здесь — свои, и убегая играть с дворовыми ребятишками, мы просто дверь прикрывали. Очень постепенно «мода» затворяться внедрилась уже в 70-х от прибывающих на расширяющееся производство приезжих с «европейских» районов. А ключи под дверными ковриками и в почтовом ящике — это вообще «наше всё» — не искоренялось до самой «черной перестройки».

***

Познакомились мои будущие родители в середине 50-х в молодежном общежитии строившегося в числе других проектов ВПК секретного городка в Томской области, у которого еще не было названия, а именовался он «п/я №...», и было прозвище «Берёзки». Тогда мама с двумя подружками по новой комсомольско-молодежной путевке с приостановленного проекта БАМа из Комсомольск-на-Амуре были направлены сюда на развитие гражданской инфраструктуры. Будущих родителей связали, конечно, молодость, романтика, личные трудолюбие и смелость, творческий дар, способность располагать к себе окружающих, а после — общее понимание того, в каких традициях видят они свой Дом.

После полугодового периода ухаживаний расписались в Бюро ЗАГС, отметили общежитским гулянием по советскому принципу «с миру — кто что может» и въехали в выделенную градообразующим предприятием отдельную комнату в общежитии на первом этаже, в которой за казенный счет была «панцирная» железная кровать с новым ватным матрацем и шерстяным одеялом, встроенный узкий шкаф, новенькие обеденный стол и два стула. Над дверью прибит был приемник в виде обтянутой черной тканью тарелки для прямых радиопередач. Поэтому и не скажешь, что семейная жизнь начата «с нуля».

Комендант выдавал строго один раз в 10 дней чистое постельное белье, «вафельные» полотенца и по куску хозяйственного мыла на человека. Из общего имущества у них был один чемодан, который использовался вместо комода и стола для настольных игр, которыми постоянно развлекались общежитские. Вместо одноразовых скатертей общепринято стелили прочитанные газеты, очень рационально.

В начало общего быта отец внес свой вклад сумкой со столярным инструментом и самодельной лакированной этажеркой, рыболовными снастями и охотничьими силками — уже добытчик и кормилец. А мамино приданое состояло из двух пуховых подушек с модными белыми кружевными накидками и перины — уже жена и хозяюшка.

Первым семейным приобретением были посуда, большой эмалированный чайник и полог — на дверь, а второй крупной покупкой с получки стала швейная машинка, на которой из неиспользованных комендантских полотенец мама сразу сшила наволочки, украсив их вышивкой фиалок из ниток мулине, и вышитую такими же цветами ажурную салфетку смастерила на этажерку. Тогда для молодых хозяек действовали бесплатные «Курсы кройки и шитья», которые помогали еще в том числе некоторым желающим приобрести профессию. А мама научилась там шить «семейные» трусы и эксклюзивную легкую женскую одежду, что в те послевоенные 50-е годы до середины 60-х было преимущественно экономней одеться, чем фабричной конвейерной — из «Универмага».

***

Уверенно открываю дверь. Мой дом будто проснулся только недавно и ждал меня. Энергетической пустоты не ощущается, только воздух проникнут полуденной сонностью. В прихожей лежит после последнего приезда год назад оставленная мной федеральная газета, а плотно закрытые окна через прозрачные длинные занавеси освещают солнечными лучами без единой пылинки помещения, словно кто-то перед моим приездом навел здесь образцовый порядок.
«Здравствуй, я вернулась», — сказала вслух.
Проношу в комнату свои сумки, поправляю складочку пледа на любимой широкой отцовской кровати. На стене над нею давно отец  поместил портрет мамы.
 
Не спеша в ванной комнате мою руки, на привычном месте, на крючке в дверном косяке, висит полотенце. В кухне стоит с золочеными пионами чайная чашка, в которой я в последний раз пила кофе перед дорогой и так поставила в мойку.
Повернув кран, я на некоторое время позволяю воде слиться, ополаскиваю чайник и заполняю его на треть. Пока вода  закипает, отмываю чашку, достаю из полиэтиленовой сумки привезенные с собой конфеты и домашние пирожки.

Солнечные блики раздвигают пространство и наполняют его особенным бытом с чувством  минувших моментов беззаботного детства, в котором были мамины субботние пироги и шуршание папиной утренней газеты. Эти ощущения со мной везде там, где хоть что-то напоминает мне хотя бы об одном из моих родителей.
Все здесь по-прежнему, все сохранило в себе стиль семейного уюта и советского добротного порядка.
Распахиваю плотно прижатые рамы, на балконе лежат засохшие прошлогодние листья — береза вымахала почти до самой крыши; справа, за домами зеленеют горы, солнце ослепительно греет в зените,  молодая мамочка с коляской сидит на лавочке, пустует детская площадка кажущаяся сверху яркой декорацией.
Переодевшись и собрав в сумку небольшие поминки, пешком отправляюсь к отцу.

До кладбища от дома минут пятнадцать идти вдоль трассы через промышленную зону. Городскому  кладбищу  также  соответствует общий  зеленогорский быт с определенной любовью и благородностью, где аккуратная просторная планировка,  цветочные клумбы, сиреневые кусты, пышные рябины, белоствольные березы, среди которых большая часть надгробных изваяний из местного природного камня. Центральная аллея хранит память самым почетным людям. Здесь порядок, тишина, и много света.
Свернула налево, в Аллею героев. Через несколько метров  показался торжественный погост. На нужном монументе из благородного белого и полированного черного мрамора вглядываюсь в навечно запечатленное родное лицо со светлым и мудрым  взглядом: «Вот и встретились. Здравствуй, папа».

И мысленная просьба прощения у отца за то, что в последние свои годы он остался в одиночестве и с надеждой ждал в гости свою дочь и внуков.
 
Он в этом не признавался никому — такой основательный громогласный мужик, душа компании и резкий критикан, все умеющий на свете и все прошедший.
После разгрома известного РОВС в Сибири, малолетних его и старшую сестру поселили в специализированный детский дом в Новосибирске.
При Сталине детей бывшего начсостава МВД государство особо опекало и направляло учиться и работать. И в шестнадцать лет после окончания ФЗУ по спецразнарядке он начал трудиться слесарем механосборочного цеха на секретном оборонном заводе
«п/я №...». Тогда же он, как и многие детдомовские пацаны, сделал татуировку бюста Сталина над сердцем и стал курить «Герцеговину Флор» вместо «Беломора».
Там дальше пошло — своим трудом в атомной промышленности до орденоносного героя, заслуженного пенсионера, заработал почет и уважение, что теперь ни в чем нужды нет.
 
И как бы оправдывая свое одиночество: «У молодежи сейчас забот много — детей растят, работают и учатся — когда уж им разъезжать по стране».
Потом — гибель мужа от рук бандитов, и тяжелые «девяностые» с малолетними детьми — в одиночку.
«Вот пойдет малая внучка в школу — так и приедут. Подождать нужно. Все будет. Потом».

Звал меня отец не раз:
— Переезжай, и сад куплю тебе, природа — тишина, красота, детям на здоровье,—
как отцу, хотелось ему защитить своего ребенка, взять под крыло, помочь.

— Да как приехать! У таких городов перспектив мало. Здесь работы лишней нет, детям выбора, кроме единственного техникума, никакого. В ВУЗ в краевой центр  ехать почти 5 часов. Да и как их сорвать с места от друзей, от коллектива, от будущих планов в Сибирских Афинах, все-таки крупнейшего в России города студенчества и науки. Шутка ли — переезд с детьми в другой край. Не хочу им вносить такие перемены в жизнь.

Потом я так же звала его переехать к нам — не уговорила. Не хотел он быть ни от кого зависимым, и больше всего не хотел быть обузой.

И только потом поселилась в душе суть, как многое я не успела сделать для него, для нас всех, надеялась на то, что всего еще много общего у нас впереди.
— «Свою цель я достигла, папа, задачу выполнила: дети выросли с правильной жизненной закалкой, определили свое место в жизни — вы с мамой можете гордиться внуками».
 
Сыновья не торопились образовывать семьи, занялись вплотную наукой и производством в космической и атомной промышленности, и только в 30 лет у них стали рождаться дети, в одно время и дочь вышла замуж, в один период внуки пошли друг за другом. Общение становится все реже и реже, но остались обязательные семейные встречи Нового года, традиционные торжества, да и то: давно уже мы не собирались большой полной семьёй.
Жизнь правильно расставляет приоритеты, и всегда есть дистанция между сильнейшими.

Впереди от погоста есть место для отдыха со скамейками вокруг небольшой торжественной клумбы, я думаю, что специально устроенное для неспешных раздумий. Около часа я еще сидела на скамейке. Вот так живем мы, занятые заботами и важными делами.
Постоянно находимся с людьми, а за каждым стоят насыщенные разными событиями судьбы...

***

Я родилась «поздним» ребенком, до моего появления уже были два брата. Прожили вместе мои родители двадцать пять лет. Отношения у них всегда были бурные  во всем. Мама его поддерживала и была настоящей соратницей. Кроме того, отец если что-то не строил, то ликвидировал, то делился передовым опытом, помогал побратимам по всей стране и союзным республикам, а после тяжелых командировок уезжал в здравницы поправлять здоровье.
В конце-концов, бес в ребро и попал.

Очередной химический завод он строил в «пусконаладке» в Зеленогорске, руководство завода предложило остаться: «Специалисты во как нужны, квартиру выделяем прямо сейчас, выбирай любую. А места какие — красота, природа богатая! Как раз все по твоему размаху». Были у моих родителей грандиозные планы: изменить жизнь пока еще сами энергичные, начать все с чистого листа и в благополучии закончить совместную старость. Приняв предложение о переезде, обсудил его с мамой и остался.

Сам директор завода свою личную служебную машину выделил для встречи членов семьи. Но прибыла к нему одна я, налегке, только с необходимой поклажей и тяжеленным баулом с книгами. «Купим здесь необходимое, пока мать дождемся», — принял решение отец, а на следующий день по приезду он отнес мои документы
в школу, в 10 класс. Отец должен был создать новое гнездо здесь, а мама в это время — сдать все прежние дела там. Она должна была приехать где-то через месяц.

Я ходила в школу, с отцом мы купили немного добротной мебели и хозяйственной утвари, он работал, я помогала по дому, по очереди готовили есть.
Но мама не ехала, а мне становилось все более тоскливо и тревожно.

А через пару месяцев вместо мамы  неожиданно,  даже для  самого  отца,  прибыла другая со всем своим скарбом,  землячка.  Как она смогла умчаться в такую даль за отцом и остаться здесь — до сих пор не знаю этой тайны. К тому же, отец был ее моложе на пять лет.
Энергично, с каким-то отчаянием, она боролась за его любовь, сразу же взяла бразды в свои руки, заполнила собой все пространство.

В школе я училась хорошо, скорее всего, по привычке, потому что не сохранилась у меня в памяти школьная атмосфера, одноклассники, учителя и имена. Храню память только о близкой подружке-однокласснице, тезке моей, внучке директора завода. Внешняя и семейная похожесть нас сплотила, все свободное время проводили вместе в жизненных исповедях и девичьих  тайнах.

Еще появилась здесь светлая, моя вечная, юношеская любовь Сережа, из моего дома и параллельного класса.

С подружкой мы были самыми близкими, ходили болеть за нашего рыцаря Сережу на хоккейное поле, слушали его песни под гитару, усевшись в морозы на лестничной клетке, на ступеньках, как сиротливые воробышки.
Через три года его жизнь оборвалась за месяц до демобилизации со срочной службы в Семипалатинске.
Я до сих пор храню конверт от его сослуживца, в котором лежит вырезка из газеты о подвиге с присвоением званий Героев Советского Союза во время ракетных учений — командира и сержанта — и моя фотография. В последнем своем письме он писал: «...как всегда, когда смотрю на твою фотографию, кажется, что ты рядом. До дембеля осталось немного, и мы скоро увидимся, не грусти».
Не уходит из памяти «Не плачь, девчонка...».

Правда, школа мне запомнилась предметом автоведения,  с выдачей  после обучения  квалификационного документа. 
Такого предмета не было ни в каких мне до сих пор известных школах. На уроках автоведения я с интересом изучала устройство и работу грузового автомобиля
ГАЗ—69. А  в апреле началась  практика вождения.
Для шестнадцатилетней девочки, я думаю, у меня уже тогда проявлялись явные успехи и технические наклонности.
И в жизни эти уроки до сегодняшнего дня играют свою положительную, полезную роль.

Я совсем не помню школьную столовую.
А вот маленькое уютное кафе «Космос», где  в бегстве от домашних  мы ели в креманках разноцветные шарики мороженного, густо политые шоколадом и посыпанные грецким орехом, я с ностальгией вспоминаю до сих пор. Чтобы не оставаться дома, мы исследовали близлежащие горы, береговую местность и все дворы, и дворики города.
 
Архитектурно Зеленогорск очень уютно и рационально построен.
Изначально в каждом небольшом  районе из нескольких домов обязательно размещались продовольственный и промышленный магазины, столовая или ресторан, жилищная контора, прачечная, обувная мастерская, детский сад, школа, несколько детских площадок. Детские площадки расположены так, что исключают опасность заигравшемуся ребенку попасть под колеса транспорта.

Каждый район представляет собой этакий мини-городок. Поэтому и красноречивые названия мест «Саяны», «Тайга», «Енисей», «Садко», «Бугунай» как раз больше применяются в определении самих районов. Из каждого района равно легко и быстро дойти до центра города.

С мачехой отношения напряглись сразу, к сожалению, знала я ее еще по Родине как мать моих друзей. Ко мне она относилась, как к сопернице.

Отцовский стол в зале вытеснило в мою комнату чужое пианино «Октябрь»,
на котором никто никогда не играл, а на нем тесным рядом разместились какие-то вазочки, блюдечки, статуэтки и фотографии незнакомых людей. Квартира в один миг стала малогабаритной и померкла в огромной массе чужих вещей.
Появилась раздельно еда «для взрослых» и еда «для ребенка».
Из всего отцовского походного имущества остался в кладовке лишь охотничий сейф, который со временем тоже исчез.
В этой уже квартире никогда не было снастей, любых животных, и даже цветов.

В родительском прошлом остались семейная коллективная лепка пельменей на лепщика-победителя, совместный отдых с выездом на природу, партнерские игры в шашки-шахматы, городки, бадминтон, футбол, даже бокс с настоящими кожаными боксерскими перчатками.
Далеким эхом утонуло в прошлом общение при литературном чтении вслух, непринужденное коллективное веселье от домашнего импровизированного театра кукол и костюмированных сценок, куда приглашались друзья и соседи и раздавались заранее составленные «программки»...

Отец  пытался нас приблизить. Срывать снова меня из школы во время учебного года он не хотел.
Точку поставил квартирный скандал, его новая жена поставила условие:
«или — она, или — я». Никогда раньше и после я не видела отца слабым, без воли и сильно страдающим. Это обстоятельство очень ранило моё сердце, которое и сегодня при воспоминаниях наполняет душу печалью и сожалением. Почему-то именно этот этап моей жизни переменил решение на будущее образование вместо медицинского — на юридический.
 
Не вынеся накала домашней атмосферы и не дождавшись месяца до выпускных экзаменов, я вернулась домой к маме.
 
С мамой они больше не встречались, только в последний в жизни раз по приезду во время ее тяжелой болезни, перед самой смертью, тогда отец долго сидел склонившись над маминой постелью, держа ее за руки.

С новой женой отец так и не остался, но все последующие годы они помогали друг другу жить. Вместо компенсации оставил ей квартиру, уйдя так же как и от мамы,  со своим скромным скарбом.
А сам  переехал в эту, в которую перенес весь стиль быта, культуру некогда  бывшей у нас единой и правильной семьи.
И даже научился по дому делать все сам так же, как делала это мама. Никогда не подумаешь, если не знаешь, что в этом доме не было женщины.
А женщины всегда его любили. 
Впрочем, отец дал зарок только на безбрачие. И он всегда подчеркнуто называл маму своей зазнобой и давал понять другим, чтобы к ней обращались с почтением.

В моем дальнейшем общении с отцом мама не возражала, но и не высказывала согласия. Отец загружал почту телеграммами, письмами, посылками и бандеролями. Перенесла она все это тяжело и старалась сохранить достоинство.
И почила в День Рождества Пресвятой Богородицы через несколько промелькнувших лет еще молодой и красивой.

Но до самого конца мы получали друг от друга письма не реже двух раз в месяц.
Я регулярно поздравляла отца с праздниками, сообщала о фактах свершившихся важных событий. Он знал все мои торжественные даты и все наши дни рождения.
К ним обязательно от него приходила поздравительная телеграмма, денежный перевод и посылка с дефицитными продуктами и дарами природы.
У меня, правда, на такую роскошь никогда не было денег. Учеба, работа, семья, дети, карьера, тяжелые девяностые.
И часто, дольше чем условно было принято у советских людей, говорили по междугородней связи.
Только после смерти мамы несколько раз отец приезжал ко мне: увидеться, обнять внуков, повидать старых друзей и, очевидно, утешить свою память.

Приезжала  к отцу я  очень редко, и то одна, и гостила не больше недели. Так сложилось, что мои дети посетили Зеленогорск уже после смерти своего деда.

К моему приезду отец готовился заранее. Не то что я: практически сняв фартук или доутюжив белье, без особого разделения значимости, подхватывала дорожные сумки, находу прощалась со своими домашними, повторяя каждому свой наказ, оставляя записки-напоминалки, и мчалась сразу на вокзал.

В мой приезд отец решительно заявлял, что еду варить будет сам.

По утрам  он будил меня к завтраку, а на обед, пока я отсутствовала по рабочим делам, готовил  тушеного в сметане кролика, азу или наваристую солянку.
Как  родителю, ему  это было в особенное удовольствие. Как ребенку, мне представлялось окунуться в заботливое детство.
Заранее отцу я вязала на зимние дни носки, лечила больные от диабета ноги, читала вслух газеты и книги, когда у отца стало ухудшаться зрение.

Мы много рассказывали друг другу о своей жизни, о делах, о планах и насущных проблемах. Он давал мне ценные советы, но не все я выполняла, потому жизнь моя получилась такой как получилась. Днем мы прогуливались по городу, навещали или принимали у себя соседей, друзей, сослуживцев.
Даже однажды нас в гости пригласила его прехорошенькая, почти в два раза его моложе, подружка, в конце вечера доверительно шепнувшая, что отец не хочет брать ее замуж.

***

За воспоминаниями дорога с кладбища заняла больше времени. Уже наступал вечер.

Небо рассветилось красноватыми всполохами вечерней зари далеко за Каном, вдоль берега которого асфальтированная дорога засажена карликовыми цветущими кустами роз. Очень часто весной Кан, а иногда и его многочисленные детинцы, пересекающие много раз город с небольшими мостами, разливаются  и затапливают нижние улицы. Вода может подниматься настолько, что автомобили погружаются в ней наполовину. Только здесь, на возвышенности в самом начале города, всегда  безопасно.

Я зашла  в продовольственный магазин, где во мне сразу распознали «чужестранку» — природа восточной и западной Сибири откладывает отличительный отпечаток на людей.
Каждый раз, находясь в Зеленогорске, я испытываю необычное внимание, приятное отношение, дружелюбие и желание общения со мной.

Темнеет здесь рано и быстро.
Наверное потому, что город находится перед подошвой гор, которые окружают его, как в воронке. Пока я приняла душ,  разложила дорожные вещи в венский шкаф, поужинала — незаметно пришла полночь.

Где-то рядом стрекочет лапками сверчок, и среди тишины эхо разносит его убаюкивающие звуки: «свирь-свирь-свирь…».
Я вышла на балкон.
Справа  передо мной распростерлось яркое, бескрайнее звездное небо.
Мои ноздри с удовольствием втягивают наполненный травами и свежестью воздух. Нигде я больше такого июльского неба не видела: сказочно-бархатного, темно-синего, низкого, и звезды такие крупные и яркие, что хочется к ним протянуть руки, я не наблюдала нигде — только здесь.

И все во тьме и в необычном воздухе стало сказочно-загадочным: вот рукой подать — шар-луна и лампочки-звезды; внизу во дворе — пышные кудрявые березы откидывают причудливые таинственные тени; в свете фонарей живописными пятнами выделяются ухоженные крылечки с разноцветными крашеными лавочками и урной на углу.

Эх, хорошо в родительском доме! Дома. Пора спать.
А на завтра у меня есть дела и прогулка в горы, приветствия соседям и дружеская встреча.
Спокойной ночи. А завтра будет потом. Ведь я приехала за воспоминаниями.
Когда еще я буду здесь, не знаю.



                2003/2014 гг.